Фай решил, что раз уж ему придётся провести вечер в одиночестве – ему необязательно делать это дома.
Он вышел где-то спустя полчаса после того, как Курогане ступил за порог, всё брюзжа на него за какую-то очередную брошенную на прощание невинную шутку. «Что ж ты такого во мне нашёл, раз я настолько тебя раздражаю», – посмеивался Фай про себя, но настолько же, насколько чудны́м, он находил это... приятным?
Построен их дом был весьма странно. Без всякого внутреннего обогрева как такового, он нагревался за день одними солнечными лучами, и сколько ни проветривай, внутри всегда было теплее, чем снаружи. Вдохнув запах вечерней росы, Фай слегка содрогнулся под натиском пробежавших по спине и рукам мурашек. Но пообвыкнув, постояв немного, слушая, как к нему мягко примешивается тот, что доносился из стоявшей на углу маленькой пекарни, возвращаться за плащом не стал. Не верилось, что уже осень: за неделю дневная отметка на термометре ни разу не опускалась ниже восемнадцати градусов. Рваные облака жидкой дымкой плыли по сверкающему золотисто-персиковому небу, слегка подёргивая кроны деревьев, пока ещё занимавшиеся своим золотом только-только.
Фай свернул за угол... но не к той самой пекарне, а, можно сказать, за ближайший. Первым делом он обошёл двор. Путешественники не располагали средствами, чтобы арендовать на месяц роскошное поместье с настоящей конюшней, поэтому импровизированное стойло было разбито у веранды за домом, под козырьком, достаточно укрывавшим и от непогоды, и от полуденного солнцепёка. При этом ничто не мешало лошадям свободно прогуливаться поблизости.
— Ну как вы тут? – Фай ласково потрепал обоих по холке. Разросшаяся трава, тянувшаяся выше щиколоток, когда они только въехали сюда, заметно проредела, и тюк сена лежал практически нетронутым. Зато в поилке было сухо, как в само́й южной пустыне.
— Ох, сейчас-сейчас, совсем вас забросили, да? – запричитал он извиняющимся тоном.
Пара шагов за забор – колонка была прямо здесь, но полное воды ведро Фай кое-как дотащил обратно. Наполнив ёмкость, он несколько раз встряхнул их, но ощущение, будто руки сейчас отвалятся, никуда не делось. Ему определённо стоило вспомнить и озаботиться всем этим до того, как Курогане ушёл, но что ж, это была всецело его вина.
Громко сопя смешно раздувающимися ноздрями, две лошадиные головы тут же устремились к долгожданному водопою. Резервуар был достаточно широким, однако нагловатая кобылка как нарочно влезла вперёд своего товарища, стоило тому начать пить, будто полагая, что на его половине вода была вкуснее. Жеребец тряхнул гривой и что-то недовольно профырчал на своём, нетерпеливо переступая на месте копытами.
— Ну ладно тебе, Куропон, – мягко похлопал его Фай по спине. — Будь джентльменом, уступи даме.
Позаботившись об их четвероногих спутниках, он со спокойной совестью удалился в неслышной поступью надвигающуюся ночь.
При этом под его собственными ботинками скрипели об камень первые листья, не дождавшиеся по-настоящему осенних ветров. Вместо городского шума, который в Смарагдосе заставлял как-то интуитивно бежать ещё быстрее, силясь всюду успеть в его потоке, здесь шуршала трава, ворковали птицы и откуда-то совсем издалека иногда доносился стук, вероятно, с той самой стройки, на которой работал Курогане, но и тот как бы нехотя. Отчасти потому, что обосновались они, по всей видимости, на окраине, но воодушевление, которым заполнялась главная улица с наступлением сумерек, напоминало больше их прежние посиделки во внешних покоях последним воскресеньем каждого месяца, когда залы закрывали на несколько часов раньше обычного – чем бурную ночную жизнь крупного города.
