Вечерело здесь для этого времени года необъяснимо рано – день не успевал толком закончиться, как сумерки уже опускались на простирающиеся сразу за территорией пансионата леса, окрашивая их в глубокий изумрудный оттенок. При этом за две недели Курогане не застал ни одного настоящего заката: темнеть начинало ещё до ужина, но бледный свет ещё долго просачивался сквозь васильковое небо. Оно словно медленно и всё же неотвратимо загустевало, тяжелело, чтобы в конце концов солнце просто скрылось за плотным занавесом, а Сунгай – погрузился в безмолвную ночь.

А вместо рассветов каждый новый день начинался с клубящегося над каменными дорожками тумана: часто почти незаметного, но иной раз просыпаясь утром, они выходили на балкон и видели, что в белых облаках утопало всё ниже самых верхушек деревьев, доставая до их собственных щиколоток, поглаживая те прохладой.

Эти туманы, эти странные, точно вырванные из времени вечера, освещенные янтарными огнями множества ламп и фонариков, которые так любили зажигать здесь, не жалея лучин – у Курогане совсем не было ощущения, что они с Фаем по-прежнему бежали, настолько это всё казалось далёким и каким-то... полуреальным? Необычную парочку словно и впрямь забросило в другой мир, где их прошлые злоключения уже не имели с действительностью никакой связи.

Продолжая валять дурака, спутник Курогане однако порой всё же слишком долго и серьёзно, не замечая наблюдавшего за ним нихонца, всматривался в ту даль, что мало-помалу мельчала и таяла за их спинами.

Но в Сунгае что-то переменилось и в нём: с тем же самым почти по-детски искренним любопытством, с которым парнишка озирался в холле в день их приезда, он разглядывал всё и всех. Курогане тяжело было своим умом (в Арде слишком занятым мыслями о Нихоне, а здесь – о чём угодно более досягаемом и их насущных проблемах) прийти к тому, что кого-то новые горизонты могли шокировать в хорошем смысле. Восхищение Фая, точно птицы, впервые за целую жизнь выпущенной из клетки, распростёршемуся перед ним целому миру выглядело таким искренним... а Курогане впервые удалось увидеть собственными глазами хоть одно подтверждение тому, что поступил он, несмотря на все «но», всё-таки правильно.

Сейчас блондин, слегка притихший, но со спокойным довольством на симпатичном лице (если бы Курогане стал отрицать, что чисто на глаз парень и правда был весьма недурен собой, не так важно где и в чём, ему пришлось бы придумывать другую завязку для начавшейся в Альзахре истории) зажигал свечу. Они поужинали ещё час назад, в том же самом кафе, но тарелка скежих фруктов и целая бутылка вина настаивали на том, что впереди у них всё равно был ещё целый вечер.

— Ты будешь?

— Полстакана хватит.

— Ну и ну, не думал я, что Куроганчик такой трезвенник.

— Я пью только саке.

— Это что?

— Алкоголь, который делают только в Нихоне.

— Стало быть, снова оставляешь всё на меня?

— А тебя никто и не заставляет грохать по бутылке каждый вечер, – проворчал мужчина. — Дал попробовать на свою голову.

— Да я ведь не в первый раз. В залах давали понемногу по особым случаям, если хорошо себя вели.

— Надо было так же сделать. И голова-то наутро совсем не болит?

— А должна?* – до крайности наивно бросил Фай, уже приложившись к до краёв заполненному стакану.

Курогане выдавил тихий вздох. Здешняя выпивка была не так уж плоха, а он сам – не так уж и консервативен, иначе даже полстакана в него не влил бы и бывший танцор, сколько бы ни выпил сам. Но опасаясь того, способного выкинуть всякое и на трезвую голову, ниндзя предпочитал оставаться во всеоружии. Хотя Фая, казалось, и целая бутылка едва ли хоть сколько-нибудь брала – разве что, болтать он начинал ещё больше. Но стоя в реке по колено, дождя уже не замечаешь.

— Кстати, я же, кажется, должен тебе желание, – задумчиво протянул парень, легонько постукивая ногтем по стеклу.

— Какое ещё желание?

