Как обычно притупляется в настоящем осознание болезненной абсурдности происходящего, когда приходится принимать в нём непосредственное участие, так лишь сейчас Курогане стал заходиться судорогой где-то в районе чувства собственного достоинства, когда вспоминал о своих буднях в ведьмином магазине: где его с самого начала держали не то из снисхождения к исходившей от него тогда, видимо, слишком явно неприкаянности, не то развлечения ради. Пускай не подмастерьем в кузнице и не охотником за головами, но на удивление в этом обманчиво тихом городишке быстро нашлась нормальная работа и для заезжего, вроде него.

Нашлась почти случайно. Не возлагая больших надежд на скорый успех, Курогане отправился в кабак: «Идеальное место для сбора информации и неожиданных связей, когда не знаешь, с чего начать», по словам Фая, хотя Курогане не вчера родился, дошёл бы и своим умом. Одна такая неожиданная связь с ним уже как-то случилась, когда он был уверен, что идёт в местный кабак – что было лишним тому подтверждением. Заведения, открывавшие свои двери для посетителей с восьми до трёх лучше всего годились для поиска самого разного рода приключений, включая случайный заработок. Легальный или не очень. Тут Курогане решил, что будет смотреть по ситуации. Он хорошо представлял, какого пошиба люди и для каких дел добровольцев могли разыскивать среди пьянчуг и всякого пришлого жулья. Он постоянно забывал об одном: только своим видом он отваживал всех, кому не доставало уверенности в себе вести с ним дела нечистоплотно.

На следующий день ему уже любезно показывали его новое поле работ. Странным ему показалось то, что его мгновенно наняли на строительство не абы чего, а всё-таки храма. Но у местных «голов» было к этому, похоже, куда более простое отношение. На фоне собравшегося в основной массе среди остальных чернорабочих контингента Курогане и впрямь представлял особую ценность всего лишь уже тем, что понимал, что ему говорили.

К самому храму тоже возникали вопросы. Сколько раз ему приходилось носиться по дурацким поручениям по всему городу – в Смарагдосе он не видел ни одного. Почему-то это его ничуть не удивляло. Люди там определённо уже примерились к высотам, на которых перестаёшь уповать на поддержку высших сил. В Саграде храм нашёл его сам, но в уже отстроенных его помещениях не было ни единого свидетельства – ни статуи, ни фрески, ни даже ветки сакаки* – ничего, что указывало бы на то, каким божествам поклонялись в этой части света. В общем и целом, конечно, ему было совершенно всё равно, что тут понималось под храмом, да хоть «храм любви». Его начали возводить без него, без него и закончат, и не имело никакого значения, ради чего где-то там, в самом южном из северных городов, название которого он однажды больше не сможет вспомнить, будут стекаться под величественными сводами люди, чьих лиц он никогда не видел. Но как и обычно в таких случаях, когда ему выпадала возможность что-то или кого-то хорошенько пропесочить – не сдерживался.

«Мне тоже показалось, что здесь что-то не сходится», – подхватил Фай. «Непохоже, чтобы местные исповедовали какую-то религию, но зачем им в таком случае храм. Так что я разузнал немного. На самом деле, своя идеология у них таки есть. Но это не «культ божества», как я понял, они верят в сами силы природы», – рассказывал он, продолжая раскатывать по столу тесто.

«В Нихоне тоже», – заметил Курогане сухо. «Но если они такие умные, что поклоняются дереву, или камню, или ветру вот так просто, без посредников – делали бы себе это на свежем воздухе».

«Речь даже не совсем о поклонении. Скорее об... уважении и жизни в гармонии с камнем или деревом», – поправил Фай.

«Это не объясняет, зачем камню храм», – буркнул Курогане.

«Ну, скажем, это в любом случае необязательно, но мне было бы приятно, если бы ты построил в мою честь храм», – усмехнулся блондин.

«Причём тут ты?! И раз уж речь о камне, хочешь, чтоб я тебе храм из тебя же и построил?» – вспыхнул нихонец.

«Ну... нет», – согласился тот. «Но ты утрируешь. Я просто высказал, что думаю на этот счёт. Ты ж ведь сам поднял эту тему, а теперь злишься, Курорин».

