«Судьбы мира и людей в нём ткутся переплетением нитей – меняя судьбу, приходится рвать эти нити. Вселенная не терпит этого, она будет делать всё, чтобы вернуть порядок... и самый простой в сущности, но самый сложный способ противостоять ей, он же в любом случае и единственный нам доступный: старые нити должны заменить новые».
Не совсем утро в общепринятом смысле этого слова... и совсем не утро, если вспомнить, сколько раз утро начиналось для них ещё до рассвета, когда пока что дремлющее за горизонтом солнце только слегка подёргивало едва просветлевшее небо. Когда они седлали лошадей и наперегонки с ним, с тенями, что постепенно начинали отбрасывать их силуэты, неслись дальше, будто всё это время их главной целью, той, в которую они верили самими своими сердцами, было измерить мир от края до края. Это время, оно... поистине стало течь так странно. Некогда проведённый в Альзахре месяц в памяти Курогане казался ему сейчас всего лишь одним очень долгим днём. И вместе с тем, с тех пор, как всё это: трудности вольной жизни и их своеобразную суровую красоту, и захлёстывающий с головой духом свободы азарт дороги – он испытывал в последний раз, прошла будто бы целая вечность.
Это не мешало ему наслаждаться и таким утром. Мирным, светлым – окна кухни выходили на солнечную сторону. Никуда не надо было спешить, и пустота, образовавшаяся в желудке за ночь, приятно заполнялась в здоровом темпе.
— Ну как? – аккурат в тот момент, когда Курогане закончил пережёвывать очередной кусок, неназойливо спросил Фай.
Курогане удосужился наконец уронить чуть более осознанный взгляд в собственную тарелку. Первое время после того, как они оставили те королевские хоромы в Смарагдосе и весь быт лёг обратно на их плечи, маг точно так же справлялся о своей стряпне, переживая, что успел позабыть, как это делается. Но и того недолгого срока, что они уже провели здесь, было достаточно, чтобы убедиться, что нет. По сути, все свои навыки он перенял у шаранской домохозяйки, и по сей день он готовил что-то напоминавшее Курогане о времени, что они жили с супружеской парой; пусть и не весь, но большую часть из её обычного набора ингредиентов, включая даже специфичные южные приправы, в здешних лавках оказалось неожиданно просто достать. На тарелке его была увесистая горсть хорошо проваренного местного риса, политого соусом, овощи и какое-то неразумное (Курогане однако всё устраивало) количество мяса. Уровень его ожиданий от пищи за минувшие месяцы упал ниже некуда: главное, что съедобно и сытно – остальное уже не так важно.
Прислушиваясь, впрочем, он мог довольно уверенно отметить, что сегодня вкус несколько отличался от того, что Фай готовил обычно. Он был... более мягким, что ли? Вся южная кухня оставляла у него сильнейшее послевкусие, настолько своеобразное, что оно – практически никогда где-то посередине – или нравилось, или нет, и угадать заранее притом возможности никакой не представлялось. Ещё и при условии, что это вообще можно было есть. Терпимость Курогане к острой пище была на порядок выше, чем у многих его соотечественников, но даже так не одна с начала их путешествия его встреча с местными кулинарными традициями заставляла нихонца пожалеть о том, что когда-то он появился на свет ради того, чтобы мог теперь испытывать это.
Фай гораздо раньше догадался, что чем менее аутентично он подходит к воспроизведению этих традиций, тем проще Курогане доесть свой обед. Да, на сей раз вкус вышел немного другим... но не лучше и не хуже, чем обычно. Если парень напрашивался на комплимент – Курогане, и без того на них не слишком щедрый, не знал, как его в таких условиях сделать.
Видя его задумчивость, Фай сам повёл разговор дальше, чем спас их обоих от очень неудобной ситуации.
— Это карри. Я слышал, что у вас его тоже едят.
Теперь, когда он сам это сказал, Курогане признал, что необычное блюдо в целом было похоже на карри... разве что только с виду. Пару раз ему доводилось пробовать и шаранское карри – не то чтобы ему понравилось. То, что оседало в его животе сейчас, было – теперь-то вполне явственно напрашивалось сравнение – его бледным подобием, но оттого и делало сие куда приятнее.