— Ну, днём, когда мы разбирали ту башню. Доумеки же отказался. Получается, что победитель теперь ты.

Успев сделать всего пару небольших глотков, Курогане облокотился на спинку своего стула – не самого удобного, но со своими базовыми функциями справляющегося, – и вытянул ноги. Неожиданное напоминание Фая заставило его шею немного вытянуться вслед за приподнявшейся головой.

— Любое желание?

— «В рамках пристойного», как сказал Ватануки, – хихикнул Фай лукаво. — И возможного, конечно же.

— Станцуй, – произнёс Курогане тут же, коротко и ясно, с такой решимостью, с какой отдал бы приказ. И удивился себе же: не было ничего странного в том, что это самым первым пришло ему в голову, ведь они и познакомились только благодаря тому, что когда-то Фай танцевал... но неужели ему и впрямь хотелось увидеть это снова?

Ещё больше вопросов вызвало в нём это странное безразличие, с которым на чуть сникшем лице Фая он отчётливо прочитал отказ ещё до того, как тот открыл рот.

— Этого не могу, прости.

— Тогда сам что-нибудь придумай, – отмахнулся нихонец.

— Что значит «сам»? Тоже увиливаешь? – поддел его блондин.

— Я не отказываюсь. Просто не хочу тут с тобой весь вечер играть в угадайку, что ты можешь, а что не можешь. Голова у тебя на месте. Думай сам – а я подожду.

— Какой же ты иногда жестокий, – вздохнул Фай, изрядно переигрывая в своих жалобах. — А трогать тебя можно?

— Трогать? – переспросил Курогане недоумённо и с крайним недоверием: лишь отчасти потому, как странно прозвучал этот вопрос – но обычно парень просто не спрашивал.

— Да осанка у тебя – ужас какой-то, сутулишься постоянно. Тут в восточном крыле оздоровительный массаж делают. Но там платить придётся. А я могу попробовать просто так.

И не дав Курогане толком переварить услышанное, Фай был уже за спиной мужчины, бережно расстёгивая пуговицы на воротнике его рубашки. Тонкие пальцы ловко скользнули под ткань и легли на его плечи, от чего Курогане вздрогнул – уже и этого хватило, чтобы его спина тотчас выпрямилась, как молодое деревце.

— Расслабься, я не буду сильно тебя мучить, – промурлыкал Фай у него над ухом. — Помучаю совсем чуть-чуть.

С этими словами чужие руки впились в него: с силой, которой, глядя на них, Курогане не ожидал, но вместо боли или дискомфорта от них самих он вдруг почувствовал, насколько напряжённым, дубовым было его тело до сих пор.

— В залах часто бывало мышцы потянет кто-то, – негромко говорил Фай. — Или просто когда после тренировок на следующий день даже с постели подняться сложно было, а надо – очень выручало. Я мало что умею, кроме как танцевать. Но вот ещё это умею.

— А колдовать? – протянул Курогане. Изо всех сил стараясь не выдать голосом, насколько хорошо тот и правда умел.

Помедлив чуть-чуть, к лёгкому удивлению нихонца, тот всё-таки ответил и, кажется, даже не виляя.

— Я пообещал сеиди, что не буду заниматься этим в залах. Иначе, если бы раскрылось, проблемы были бы у всех. Так что... магией я и правда владею, но пользоваться ей почти не учился. Тут от меня тоже мало пользы, хоть мы уже и не в Арде.

— Так твой хозяин ещё и знал об этом?

— Он хороший человек, – Фай повторял эту мантру на памяти Курогане уже несколько раз, но хоть со своей колокольни нихонцу и было сложно с этим согласиться, сам Фай в свои слова, похоже, верил. — Он говорил, что всё равно ничего не сделать с тем, с чем уже родился. И что знает, что я ничего дурного никому не сделаю. Он не добавляет людям напрасных страданий, скорее поможет. Ты же видел в залах госпожу Хибию? Она иногда работает на входе и обслуживает гостей в зале.

Припомнив женщину, что встречалась ему там, кажется, дважды, Курогане кивнул.