«Да просто... спросил и спросил, по-моему, уже ясно, что у них тут не все дома, к чему лишнюю полемику разводить», – Курогане вознегодовал.

«Вот всегда ты так делаешь. Тебе ни капельки не интересно, но продолжаешь расспрашивать. Тебе просто нужно, чтобы всё было под твоим контролем – а для этого надо знать не меньше, чем знают другие вокруг тебя. Если ты вдруг спросишь у меня, как у меня настроение – откуда мне знать, что это ты от души мной интересуешься, а не потому что тебе надо знать, нет ли у меня повода подсыпать тебе в еду слабительное», – полушуткою отчитал его Фай.

«...если ты однажды что-нибудь такое выкинешь, я тебя прибью», – помедлив, серьёзно произнёс Курогане.

«Я знаю».

«Ну а ты тогда с какой целью всё везде вынюхиваешь? Вот к чему тебе, богов ради, местной религией интересоваться?» – Курогане прижал его вопросом в отместку.

«Я же о тебе беспокоюсь. Выглядело подозрительно – вот мне и надо было убедиться, что храм – действительно храм, и тебя не впутали ни в какое сомнительное дело». И добавил: «А вообще, это ведь просто интересно. Мир такой большой. Хотелось бы мне о нём узнать побольше и хороших вещей тоже».

Обеденный перерыв приводил в движение обычно густой, гулко резонирующий под сводами строящегося храма воздух, заполняя уши совершенно иными звуками. Чужие разговоры доносились до него, напоминая Курогане, почему он, совершенно неожиданным для себя образом уподобляясь южным танцорам, предпочитал делать вид, что не понимает ни одного диалекта из тех, на котором говорили между собой другие рабочие. О том, чтобы напиться до чертей после смены (как и вчера, и позавчера), о женщинах, в самых вульгарных выражениях из возможных, о... едва ли они говорили о чём-то ещё, либо к тому времени Курогане уже переставал вслушиваться. Насколько он считал людей, вроде того же Фая, излишне усложняющими простые вещи и усложняющими себе этим жизнь горемыками, но в настолько примитивном существовании и ему виделось что-то в высшей степени жалкое.

Одно было хорошо на этой стройке: здесь кормили бесплатно.

Уверенно оставляя позади шумные скопления неотёсанных иммигрантов, Курогане продвигался вглубь храма. Он пользовался привилегией, в свободное время бродя по уже отстроенным – по толщине слоя пыли на стенах можно было приблизительно определить, как давно – внутренним помещениям, которым предстояло стать частью неприкасаемой тайны в тот день, когда здешние двери откроются для прихожан.

Простенькая, но изящная резьба поднималась вверх по куполообразному своду той небольшой комнатки, которую он облюбовал не так давно. Она пряталась в конце извилистого коридора, походя на тупик, втиснутый в самую глубь лабиринта, но свет, заполняя её до краёв, щедро лился внутрь сквозь большие витражные окна эркера**, под которыми было удобно присесть на пригретый солнцем каменный подоконник. Уж точно не в огромном зале среди тысячи дыханий, но в таком месте, казалось ему, ещё был смысл возлагать упования встретиться с божеством лицом к лицу.

Встреча с любым божеством и правда застала бы его врасплох куда меньше.

— Ты как вообще сюда попал..?! – выпалил Курогане, вынужденный в слишком щедро разносивших звук стенах давить своё негодование почти до громкого шёпота.

— Мог бы просто сказать, что рад меня видеть, – промяукал он, источая обманчивую невинность.

Побывав миг назад в опасной близости от того, чтобы выронить из рук свой обед – железной была посуда, но не его желудок, чтобы слизывать с пола, – Курогане поставил тарелку с кружкой на подоконник; потом только взгромоздился сам, усевшись напротив Фая. Бегло изучив блондина – которому точно не полагалось тут находиться, но больше никаких странностей в нём, в пределах обычной странности этого ушибленного, не обнаружив, – его взгляд упал на лежащий рядом свёрток из тонкой бумаги, местами пропитавшейся чем-то жирным.

— Это...

— Тебе, тебе. Не стесняйся, – поддразнил его Фай.

Кормили на стройке бесплатно... но мало.