Но оттого и вариантов, куда сходить, у него имелось не слишком много. Проводив глазами несколько незаинтересовавших его самых обычных ресторанчиков, он приметил загадочный свет, исходивший из-под навеса откуда-то снизу. Юноша поддался любопытству и спустился по узкой каменной лестнице вниз. Ни названия, ни прочих опознавательных знаков: только небольшая вывеска в виде четырёхлистного клевера была на двери перед ним. Что обычно не внушило бы доверия, но трепещущие за цветным стеклом огоньки свечей отбрасывали мягкие блики красного, зелёного и пурпурного оттенков, хорошо освещая её, и вызывали какие-то неясные, глубоко запрятанные в нём, но приятные ассоциации. Фай рискнул войти.
Первым делом он услышал музыку. Лёгкое, бархатистое звучание стоявшего в дальнем углу фортепиано встретило его, нежно вливаясь в уши прямо из-под аккуратных пальцев пианистки. Звон стаканов, раздававшийся то тут, то там, к сожалению, совсем не попадал в ритм.
Пребывая в лёгком удивлении случаю, который занёс его именно сюда, Фай огляделся. Когда-то ему бы и в голову не пришло показаться в подобном заведении. Но, как и от многих других вещей, отныне его удерживало от этого примерно ничто. Хождение по барам пока, конечно, как-то не входило и в новые его привычки. Но не в библиотеку же он собирался.
Стоявшие тесно друг к другу столики были забиты под завязку, но за барной стойкой ещё оставалось несколько свободных протёртых стульев. Фай устроился с краю, поприветствовав бармена... обычно какой-нибудь лёгкий бессмысленный разговор завязался бы с его стороны сам собой, однако тот размеренно, но слишком сосредоточенно смешивал напитки, и он не стал навязываться, просто сделав заказ. Было странно пить в одиночестве после стольких раз, сколько он уже делал это – неизменно – вместе с Курогане, но здесь это как бы было и... не совсем в одиночестве?
В заполненном людьми баре шум должен был стоять соответствующий, но царившую здесь атмосферу оживлённой было никак не назвать. Какие-то слишком сложные выражения сгустились на лицах у многих из тех, кто выпил ещё недостаточно, прочие же просто клевали носом. Заказавший что-то совсем некрепкое, чтоб дорога до дома не превратилась в приключение, за которое на него потом наверняка будут орать, Фай только острее почувствовал на себе эту витавшую кругом меланхолию.
С другой стороны, он мог быть уверен, что никому тут не было до него никакого дела. Уставшие работяги – в выпивке, сидевшая отвёрнутая ко всем спиной пианистка – где-то среди чёрно-белых клавиш: каждый тут закупорился где-то глубоко в своём мирке. Уголки губ сами собой сползли ниже, чем он привык их натягивать. Он делал это, уже давно не отдавая себе отчёта, но стоило ему в какой-либо момент перестать... Всё равно, что разогнуть долгое время бывшую неестественно согнутой руку или ногу.
Он вдруг уловил, как хаотично рассеянное до этого всеобщее внимание стало собираться в одной точке. В том же углу, где стоял инструмент, высился лишь на одну крошечную ступеньку выше пола скромный помост. Тем временем мелодия сменилась за несколько выразительных нот, сделавшись громче, словно обволакивая, очерчивая силуэт стоявшей на нём девушки.
— Так забери меня,
Забери далеко.
Отсюда – куда-нибудь
Забери меня с собой.
Тёмное платье на ней было достаточно закрытым, заканчиваясь аж на кончиках пальцев длинными бархатными перчатками, при этом смелый вырез оголял спину, подчёркивая красивую фигуру. Чёрные пушистые кудри обрамляли голову, падая на плечи и ниже, до самой поясницы. Глубокий чистый голос лился из ярко накрашенных тёмной помадой пухловатых, напоминающих спелые черешни губ; густые ресницы украшали не слишком большие, но явной округлой формы разреза глаза: возможно, не совсем попадая под стандарты так называемой всепризнанной, расхожей и нередко безжизненной красоты, но на лицо певица была весьма запоминающейся.
Возможно, оттого, что пил он на голодный желудок, но очередной глоток как-то слишком ударил в голову. Фай потёр переносицу. До дна было ещё далеко, но он припомнил, что, кажется, у самого себя за спиной уже пару раз просил подлить. Медленная, чарующая музыка убаюкивала, заставляя слова песни незаметно вливаться внутрь, что вот он уже потихоньку дрейфовал куда-то, погрузившись в себя. Так вот как это здесь работало.
