Минувший день в суматохе пронёс Курогане на себе; нихонец провёл его в заботах о готовящемся набеге. Активное соучастие в чужих однако никак не мешало ему помнить об их собственных проблемах. Как бы та ни сложилась, дальнейшая судьба Миллисента и его жителей имела для него мало значения по сравнению с тем, что было только между ним и его спутником.

Курогане терпеливо ждал его возвращения.

Фай вошёл. Они уже так долго сосуществовали на одной – какой бы то ни было – совместной территории, что ныне чаще, чем нет, обходились без лишних приветствий и прочих формальностей. Но всё-таки, даже для сосредоточенно совершавшего приготовления ко сну, он был слишком молчалив. Курогане наблюдал за ним через всю комнату. Отнюдь не украдкой и достаточно продолжительное время, чтобы у него были основания полагать, что Фай целенаправленно не обращал внимания. Такой вывод окончательно отбил у Курогане охоту церемониться.

— У меня есть к тебе пара вопросов, – припечатал он словами.

Он видел, как рука Фая при этом замерла на полпути к сумке. А мышцы на повёрнутой к нему стороне лица дрогнули, прежде чем застыть в последнем «безопасном» выражении, которое на нём побывало. Природный инстинкт лжеца безошибочно подсказывал увёртливому магу, едва тому вдруг начинал грозить разговор о чём-то, о чём тот, по всей видимости, не горел желанием говорить. Что только прочнее убеждало Курогане, что поговорить им необходимо.

— Можно было бы оставить их до утра, тебе не кажется? – очень мягко предложил тот. Курогане ждал, что его могли завуалированно послать куда подальше, но то, как аккуратно, практически кротко Фай это произнёс, говорило о... чём-то. Во всяком случае силовое преимущество было за Курогане.

— Это не займёт много времени, если ты будешь на них отвечать.

Курогане сам не верил, что всё в самом деле так просто – но только потому, что это Фай так любил усложнять.

— И что ты хочешь узнать?

— Что произошло.

— «Что произошло»? У всех в жизни каждый день что-нибудь происходит, Куро-пуу.

Курогане раздражённо вздохнул. Вот поэтому он столько медлил прежде, чем всё-таки поднять эту тему. Если Фай не хотел отвечать – он мог бы прямо сказать об этом; и хотя такой ответ Курогане бы тоже не удовлетворил, он хотя бы не обращал всё в очередное представление, в котором его пытались заставить играть роль главного идиота.

Такое его бесило, и Курогане быстро потерял остатки милосердия, с которым мгновение назад ещё подумывал не слишком давить на спутника. Он раздражённо выплюнул:

— Ты опять что-то не договариваешь. Ведёшь себя странно ещё с Саграды.

Курогане даже для себя не мог толком сформулировать, в чём заключалась эта перемена – но она была. Фай не отталкивал его, оставался рядом, но Курогане нередко ощущал его отстранённость. Маг принимал его знаки внимания, но сам проявлял их куда реже, чем когда их отношения только выходили на новый виток. Курогане только свыкся с мыслью, что зря держал Фая за ветреного повесу – чтобы списывать это на угасание его интереса к себе. Он не то чтобы не хотел этой близости; Курогане чувствовал, что хотел. Скорее тому что-то мешало.

— Так и не объяснил нормально, почему пытался скрыть, что ты маг, от здешних.

— Я не пытался скрыть от них, что я маг, мне просто не хотелось бы, чтобы от меня ожидали, что как маг я буду использовать магию, – неожиданно быстро Фай дал ответ, но судя по тому, с каким неудовольствием он это сделал, это было чистой правдой.

— С чего бы тебе её не использовать?

— С того, что я не хочу.

— Почему?

— Иногда можно чего-то просто не хотеть. Почему ты решил, что должна быть причина?

— Да потому что ты спал на этих своих книжках, – взорвался Курогане. — Для такой перемены настроения веская причина должна быть, даже у тебя.

Тягостное молчание прошлось по его ушам. Закипающее в Курогане нетерпение ждало, что ещё его собеседник собирался придумать, чтобы пустить ему пыли в глаза.

Однако тот вдруг выдал почти на одном дыхании:

— Объёмы моей магической силы оказались несколько больше, чем я ожидал. Если я буду неосторожен и мне с непривычки не удастся с ней совладать... В общем, я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал.

Он произнёс это с таким спокойствием – даже, пожалуй, с чрезмерным, чтобы Курогане было легко поверить, что именно этого признания он так отчаянно избегал всё это время. С другой стороны, для выдумки оно было слишком... определённым. Оно вызывало новые вопросы, а этого Фай остерегался бы, как огня, если бы пытался состряпать что-нибудь, чтобы от него отделаться.