— Она вдова. И мать Чии. Родня мужа ополчилась на неё сразу, как того не стало: пошёл откуда-то слух, мол, ребёнок и не от него был. Их вышвырнули на улицу. Слухи расползаются быстро: ни одна порядочная семья не возьмёт к себе распутницу даже домработницей. Но сеиди приютил её и кормит в обмен на лишние руки. А Чии так стала халис.

— Вы же рабы, – оборвал его Курогане. — Есть выбор или нет – всё равно не самая завидная участь. Она продала за хлеб и крышу над головой собственного ребёнка.

По тихому вздоху блондина он сделал вывод, что снова подметил неприглядную правду точнее, чем Фаю того хотелось.

— Я бы сказал, что Чии ещё повезло. Она – часть залов по праву, и покровительство сеиди ей обеспечено. У кого участь действительно незавидная – так это у самой госпожи Хибии. Все эти годы ей позволяли там быть, но всё равно неизвестно, что будет завтра и будет ли в силах сеиди защищать её от этого дальше. У неё больше нет дома, нет семьи, нет друзей, и ни в тех стенах, ни в целом мире у неё больше ничего своего нет. Даже её дочь ей больше не принадлежит.

— Так что всё-таки так себе помощь, – заключил мужчина.

— Лучше, чем никакой. Мир – жестокое место.

Но блеск в глазах, которыми он глядел в небо и раскинувшийся под ним горизонт, не мог скрыть мыслей Фая о том, каким этот жестокий мир был красивым.

— Кстати о магии, – протянул он. — Тот город на севере, откуда приехали Ватануки и Доумеки – они рассказали мне о нём немного. Он называется Смарагдос, а страна – Артэм. Там магия очень в ходу.

— Хочешь туда? – прямо спросил Курогане: улавливал он их уже на одном дыхании, но сама манера парня изъясняться одними намёками немало его раздражала.

— Нам всё равно нужна будет какая-то цель, когда мы уедем отсюда.

— Мне без разницы, – бесстрастно отозвался нихонец. — Нам и так двигать на северо-запад, если мы хотим оторваться от ардовских шавок.

— Куро – большой пёсик, любую шавку на лапы уложит, так что бояться нечего, – весело прощебетал Фай.

— Заткнись.

Спуская южанину его дурацкие шуточки, Курогане наконец мог воспользоваться шансом и взять причитающееся ему возмездие, когда так маняще близко орудовали две его руки, что схватить и вывихнуть их ниндзя ничего бы не стоило. Но прямо сейчас, приходилось признать, увечить именно эти руки Курогане было бы жаль: от пальцев немного прохладных, но с каждым их движением приятное тепло растекалось по его мускулам, пока Фай говорил, а вино медленно растворялось в крови.

— Только не засыпай, – мягко предупредил парень, словно смог заглянуть в бархатную пелену, которой начала затуманиваться его голова. — Не поволоку же я тебя до кровати.

Курогане проворчал что-то, но даже его не слишком заботило, какую мысль он пытался вложить в свой ответ. Возможно, ему просто не нравилось, когда последнее слово оставалось за блондином – не из лёгких он выбрал себе вызов, чтобы принимать каждый день.

Когда Фай счёл, что закончил, то даже застегнул обратно пуговицы на его рубашке, прежде чем вернуться на своё место. Ещё пульсирующее на его коже и тянущееся вдоль мышц сильное послевкусие прикосновений смешалось со странной, неприятной пустотой. Но со своей первостепенной задачей спонтанный сеанс массажа справлялся на отлично: такой лёгкой и гибкой хотя бы часть своего тела Курогане не чувствовал с того момента, как это тело было даровано ему природой.

— Ну как, сойдёт?

— Недурно, – согласился он. — Можешь добавить это в список того, чем можно заняться, как всё успокоится.

— Что, правда? Думаю, тебе сначала придётся сходить здесь к настоящим мастерам и сравнить, – засмеялся Фай шутливо, но выглядел польщённым.

В один из первых дней в Такате, за обедом он с любопытством наблюдал за посетителями и персоналом, а потом вдруг выдал: «Можно найти какой-нибудь небольшой городок и открыть там такое же кафе». Саму идею Курогане встретил скепсисом, но про себя почти восхитился тому, с какой спокойной – в их-то ситуации – уверенностью он изрёк это: словно если он решит, что и правда хочет собственное кафе, то собственное кафе будет у него хоть на следующий день. Ну, или это просто было так по-детски наивно; но хоть Фай время от времени и вёл себя, как дитя малое, наивность имела к этому меньше всего отношения.