Всё случилось слишком быстро, и в новый город они въехали, уже неся в себе эти перемены. Он знал, что ещё пожалеет не раз о том, что сдался. Не потому, что не испытывал к Курогане того, что испытывал, нет, хуже всего, что и тогда, и сейчас, когда глядел на него с обожанием, даже когда тот бранился, как сварливый старикашка, он был искренен до чёртиков.
Однако то, что Фай переживал в настоящем, было действительно... приятно. Да, приятно, и чем меньше в последнее время – он действительно старался – он думал об этом, тем лучше себя чувствовал. Он не знал, как долго это продлится прежде, чем вещи неминуемо станут сложнее, но... Не сейчас. Просто. Не сейчас.
Он так устал от всего.
— Мне неважно знать,
Что было с тобой,
Я желаю того, кто
Сейчас предо мной.
Фай тряхнул головой, когда бармен в вопросительном жесте поднёс бутылку к его стакану. Курогане, помнится, всё пытался втолковать ему, что, мол, допиваться до такого веселья – не к добру, что паршиво потом будет не только голове и желудку, но на душе паршиво станет гораздо раньше. Фай не понимал, о чём он, ведь ему всегда делалось так легко и хорошо, и все тягостные мысли и переживания улетучивались прочь. Но видимо, это работало так, только когда он был с Курогане.
Он расплатился и нетвёрдым шагом вышел из бара. На улице зажигали последние фонари: тут это делалось вручную. Поднявшись, он прошёл мимо двух девушек, судя по броской одежде, озарявших своими талантами то же заведение; но прислонившись к стене, сейчас они молча курили, смотрясь слегка, как-то по-трогательному разбито. При взгляде на них, стоящих под светом лампы, Фая пробрало вернувшимся ощущением реальности.
Он побрёл по знакомым дорогам. Постепенно остывавший в крови алкоголь заставил Фая пожалеть таки, что он не захватил плащ. Жажда приключений для него на сегодня была не столько утолена, сколько исчерпана. В одиночестве или нет, сейчас он мечтал только о том, чтобы завернуться в тёплое одеяло и доесть вчерашний ужин.
───────※ ·❆· ※───────
Спустя пару дней их пребывания в Саграде произошло... кое-что. Возвращаясь домой из той самой пекарни, Фай замер, уловив странное движение.
Со стороны городского центра их новый дом был первым на их улице; пекарня же располагалась в другой стороне. А по соседству от них стоял ещё один дом. Они с Курогане с головой ушли в заботы по приведению в порядок собственного жилища, так что любопытствовать о чужих Фаю тогда ещё было попросту некогда, но и пары беглых взглядов, невольно брошенных попутно, хватило, чтоб у него сложилось стойкое впечатление, что в доме этом, по всей видимости, никто не жил.
Такое всегда было довольно легко понять, если просто положиться на внутренние ощущения. Но включая в дело и более рациональное зерно своего восприятия вещей: каменная изгородь вокруг совсем заросла плющом, да и на самом фасаде кое-где виднелись зеленоватые пятна не то мха, не то плесени; и за два дня он не видел ни разу, чтобы по вечерам хотя бы в одном из окон зажигался свет.
Достаточно продолжительный срок оставаясь пустым, такой большой дом становился способен наводить своим видом жути. Большой и совершенно безжизненный. И от того факта, что сейчас, этим слишком неестественным, слишком громким шумом, чтоб его можно было списать на случайное колыхание воздуха или пробежавшую мимо белку, заставив Фая остановиться, он вдруг уже не казался таким безжизненным – делалось ещё больше не по себе.
Собственно, если отринуть всё метафизическое и более приземлённо поразмыслить о том, что могло производить этот шум – это едва ли должно было его беспокоить. Забраться во двор заброшенного дома мог решительно кто угодно: более крупное, чем белка, животное, какой-нибудь бездомный... чёрт, да они сами могли обосноваться там совершенно бесплатно, если бы знали заранее. Даже если это был какой-нибудь мелкий воришка, решивший вдруг, что в подобном месте ещё может найтись, чем поживиться – это ведь был не их дом, а переживать о ворах Фай, зная, что дома сейчас Курогане, ну точно бы не стал... вернее, возможно, немного переживал бы за воров. Единственный слегка иррациональный страх, который он мог себе позволить в его положении – это в принципе опасаться любого, кто скрыто ошивался поблизости от него. Фай не знал, к каким методам могли прибегнуть ардские наёмники, чтобы нахлобучить на его голову мешок; склонялся (судя по Кайри) к тому, что действовали они более прямо и туповато, но... может, видя, как обстоят дела, они тоже побаивались двухметрового мужика с мечом.
