Дожди зарядили с того дня: сменяясь с утра и до ночи от шквальных ливней до лёгкой мороси по нескольку раз, но – не прекращаясь. Лениво распластавшись на подоконнике, Фай вглядывался в размытый пейзаж и слушал стук капель, тарабанящих по стеклу. Запасов, имевшихся на их кухне, хватало, чтобы лишний раз не высовываться наружу.

Его как будто разом оставили все силы, чтобы иметь какие бы то ни было дела с внешним миром... но ничего и не происходило, давая возможность без зазрений совести предаться вялому безделью.

Входная дверь распахнулась. Вода ручьями стекала с Курогане, выглядевшего не слишком воодушевлённым... интересно, почему.

— Работать невозможно, – отчитался он угрюмым, тяжёлым тоном. — Всех отпустили со стройки. Только зря тащился.

— Ты видел, какая погода с утра, – протянул Фай безучастно. — Мог бы и не пойти.

— Они ещё должны были мне деньги за последние три дня, – возразил тот.

— Забрал?

— Забрал.

— Ну, так значит, всё-таки не зря.

У Фая не было настроения ни провоцировать его ради веселья, ни общаться с ним, как с ребёнком, из уст которого выслушивают с приторным интересом любую ерунду, бурно поддакивая. Курогане фыркнул.

Мужчина стянул с себя промокшую насквозь кофту и швырнул прямо на диван. Сам бухнулся рядом. Днём ранее Фай рискнул растопить камин, но пускай и потеплевший, закупоренный в доме воздух сделался настолько сухим, что оставлял пренеприятный флёр на коже. Добавить сюда ещё заполнивший тут же всю гостиную тошнотворный запах копоти из дымохода, который явно не мешало сначала прочистить (чего делать никто не собирался) – и тут уже юноша предпочёл забыть о существовании столь сомнительного преимущества возможности, просто закутавшись в шерстяное одеяло.

И смотреть на Курогане ему было холодно. Настолько, что Фай не поленился сам сходить за полотенцем. Он набросил его нихонцу прямо на голову, осторожно промакнув самую кромку его волос. Но когда не встретил явного возражения – лишь внимательный, но бесстрастный взор Курогане – действовал уже смелее: растёр их, стряхивая лишнюю влагу, в конце концов давая тряпице сползти на его плечи. Широкие, налитые камнем плечи, которые ему снова жуть как хотелось отвести чуть назад. И к досаде Фая, и к облегчению, чувства его были сейчас притуплены до такой степени, чтобы вид, открывшийся чуть пониже этих плеч, не взволновал его сердце чрезмерно.

Кофту он аккуратно повесил на спинку дивана: не ахти какая сушилка, но лучше всё равно не было.

— Чаю будешь?

— Не такие вкусные у них тут чаи, чтобы их весь день гонять, – буркнул Курогане. Фай безразлично качнул головой. Ему и самому если чего-то и хотелось – тут ещё предстояло разобраться, хотелось ли – то точно не чая.

Фай ушёл к себе. Он планировал начать разбирать вещи – чтобы завтра, в предстоящую им дорогу, их было легче собрать, – но лишь самую малость замешкался, присев со стопкой выстиранной одежды на кровать.

Шум воды слишком уж убаюкивал. Продираясь глазами сквозь застлавший их туман, юноша явственно ощущал, как вышитый на подушке узор отпечатался на щеке. Задремал он минут на двадцать, не больше. Но этого ему оказалось достаточно, чтобы окончательно потеряться во времени. Вставать не хотелось. Но он встал.

Вернувшись на первый этаж, Фай понял по тонкому, доносившемуся с кухни свисту, что Курогане поставил чайник.

— Ты же понимаешь, – протянул он, — что если завтра так и продолжит лить – никуда мы по такой погоде не поедем?

Фай пожал плечами. Откровенно говоря, сейчас его мало волновало, как и куда они там поедут завтра. Это была проблема его-завтрашнего. Забавно, учитывая, что вдвоём с Курогане рассуждали они обычно... как-то, вроде бы, наоборот.