— А ещё тогда мне всё-таки придётся взять с тебя деньги, – добавил он, отпив немного.

Пару раз довольно шумно – на вид ничуть не хуже проводя вечер, чем они – под их балконом проходили по тропе группки постояльцев: один раз даже окликнули, задрав головы, и весело помахали, а Фай помахал в ответ.

Его стакан опустел ещё дважды, пока мрак накрыл Сунгай в полную силу, погрузив всё в безмолвие: на мили вокруг не было слышно даже стрекота сверчков, которым для Курогане и звучало всегда это время; только шёпот ветра. Ветер похватывал светлые, чуть подцвеченные бликами пламени волосы, и те словно плыли по воздуху, пока весь силуэт юноши оставался неподвижным. Странно притихнув тоже, он глядел куда-то в ночь, а может – внутрь самого себя, и улыбка на его губах постепенно поблекла. Вся его успокоенная вином душа будто читалась на умиротворённом, не омрачённой ни единой тревогой лице. Но в самом молчании Фая всегда было что-то невыносимо недосказанное, не дававшее Курогане покоя.

Лежа на животе, он обнимал обеими руками подушку, уткнувшись в неё лицом. Рассвело к тому времени уже не меньше пары часов как; Курогане вышел из ванной и, посмотрев на неподвижное тело, тихо окликнул спутника – не услышав в ответ ничего, кроме всё того же сонного, безмятежного посапывания, больше он Фая решил не трогать. Не то чтобы у него были какие-то веские причины силой вытаскивать парня из постели прямо сейчас.

Едва ступив за дверь их комнаты, Курогане столкнулся с одним из их соседей по этажу, в буквальном смысле: широким шагом рассекая коридор, мужчина отпихнул нихонца плечом с такой непреклонностью, что сначала Курогане это просто ошарашило, затем возмутило и только потом – разозлило.

— Эй, как насчёт того, чтобы смотреть, куда прёшь? – крикнул он вслед. Другой мужчина обернулся: имени его Курогане, может, и не помнил, но человеку с такими дурацкими усами, на его взгляд, и не нужно было никакое имя, чтобы его запомнили.

— Прошу простить, я спешу, – лишь самую малость сбавив шаг и подарив Курогане ровно секунду своего внимания, сухо бросил аристократишко крайне неубедительные извинения – звучавшие точь-в-точь так, будто бы он лучше сам послушал извинения от Курогане, если бы у него, конечно, было на это время – и стремительно удалился.

«Куда тут вообще можно спешить», – проворчал про себя нихонец и продолжал мысленно негодовать ещё какое-то время по пути до кафе.

Позавтракав в одиночестве, Курогане отправился бродить по первому этажу. Спустя две недели здесь осталось, наверное, совсем мало мест, которые он не успел исследовать: не от большого рвения, которым он, в отличие от сующего всюду свой нос Фая, и не горел, но просто потому, что иначе тут не получалось. Несмотря на все странные архитектурные решения (Такат словно создавался музеем странных архитектурных решений), он уже ориентировался на территории не хуже, чем в их не слишком просторном номере.

Мало кто вот так разгуливал здесь в этот час. Постояльцы рассредоточивались по всему пансионату кучками кто куда: Курогане знал, что помимо просиживания задницы в кафе или комнате отдыха и различного рода оздоровительных процедур здесь предлагали ещё много разных способов убить время. Лекции, спортивный клуб, какие-то кружки по интересам, собиравшиеся в зале по вечерам... Его ничего из этого ни капли не интересовало. Кое-в-чём и вовсе настораживало: после того, как ему пришлось за шкирку утащить спутника подальше от приехавшего из города «специального гостя», затиравшего какой-то форменный бред: про скрытые возможности человеческой сущности, третью чакру и ступени духовного очищения – но затиравшего слишком убедительно для уязвимого разума не совсем трезвого Фая (требухи в голове которого Курогане и так хватало с лихвой). «Местное сообщество», как назвала его хозяйка пансионата, и правда жило полной жизнью; многие постояльцы выглядели старыми знакомыми. Курогане против этого местного сообщества решительно ничего не имел, но сугубо добровольный, к счастью, характер подобного участия в нём и в жизни Таката помог ему быстро расставить границы точно там, где он хотел.