— Там оно другое, – заметил Курогане с серьёзностью ресторанного критика... будто он вообще хоть что-то разумел в таких кулинарных тонкостях.
— Да, я понимаю, что в разных местах одно блюдо могут готовить по-разному... но всё ж это одно и то же блюдо. Я попытался заменить часть специй, чтобы не вышло именно шаранское карри.
«И в итоге это вообще не карри», – подвёл черту Курогане. Но внезапно обнаружил в себе достаточно такта (ну или всего лишь не рискнул откровенно песочить человека, который его кормил), чтобы вслух высказаться мягче.
— Нихонским его так не сделаешь. Но всё равно недурно.
Подкрепляя сказанное делом, он отправил в рот очередной кусок.
— Просто признай, что голодным ты съешь что угодно, – улыбнулся Фай.
— По-настоящему голодным я съем что угодно, – прожевав достаточно, чтобы звучать чётко, но недостаточно, чтоб вписываться в столовый этикет, возразил Курогане, — но если это будет какое-то дерьмо, я так и скажу, что это какое-то дерьмо.
Фай усмехнулся, но не укрылось от Курогане, что выглядел он определённо довольным.
Его порция, в отличие от нихонца, как-то выделялась своей скромностью, и даже так тарелка до сих пор была полной. Поковырявшись в ней, Фай озадаченно протянул:
— Кстати, мне всё не даёт покоя... как вы умудряетесь есть рис палочками?
— Молча, – буркнул Курогане. — В отличие от одного бродяжки с вилкой. Даже на мне проверил, что есть можно – так заткнись уже и ешь.
— Нет, ну правда. Так ведь целый день можно за едой провести, а не насытиться. Это что, правда, что у вас и на завтрак, и на обед, и на ужин – один рис?*
Парень явно не собирался оставлять его в покое, так что Курогане пришлось таки приложить умственное усилие, чтобы вникнуть, о чём он вообще пытался ему втолковать – что удалось ему далеко не сразу. В силу своего происхождения Курогане-то и не засомневался бы никогда, что могло быть что-то не так в сырой рыбе или том, чтоб спать на полу и есть рис палочками (и неважно, что сам Курогане последнему, будучи ребёнком, научился постыдно поздно). Он бы и не додумался, наверное, если бы снова не заглянул в свою тарелку: ну конечно. Если только ему удавалось не пускать в голову предательскую мысль о том, что это был именно рис, Курогане и его охотно отправлял в рот. Но крупный, рисинка к рисинке – и увы, он был приготовлен именно так, как должен был готовиться здесь. За такой с палочками в руке приняться можно лишь с намерением свихнуться.
— Да чего ты к рису-то привязался? Нормально с ним всё, потому что в Нихоне нормальный, клейкий рис, – проворчал мужчина.
— Клейкий?.. – переспросил было Фай, но скорость его мыслей буквально отражалась в глазах: что ж, по крайней мере, в собственном воображении у рыбы-прилипалы недостатка не было. — Надо бы поспрашивать у торговцев.
— Не трать время на ерунду. Вряд ли на севере его выращивают. И это не то, что легко перевозить на такие большие расстояния.
— Пожалуй, ты прав, – тут же согласился Фай. С какой-то поразительной скоростью он оценивал практически всегда и состоятельность своих доводов, и признавал его правоту так легко, что не давал Курогане почувствовать в ней хоть какую-то ценность. Хоть и раздражало это Курогане меньше, чем когда было очевидно, что тому попросту лень продолжать спор.
— Но знаешь, в местных продуктовых лавках много всякого, я бы ещё чего поискал, если бы знал что.
Они путешествовали уже достаточно продолжительный срок, чтобы тоска по родине в Курогане притупилась. В подошве его сапог не осталось ни одного камешка с нихонских улиц, память его тела, благодаря которой он мог передвигаться по коридорам императорского дворца с закрытыми глазами, осталась ждать его возвращения в тех же коридорах... но еда – чёрт, как же он скучал по еде. И свести это к одному или паре конкретных названий было бы всё равно, что называть лишь что-то одно, о чём он тосковал в облике матери.
— Соевый соус, – ляпнул он. — Страсть как хочется соевого соуса.