— То есть... ты беспокоишься, что от твоего вмешательства им может быть больше вреда, чем пользы? – рассудил Курогане. В том, что касалось магии, ему всё равно только и оставалось полагаться на то, что говорил ему Фай. И вникать приходилось с удвоенным усилием.

— Не совсем. Я не так альтруистичен, Куро-сама. Скажем, если я непреднамеренно доставлю неприятностей ни в чём не повинному случайному прохожему, я это как-нибудь переживу. Но я не хочу причинить вред кому-то, кем сам дорожу. Прямо сейчас рядом со мной только один такой человек: ты.

Ниндзя вздёрнул подбородок.

— Чушь! Я похож на того, кому так просто «причинить вред»?

— Это не то, что я могу отбросить прочь, просто поразмыслив логически.

Курогане заводил этот разговор, со всей решимостью стремясь найти в нём ответы; но не ожидал, что тот примет подобное направление. Он привык видеть в качестве причин, способных побудить человека к некоторым поступкам, нечто более... реальное. Душевные метания Фая в его представлении не имели ничего общего с реальностью. Если только не...

— Звучит, будто тебе уже доводилось такое переживать, – полувопросом предположил Курогане.

На сей раз повисшая тишина не спешила разрешиться для него ответами. Так Курогане понял, что подобрался близко. Возможно, вновь ближе, чем стоило.

Но Фай – сколько он помнил его – всегда нёс в себе столько невысказанного, что неважно, чем это было: болью, злостью, негодованием, сожалениями – оно просто не оставляло в его грудной клетке достаточно места, чтобы можно было дышать. Это был его груз, и только Фаю предстояло решать, как им распоряжаться. Однако Курогане волновали подробности его прошлого ровно настолько, насколько они затрагивали настоящее. Их настоящее. И если было что-то, с чем тот больше н справлялся сам – Курогане должен был знать.

Курогане хотел знать.

— Когда парень сказал слово «близнецы», ты вздрогнул.

Молчание успело прозвучать посреди молчания, прежде чем странный вздох, похожий на сдавленный смех, вырвался из груди мужчины. Пальцы сгребли чёлку и выглядывающий из-под ладони, изогнувшийся в кривой ухмылке рот произнёс:

— Этот город – как горячечный сон.

Перед ним вдруг возник человек, у которого был очень долгий день. И как он умудрялся это делать, учитывая, что текущих забот у мага обыкновенно было не больше, чем у домашней кошки... С терпением, которое иной раз было бы ему чуждо – Курогане ждал.

— Так себе сказка на ночь, правда, – наконец вымучил из себя Фай.

— Если в самом деле устал – ложись и спи, – фыркнул Курогане. — Но даже не рассчитывай, что съедешь с темы.

Фай тихо усмехнулся. Бесцветным, лишённым всякого наполнения смехом, от которого делалось не по себе.

Мужчин по-прежнему отделяла друг от друга целая комната. И всё равно при тусклом свете лампы Курогане мог различить мельчайшие перемены, что пробегали по лицу спутника по ходу их разговора... возможно, он был так смел в обнажении этих чувств именно в уверенности, что Курогане не видит.

— Ты, наверное, уже понял, что я родом с севера. Ещё севернее отсюда. Правда страны такой больше всё равно не существует.

— Почему?

Фай вновь притих. Но словно набравшись сил перед самой изнурительной частью дороги, в своём рассказе после этого он больше не прерывался.

— Всё началось после того, как прежний король скончался от болезни. Обзавестись наследником он не успел, не имел даже законной супруги. Но перед самой его смертью была заключена договорённость между ним и его близким другом о том, что последний примет за ним престол. Не самая лучшая кандидатура, если так посмотреть. Это был мелкий провинциальный лорд, не пользовавшийся популярностью за пределами своих не сказать, что обширных владений. Он не имел большого влияния, не купался в деньгах, не был прирождённым лидером. Иными словами, человек довольно посредственный. Вряд ли кто-то вообще, кроме почившего, считал, что это была хорошая идея, включая самого лорда. Быть может, им двигало чувство долга перед старым другом, но не было похоже, что стремительное выдвижение ему самому принесло что-то, кроме неподъёмного груза ответственности. Очень скоро и вовсе пошёл слух о том, что к смерти короля сам лорд приложил руку. Некоторые всерьёз считали, что он узурпировал трон.