Можно было подумать, что, размышляя обо всём этом, он тщательно взвесил все риски, прежде чем принять решение... нет, он просто заглянул во двор.
Ботинки полностью утопали в траве: так, что не разглядеть; и края его штанин вмиг пропитались ещё не высохшей в тени росой. Забор забором, но ни ворот, ни калитки, которая запиралась бы хотя бы для виду – Фай оказался за ним так же просто, как мог оказаться и впрямь кто угодно. Он будто снова очутился где-то посреди дикой местности, где они устраивали привалы под треск лихо носящихся над землёй стрекоз. Вблизи дом казался – если бы ему ещё хватало недоверчивости допускать, что только лишь «казался» – ещё более заброшенным.
Оттого-то Фай в столь смятённых чувствах уставился на сидевшую в траве девочку.
Она сосредоточенно перебирала каждый листик, как если бы что-то искала. Появление Фая при этом как будто и не заметив, хотя он-то прекрасно видел и отливавшие нефритом глаза, и то, как слегка подрагивали её губы словно отрывками каких-то слов, которые она беззвучно бормотала сама себе. Не совсем ребёнок, но вполне себе состоявшаяся юная леди лет тринадцати-четырнадцати, одета она была, может, не совсем по сезону, но в сравнительно новые, сидящие по фигуре вещи; совсем светлые и совсем тоненькие, как птичий пух, стриженные коротким каре волосы слабо светились теми немногими солнечными лучами, которым удавалось пробиться сюда. Она не была похожа на бродяжку.
— Эй, – осторожно окликнул её Фай, — может, это не моё дело, но гулять по заброшенным зданиям может быть небезопасно. Посмотри только, там наверняка всё прогнило.
Оторвавшись от своего – в чём бы оно ни заключалось – занятия, девочка подняла на него глаза. От выражения на её лице Фаю стало даже как-то... слегка не по себе. Ни удивления, ни вполне подходящей к ситуации подозрительности, которой она могла бы проникнуться к Фаю вначале, ни тем более какого-нибудь элементарного любопытства – на нём не читалось ничего.
— Прогнили третья и пятая сверху ступеньки лестницы в подвал. С остальным... всё нормально.
И так же без всякого выражения, она невозмутимо сообщила ему это, оставив Фая в ещё большем замешательстве.
— Ты откуда? – осведомился он, чуть погодя, предпочтя притвориться, что начало их беседы вовсе не было странным. Пусть он и заговорил с ней сам, но теперь чувствовал личную ответственность за маленькую незнакомку: он не заметил ничего, указывавшего бы на то, что девочка была в беде или в нужде, но и ничего не говорило и о том, что не была.
С непроницаемым спокойствием она ответила и – не иначе как, чтобы у Фая не успело возникнуть наивного предположения, что это было сказано про сам город, или про этот район – пальцем указала на дом за своей спиной.
— Отсюда.
— ...
Нет, теперь Фай точно обязан был разобраться, что здесь происходит.
Девочка же поднялась; из-под коротких, но просторных шорт выглядывали худые белые коленки. Она зашагала в направлении дома. Присутствие Фая она... нельзя было сказать, что она его «игнорировала», это больше вызывало ощущение, будто его присутствие не было для неё чем-то достаточно существенным, чтобы постоянно держать его в фокусе. Не получив таким образом приглашения, но при этом абсолютно беспрепятственно – Фай последовал за ней.
Внутри стоял убийственный затхлый запах. Вдыхать такой воздух ему показалось не очень хорошей идеей, но другого не было; к счастью, вскоре он вовсе перестал его слышать, потому что пахло здесь так всё и везде. Дом был, как Фай отметил про себя ещё снаружи, большим: примерно раза в полтора больше их. И ещё больше он казался теперь изнутри, будучи настолько пустым.