Курогане не покривил душой. Сиюминутное желание, оно было сильно в нём до глупости. Конечно, истинной потребности в ней заключалось не больше, чем... что ж, ни одна его потребность точно не была больше, чем прямо сейчас ему всё-таки хотелось вкуса да хоть бы этого дурацкого соевого соуса на языке. Он и не подозревал раньше, что такого вообще можно как-то по-особенному хотеть.
— Соевый соус... – повторил Фай эхом слегка озадаченно. Когда он напускал на себя такой умный вид, сразу становилось ясно: он понятия не имеет, о чём речь.
Зря они затеяли все эти разговоры о нихонской еде, запоздало пожалел Курогане, когда та еда, что он отправлял в рот, как-то даже немного потеряла в своей аппетитности... но всё равно безжалостно расправился с ней до последнего кусочка морковки.
Остатки имбирного корня плавали в чашках, наполненных мягкого светло-янтарного цвета чаем. От хозяина дома им достался набор явно не новой, хотя в целом приличного состояния керамической посуды. Курогане потянулся к блюдцу, на котором так заманчиво лежали крошечные шоколадные тарталетки. Но вместо свежей выпечки его рука нащупала... другую руку.
Фай слегка встрепенулся, явно поддавшись вначале порыву отдёрнуть её, уступая. Но ладонь Курогане тяжело легла сверху, сведя на нет ту неловкость, которую приносило с собой любое случайное, столь неуклюжее соприкосновение. Ему совсем не хотелось убирать руку. И Фай не убрал свою. Её лёгкая прохлада напомнила Курогане о приближении осени.
С минуту они провели так, в молчании, прежде чем Фай другой рукой взял с блюдца тарталетку.
— А ну-ка открой рот, – держа её на весу, протянул он.
— Чего...
Курогане совершил одну ошибку: собирался ли он лично ему подыгрывать или нет, он уже открыл рот. В ту же секунду туда прямиком отправилось злополучное лакомство. Попытайся Курогане протестовать – уже рисковал подавиться.
— Ты отвлёкся, Куро-пуу, – напомнил Фай с весёлостью, наверняка обусловленной тем, что чтоб осыпать его отборной бранью – Курогане как минимум нужно было сперва прожевать.
Он быстро ко всему привыкал, всегда быстро привыкал, но теперь буквально дня-двух на новом месте ему хватало, чтобы затем каждое обычное утро, как это, было таким обычным.
— Кстати, ты не говорил, что у тебя сегодня выходной, – немногим позже заметил Фай.
— У меня и не выходной. Ночная смена. Так что я свободен до вечера. Но вернусь потом ближе к утру.
— Вот как.
Он заправил за ухо прядь волос, как назло выбившуюся из туго собранной в маленький хвостик копны волос.
— Знаешь, я всё ещё сомневаюсь, что тебе в самом деле нужна эта работа... Мы ведь неплохо сэкономили в Смарагдосе благодаря моему... положению.
Не просто сэкономили, а даже остались в плюсе – и это ещё Курогане, принципиально отказавшись считать чужие деньги, не знал точных сумм, которыми теперь располагал лично Фай. Но это вовсе не значило, что тут он был прав. Курогане не собирался давать спутнику повода залюбоваться блеском золота в их кошельках: ведь работали деньги так, что чем больше их у тебя, тем быстрее, как-то сами собой они растрачиваются.
— И что, этого достаточно, чтобы теперь до конца жизни тебя кормить? – жёстко отпарировал он. — Ещё и додумался целый дом снять, пара месяцев – и уже не таким обеспеченным себя будешь чувствовать. Пока есть, что работать, могу и поработать. В ином месте может уже не быть. Ни работы, ни денег.
Глаза Фая, пока он слушал Курогане, имели то элегичное, кроткое выражение, словно он глядел на пену, с шипением струящуюся из-под кормы большого корабля**.
— Хорошо. Но всё же, постарайся не перетруждаться, – улыбнулся он.
— Угу. А ты, чтоб когда вернусь, дрых лицом в подушку, а не в книгу, – заметил Курогане.
Мимо внимания Курогане не ускользнуло, что с их отъездом из противного городишки учёбу Фай, тем не менее, не бросил. Тот заметно изумился неожиданной нотации, но затем парень засмеялся:
— И с каких пор мы отчитываем друг друга за что-то... такое?
— Ты первый это завёл.
— Ну да, разумеется.