— Но ключи нам надо вернуть завтра, – напомнил он.

— Да можно подумать, за нами там уже очередь выстроилась к этому дому, в этой-то дыре, – Курогане закатил глаза. — Ну освободим его на день позже, какая разница.

— Просто так нам этот день вряд ли подарят, – вздохнул Фай.

— Да заплачу я. Вот проблема, – произнёс Курогане со спокойной деловитой уверенностью; будто и не было тех его угроз, что всё, что им, может статься, ещё придётся потратить здесь на жильё, его спутник будет выгребать из своего кармана. Фай не сдержал слабой улыбки – не так чтобы часто она рвалась на лицо сама.

— Тут, кстати, была малая из соседнего дома, – бросил Курогане, пока ходил за кипятком и обратно.

— Какая ещё малая? – вначале не сообразил Фай.

— А то тут их много, и со всеми ты якшаешься, – буркнул нихонец. — Хотя... чёрт тебя знает. Короче, попрощаться, вроде как, хотела, но не стала тебя будить.

По пути он взял что-то, что лежало на небольшом столике в прихожей, и практически бросил это рядом с Фаем.

— Оставила вот.

Повидавшая жизнь жестяная коробочка, в которой раньше, судя по до сих пор испускаемым ею слабым ноткам резкого запаха, хранили табак. Фай знал слишком хорошо, что представляло собой её содержимое теперь, и стук толстой стопки аккуратно вырезанных кусочков картона о стенки, доносившийся изнутри каждый раз, когда коробочка приходила в малейшее движение в его руках, лишь усиливали странные реакции в его черепной коробке.

В молчании, в котором спутник, даже не спросив его, разливал чай по двум чашкам, а он сам всё потерянно разглядывал неожиданно угодившую к нему вещь, Фаю постепенно всё же удалось понять, что именно в словах Курогане так задержало его, чтоб связать одно с другим.

Приходила. Сюда.

Его сердце омыло тёплой волной спокойного облегчения.

Искоса поглядывая на то, как Фай, открыв коробочку, перебирал разрисованные старыми цветными карандашами карточки, Курогане посетовал:

— Опять ты собираешь всякий мусор и тащишь его за собой. Нам скоро мула придётся покупать, чтобы перевозить твоё барахло.

— Ты преувеличиваешь, – ничуть не оскорбившись, но с лёгкой прохладцей возразил Фай. — И это не мусор, а... памятный сувенир.

— У вас всех что, такая дерьмовая память, что сама она никак не справится? – продолжил брюзжать тот.

— ...«У вас»? – резонно переспросил юноша.

— ...Неважно.

Это меланхоличное настроение, одолевавшее его последние дня два-три, делало особенно паршивым то, как он не находил в себе ни сил, ни желания что-либо делать, но в то же время, ничего не делая, умирал со скуки.

А тут у него в руках неожиданно оказалась колода игральных карт. Она всё равно что обязывала его рано или поздно выдвинуть это предложение.

— Не хочешь сыграть? Там правила необычные, но я объясню.

Курогане ощетинился.

— Да ну нахрен, чтобы ты опять жулил?

— В этот раз по-честному, обещаю. Да и тут даже нет зеркала, как ты себе это представляешь?

— Как будто с этими своими магическими фокусами ты и без зеркала не обойдёшься.

— ...На этот счёт можешь не переживать.

То, как сосуществовали в личности Курогане неудобная проницательность и твердолобость, с которой он, тем не менее, умудрялся, того не ведая, всегда вовремя наступать на самую больную мозоль, поражало воображение.

Боясь же ненароком воззвать к первому, Фай поостерёгся тут же менять тему, однако, выдернув наспех из отложенных в дальний уголок ума как раз для таких случаев предметов для обсуждения подходящий, мягко увёл её немного в другую сторону.

— То, что ты на дух не переносишь всего, чего не понимаешь, я уже давно понял... Но есть ли ещё какая-то причина, почему тебя так воротит от любого упоминания магии?

То, какую Курогане скорчил гримасу, было лишним подтверждением озвученному Фаем тезису.