Не так на самом деле важно где и при каких обстоятельствах, даже настолько необычных – они слишком привыкли друг другу. И минуты не прошло, как мужчины уже непринуждённо болтали о всякой ерунде, вернее, это Фай как всегда присел ему на уши, пока Курогане обгладывал жареную куриную ножку вприкуску со свежими, ещё тёплыми гренками из того самого пакета, изредка вставляя что-то в те редкие моменты, когда его рот был не занят. Прикончив свою порцию, он облизывал засаленные пальцы, когда Фай, не выдержав, с очень выразительной гримасой на лице протянул ему свой платок.

— Ты ведь сегодня до позднего вечера, часов до одиннадцати? – как-то спросил он словно бы невзначай, но зрачки его не бегали по всей комнате и не плавали рассеянно в пронзительной голубизне глаз, а значит, он действительно спрашивал.

— Ты меня слушал, когда я об этом говорил? – проворчал Курогане.

— Конечно, но вдруг что-то изменилось и ты задержишься.

— И ты только ради этого сюда притащился? Ну задержат – так задержат, вернусь рано или поздно.

— А вдруг что-то случилось, а я не буду знать, откуда мне знать? – продолжал Фай, уже скорее потешаясь. — Вот уйдёшь однажды и не вернёшься – и что мне тогда делать?

— Уж кому бы о таком переживать, – не без намёка, Курогане фыркнул. — У тебя есть деньги.

— Нового Куротана на них я не куплю, – мягко усмехнулся тот.

Ещё кое к какой перемене Курогане привык столь же быстро, что он продолжал порой одёргивать себя: «Эй, ты уверен, что это делается так?». Как зуд где-нибудь под лопатками – куда ещё попробуй дотянись, – его иногда бередило тревогой, что, возможно, он просто упускает из внимания какую-то часть того, как он должен воспринимать и «перерабатывать» происходящее, существенную часть, потому-то теперь оно и кажется ему таким абсурдно простым... Но это правда, что какие-то вещи с тех пор, как они с Фаем поддались взаимному влечению, стали даже проще. Они не утратили былого, того естественного доверия друг к другу, без проблем вели совместный быт, как и раньше, Фай всё ещё составлял ему далеко не самую худшую компанию в его жизни. Затем он вновь начинал валять дурака, и Курогане хотелось открутить ему голову ничуть не меньше, чем прежде. Большую часть времени это действительно ощущалось так, будто в их отношениях практически ничего не поменялось.

Наверное, дело было в том, что как эти отношения вызревали постепенно. Они уже стали такими, какими должны были быть к тому моменту, когда им обоим оставалось только принять их наконец перед собой и перед друг другом. Что Курогане, возможно, сделал бы и раньше, если бы этот оболтус не творил всё для того, чтобы он до последнего сомневался в его серьёзности. С кем-то вроде Фая он легко мог бы найти в себе место для сомнений и сейчас, но если вдруг, если только вдруг в конце всё окажется настолько искусной игрой, в которой он до такой степени умаялся от скуки, чтоб воплотить в жизнь настолько изощрённый способ уничтожить его гордость, он просто убьёт его, успокаивал себя Курогане.

Но теперь он всерьёз надеялся, что сможет оставить Фая в своей жизни.

— Знаешь, я хотел поговорить, если ты, конечно, в настроении...

— А сейчас мы чем занимаемся?

Однако протянул он это вдруг осторожно, ощутимо переменившись; одна рука беспокойно теребила манжет рукава на другой.

— Просто... Мы толком ни разу не обсуждали то, что было тогда в Смарагдосе. Всё с тех пор шло как-то... само собой.

«Само собой» – лучше и не скажешь. И если уж тут не скрывалось никакого подвоха, который Курогане всё недоверчиво пытался нащупать – такая простая, естественная, это была лучшая форма близости с другим человеком, которую ему когда-либо доводилось испытывать.

— У нас было достаточно времени, чтобы... «пережить» эту мысль, – Фай немного натянуто улыбнулся, виновато, словно заранее извинялся за что-то, что Курогане придётся от него услышать. Левая бровь последнего приподнялась. — Я имею в виду, всё обдумать. Или, может, я один надумал себе что-то не то и теперь...