Курогане уже начинал дивиться тому, каким покладистым нынче было это наказание в человеческом обличии, но последние слова он бросил, ехидно улыбаясь, как бы и то, как, вроде бы, искренне соглашался с ним до сих пор, сводя к шутке. Курогане цыкнул языком.
В Саграде ему задышалось свободнее. И дело было не в том, что его никто больше не заставлял каждый день натягивать на себя дубовые, где-то на полразмера отстающие от нужного рубашки. Хотя кардинально обновлять гардеробы, дабы не выделяться лишний раз в толпе, им в этот раз не потребовалось: очень многое здесь напоминало о Смарагдосе. Сама жизнь при этом ощущалась совсем иначе.
По сравнению с суетливыми улицами закрытого города, в котором его обитатели мариновались, как соленья в банке, в солнечной, ясной Саграде жило как будто два человека. На строительной площадке храма в разгар работы он мог увидеть в одном месте больше людей, чем потом видел в течение дня за её пределами.
То, что хоть отдалённо можно было назвать оживлением, творилось лишь в центре, среди ютившихся в обшарпанных, кривоватых кирпичных постройках лучших по местным меркам магазинов, кафешек, кабаков и прочих увеселительных заведений: на одну нишу, как правило, не больше штуки. Стоило отойти чуть дальше, и дела обстояли уже совсем иначе. Густая растительность, пробивавшаяся даже сквозь брусчатку мостовых, была ещё тяжело налита зеленью, но кое-где уже уступала опаздывающей в этом неожиданно тёплом – в такой близости к северу – уголке смене сезонов. Вместо того, чтобы грудиться плотными массивами, жилые дома стояли больше поодиночке, прячась в глубине двора за железными заборами.
Совсем-то немного, чуть меньше недели минуло, как они въехали в один из них.
Хозяина, который жил ниже по улице, они видели всего раз, да и тогда Курогане с ним, можно сказать, пересекался лишь мельком, по привычке вверив заботы по этой части Фаю. Но платили-то они половина на половину, деньгами из его кармана в том числе, и сейчас он уже не помнил, как вообще тогда на это согласился. Учитывая, что первые дни после их заселения у них был шанс в полной мере испытать на себе все недостатки жизни в доме: в котором никто не жил до них по крайней мере полгода. Но когда все окна, полы и прочие поверхности были отмыты от вековой пыли, все ковры выбиты, все комнаты проветрены, а кухня то и дело заполнялась какими-нибудь вкусными запахами – тогда Курогане стал всерьёз задумываться, что как и недостатки, точно так же у жизни в доме были и преимущества.
Не отдохнув толком с «дороги» (в чём они на сей раз хотя бы не нуждались: Курогане так вообще успел вздремнуть), полдня они потратили на исследование своего нового угла. Несмотря на то, что пустовал он явно продолжительное время, то тут, то там они натыкались на следы того, что когда-то здесь всё ж кто-то жил: диванная подушка, повёрнутая к ним определённой стороной, потому что с обратной было невесть чем оставленное застарелое пятно; всякий мелкий мусор, распиханный по ящикам; в шкафу – пара заношенных ботинок, в одном из которых не хватало шнурков. Несколько дверей, включая ту, что вела на чердак, были заперты на ключ, который им не иначе как сознательно не предоставили. Но на тот момент всё, что было нужно Курогане – это крыша над головой и койка.
В поисках второго им пришлось обойти все помещения вплоть до самого конца коридора на втором этаже. Мало кому прельстила бы перспектива заплатить за целый дом и спать в итоге на одном из диванов. Убедившись наконец, что и какие-никакие кровати здесь имелись, на всё остальное Курогане был готов закрыть глаза, включая то, что сама комнату сложно было назвать уютной. Помимо упомянутой кровати тут был разве что стул, на который кто-то вроде Курогане бы даже не отважился присесть. Ковёр вместо пола почему-то висел на стене. Из праздного интереса он отодвинул его и сразу обнаружил почему: через сквозную дыру с половину его кулака размером можно было подглядеть в другую комнату, правда, её они уже и так осмотрели ранее. В общем, совершенно бесполезная и какая-то немного удручающая находка. Курогане оставил ковёр там, где он был. Так, без сомнения, закрывать глаза было бы проще.