Испытаниями ниндзя было не напугать, но он не знал, что ждало их в дороге дальше. После пустыни Сунгай и правда казался ему не самым плохим местом – и Курогане охотно пользовался данной им передышкой. Не выискивая себе лишних забот и не забивая мысли всякой ерундой, вроде третьих чакр.

Эта часть коридора выходила прямо на длинную веранду, тянущуюся через небольшой пруд и всего ничего не достававшую до противоположного берега. Кучка ребятни дурачилась там сейчас, и их крики проносились по водной глади, долетая до отеля; но у Курогане те не вызвали совсем никакого интереса – в отличие от девочки, которую он обнаружил здесь, прямо на веранде. Одетая во что-то, слишком уж сильно напоминавшее обычную пижаму, она сидела у самого края, обняв руками деревянную ограду и свесив ноги вниз.

Пусть Курогане и мог созерцать лишь затылок, он и так прекрасно знал, куда она смотрит. Ему не было практически никакого дела до других гостей, и уж тем более обычно ему не было бы никакого дела до какого-то ребёнка... но возможно, странная атмосфера, витавшая в воздухе вокруг девочки, сидевшей здесь в полном одиночестве, пока другие дети играли на другой стороне, задела в нём что-то: что-то посередине между тревогой и любопытством.

— Ты одна здесь?

«Мне говорили, что у меня очень острый слух, и я сам привык так считать, но даже с моим слухом, это какой-то кошмар, Куро-сама, никогда-никогда-никогда больше не подходи со спины», – пожаловался однажды до смерти перепуганный Фай, а Курогане просто не мог упустить возможности про себя позлорадствовать, но знал, что спутник прав: спокойным, неторопливым шагом, даже нехотя, он ходил всё равно, что крался. Но эта девочка даже не вздрогнула. Повернув к мужчине лицо – в дневном свете какое-то особенно нездорово бледное, – она удивленно хлопала глазами, изучая вдруг возникшего откуда-то незваного гостя... но напуганной им точно не была.

— Нээ-сан сейчас занята, она разрешила мне посидеть здесь немного.

Аж прозвеневшее у него в ушах неожиданно знакомое слово застало Курогане врасплох.

— Ты из Нихона, что ли?

Всё ещё глазея на него, словно на дикого волка, безусловно опасного, но прямо сейчас мирно спящего после плотного обеда за надёжными прутьями клетки, девочка тряхнула головой.

— Но нихонский знаешь?

Качнула головой ещё раз, точно какой-то болванчик, но уже утвердительно.

Прошли недели с тех пор, как Курогане говорил на родном языке с кем-то, кроме Фая – от лёгкого акцента, которым отдавала поначалу речь южанина, не осталось и следа, и это, хотя и не было чем-то необъяснимым, оставалось для нихонца вещью поистине удивительной, – поэтому не спрашивая дважды, он с удовольствием ухватился за неожиданную возможность.

— Почему ты не с ними? – наконец полюбопытствовал он, кивнув в сторону других детей. — Явно не потому, что не хочется.

— Я болею. Мне будет с ними сложно. А им – со мной. Да и нээ-сан будет беспокоиться, если узнает.

Ненадолго Курогане замолчал, озадаченный чересчур взрослой рассудительностью в её словах. Хотя и была девочка, наверное, в конечном итоге чуть старше, чем ему привиделось сначала в болезной фигурке: уж точно старше тех, что бесились в саду; может, даже лет одиннадцать-двенадцать.

— И не скучно? Чем ты тут тогда занимаешься?

В её годы голову Курогане занимали уже совсем не детские вещи. Но отдельными обрывками он помнил своё настоящее детство и помнил себя: и знал, что окажись он вдруг в месте вроде Таката без возможности ободрать коленки, взбираясь на самое высокое дерево, или посоревноваться, кто дальше закинет камень в озеро – он бы сгинул от скуки.