— А разве должна быть какая-то причина? Просто не хочу иметь со всем этим никаких дел, вот и всё, – буркнул тот.

— Но ведь уже имеешь.

Курогане прожёг его брошенным исподлобья, преисполненным недоверия взглядом. «Ещё чего расскажешь?». Фай вздохнул. Он чувствовал себя немного глупо, на полном серьёзе напоминая об этом. Но распробовав свои же слова как следует, а то и даже чересчур – испытал укол этого странного ощущения, будто не то что Курогане, но... он сам ещё, пожалуй, иногда нуждался в этом напоминании.

— Я ведь маг.

— Ну и что? Мне об этом ничего не напоминает, кроме твоих дурацких книжек, разбросанных по всему дому и... – Курогане как-то почти неловко замешкался, почесав затылок, но в итоге всё-таки озвучил мысль, соскользнувшую из ума прямиком на язык, как всегда, раньше, чем он успел обдумать, хочет ли её озвучивать, — ну, того, что пару раз это нам неплохо подсобило.

Фай не нашёл, что ответить. По правде говоря, у него возникло стойкое впечатление, что если бы и нашёл – если бы он сказал сейчас что-то, даже если бы это было что-то очень серьёзное, а не очередная попытка в шутку поддеть нихонца, тот бы ещё битый час пытался «уравновесить» единственную хорошую вещь, сказанную о нём, тысячей недостатков, которые Курогане успел отыскать в Фае за время их путешествия. (Не то чтобы это было больше, чем Фай мог навскидку пересчитать в себе сам).

— Маг, наследный принц, да хоть повитуха. Без разницы. Меня это никак не касается, – подытожил мужчина.

Насколько Фай знал Курогане, тот не погрешил против истины, хотя и оставался на всём этом как будто лёгкий налёт желания свернуть подобный разговор поскорее... Фай не считал, что получил на свой вопрос исчерпывающий ответ, но и раздражать нихонца дальше смысла не чувствовал. И по крайней мере, тот, успешно отвлечённый, уже не протестовал, даже видя то, как Фай перемешивает колоду.

Он объяснил Курогане правила, как и обещал, слегка упрощая их на ходу там, где это представлялось возможным... не потому, что сомневался в его умственных способностях, но, по правде, ему просто было лень разжёвывать всё от и до.

Вяло следуя за течением игры, Фай думал сначала о том, о чём только что пытался расспросить Курогане... но учитывая, что расспросить его ему по сути и не удалось, ни к чему новому эти мысли не вели и вскоре сменили направление.

Девочка, отказавшаяся ступать за ворота увядающего дома ради исполнения несбыточной мечты – была здесь. Это могло означать только одно. Ситуация разрешилась, и он, вернее всего, уже никогда не узнает подробностей... оттого она всё не оставляла его в покое.

Он думал о Суу... и об Орухе. Правильно ли та поступила? Безусловно, нет. Однако было ли в том странном, извилистом пути к решению проблемы, который она избрала, хоть зерно истины изначально? В конце концов, она ведь просто не хотела, чтобы девочка страдала.

Или просто не хотела преумножать собственные страдания чьими-то ещё?

Надеялась, что её сердце придёт к осознанию тогда, когда будет к этому готово; что горечь потери изживёт себя со временем, не оставив сил на ту боль, которая режет и жжёт вместе со свежей раной. Для сердца Суу она совершенно напрасно пыталась сделать то, что хотела бы, скорее всего, чтоб сделали для её собственного.

Но Оруха никогда не переживала того, на что обрекла Суу. Она понятия не имела, что не заморозила бы сердце Суу на все эти годы, дав ему надежду и печаль бесконечного ожидания. Возможно, продолжись оно, однажды Суу действительно достигла бы конца этого одинокого путешествия своим ходом. Но скорбь, которой не дали выхода вовремя, не уходит так просто. Однажды она и правда умрёт, но вместе с ней умрёт нечто внутри тебя, какая-то часть. Важная. Или даже не очень – но продолжая разлагаться внутри, она будет дальше отравлять то, что важно. Оруха не знала. Фай знал.