— Надумал что? – больше не мог сдерживаться Курогане.

Ему показалось, что Фай прямо таки глубоко вдохнул, прежде чем это сказать.

— Ты уверен, что у тебя ко мне именно те чувства?

Вынужденный признать, что даже из уст такого человека, как Фай, сейчас это не звучало, как какая-то шутка, Курогане переспросил серьёзно и несвойственно ему спокойно:

— ...А что это ещё может быть?

Фай, похоже, подготовился.

— Физическое влечение, – произнёс он, демонстративно загнув один палец.

Нет, иначе, представлял Курогане уже столько раз и сам, ему удалось бы избежать множества проблем. Всего одна ни к чему не обязывающая ночь; всего одна ночь, и не стоившая того, если б ему пришлось приложить ради неё соразмерно усилий.

Он нахмурился и отрицательно покачал головой.

— Тогда, может, спящее глубоко внутри тебя желание душевной близости с кем-то, – загнул Фай второй палец. — Тебе, судя по всему, нелегко даётся строить отношения с другими, вот ты и истосковался по такого рода связи, не осознавая того...

Если бы ему пришлось десятилетиями жить в келье где-нибудь в глухих лесах, Курогане бы, конечно, помер со скуки. Но не настолько ж отчаянно он нуждался в людях! А если бы и нуждался, так уж, наверное, искал бы где-нибудь поближе к дому.

— Бред собачий, – вымолвил он, начиная понемногу уступать раздражению.

— Тогда... ох, не знаю, что тут ещё может быть, – каким нелепым бы он ни находил этот внезапный разговор по душам, Курогане добила настолько быстрая, совершенно жалкая капитуляция. Но Фай, не переставая кривить губы в этом не менее жалком подобии улыбки, выглядел ещё более несчастным, чем в самом начале. Сражаясь с чем-то в его голове, о чём лишь в самых общих чертах Курогане только что поставили в известность.

Он тихо выдавил:

— Так что, ты в самом деле...?

— Да.

Выпалил Курогане раньше, чем тот мог бы закончить эту фразу как-нибудь так, чтоб сказать то же самое «да» для него бы вдруг сделалось после этого по каким-то неясным ему самому причинам почти невозможно.

Фай заметно смягчился, и взгляд его как будто просветлел.

— Спасибо, – выдохнул он.

— Разве за такое благодарят? – хмыкнул Курогане.

— Нет, спасибо за то, что прояснил ситуацию. Но возможно, однажды я смогу поблагодарить тебя и за это, – протянул Фай, в задумчивости рассматривая орнаменты на окне.

Что он вообще хотел этим сказать, пронеслось у Курогане в голове, но как и то множество туманных намёков, которые парень как бы невзначай успел обронить за всё время их путешествия, что имей они физическую форму – по этой дорожке кому угодно не составило бы труда выследить и нагнать их, Курогане имел хорошее представление о том, насколько бессмысленно было пытаться вытянуть из него больше. Заговорит сам, когда захочет, верил он, а если и нет – покуда это не доставляет им проблем, то и какая разница.

Он хотел вернуть Фаю его платок, но тот отмахнулся.

— Оставь до дома, главное не потеряй к концу дня. Постираю потом вместе с остальной одеждой.

Курогане сунул его в карман штанов и на этом бы и забыл, если бы в том же кармане не нащупал кое-что ещё.

Ему понадобилось несколько лишних секунд, чтобы застыв в этой дурацкой позе с неестественно согнутой в локте рукой, припомнить, что вообще он мог таскать в карманах, учитывая, что до сих пор он об этом и не подозревал.

— Что такое? – чуть наклонив голову, полюбопытствовал Фай, заметив его странное поведение.

Но как только до Курогане дошло, он почувствовал себя настолько по-идиотски, что у него аж вырвалось:

— Тьфу.

Он вынул из кармана вещицу, ничего подобного которой прежде не носил при себе так долго, пусть в сущности она и не была его лично. Кристаллической формы камень в длину не больше суна*** играл уже знакомыми сиренево-синими переливами. Он был куда скромнее того, первого, по той причине, что за него Курогане уже пришлось отдать собственные деньги; вместо цепочки он висел на чёрном кожаном шнуре, однако плотном, покрытом слоем лака, так что Курогане, приобретя в кузнице некоторый опыт ремесленного дела, мог подтвердить, что тут работа всё равно была сделана на совесть. А главное, торговец клятвенно его заверил, что это был тот же самый камень.