— Рисую, читаю... Я хочу когда-нибудь написать книжку и нарисовать к ней картинки. Хотите послушать?

По большому счёту – хотел он не очень. В няньки Курогане тут никому (кроме придурковатого блондина, да и то потому, что отступать было уже поздно) не нанимался, да и продолжать это общение сверх собственного, уже удовлетворённого праздного интереса – тоже. Но отмахнуться от доверившегося ему ребёнка после того, как мужчина сам же и начал этот разговор, было бы совсем уж по-скотски. Курогане уселся рядом, и рот девочки растянулся в радостной улыбке.

В следующий раз этот рот закрылся весьма нескоро. Она рассказала ему несколько коротких историй: о дочери, которая отправилась мстить погубившему её отца волку, но подружилась с ним; о девушке, что пообещала дождаться своего возлюбленного, став цветком; о солдате, что хотел вернуться к своей невесте во что бы то ни стало, и журавле, указавшем ему дорогу домой.

Однако его не на шутку потрясло то, какими все эти истории в конечном итоге оказывались грустными: о смерти, о потерях, о тоске. На родине Курогане, конечно, детям рассказывали порой сказки и помрачнее... но ему и в голову бы не пришло, что придумать такое могли сами дети.

Они никак не были связаны между собой на первый взгляд, кроме идущего снега и звучавшего во всех трёх имени, что показалось Курогане знакомым.

«Снег – это слёзы Снежной Принцессы». Напоминало старое предание, которое он слышал когда-то очень давно.

— Да, оно просто никак не шло у меня из головы после того, как я прочитала его, – объяснила девочка. — Говорили, что дни, в которые она плачет, приносят горе и печаль.

— На самом деле, это лишь оттого, что в метель опасно идти в долгую дорогу, – протянул Курогане сухо. — Собьёшься с пути и замёрзнешь насмерть. И там, где лежит снег, землю не возделать. Дичь в сильный мороз прячется. И правда такие себе дни получаются. Но духи тут ни при чём.

Приоткрыв рот, девочка внимала с искренним изумлением. С такой спокойной уверенностью, будто по меньшей мере видела всё, о чём говорила, перед собственными глазами, она взяла на себя роль рассказчицы, что Курогане и впрямь заслушался– и даже не стыдился в этом признаться. Если об этой книге она упоминала – то о каком «когда-нибудь» вообще шла речь, практически готовая книга лилась из уст девочки, как музыка; оставалось только записать. Но тут вдруг она совершенно растерялась.

— Так я об этом никогда не думала... – пролепетала она. — Получается, что никакой Снежной Принцессы там могло и не быть.

— Могло. Но...

Курогане вздохнул. Он чтил культуру своей страны, и атеистом не был (просто старался не слишком думать обо всём этом с тех пор, как Томоё сказала, что глядя на него боги горестно качают головами), пожалуй, всего-навсего немного излишне рациональным... А ещё не очень умел общаться с обычными детьми. Но при желании на ошибках быстро учился.

— Это ведь просто история. И в историях бы не было никакого смысла, если бы в них всё складывалось, точно как в жизни. Да и ты ж её пишешь, не я. Снежная Принцесса – так Снежная Принцесса.

— Просто мне раньше было больше не с кем это обсудить, кроме нээ-сан, – призналась девочка. Почувствовав вернувшееся – немного странное, по правде говоря – расположение к нему, Курогане расслабился тоже. — И я очень долго думала о том, о чём Снежная Принцесса вообще могла бы плакать. Она ведь божество. О чём может грустить божество? Даже если боги смотрят на нас, сопереживают нам... они ведь тогда увидели бы уже столько человеческих страданий, что никаких слёз бы не осталось.

«Это не мои слёзы», – сказала Принцесса в самом конце, после всех историй, которые на самом деле были частью одной. «Человеческая печаль вызывает снег».

— Я подумала, что тогда эти слёзы должны принадлежать кому-то другому.

«Снег – это слёзы людей».

— Ой, простите, – вдруг спохватилась она: наверное, мужчина молчал в ответ слишком долго. — Вы очень хороший слушатель. Но просто слушать что-то так долго, даже не имея возможности поучаствовать, должно быть утомительно.

