Принцесса не задавала вопросов.

Конечно, это не значило, что у неё их не было. Но Курогане продолжал делать вид, что не замечает провожающих его любопытством глаз, или украдкой поглядывающих на него даже сейчас, когда пока что он был слишком крепко занят с щёткой и собственными сапогами, чтобы в очередной раз сбежать из шатра. Она спросила его раз или, может быть, два, многими днями ранее, вполне оправданно заинтересовавшись тем, как ни с того ни с сего её телохранитель вдруг стал по назначению использовать свои свободные часы и выходные. Императрица знала всё о том, как брать города, её младшая сестра же, наоборот, имела способность видеть крепости, которые штурмовать нет никакого толку – и Курогане был порой одной из таких.

— В начале следующей недели нас наконец смогут принять во дворце должным образом, – произнесла она, помешивая чай в стакане.

— Не прошло и года, – буркнул Курогане. Щётка в его руках с чудовищным скрипом тёрлась об кожаную поверхность, но он уже всерьёз сомневался в том, что его дорожная обувь не всегда была этого уродливого серо-коричневатого оттенка.

— Мы не очень угадали со временем, да ещё и приехали без предупреждения. Но мне не кажется, что ожидание было слишком уж томительным, – возразила принцесса. — Всё-таки Альзахра – красивый город. Даже ты в итоге нашёл, чем тут заняться, как я погляжу.

Курогане пропустил последнее замечание мимо ушей. Если подумать, он делал девчонке одолжение, продолжая лишь подогревать рвение, с которым она наверняка уже успела вообразить всякого – а реальность не стоила и половины того внимания. Если бы от него всё же потребовали связного рассказа о том, на что уходили последние пару недель в столице его дни, Курогане бы искренне растерялся.

Он яростно встряхнул сапог, но налёт песчаной пыли пристал к тому намертво. Бросив щётку в углу, мужчина двумя сердитыми рывками пропихнул в ботинки, похоже, навсегда утратившие первозданный вид, сначала одну ногу, затем другую.

— К ужину вернёшься?

— Естественно.

— Ну, я не обижусь, если ты где-нибудь задержишься, – заверила Томоё, как будто слегка его подтрунивая. — Только предупреди заранее.

— Обязательно пошлю вам почтового голубя, если моё терпение лопнет и я выдвинусь обратно в Нихон раньше времени.

Курогане предпочитал язык силы языку слов хотя бы потому, что обнажённое лезвие или занесённый кулак выражали его мысли однозначно и обычно куда доходчивее.

— Я не шутил.

— Я знаю. Ты не умеешь шутить, – но её лицо по-прежнему смеялось.

— До вечера, – с ледяной серьёзностью бросил он и вышел из шатра прочь.

──────── • ☽ • ────────

— Ты ведь не здешний?

Уже давно, понаблюдав за Фаем ещё всего ничего, Курогане подметил отличия. Учитывая, в каком месте парень жил и отрабатывал эту жизнь, не было ничего странного в том, что тот вёл себя чуть не от мира сего, но выдавало его совсем другое, стоило всего лишь посмотреть по сторонам: он пробивался сквозь бурое полотно из рыжего камня и смуглых лиц светлым пятном, и как бы бойко ни звучал его южный акцент – чем больше времени они вместе гуляли по окрестностям, минуя заполнявшую улицы толпу, тем чаще Курогане ловил себя на мысли, что танцор, даже сняв всё золото и сменив штаны на нормальные, ни за что не смешался бы с ней – он походил на местного ещё меньше нихонца.

Стоило солнцу подняться высоко, Фай накидывал на голову капюшон и закутывался в плащ, как мог, несмотря на зной; а исходивший от него приторно-сладкий запах был точь-в-точь, как в лавке, где в один из первых дней принцесса Томоё и Сома не меньше получаса изучали флаконы с какими-то маслами, в числе которых, кажется, были и те, что должны были защищать от палящих лучей светлую кожу. Парень явно чувствовал себя, как дома; а Курогане совсем не удивляло то, что сам южный город просто никак не мог вставить слово, чтобы ему возразить.

— Я прожил здесь большую часть жизни, – ответил Фай уклончиво.

— Ты понял, что я не об этом.

— Среди халис почти не бывает тех, кто родился здесь. Вернее, они просто часто не остаются в залах в итоге. Конечно, это было бы намного проще, чем ездить в соседние страны, а то и дальше. Но так просто получается: те, кого привозят издалека, за своё место держатся крепче. Остаться одному на улице на чужой, незнакомой земле, особенно когда ты ещё ребёнок – что угодно кажется лучше.