Вникнуть в придуманные обострившимся вдали от внешнего мира воображением ребёнка правила было поначалу сложновато, но стоило разыграться – одна партия занимала не дольше семи-десяти минут. Фай быстро потерял им счёт, не заостряя большого внимания на том, сколько раз уже проиграл, несмотря на то, что для него, в отличие от Курогане, новой игра не была. На его руке оставалось четыре карты, и все – нарисованные той же самой рукой. Большая чёрная собака с горящими красным глазами, сверкающий на тёмном полотне полумесяц, две рыбы в пруду и песчаный бархан, возвышавшийся на фоне синего неба. Художником Фай и так не был, но последний пейзаж получился, несмотря на общую простоту форм, как-то совсем уж худо.

И как-то совсем иронически все нарисованные Фаем же карты, собранные им, означали, что и на сей раз дела его плохи.

— Ты даже не стараешься, – бросив свои, когда стало понятно, что доигрывать партию до конца смысла немного, сплюнул Курогане.

Фай виновато улыбнулся.

— Прости. В голове какая-то каша.

Смерив его оценивающим взглядом, нихонец протянул:

— У тебя эта, как её... метеозависимость?

— Не то чтобы.

Подумал ещё немного.

— Ты, вроде, с севера родом... а там у вас дожди бывают?

Его неуклюжие попытки поддержать разговор всегда были умилительнейшими.

— Конечно. Только твёрдые немного.

Курогане успел моргнуть, прежде чем невозмутимое выражение на его лице сменилось на... будто бы он аж поперхнулся всеми словами, которыми мог бы выругать Фая в ответ.

С некоторой досадой Фаю пришлось признать, что хоть упустить очередную лёгкую возможность поддеть Курогане было выше его сил, он обнаружил себя не в том расположении духа, чтобы насладиться результатом сполна.

Может, поэтому тот и вышел таким... сравнительно слабым. Курогане только нахмурился, настороженно изучая его, в полной готовности ожидая, что спутник выкинет ещё. Фаю было даже жаль времени и усилий, потраченных им на это, в созерцании того жалкого зрелища, которое он сейчас из себя представлял.

Затем широкая ладонь Курогане легла на его лоб. Неминуемо напомнив ему о той ночи. Воспоминание было не из приятных. Но повторённый в совершенно иных обстоятельствах жест ощущался совсем иначе... кажется, впервые позитивная ассоциация была столь близка к тому, чтобы перевесить в нём негативную.

— Всё со мной в порядке, – пробормотал Фай. Повторил ещё раз, твёрже, хотя наивно было списывать всё на то, что Курогане, и бровью не повёдший, в первый просто его не расслышал. Убрав наконец руку, он опустил её на его кисть, поверх выступающего рельефа костяшек.

— Твою ж, если холодно – просто надень уже что-нибудь потеплее, – проворчал он.

— Но мне не холодно.

— А руки чего ледяные?

— Просто у тебя горячие, – тихо усмехнулся Фай.

Дыхание реальности уже ударило ему в лицо, пробрав холодом почище стылого воздуха старого дома в конце осени. Унять тревоги о грядущем сожалении он не сумел бы. Но оставил попытки противиться тому, что было у него на сердце. Понимая, что переменить это глупое, тоскующее по другому человеку сердце не сможет ни одна сила на земле. Курогане был слишком близко. Достаточно близко, чтобы естественное притяжение его плеча избавило Фая от необходимости в осознанном усилии ему навстречу. Он припал головой к этому плечу, чувствуя себя одновременно и бесконечно несчастным, и обрётшим наконец мир.

— Если завтра и правда будем ещё здесь, приготовлю тыквенный пудинг, – тихо проговорил он. На самом деле он предпочёл бы, чтобы этот тыквенный пудинг приготовил кто-нибудь другой, главное, чтобы в итоге у них просто был тыквенный пудинг. Но даже при том, сколько проблем за него мог решить Курогане... точно не эту.