— Было бы слишком утомительно – не слушал бы, – отрезал Курогане.

— Спасибо вам, – всё ещё немного робко, но девочка улыбнулась ему с неподдельной теплотой – пожалуй, одной из немногих вещей после всего, что ещё выдавала в ней ребёнка. — А, ещё я придумываю загадки, а нээ-сан их разгадывает. Хотите тоже попробовать?

Фанатом головоломок Курогане не был, но отказать ей снова не решился.

— На ветке сидит ворона. Что надо сделать, чтобы спилить ветку, не потревожив ворону?

Мужчина крепко задумался. На секунду ему показалось, что не ограничивая себя, этой загадке можно было выдумать добрую сотню решений разной степени адекватности. Но почему-то ни сотни, ни хотя бы десятка версий, как бы действительно спилить эту ветку и не трогать ворону, в его голове внятно так и не сложилось. Если бы перед ним поставили такую задачку в жизни, недолго колеблясь, Курогане сначала бы снёс птице голову так, что та и моргнуть бы не успела – а соответственно и встревожиться, – а потом срубил бы и сук. Но понимал, что в качестве ответа на детскую загадку этот вариант не сгодится.

— ...зачем вообще пилить ветку, и не плевать ли на какую-то там ворону? – протянул он после долгой паузы в полной фрустрации, чувствуя, как его извилины уже начинают выдыхаться.

Ответа почему-то не последовало. С трудом стряхнув с себя удушающую пелену слишком тяжёлых размышлений, Курогане покосился на девочку. Упёршись упавшими вперёд плечами в изгородь, сквозь проёмы в которой те, к счастью, не проходили, она свесила голову вниз.

Слушать наверняка было не так утомительно, как рассказать столько буквально на одном дыхании – тем более, девочке, по её словам, нездоровилось. О том, что ей могло стать хуже, Курогане старался не думать, но выглядело так, будто она просто мирно уснула в тишине, пока он пытался заставить винтики в своей голове крутиться в нужном направлении.

Что делать с веткой и вороной он так и не придумал, но что делать с ребёнком, варианта было всего два: оставить её здесь (плохая идея) или найти, где и с кем ещё её можно было оставить (идея получше, но могла таить в себе трудности, но не самые пугающие в его жизни).

Он поднял девочку с деревянного пола и на руках занёс внутрь, двинувшись по коридору в сторону вестибюля. Курогане надеялся, что хозяйка пансионата в курсе, кому он мог "вернуть" свою ношу, или хотя бы пустить с ней в нужную комнату; но его слегка опередили. За пару шагов до главного холла он наткнулся на Сай – помощницу – и слишком живое узнавание на обычно спокойном и холодном, как мрамор, лице расставило всё по своим местам.

— Я просто случайно наткнулся на неё, и мы немного поговорили.

Девушка поначалу встревожилась, но увидев, что ребёнок просто спит, без лишнего шума проводила Курогане до нужного номера.

Светлая, выходящая большими окнами прямо на сад, она состояла из трёх смежных комнаток: двух спален и маленькой кухни.

Уложив девочку, Сай вернулась, когда Курогане уже разворачивался на выход.

— Останьтесь попить чаю,– предложила девушка.

— Не стоит. Я ничего не сделал, чтобы со мной любезничать, – не слишком усердствуя с вежливостью, угрюмо отклоняя приглашения, которые были ему ни к чему, Курогане всегда мог быть уверен, что после этого приглашать его ещё и передумают. Но к его немалому удивлению, Сай не только настояла, но ещё и сделала это со сравнимой с его собственной резкой прямолинейностью:

— Если бы не Рин, я бы и не стала.

На своей стороне стола Курогане умещался с трудом, но так ему было даже привычнее. Переливая воду из кувшина в чайник, Сай говорила.

— Мы сёстры лишь наполовину: у нас разные отцы. Но это неважно.

— Вы родом из Нихона?

— Наша мать из Нихона. Но я была там в последний раз совсем ребёнком, а Рин так вообще ни разу.