Танцор сидел на всё той же хлипкой ограде – на заднем дворе неохотно кончавшегося здесь здания – так, будто ничего не весил. Курогане, не обладавший подобными акробатическими навыками, чтобы их можно было испытать, расселся на земле: даже если и штаны после его ардских каникул пришлось бы пустить на тряпки, обошлись они ему всё равно гораздо дешевле, чем стоила пара хорошей дорожной обуви, так что ему было уже всё равно.

— И сколько тебе было?

— Лет шесть. Может, чуть меньше. Точнее не вспомню.

С тем, насколько смутно и Курогане помнил это – в тот роковой день в Суве ему было не намного больше.

— И с чем таким приходится сравнивать, чтобы улица показалась милее?

— Дело не в том, захочешь ли ты уйти, а в том, разрешат ли тебе остаться.

Так неожиданно серьёзно он произнёс это, что Курогане задрал голову и покосился на танцора. Но словно светло-серый обрывок дождевого облака, затмивший солнце лишь на мгновение, проплыл мимо без оглядки – Фай запел свою старую, мажорную песню.

— Есть, например, один обычай – он и тренировка, и своего рода экзамен. Все его в разное время сдают, кто когда готов. Но сдать его нужно обязательно, прежде чем нас наконец готовят к тому, чтобы танцевать перед гостями. Суть в том, что ты должен целую неделю танцевать. Неважно как, но нельзя останавливаться, кроме как чтобы поесть или поспать. Тебя будят утром в одно и то же время, три раза удаётся присесть так же по часам, после заката – прямиком в постель. А в остальном живёшь такие дни, как хочешь, но следят строго.

— Это же невозможно, – неподдельно поразился Курогане. — Такую нагрузку без нормального отдыха тело выдержит день, ну два. Да даже если и потом выйдет подняться, всё равно двинешь кони раньше, чем через неделю.

— Если танцевать, как в залах по вечерам танцуют, то да, – согласился Фай ровно. — Но я же сказал, что неважно, как танцевать – главное оставаться в движении и чтобы движение это оставалось гармоничным танцем. Так первую половину недели учишься распределять энергию осторожно, беречь силы, прислушиваться к своему телу – как будто вдруг заново открываешь, что оно у тебя есть. Получается, что большую часть времени держишь ритм медленный, плавный. Постоянно думаешь о том, где сейчас должна быть твоя рука, а где нога; ты как бы пропускаешь через себя каждую секунду, потому что каждую секунду тебе нужно думать о том, что ты делаешь. Но ближе к концу недели ты уже не думаешь. Многие даже во время еды перестают делать паузы, потому что внезапно оказывается, что так теперь проще. Тебе уже не надо подстраиваться под танец и отдавать ему всю жизнь, пусть и всего каких-то несколько дней, но ты вдруг начинаешь просто жить, как жил, только теперь твоё тело – как бы продолжение твоих же чувств и эмоций. Как слова или мимика, только, в отличие от них, сдержаться или слукавить телом не получается.

Курогане слушал: он так до сих пор и не понял, к чему вообще Фай так воодушевлённо и подробно рассказывал ему такое, ведь нихонца всё это никоим образом не касалось; но, может, в итоге его просто – едва-едва, самую малость – подкупило то, что нигде и ни от кого он подобного бы уже никогда не узнал.

— А потом ты оказываешься в главном зале – и приходится.

Он закончил с проскользнувшей вдруг ноткой тоски.

Фай улыбался, он как будто всегда улыбался: подчас пустой улыбкой, которая была лишь фоном, декорацией, что в какой-то момент просто перестаёшь замечать, сконцентрировавшись на основном действе – что с Курогане и случилось.

— Неужто совсем нельзя просто танцевать себе и танцевать? – подал он голос, когда молчание слишком затянулось. — Без всей вот этой... блажи. Звучит, конечно, увлекательно, но это всё-таки с живыми людьми делается.

— А тебе дали меч, и с тех пор ты им просто размахиваешь, как нравится? – Фай взглянул на него лукаво. — Сомневаюсь, что в армии порядки снисходительнее. И что причуд своих у вас никаких нет. Я слышал, мечам принято давать имена. У твоего есть?