Когда он открыл глаза в следующий раз, то сделал это, с трудом и лишь малость продрав их сквозь веки, на которые будто насыпали пригоршню песка. Как очутился в своей постели, он не помнил. Но с тем, как тяжело оказалось пробиться по ту сторону, предпочёл дать задний ход обратно в сон. Под мерный шум дождя, который успокоил его, словно заверив, что они остаются.

Влажная земля чавкает под ногами; вода капает на голову, но лишь с поредевших крон деревьев, сквозь которые просвечивает посветлевшее, кофейного цвета небо, пронзающее звенящей свежестью. Из двух миров, в которых он мог оказаться поутру, их занесло всё же в тот, в котором вместо нагретой теплом кухни их ждало пришедшее обратно в движение время. Но ни о каком пудинге Фаю уже и не думалось, как он ни старался.

Он проснулся в доме, который уже опустел. Предвкушение предстоящей дороги было настолько сильно, даже несмотря на то, сколько недель прошло с тех пор, как они в прошлый раз окунались в неё с головой. Они оба теряли в ней то, что оба так сильно желали потерять – то самое чувство времени. На свете не было ни единого места, где Фай хотел бы остаться. Но ему не приходилось испытывать это, пока он не оставался нигде. Пока они двигались дальше.

Пока они движутся дальше – Курогане останется с ним.

Готовясь к выходу, Фай в смятении остановился, когда закончил собирать «разбросанные по всему дому» книги в одну стопку. Она выросла со Смарагдоса ещё на пару томов. Не потому, что, вняв бурчанию Курогане, задумался о том, насколько настрадается с ними в пути... у него были другие причины усомниться, хочет ли он везти с собой эти книги дальше.

В итоге в сумку он положил только одну, не считая блокнота с собственными записями.

Туда же отправилась коробка с колодой карт.

Несколько рубашек остались лежать на кровати, аккуратно сложенными. Всё-таки то, что едва ли они пригодятся ему в обозримом будущем, Фаю пришлось принять. И точно так же елва ли это удержало бы его впоследствии от импульсивных покупок красивых вещей различной степени бесполезности. Это уже пришлось бы принять Курогане. Хоть тратить на это деньги Курогане Фаю больше искренне не хотелось. Далеко не всегда, впрочем, его желания совпадали с возможностями.

Он собирался напоследок заглянуть в соседний дом, но никого не застал. Решив не спорить с решениями судьбы хотя бы по мелочам, он смиренно вернулся в принадлежавший им последние минуты двор, направляясь к лошадям. Оказалось, что Курогане его опередил.

— Это что за фигня?

Фаю потребовалось время, чтобы понять, о какой «фигне» шла речь... хотелось бы ему сделать вид. В реальности, стоило ему восстановить естественным образом слегка подвыветрившиеся воспоминания по крайней мере недельной давности, Фай прыснул, не в силах сдержать своего упоения именно той реакцией, на которую он и рассчитывал.

Лошади, героически переждавшие непогоду под хлипким навесом крыши, встретили их оживлением. И множеством цветных ленточек, вплетённых в гривы.

— Что это за фигня? – настойчиво повторил Курогане.

— А по-моему, очень мило! – воскликнул Фай. И с непостижимой для человека, не делавшего этого не один месяц, прытью, вскочил в седло до того, как спутник мог бы заставить его что-нибудь со всем этим сделать.

Фай понимал, что тот ни за что не примется под его лукавым, наблюдающим за ним сверху вниз взором расплетать разноцветные косички сам. Курогане понимал, что он это понимает. И кипел от этого ещё больше.

Так они и тронулись. Проезжая по главной улице, они ловили на себе взгляды прохожих, которые лишь слегка скользили вдоль их фигур, но быстро уплывали обратно к более насущным делам. Только двое – девушка и девочка, – остановившись на перекрёстке, помахали им издали. Фай запечатлел этот образ, мысленно сложив его в ту самую жестяную коробочку к стопке игральных карт.

Он мечтал о том, чтобы это путешествие не заканчивалось. И эта мечта исполнялась сегодня. Она исполнилась бы завтра, и наверняка она продолжала бы исполняться всю следующую неделю, и быть может, даже ещё месяц-другой.

Это было не так уж мало.