Совсем не под стать тому, какой малозначительной деталью казалось их происхождение из этого объяснения, деревянная чашка в руке Курогане лежала в ней совсем как та, из которой он ещё в Суве пил – тоже очень похожий на вкус – чай, сидя за обедом напротив своей матери.

— Вы прямо здесь и живёте, обе?

Это было, впрочем, понятно и так: по кухне, которая вряд ли была в пансионате хоть в одном гостевом номере, по куче всякого хлама на полках, который надо было собирать годами, даже по запаху. Пусть и не для Курогане, но пахло здесь определённо домом.

— От здешнего воздуха она чувствует себя лучше. Мы бы не смогли никуда уехать, даже если бы было куда.

Не вдаваясь в детали, но Сай рассказала ему о том, что её отец погиб на войне, а отчим испарился сразу после рождения Рин: которое её матери пережить оказалось не суждено. Больше родственников у девочек не осталось.

— Вся семья Сайто – успешные предприниматели, в их распоряжении много заведений в Сунгае и за его пределами, от отелей до ресторанов. Такатом раньше владела её бабушка. Приятная женщина, но перечить ей мало кто решался. Пансионат никогда не приносил много прибыли, но только после её смерти зашла речь о том, чтобы его продать. Каэде настояла, чтобы его отдали ей. Мы с ней друзья детства, она и приютила нас с Рин. Не только мы, вообще много кто из персонала живёт прямо здесь, за неимением другой крыши над головой.

До сих пор Сай, после тех немногих раз, что Курогане видел её за стойкой, производила на него впечатление такого же немногословного, не рвущегося откровенничать с кем попало человека, как он сам. Но по правде сказать, в последнее время первое впечатление его нередко подводило. Или он просто был, как выразилась Рин, «очень хорошим слушателем»? А все вокруг него, похоже, были не прочь этим попользоваться.

Со стороны спальни всё это время не доносилось ни звука: и без подтверждения Сай, девочка и прямь была, видно, не слишком крепкой, что аж так всерьёз заснула ещё до обеда.

— Она каждый день так спокойно разговаривает с незнакомыми мужчинами? – наконец задал Курогане вопрос, мучивший его уже давно. — Я знаю, что у вас тут, вроде как, все «свои», но это может однажды стать проблемой.

— Нет, обычно она куда осторожнее с незнакомцами, – покачала головой Сай. — Но она хорошо... чувствует людей. Думаю, она решила, что вы хороший человек.

Курогане ощутил острую, как чёртовы ардские чаи, нужду возразить – но был так застигнут врасплох этим внезапным заявлением, что даже не мог придумать, чем именно.

— О чём вы говорили?

— ...она просто рассказывала истории. Про Снежную Принцессу.

— Значит, я не ошиблась.

Всё-таки она была немного странной: себе на уме, и несмотря на вполне уютную атмосферу тесной кухоньки и спокойную беседу на родном языке, полным расположением к Сай Курогане так и не проникся. История сестёр и немного новых фактов о пансионате с практической точки зрения были ему без надобности... но точно так же, как рассказы Фая о юге, они были неплохим способом скоротать время.

Время. Он не представлял даже приблизительно, сколько ещё его у них оставалось; на самом деле, было уже пора обсудить со спутником их скорый отъезд. Оплаченный срок почти подошёл к концу – в Такате их ничего не держало, и вряд ли ещё нашлось бы что-то, что удержало бы, тогда как то, что погнало бы их обратно в путь со всех ног, могло возникнуть в любой момент.

Выйдя из комнаты Сай, Курогане практически сразу услышал крики.

Он уже привык к тому, как местные жители иногда решали немного встряхнуть вялую безмятежность Таката; тем более, от слишком бурно разыгравшегося праздника жизни всегда можно было укрыться в другом крыле. Но образовавшаяся вдруг суматоха весельем и не пахла.

Какие-то женщины кучкой вылетели из-за угла, как наседки, силой вытряхнутые из курятника: причитая и голося во все глотки.

— Ужас, какой ужас!

— Какого тут... – пробубнил Курогане себе под нос, но вряд ли был услышан. Дверь за его спиной снова открылась. Откуда-то издалека доносился топот торопливых шагов.

— Да ещё средь бела дня, какой кошмар! Убийство, зверское убийство!