Рука Курогане сама собой погладила рукоять лежавшей рядом катаны.

— Гинрю*.

— Вот видишь. Мы бубны никак не называем, кроме как бубнами.

— Но я об этом и говорю, – процедил Курогане сурово. — Военная дисциплина, честь – это всё совсем другое. Серьёзнее и не с потолка взято. Жизни ваши танцульки не отнимают.

— Это ещё как посмотреть.

Мужчина не успел и рта раскрыть, чтобы спросить, что Фай имел в виду – тот оттолкнулся от ограды и приземлился на ноги ловко, как кот, хлопнув Курогане по ссутулившимся плечам, заставив его вздрогнуть всем телом, точно от удара молнии.

— Куроганчик, ты бы хоть раз сам предложил куда-нибудь сходить, или хотя бы задал тему для разговора. А то всё я да я. Я-то неприхотливый, но если ты принимаешь конструктивную критику, то советую как-нибудь поработать над этой понурой физиономией, если не хочешь, чтоб люди тебя другой стороной улицы обходили. Что мне ещё сделать и что тебе показать, чтоб она немножко оживилась?

«Закипеть» – не самое подходящее слово. Чтобы закипеть, в какой-то момент нужно было начать закипать, а бурлящий, шипящий поток выплёскивался из Курогане мгновенно, словно Фай запросто дёргал в нём именно за ту струну, за которую дёргать стоило меньше всего: слишком нарочно и в то же время слишком легкомысленно, чтобы это могло быть нарочно – по крайней мере, до сих пор Курогане не верилось, что где-то на свете и впрямь существует в любой форме такая вопиющая наглость.

— Да и пусть обходят. Хвала богам, что обходят. Можешь к ним присоединиться. Чего ты ко мне привязался?!

— Просто хочу помочь.

Удивительно, как Фая так и не пронимало – оттого Курогане уже почти хотелось свернуть ему шею, только затем, чтобы посмотреть, дойдёт ли до блондина наконец вся серьёзность угрозы, или ему будет всё так же всё равно и нихонцу останется лишь гневно взвыть в пустоту.

— О какой помощи вообще речь? – буркнул Курогане чёрство. — Через неделю я наконец отсюда смотаюсь и в эту выгребную яму больше никогда не вернусь. А ты будешь допекать кого-нибудь другого. Я и так впустую трачу здесь время. А тут ещё ты не можешь просто, мать твою, не лезть не в своё дело.

— Но если я – просто пустая трата твоего времени, тогда почему ты продолжаешь приходить сюда? – протянул Фай.

— Ты ж меня зовёшь.

— Я звал тебя раз или два. Но с тех пор ты приходишь сам.

Он собирался возразить, потому что, безусловно, он должен был возразить такой чепухе. Но случилось непредвиденное: Фай, кажется, был прав.

Никто из них больше не выдумывал поводов; и в их прощаниях ни разу не прозвучало «до завтра», но завтра наступало и всё равно так или иначе пролегало через этот пустырь, на который Курогане продолжал приходить изо дня в день, не всегда отдавая себе отчёт. И правда, почему? Даже если он всего лишь слышал то, что хотел услышать, искал в словах Фая приглашения, которых там не было, он должен был для начала и правда хотеть. Курогане мало чего по-настоящему хотел, поэтому до сих пор прекрасно знал, что ему было нужно, а что нет. С появлением в его жизни – пусть этой жизни и было суждено продлиться всего несколько недель – Фая в его внутренних ощущениях как будто появились полутона, которых раньше там не было. И мужчине это не нравилось. Он привык нести за свои поступки и решения полную ответственность, потому что всегда знал в точности, что им двигало и к чему вело.

Он не имел ни малейшего представления, к чему вело это, не знал, почему ноги в очередной раз принесли его сюда, и прямо сейчас, мучительно всё это обмозговывая, находиться здесь даже не хотел. Ну так почему?

С самим собой Курогане и правда ещё предстоял серьёзный разговор. Не в присутствии Фая. Но и Фая, между прочим, у него было, о чём спросить.

— Тогда почему ты приходишь тоже?

Как если бы он ударил по пустому ведру и услышал характерный глухой звук, только Курогане увидел эту возникшую в голове парня пустоту в его глазах. Он замер и замолчал, с тенью ещё более глуповатой, чем обычно, улыбки вылупившись на нихонца, но точно почти его не видя. Или слишком отчаянно пытаясь не видеть.