И всё же лорд выполнил волю покойного короля. Он перебрался во дворец. Он также привёз с собой сестру, которая в скором времени вышла замуж за одного из приближённых прошлого правителя. Думаю, впоследствии ему это засчиталось предательством. Обстоятельства его смерти были весьма туманны и официально расследование зашло в тупик. Но как это бывает, все сделали свои выводы. Что до сестры лорда... Я забыл упомянуть, что Целес всё-таки испокон веков считался землёй магов. Наиболее могущественные из которых были выходцами правящей династии, это выполняло роль одного из рычагов власти. У лорда тоже была неплохая родословная, но сам он магической силы не унаследовал. Его сестра подавала большие надежды на этом поприще, однако оставила этот свет, едва произведя на него двух сыновей. Досадный поворот судьбы.

Что же до её детей – это были мы.

Мы не понимали, насколько хрупок мир, в котором мы существуем. К тому моменту, как мы достигли сознательного возраста, он уже приближался к своему падению. Неурожай, эпидемии, политические междоусобицы, ещё боги ведают что – за каких-то пять-шесть лет они полностью разорили страну с более чем тысячелетней историей. Тяжело не верить, когда в такой ситуации говорят, что твоё рождение было дурным знаком.

Разумеется, все камни, которых становилось всё больше и больше, в конце концов приземлялись на голову нового «короля». Сейчас я понимаю, что все те годы каждый день лорд в первую очередь пытался просто пережить этот день. Напряжение росло. В конце концов случилось то, что должно было случиться.

После переворота нам удалось бежать из замка невредимыми, и какое-то время мы просто бродяжничали. Мы раздобыли ключ от подвала в заброшенном доме, и я стал закрывать там брата и ходить в город в одиночку, потому что так было безопаснее.

Так я встретил сеиди. Там был он, ещё несколько человек сопровождающих... они выглядели, как проезжавшие мимо богатые иностранцы, понятия не имеющие, что творится в городе, и я решил, что их легче будет обокрасть. Но он заметил меня: я не знаю, в самом деле он не понял, что я задумал, и только сделал вид. Он позвал меня в их шатёр. Тогда я подумал, что могу просто наесться, прихватить с собой столько, сколько смогу унести, и удрать. Но пока я уплетал за обе щёки, он поведал мне, зачем приехал в город. Что как раз ищет детей примерно моего возраста для какого-то дела. У меня осталось ощущение, что описал он суть подробно и без прикрас, но в тот момент я особенно не вникал: меня занимали только накрытый передо мной стол и беспокойство о брате. Что-то наконец щёлкнуло, только когда он упомянул, что может увезти нас из города.

Понимаешь, мы не знали родительской любви, были сильно ограничены в своей свободе – но прежде мы ни в чём никогда не нуждались. Мы справлялись – пока что, – времени и сил жалеть себя попросту не оставалось. Но когда я сидел в этом шатре, стоило мне подумать о том, что вот-вот придётся уйти обратно в холод и голод, в сырой подвал, кишащий клопами и крысами – и это ещё было лучшим из доступных нам мест... Лишь представлять это доставляло невыносимое страдание. Мне сразу стало неважно, чего это будет стоить. Я ухватился за представившийся шанс, как за последнюю соломинку.

Я начал выспрашивать. Предполагаю, ты помнишь, что для халис существует определённый ряд требований. Хотя для детей, которых только берут на обучение, он гораздо короче – особенно охотно идут на поблажки мальчикам. Но два главных неизменны для всех: крепкое здоровье и приглядная внешность без существенных изъянов. Я подходил под эти требования. Но мой брат... за то время, что мы мыкались по улицам, он успел получить серьёзное увечье. Ещё одна причина, по которой ему лучше было оставаться в убежище, пока я лазил по карманам и чужим дворам. Я всё же попытался осторожно спросить, может ли кто-то, кроме него, рассчитывать на то же самое, что сеиди предложил мне, но ответ был отрицательным.

Ты, наверное, сейчас подумаешь, что тогда передо мной встал тяжёлый моральный выбор. Но за меня выбрал страх. Я практически не испытывал страха, когда мы впотьмах пробирались через горы мёртвых тел; когда живот сводило судорогами, напоминавшими, что наступит ли завтра – напрямую зависит от удачи сегодня. Лишь обретя слабую надежду, я осознал весь ужас происходящего. Я впервые по-настоящему испугался смерти. Я не выбирал, я ни о чём не думал и ни в чём не сомневался, я просто бросился навстречу единственному маячившему на горизонте спасению, пока ноги ещё держали.