У них оставалась ещё целая комната, сразу же дальше по коридору.
Уже успевший слегка привыкнуть к господствовавшим в здешних интерьерах тёмным тонам, Курогане даже слегка обомлел.
Сквозь замутневшее от осевшей грязи стекло, всё равно куда больше солнечного света, чем в прочих, в неё проникало через высокие, вырезанные причудливым проёмом: в три четверти окружности – окна. Большой письменный стол, низенький стеллажик, на котором даже стояла ваза для цветов, ныне пускай и пустующая, и подсвечник – здесь было куда больше тех милых деталей, которые превращали обычную комнату в жилую, чем в предыдущих. Но что самое удивительное: над застеленным красным ковром полом, создавая к тому же приятный глазу контраст цветов, нависала потолком и целой стеной удивительно искусная роспись, изображавшая ничто иное, как пруд. Среди кувшинок и прочей водной растительности плавали огромные рыбы... и глядя на них, Курогане моргнул несколько раз, не решившись поверить тому, что предстало перед ним, вот так сразу. Но это в самом деле были карпы кои.
— А-а-а, красота, – непритворно восхитился Фай. — Не ожидал, что здесь найдётся такое.
Когда же его взгляд наконец упал на Курогане, то, похоже, не меньше изумившись его потрясённому молчанию, он неуверенно усмехнулся:
— Нечасто тебя увидишь любующимся чем-то вроде этого.
Курогане мог бы просто отмахнуться, но как будто физически неспособный оставить за Фаем последнее слово, он неохотно объяснил, в чём – отнюдь не в этом – было дело.
— Вот как. Тогда это удивительное совпадение.
Они ещё немного осмотрелись, отметив, что и в целом состояние у этой комнаты было немного лучше, чем у прочих: самым вероятным тому объяснением шло в голову, что ремонт в ней делали относительно недавно. Кто знает, может, хозяин планировал весь дом отделать по-новому, в схожем стиле, но времени и средств хватило только на одну комнату – потому-то она так выделялась на фоне остальных.
У стены стояла накрытая тяжёлым сатиновым одеялом кровать.
— Вот что, – изрёк Фай. — Похоже, что тут две спальни – ни больше, ни меньше. Думаю, тебе стоит занять эту, раз уж она сама так к тебе просится.
Сам Курогане руководствовался совершенно иной логикой. С того самого мига, как они зашли внутрь, в его голову не закрадывалось ни единого сомнения в том, что эта комната достанется Фаю. Да хоть был бы на стене нарисован сам Дворец Ширасаги – это не меняло того факта, что она подходила ему... больше. Чем та убогая комнатушка, в которой они побывали до этого. Курогане не настолько было наплевать на личный комфорт. Но он всегда мог обойтись без излишеств.
— Совпадение, не совпадение – никакой ценности для меня в нём нет. Можешь забирать себе, если сам хочешь.
— Как-то нехорошо, что я постоянно забираю у тебя то, что получше, – протянул Фай с немного как будто даже виноватой улыбкой.
— То, что мне в самом деле надо, ты от меня так просто не получишь, – отрезал мужчина.
— Ладно, тогда давай сперва наведём порядок в твоей, – мигом приободрившись, просиял Фай.
«Мог бы хоть поспорить немного ради приличия», – подумал Курогане, но всерьёз, конечно же, не стал бы раздражаться. Он всё ещё ценил простоту и прямоту в общении выше, чем все эти условности, о которых ему постоянно толковала принцесса.
У собственного дома – пусть ему и предстояло быть таковым всего месяц, за который они заплатили – определённо имелись свои преимущества. Курогане не относил себя к тем людям, которые абсолютно в любой ситуации предпочитали уединение и могли дни и ночи напролёт сидеть в позе лотоса и возноситься мыслями над этой грешной землёй (в детстве, наблюдая за матерью, он в итоге так «проникся» увиденным, что когда она впервые повела его с собой в местный храм в сознательном возрасте – первое же, что он сделал, это поблагодарил богов за то, что он не родился девочкой). Но учитывая, как в последнее время у него частенько голова шла от всего кругом, именно сейчас возможность вымести из жизни – повседневной в том числе – всё лишнее пришлась очень кстати.
И Саграда, казалось, действительно могла для этого неплохо подойти.