Чтобы встреча состоялась, нужны двое. Чтобы каждый день Курогане находил у деревянного забора Фая – Фай должен был прийти сам. И в Альзахре, кажется, хватало иных мест, а Фаю – хватало свободы, так что ни неизбежностью, ни правдоподобной случайностью оказаться это просто не могло.

Наконец он слегка наклонил голову, прикрыв глаза: вместо одного плавного изгиба губ на его лице было теперь три, и только брови странно скосились, собрав между собой его лоб в маленькую, выглядывавшую из-под белокурой чёлки складку.

— Имеет ли это значение?

— Никакого, – буркнул Курогане.

И почему приходил он – тоже не имело никакого значения. Не было важно то, что уже было сделано, прошло или закончилось. Его южное приключение подходило к завершению, и раз Курогане начал задаваться тревожными, неудобными вопросами – было самое время им заканчивать, пока тяжесть всех этих вопросов в голове не придавила его к ардской земле. А Курогане должен был вернуться домой во что бы то ни стало.

Он поднялся на ноги и зашагал прочь.

— У тебя дела? – окликнул его Фай.

— Нет, просто осточертело всё это. Хороший вопрос, зачем я вообще прихожу. Бывай.

Он уходил всерьёз, так что оборачиваться ему не было никакой нужды и даже не стоило, но всё же что-то заставило Курогане это сделать: может, последовавшее неожиданное молчание опять разбудило то самое злосчастное любопытство, с которого всё началось. Он бросил быстрый взгляд через плечо, прежде чем так и оставить за углом невысказанное между ними: Фай стоял там, где стоял, провожая его глазами, безмолвно.

Не впервые Курогане казалось, что именно тогда, когда тому было, что сказать, сильнее всего, Фай почему-то молчал.

Принцесса не могла не заметить, как рано он вернулся обратно. Но и это оставила при себе.

— Я слышала, что через пару недель тут обещают аномальную жару.

— Что значит «аномальную»? Жарче только в аду, – заметил Курогане.

— Мне тоже стало как-то не по себе. Но, к счастью, так долго мы тут не задержимся, – вздохнула Томоё с облегчением. — После приёма уйдёт ещё пара дней на сборы, чтобы слишком уж не торопиться – и мы выдвинемся обратно в Нихон. Так планировала сестра.

— Отлично.

Когда он зашёл, одна из служанок выскользнула мимо него наружу, будто напакостившая кошка. Они снова были в шатре одни. Курогане свободно уселся подле принцессы.

— Может, ещё успеем на апрельский фестиваль. Дам тебе пару лишних выходных за то, что так стойко выдержал эту поездку, – улыбнулась Томоё, и хотя она явно снова над ним подтрунивала, сам разговор о возвращении в Нихон слишком умаслил Курогане, чтобы его это задело. Мужчина усмехнулся.

— Как бы мои выходные не обошлись вам дороже, чем работа.

— Я тоже там буду. Должен же за тобой, выпивохой, кто-то присматривать.

— Если я решу выпить хоть весь алкоголь в Нихоне после этого похода, меня никто не остановит.

— Не сомневаюсь в этом, но всё-таки ты мне ещё нужен.

Мыслями он уже был там: хотя обычно Курогане не слишком тянуло участвовать во всех этих народных гуляниях, после южных улиц и площадей мысли о местных празднествах пробуждали в нём почти тёплую ностальгию. Он вдруг и не мог вспомнить в точности, что именно в них так его всегда раздражало, если что-то такое вообще когда-либо было.

«Ты просто скучаешь по дому.»

Глаз Курогане гораздо раньше упал на аккуратно сложенный лист бумаги, который принцесса мяла в руке с тех самых пор, как он пришёл – но только сейчас действительно его заметил.

— А это что?

— Да, кстати, – вспомнила Томоё. — У тебя нет планов на сегодняшний вечер? Нам прислали приглашение... причём, прислали где-то неделю назад, но одна из служанок бросила его на стол среди других вещей и забыла.

Принцесса улыбнулась снисходительно, но Курогане обдало лёгким холодком. Он, впрочем, охотно бы дальше размышлял о том, как влетело горничной – только бы это осталось самой большой проблемой в поле его зрения.

— Я спрашивала Сому, слышала ли она что-нибудь об этом месте, но мы обе так и не поняли, что оно из себя представляет. Приглашение очень официальное, с печатью, но всё ж... Может, ты в курсе? В письме что-то сказано про «залы».