Прошло всего несколько часов. При том, насколько хорошо сохранилась у меня в памяти предшествующая цепочка событий, эти я как будто вообще толком не прожил даже тогда. Следом помню только то, как сижу в седле, прижимаясь спиной к груди человека, о котором ничего не знаю, но чьё пальто греет и то теплее, чем поетая молью куртка на мне. Сердце колотится от беспокойства, которое, наверное, естественно в такой ситуации, но тревожит странное предчувствие, что оно ещё не достигло своего пика... Мы трогаемся в путь. Выехав из города, лошадь резко набирает скорость; я на секунду теряю равновесие, но руки сеиди, держащие поводья, по обе стороны удерживают меня от падения. Только какой-то предмет под этой самой курткой качнулся, напомнив о себе... и тогда я понимаю. Столица остаётся позади безвозвратно, а у меня на шее висит единственный ключ от места, где до сих пор заперт мой брат.

Ужас того, что я натворил, охватывает меня. Но я остаюсь на месте. Я молчу. Я не делаю ничего. Самое страшное мгновение в моей жизни, меняющее её навсегда, такое тихое и незаметное, что это сводит с ума. Тем, насколько легко притвориться, будто ничего не произошло.

То, что я бросил его, само по себе было достаточно чудовищным поступком. Но кроме этого, я не оставил ему и шанса побороться за свою жизнь в одиночку. Я убил его. А сам жив с тех пор уже пятнадцать лет. Вот что «произошло». Ты не смотри на то, что так давно. У меня всё это до сих пор стоит перед глазами.

Курогане выслушал его, хмуря брови.

— Ты когда-нибудь думал о том, чтобы постараться выяснить, что с ним стало? Ты не можешь знать наверняка, что он умер, – было первым, что мужчина озвучил вслух, когда основная часть рассказа была, очевидно, окончена.

— Мы пришли в этот мир вместе, как две части одного целого. Если ты вдруг лишишься руки или ноги, ты почувствуешь это и впредь у тебя никогда не возникнет сомнений, что её нет там, где она должна быть, даже если закроешь глаза.

— Он был другим, отдельным человеком, так работают все люди без исключения, – возразил Курогане.

Но Фай стоял на своём.

— Ты не поймёшь.

Он устало вздохнул, и это задело в Курогане что-то. «Ты не поймёшь»– но он правда хотел понять! И быть может, совсем не было вины Фая, что тот как-то неправильно пытался до него это донести. Он только что в таких подробностях поделился с ним этой частью своего прошлого, обнажив душу перед лицом заключённой в ней боли... Не был же Курогане нарочно скотиной, чтобы ставить под сомнения значимость этой боли. Он чувствовал долг по крайней мере воздать ему за подобную неожиданную смелость.

Окончательно переварив услышанное, Курогане серьёзно произнёс:

— Может, ты и поступил тогда дерьмово. Но если бы остался в городе – так сгинули бы в итоге там оба. И кому стало бы об этого лучше? Чтобы быть сейчас здесь, ты сделал всё так, как должен был.

— Спасибо, что пытаешься искать мне оправдания, но лучше не утруждай себя.

— Не ищу я никаких оправданий, – фыркнул Курогане. — Но сделанного не воротишь. Какой прок убиваться по тому, чего не изменить?

Предсказуемо не получив разъяснения, он добавил:

— Ты захотел жить. Поэтому ты жив. Каким идиотом нужно быть, чтобы отказываться от того, что получил, когда цена за это уже уплачена?

— Но что, если слишком поздно понял: такой ценой оно тебе нужно? – вздохнул маг. — Знаешь, ведь... «Фай» – это не я. Это он.

— ...В каком смысле?

— В буквальном. От рождения меня звали иначе.

— И на кой чёрт тебе было брать чужое имя? – подняв брови, воскликнул Курогане.

— Случайность. Когда мы выехали из Валерии и я понял, что натворил... Мыслей только и было, что о Фае. И тут сеиди пришло на ум наконец поинтересоваться у меня, как моё имя. Я выпалил, не отдавая себя отчёта. А потом решил, что это было знаком свыше. Лишним подтверждением того, что если только один из нас двоих должен был уцелеть – он заслуживал этого куда больше меня. «Юя больше нет, а Фай продолжает жить» – только так, только таким обманом я могу воплотить нечто подобное в жизнь.

Курогане замотал головой, которая и без того уже готовилась пойти кругом.

— Не придавай этому слишком много значения. Я давно привык, – успокоил его Фай.