— Это... – произнёс Фай да так и замолчал чуть с приоткрытым ртом в потрясении, которого, на взгляд Курогане, ситуация ну совсем не стоила... и это его немного нервировало.

— Я его со Смарагдоса всё отдать не мог, ну просто несправедливо, как ты отдал первый за ту вшивую нитку, – сбивчиво объяснил Курогане.

— А... почему не мог-то? – спросил Фай осторожно.

— Да потому что ты меня как раз тогда послал на все четыре стороны, – не сдерживая негодования, воскликнул нихонец. Он не стал, конечно, упоминать, что тогда это задумывалось им как что-то, на что при обычных обстоятельствах он бы ни за что не изошёлся, не был же он каким-то сентиментальным подростком: в качестве подарка на прощание. — Ну и стало не до того, – и про то, как уже в Саграде он несколько раз порывался его вручить, за тем и носил с собой, но всё было не к слову, а потом он просто... забывал.

Приняв запоздавший дар, Фай немного повертел его между пальцев, как будто теперь ещё меньше, чем тогда, на Смарагдосских улицах – ну, не без причин, – верил в его подлинность. Но надел на шею тут же. Неуверенный, что испытывает по этому поводу, Курогане наконец обратил внимание, что теперь это было практически единственное (чем выделялось больше, нежели ему представлялось) украшение на нём, тогда как он уже практически привык видеть Фая понавесившим на себя всё золото юга.

Сам Фай с виду провалился в задумчивость ещё пуще прежнего, но спохватившись, поднял на него глаза и поблагодарил:

— Спасибо, что... всё-таки отдал. После всего, – неловко усмехнулся он.

— Что это вообще было тогда за представление? – спросил Курогане прямо, неприятно удивлённый тем, что почему-то делает это только сейчас.

— Ну я-то рассчитывал, что после него ты больше не захочешь меня видеть и в тот же вечер уедешь домой, – произнёс Фай, чересчур даже, пожалуй, спокойно, но тут уж Курогане с ним был солидарен: то, что произошло между ними за несколько дней до отъезда из «игрушечного» города, значения больше не имело – но раз уж пришлось к слову... — Я по-прежнему думаю, что для тебя лучше было бы вернуться домой.

— А я по-прежнему думаю, что разберусь сам, – отбрыкнулся Курогане.

— Не в моей власти решать, насколько ты потом об этом пожалеешь, – улыбнулся Фай.

Насколько этот парень был уверен в себе, допуская, что сможет заставить его пожалеть сильнее, чем Курогане давно пожалел бы сам... если бы захотел.

— Давно ты вообще понял, что...

— Не знаю, – снова Курогане не дал ему произнести какие-то определённые слова. — Не вчера.

— Тогда прости за всё, что я в тот раз наговорил. Я ведь правда не думал, что могу... задеть твои чувства.

Курогане поморщился. Как бы ему ни претила формулировка, но лежала она где-то... до безобразия близко к истине.

— Просто... Мне когда-то казалось, что тебя очень легко читать, но знаешь – не всегда, – произнёс юноша.

«Уж кому бы о таком переживать», – про себя чертыхнулся Курогане.

Хватит с него на сегодня было откровенных разговоров. Он собирался подкрепиться и немного набраться сил перед второй половиной рабочего дня, а не тратить их на рассусоливание вещей, которые могли того подождать. Если уж Фай пришёл сюда ради этого, чтобы утолить собственную некую потребность, он должен был готов предложить ему что-то взамен.

Курогане слез с подоконника только для того, чтобы оказаться ближе. Наклонив голову, он расправился с остатками этого расстояния, когда их губы соприкоснулись. Ладони Фая легли ему на грудь, медленно, плавно скользя вверх до основания его шеи.