Дурное предчувствие, накатившее вдруг из ниоткуда, как если бы его просто принесло ветром – который даже не проникал в шатёр, – обрело реальные формы. Курогане напрягся; как сильно ему хотелось, чтобы жизнь просто сдала чуть назад и пропустила этот совсем ненужный поворот. Брови принцессы вопросительно приподнялись, и мужчина понял, что молчал, должно быть, слишком долго.

— Это примерно так здесь и называют. Там просто выступают местные танцоры. В основном девушки, – поправил он, прогнав из головы образ парня с серёжкой в виде полумесяца.

— Что-то вроде театра?

— Нет, это... правда сложно объяснить на словах, – вздохнул Курогане. У него не было ни малейшего желания продолжать этот разговор, но сказав об этом принцессе прямо, он сам бы вырыл себе яму ещё глубже.

— Так ты был там? Значит, я могу быть спокойна: если бы это было что-то неприличное или просто нестоящее, ты бы тут уже рассыпался ругательствами, – заключила Томоё. Курогане действительно выругался, но не вслух. — До приёма ещё несколько дней. Я бы сходила, раз уж нас пригласили.

Курогане смолчал. Возражения не привели бы ни к чему хорошему, так что ему оставалось просто смириться с неумолимостью случая. В конце концов, Нихон по-прежнему лежал в конце северо-восточной дороги, а сегодняшний вечер не мог стать чем-то большим, чем просто сегодняшним вечером.

— У меня есть два платка, какой мне надеть? – оживилась принцесса.

— Наденьте оба и ради всего святого, не мучайте меня вопросами, на которые я всё равно не знаю ответа, – устало вздохнул Курогане.

Он подошёл к столу и, не взглянув на этикетку, плеснул в пустой стакан немного из стоявшей рядом бутылки. Привкус, что жгучая жидкость оставила во рту, отправившись ниже, тянул отвратительно, но Курогане было уже всё равно.

──────── • ☽ • ────────

Их встретила на входе та же женщина, что провела когда-то Курогане в верхний зал. Она радушно, но сдержанно улыбалась: волосы, в этот раз до последней волосинки собранные на затылке в аккуратную причёску, полностью обнажили на первый взгляд молодое лицо, но каждая маленькая морщинка выступала на нём слишком явно и подрагивала, словно натянутая струна. Она держалась, как и подобало хорошей, опытной хозяйке, но что-то в ней и её облике, несмотря на мягкие черты и эту улыбку, было тяжёлое.

Томоё протянула ей письмо. Едва вчитавшись в него, женщина заговорила на хорошем, чистом нихонском:

— Добро-пожаловать. Пожалуйста, следуйте за мной.

Она провела их через главный зал, где вечер в самом разгаре искрился, как хорошее шампанское в бокале. Несмотря на аншлаг, в дальнем, но довольно удачно расположенном углу притаился свободный столик с обступившими его мягкими диванами, который как будто (а могло и быть именно так) ревниво ждал только их и никого больше. Принцесса придвинулась ближе к стене, Сома – рядом, а Курогане пристроился с краю.

— Это личное приглашение господина, но он, к сожалению, сейчас в отъезде, – сообщила женщина. — В данный момент я заменяю его. Моё имя – Хибия, если вам что-то понадобится, то можете подойти к охране и спросить меня. Желаю вам приятного вечера.

Принцесса поблагодарила её, и хозяйка направилась обратно к выходу.

— Всё же мне так неудобно, что мы пришли по приглашению, которому уже целая неделя, – печально вздохнула девушка.

— Это не ваша вина, – напомнил Курогане. — Да и наверняка им наплевать. Если бы вы вообще не пришли, они вспомнили бы об этом, может, месяца через два, заметив, что наших людей на их улицах больше нет.

— С дипломатией ты не дружишь, но её негативные стороны подмечаешь слишком точно. Но кто знает, – протянула Томоё, чуть подумав. — Я впервые в этой стране и в подобном месте, и даже не представляю, какой человек может им заправлять – а вдруг он и правда искренне хотел меня здесь видеть.

— Кого-то он явно хотел видеть сильнее, чем вас, раз его здесь нет.

— То, что требовалось от вас, вы сделали, – добавила Сома.

— Ладно, вы оба правы, – согласилась Цукуёми. Похоже, к ней наконец начало приходить понимание, что принять приглашение сеиди было не самоцелью их визита. Томоё с умеренным, но искренним интересом изучала зал и бродящих по нему танцоров.