Но не придавать совсем, пускай и другого, своего, Курогане не мог. Значит, пускай и при довольно разных обстоятельствах, они оба в какой-то момент волею случая отказались от своего «прежнего я». Курогане ещё в Альзахре начал обращать внимание на странные, прятавшиеся в слишком неожиданных для простого совпадения местах сходства их судеб... Тогда как, казалось бы, они походили друг на друга не более, чем два любых случайных человека. Но если два человека останутся один на один в огромном мире среди гор и рек, древних руин, в незримом присутствии богов – уже то, что они оба созданы из плоти и крови, сделает их одним. Ночи в степи под открытым небом сделали их одним.

На самом деле Курогане не нужно было полностью понимать, чтобы принимать его.

Фай тихо произнёс:

— У меня ушли годы на то, чтобы, глядя в зеркало, перестать видеть в нём мертвеца... Нет, вру. Просто не вздрагивать, когда вижу.

— Ты-то жив, – устало вздохнул Курогане.

— Мне редко что-то напоминает об этом.

Вялым, лунатичным движением он небрежно смахнул упавшую на глаза прядь.

— Теперь ты понимаешь? Самого близкого мне когда-либо человека я самолично обрёк на смерть. Я буду расплачиваться за это до конца жизни... мне кажется, что с тех самых пор, я однажды начинаю приносить беды всем, кто слишком долго остаётся рядом со мной. Наверное, мне правда стоило тогда просто остаться в Целесе. Чтобы там всё и закончилось.

То, как Фай говорил об этом: без какого бы то ни было надлома, как если бы изливал душу, выпуская наружу страдания, накопленные за столько лет, но спокойно, по существу излагая «факты» – Курогане и пугало больше всего. Как телохранитель – по своеобразной иронии – он знал, как спасти одного человека от другого. Он ничего не знал о том, как спасти кого-то от самого себя.

— Бред собачий это всё, – резко отрезал Курогане. — Если так хочешь помереть – я сам тебя убью. Однажды. А пока живи.

Но хотя бы тот больше не молчал. Он открылся ему, а значит, в глубине души Фай всё же желал этого спасения. Он протянул ему руку из тьмы – рано или поздно Курогане непременно её нащупает.

Пока же стоит сосредоточиться на том, что они имеют сейчас.

— Ты там до утра сидеть собираешься?

Немного помедлив, Фай всё же поднялся из своего угла, по пути снимая куртку. Курогане пустил его под одеяло. Он уже сбился со счёта, сколько ночей они провели так: Фай ложился к нему спиной, а Курогане перекидывал одну руку через его плечо, вынужденный каждый раз раздражённо объяснять, что места слишком мало и так просто удобнее. Но про себя давно сторговался со своей гордостью, что сонное дыхание Фая в некотором роде действовало на него успокаивающе.

— Когда я обнаружил, что ты испытываешь ко мне, – спустя время произнёс Фай, — я готов был тебя возненавидеть. Потому что я давно сдался. Но ты из «этого» мира. Ты собирался жить, а я нет. Я знал, что мне придётся жить, если я хочу быть с тобой. Но я не думал, что у меня получится. Меня начала приводить в ужас мысль о том, что для меня, возможно, слишком поздно.

Тот скакал с мысли на мысль – а Курогане уже и не пытался уследить, просто слушал. Парень так долго молчал, или болтал без умолку да всё не о том – что пускай говорит хоть до самого утра, если это в самом деле всё то, что его тревожит.

— Мне даже исцеляющая магия не даётся, – признался он, — Чтобы ей овладеть, мало просто практиковаться, нужно, как это говорят, «быть в мире с собой». Мне такое за целую жизнь не светит.

— Я не разбираюсь, но, по-моему, ерунда это всё, – вставил Курогане. — Чему угодно можно научиться, если захотеть. И неважно, насколько дерьмово поначалу будет получаться.

— Мне это перевести как «Я в тебя верю»?

— Переводи, как хочешь. Я просто сказал, что думаю.

— Как и всегда.

Фай зевнул.

— Я так сильно тебя ненавидел. Просто рядом со тобой мне почему-то начинает казаться, что нерешаемых проблем не бывает... – протянул маг уже явно сквозь заволакивавшую мысли дрёму.

— Потому что так и есть, – буркнул Курогане.

Фай словно качнул головой, но что в точности сие означало – было уже не понять.

Лёгкое напряжение, в котором оно как будто ёжилось, постепенно оставило его тело: ему удалось сбежать от осевших внутри тягостных образов в небытие. Удостоверившись в этом, Курогане последовал за ним.