В прикосновениях Фая к нему было что-то поистине кошачье: когда с обманчивой, на самом деле питаемой лишь неуёмным любопытством решимостью дикая кошка подаётся вперёд, исследуя нечто незнакомое, пугающее неизвестностью. Она вздрагивает, готовая дать дёру каждый раз, впервые сталкиваясь с чем-то новым... но убедившись в отсутствии угрозы, с которой ей было бы не под силу справиться, становится всё смелее.

— Чай был с чабрецом, – глупо улыбаясь, произносит Фай; и его ресницы щекочут Курогане лоб.

— Мог меня и оттолкнуть, – ворчит Курогане, слишком поздно соображая, что у него во рту наверняка ещё можно найти вкус не только чая. Но Фай, смыкая руки за его плечами, сам возобновляет поцелуй.

Наверняка они целовались отвратительно, что один, что другой, но обоим было не с чем сравнивать. Они делали это настолько по-разному. Даже эгоистично. Каждый пытался взять из их поцелуя то, что было нужно ему, потому они нередко делали это снова и снова, сначала один, потом другой, словно и тут было принципиально важно, за кем останется последнее слово. Но иногда – как сейчас, когда синие, красные, жёлтые блики цветного стекла, переплетаясь, падали на цвета выбеленных солнцем песчаных дюн волосы, на лицо, подчёркивая в нём те черты, которые при свете дня были не столь выразительны – Курогане становилось всё равно. Он уже не мог разделить, где здесь, сейчас был он, где Фай. И не пытался.

Но глаза, смотревшие на него, пока тот костяшками пальцев осторожно приглаживал волосы у него на виске, были всё равно голубыми.

— Постарайся не попасться никому на глаза, когда будешь выбираться отсюда, – проворчал Курогане. — Я не хочу за это объясняться.

— Обижаешь, – игриво хмыкнул Фай. — Но хорошо. Не буду выцарапывать гвоздём на стене сердечко с нашими инициалами.

— Это омерзительно и к тому же вандализм.

— Сказал же, не буду.

Остановившись на полушаге в проходе, Фай лукаво зыркнул через плечо.

— Значит, то, что ты разбил тогда в Альзахре окно в моей комнате – не вандализм?

— Иди уже домой! – рявкнул на него Курогане.

Курогане, несомненно, любил его, но это не отменяло того, как он его ненавидел.

──────── • ☽ • ────────

Не от большой самоотверженности он в очередной раз уступил Фаю местечко получше. Когда глубоко за полночь Курогане падал на свою кровать, извлекая из неё надрывный скрип, ему было решительно как до зуда в чужой пятке****, насколько со вкусом было обставлено пространство между четырёх стен, в которых та находилась. Без преувеличения, здесь он только ночевал. По сравнению с его «углом» в шикарном номере Смарагдосской гостиницы, который, что ж, пожалуй, заслуживал определения по крайней мере большого угла, тот не напоминал ему своим приторным «комфортом», что, кроме как в нём, Курогане проводить время было больше особенно и негде.

Сон уже растекался от пальцев на его ногах, медленно поднимаясь вверх, направляясь прямиком к ватной голове, когда вибрируя в матрасе под ним, послышался стук.

Дело в том, что их с Фаем комнаты находились мало того, что через стенку друг от друга (не ту, к счастью, в которой была дыра), так и обе кровати стояли аккурат по разные её стороны. Возвращаясь со смены, Курогане захрапел бы и под фестиваль барабанов, проходивший прямо у изголовья его ложа, но когда вставать приходилось совсем рано – мог слышать, как Фай ворочается на простынях, досматривая последний сон. Так что не было никакой возможности для него не услышать стук прямо в стену. И парень это знал.

Исключительно потому, что в раздражении ему нередко всё равно хотелось что-нибудь садануть кулаком, Курогане постучал в ответ.

«Спи уже, чёрт возьми».

Два лёгких стука в ответ.

«Если бы всё было так легко, уже бы спал», – отчётливо слышалось ему в них.

«Можешь сходить в следующий раз отпахать с утра до ночи заместо меня – и никаких проблем со сном».

«Какой же ты тяжёлый на подъём, Куро-муу».

Шуршание одеяла и тихий вздох. Курогане удовлетворённо перевернулся на другой бок, подложив руку под голову. Хорошо, в этот момент он любил его всё же чуть больше, чем ненавидел: только потому, что завтра у Курогане был выходной.