— Курогане, так ты же уже был здесь, да?

— Угу, – она уже задавала этот вопрос, и мужчина прекрасно понимал, что на сей раз принцесса просто забрасывала удочку; Курогане откинулся назад на спинку дивана, скрестив руки на груди.

— Как ты узнал про это место? Не думаю, что случайно забрёл. По-моему, кому-то ещё пришлось бы постараться, чтобы тебя сюда затащить.

— Примерно... так и было, – не видя смысла придумывать оправдания, только бы поспорить, кивнул он.

— Они здесь просто танцуют – и всё? Я не вижу ни чтобы тут еду подавали, ни какого-то полноценного представления...

— Просто танцуют – и всё, – подтвердил Курогане. — Они рабы, хотя для рабов поживают неплохо.

— Вот оно как, – девушка выглядела озадаченной, почти встревоженной. — Надеюсь, их не принуждают ни к чему непристойному.

— Нет, это запрещено.

— И каким же ты, интересно, образом это выяснил.

Курогане закатил глаза. Сома как обычно деликатно смолчала, но смешок, хоть и не сорвавшийся с них, скривил её губы.

К счастью о том, что она могла бы расспрашивать Курогане о местных порядках ещё долго, принцесса не догадалась. А при прочих равных, Сома была более приятным собеседником. Под их тихое бормотание Курогане остался наедине с собственными мыслями. Вспомнив недавний рассказ Фая о местных музыкантах, он вгляделся в ажурный узор резных стен, силясь поймать хоть малейшее движение, но так ничего там и не увидел. Может, тот просто понавешал ему лапши на уши. Кто знает, как много вообще было правды во всём, что танцор ему наплёл.

Ему следовало перестать о нём думать.

Но справедливости ради, не думать о нём здесь было весьма сложно. Безучастно наблюдая за проплывающими мимо девушками в разноцветных юбках, Курогане как будто и ждал увидеть знакомую фигуру, и понимал, что лучше бы ему обойтись без этой встречи. Но парень должен был быть где-то здесь. Из-за колонн зал просматривался не полностью, и про существование второго этажа нихонец теперь не понаслышке знал – может, блондин вообще танцевал сейчас там. У него и правда были все шансы уйти незамеченным.

Но если бы Фай и увидел его здесь – что с того? Посреди главного зала, на глазах у гостей и других халис, он бы с ним даже не заговорил. Курогане мог даже глазеть на него, сколько влезет – с той же целью сюда приходило ещё бог весть сколько людей, помимо него.

Пусть здесь, но Курогане думал о нём всё равно слишком много.

Конечно, если бы этому вдруг не случилось быть частью его работы на сегодня, он бы ни за что сюда не пришёл. Может, ему правда стоило вспомнить, что он просто был на работе – и постараться сосредоточиться на этом. Хотя едва ли его присутствие и тем более его меч (удивительно, что его вообще пустили внутрь с мечом в этот раз, но, должно быть, это входило в их привилегии как важных гостей) могли потребоваться принцессе в месте, где воспрещалось трогать даже рабов.

В какой-то момент хозяйка появилась перед их столиком снова. Она учтиво поинтересовалась, всё ли у них хорошо; Томоё о чём-то спросила её, кажется, даже на ардском наречии. Курогане потягивал воду – может, это тоже задумывалось алкоголем, просто разбавленным настолько щедро – через соломинку, когда его уши уловили что-то необычное: приглушённый, должно быть, всё теми же балками, доносившийся откуда-то издалека, но очень странный, слишком ярко выделявшийся шум для этого места, насколько нихонец успел к нему привыкнуть.

Занятая разговором, Цукуёми не заметила, как Курогане приподнялся. Зато заметила Сома.

— Ты куда? – прошептала она.

— Отойду ненадолго, – отмахнулся мужчина.

У Курогане не было намерений искать приключений на свою задницу, особенно сейчас, когда он отвечал в первую очередь за принцессу, а уж потом за себя, но ему стало интересно. Просто понять, что это всё-таки был за шум да найти источник: вполне здоровый интерес к окружающему миру для человека, которому вдобавок стало к тому моменту уже смертельно скучно.

Звук приближался, и теперь он отчётливо слышал крик: издаваемый одним мужским голосом, агрессивный, будто кто-то бранился. Напоминало местный язык, так что Курогане даже не пытался разобрать, о чём шла речь, но даже для местного говора он звучал как-то... слишком отрывисто, несвязно?