Нет, обставлен он был совсем не бедно. Два больших гостевых зала на первом этаже, несколько комнат (Фай не постеснялся заглянуть в парочку) – каждое помещение делало его похожим на пристанище преклонных лет зажиточного, вероятно, уважаемого человека, которому оно, в свою очередь, когда-то отошло в наследство от своего имеющего не менее прочное в этом мире положение предка. Оттого-то так сильно бросалось в глаза, насколько не соответствовало тому реальное положение дел. Небольшой беспорядок в арендованном путешественниками доме, с которым они управились за день-два, не шёл ни в какое сравнение с запустением, царившим здесь: оно пустило корни куда глубже.
Фай увязался за девочкой, словно проводившей скучнейшую экскурсию, попутно в неприятном смятении разглядывая пребывавшее в откровенно плачевном состоянии жилище. Они поднялись по лестнице на второй этаж. Половицы здесь кое-где весьма тревожно скрипели под ногами. Особенно сильно тянуло сыростью.
Небольшая же комнатка, куда, похоже, маленькая чудачка и направлялась всё это время, была после всего этого... прямо таки неожиданно уютной. Кровать стояла, опрятно застеленная старым, но вызывавшим к себе этим чувства скорее трогательные, чем брезгливые, пледом; приличную часть стены над ней занимала большая, на пожелтевшей, местами сильно потёртой пергаментной бумаге карта. На подоконнике Фай заметил уже отцветший цветок в горшке и блюдце с огарком свечи. Всё потихоньку вставало на свои места. Огромный дом полностью поглощал в себе присутствие и без того тихой обитательницы. А уж не заметить тусклый свет свечи, загоравшийся в единственной комнате, за плотными занавесками и вдобавок – замутневшим за толстым желтоватым налётом, возникшем от времени и плохо отмытой грязи, оконным стеклом было проще простого.
— Как тебя зовут?
— Суу.
— ...как-как?
— Суу.
Фаю пришлось переспросить, чтобы услышать таки нечто похожее на звучание человеческого имени, а не щебетание птицы или свист летнего ветерка.
— Ты правда здесь живёшь?
— Да.
— Одна?
— Да.
Настолько за их непродолжительное общение Фай привык к ритму её односложных ответов, что слегка удивился, когда немного погодя, она сама добавила с некоторой задумчивостью:
— Сейчас – да.
— «Сейчас»?
Но на этом её удобная ему разговорчивость иссякла.
Фай, впрочем, не был лишён воображения. И в предыстории, чтобы вовлечься в происходящее, в общем-то, и не нуждался. Оставив бумажный пакет с выпечкой на кровати, он подставил к окну стоявший в углу одинокий стул. Взгромоздился на него, предварительно разувшись, и кончиками пальцев неохотно провёл по гардине, снимая с неё хлопья пыли. Всё оказалось, как он и думал: дом не был заброшен полностью, о нём заботились по мере возможностей, просто возможности эти были весьма ограничены.
Он заметил, что Суу принюхивается: очевидно, к аромату ещё тёплых булочек в его пакете.
— Можешь угощаться, – повернув голову, окликнул её Фай. — А я пока...
На самом деле Фай не любил убираться. Если из всего списка домашних обязанностей, которые он взял на себя потому, что тут на Курогане рассчитывать было нечего, готовку он находил самой весёлой, то уборку – самой неприятной, самой неблагодарной, самой утомительной, а после того, сколько времени и сил они потратили на то, чтобы отдраить собственный новый дом, он был готов её окончательно возненавидеть... Но он слишком любил чистоту. И привычка наводить порядок у Фая была ещё с юных лет в залах, где воспитанников селили в комнаты по семь человек и бросить какую-то свою вещь где попало с большой вероятностью означало больше никогда её не увидеть.
Уж поверьте, он лучше бы полежал на диване и наверстал те пару недоспанных за ночь из-за бессонницы часов, если бы не боялся, что мысли о бедной девочке, дышащей всей этой грязью, не станут для оной новым поводом. Поэтому Фай спрыгнул со стула и отправился на поиски тряпки.