Наконец он нашёл и мгновенно понял причину сыр-бора: грузный и выпуклый, как бочка, дядька, слегка покачиваясь на месте, громко вещал о чём-то, явно навязывая кому-то своё крайне малоприятное общество. На те несколько метров от него, в которых нихонец помедлил, разило то ли потом, то ли алкоголем, но скорее – и тем, и другим; Курогане мог только развести руками и гадать, где ещё, кроме собственного желудка, дебошир мог пронести в залы выпивку и каких усилий в таком случае ему стоило продержаться до момента, когда лисицу запустили в курятник. Пьяница резко выкинул руку и пошатнулся, едва не рухнув под её весом вперёд, когда его жертва ловко, но с видимым усилием отпрянула в сторону.

Испуганное лицо Фая повернулось к нему, и каждая мышца в теле Курогане туго натянулась.

Толстяк не сдавался. По правде, Курогане ещё не успел оценить, как сильно тот набрался и насколько серьёзную опасность собой представлял, но возмущался по-прежнему довольно громко, продолжая двигаться на танцора с угрожающей настойчивостью. Парень прекратил танцевать и старался держать дистанцию, но явно растерялся – после всех тех сильных заявлений про осторожность и самозащиту, что когда-то скормил Курогане. Но нет, всё ж пьяница, кажется, и правда был местным – а алкоголь в главном зале не подавали. Фай выглядел абсолютно застигнутым врасплох – и так оно, наверняка, и было. На глазах Курогане он несколько раз вывернулся из наглой, но недостаточно крепкой хватки; но куда деваться от распоясавшегося гостя, танцор просто не знал.

— Эй, а ну угомонись! – гаркнул Курогане, выйдя вперёд. Местный что-то крикнул в ответ; им было не суждено понять друг друга, но ни один, ни другой в этом всё равно не нуждался. Нихонец грубо схватил его за шиворот и оттолкнул в сторону. Тот согнулся пополам, но, на удивление, не просто устоял на ногах – взревев, как раненный зверь, он так и не выпрямившись кинулся на Курогане со стиснутыми кулаками.

Хоть достаточно трезвым, хоть нет – против ниндзя у него было ничтожно мало шансов. Курогане поймал его за плечо и отшвырнул ещё раз: на этот раз уже достаточно точно целясь в начищенный пол. Пьяная туша наконец притихла.

— Ну и куда смотрит ваша хвалёная охрана? – выплюнул он, повернувшись к Фаю. Но вместо облегчения увидел в его глазах всё ту же исступлённо бьющуюся в них тревогу. Курогане шагнул было ближе, но парень отшатнулся уже от него.

— Они сейчас будут. Лучше бы тебе в это не вмешиваться.

— Это вот такое значит у тебя спасибо? – буркнул он. И сейчас, и тогда, на рынке, если вспомнить, танцор хоть и поблагодарил его, но так, что самому Курогане почудилось, будто это ему сделали одолжение. Не велика потеря, но его уже начинало это злить.

— Уйди, прошу.

Невольно Курогане сам отступил на полшага назад: он не прогонял, он умолял его. Фай выпрямился, с его лица (какого-то бледного, или ему привиделось из-за света?) схлынул страх, обнажив маску эфемерного спокойствия, но он быстро озирался по сторонам, больше не глядя на нихонца, говоря всем своим видом, что его и правда не должно здесь быть.

А Курогане так и не нашёл, чем возразить.

В полном смятении чувств вернувшись к их столику, он рухнул на диван, который почему-то уже не казался таким мягким.

— Что там случилось? – поинтересовалась Томоё. Конечно, она заметила его отсутствие, да и шум наверняка слышала. Курогане убрал волосы со лба и протянул неохотно:

— Какой-то мужик перебрал и начал буянить. Пусть сами с ним разбираются.

— Здесь подают алкоголь? – спросила Сома с недоверием.

— В том-то и дело, что нет. Понятия не имею, откуда он вообще такой свалился.

— За всеми не уследишь, – справедливо заметила принцесса.

Вскоре было уже легко позабыть, что что-то вообще случилось. Курогане допил содержимое своего стакана, но не почувствовал в животе даже слабого покалывания.

Он продолжал искать Фая глазами среди колонн, но больше тем вечером его не видел.