Само наличие в доме всей необходимой утвари для уборки (и даже довольно прилично выглядящей гладильной доски) укрепило его в сложившемся у него понимании ситуации. Как бы дико всё ни выглядело со стороны, дом принадлежал девочке – во всяком случае, «сейчас», как она сама выразилась, – и велась в нём сравнительно обыкновенная жизнь. По крайней мере, точно не ему было обвинять оную в «недостаточной» обыкновенности.
Но пускай всё здесь было так, как было, сколь угодно много времени до сих пор – пройти мимо оказалось выше его сил. Засучив рукава, Фай принялся за дело.
То, что он не умеет трезво оценивать собственные возможности, Фай узнал о себе ещё в Смарагдосе. Его в очередной раз ждало пренеприятнейшее открытие, что перестать совершать одни и те же ошибки можно только ценой приложенных к тому сознательных усилий. Он протёр пыль на верхних полках везде, где большего вмешательства в принципе не требовалось; затем как следует прошёлся шваброй по первому этажу, собрал и вынес в увесистом мешке всё, что вне всякого сомнения выглядело, как мусор, и даже хотел было выбить ковёр в гостиной, но, к сожалению, не смог поднять его над полом и наполовину. И сейчас, в самом деле обмякнув на диване без сил, он созерцал незатейливый узор на этом ковре и не ощущал и малой доли удовлетворения, которая могла столько для него стоить. Теперь он сам себе казался в этом доме незначительно, беспомощно крошечным.
И самому себе – смешным. Подумав об этом, Фай скривил рот в нервной ухмылке. Ну да, конечно. Что бы там ни было с этой девочкой, это было не его дело. Другое дело, если бы она впрямь попросила его о помощи, но разве кто-нибудь его о чём-нибудь вообще просил? «Я никогда тебя ни о чём не просил», – как он бросил тогда Курогане, сам до глубины души шокированный дерзостью настолько криводушного заявления. Нет, Курогане всегда правильно улавливал те знаки, что Фай ему посылал. Он был явно из тех людей, кто предпочитает прямоту и терпеть не может намёки – но при этом понимает их прекрасно, осведомлён он был в этом сам или нет.
Но Фая никто не просил. И для девочки ли он тогда это делал в таком случае, а не ради ли себя? Он постоянно ловил себя на том, что как будто пытался искупить прошлые грехи, исправить случайными жестами добродетели старые ошибки, исправить которые иначе, по-настоящему не было больше никакой возможности. Чтобы делать это для чего-то ещё, нужно ведь быть действительно хорошим человеком.
Перед ним вдруг возникла чашка.
Фай не обратил внимание, что Суу уже некоторое время стояла около дивана. И ещё сложнее далось ему в полной мере осмыслить, что в какой-то момент подойдя ближе, она... протягивала ему чашку. Он взглянул на девочку. Достаточно тому было просто смягчиться – Фай обнаружил, каким милым у неё было личико.
Он сделал смелый глоток, не допуская и сомнения, что в чашке может быть что-то, кроме чая. Оттого жидкость слишком тяжело ухнула на дно его желудка, ошпарив горло так сильно, что из глаза выкатилась слеза.
— Это... – выдавил он с трудом, но так и не сумел закончить мысль.
— Я принесла из подвала, – слегка взволнованно, но с интересом наблюдая за его реакцией, пояснила Суу. Что ему делать с этой информацией, Фай не представлял.
— ...Только сама не пей, ладно? – вздохнул юноша.
— Я знаю, – серьёзно, с пониманием кивнула она.
После чего тот пошёл на кухню и, вопреки посеянным в нём опасениям, отыскал там таки чай. Разливаясь приятным теплом по ноющему усталостью телу, он не хуже прогонял тягостные мысли, и вскоре Фай уже готов был признать, что... нет, пожалуй, он ни о чём не жалел.
Стоит сказать, что задержавшись по дороге за хлебом более, чем на два часа, и вернувшись слегка навеселе и без хлеба, он, конечно, позже получил полностью заслуженный гневный нагоняй. Но произошедшее с ним в тот день случайное знакомство, продолжив начавшуюся ещё в Альзахре их цепочку, ещё ближе подтолкнуло Фая к осознанию, что никаких случайных знакомств на свете не бывает.