Череда последних событий, вкупе с предшествовавшими ей обстоятельствами, укрепила уверенность Фая в том, что что-то пошло не так. Пока остальные были заняты злосчастным колесом, маг направился в сторону фабрики.

Худшие его опасения не подтвердились. Но Фай подоспел ко времени, когда они были к этому уже очень близки.

Над резервуаром отчаянно болтались ноги юноши, которому едва-едва ещё удавалось удерживаться, цепляясь за край площадки. Согласно тому немногому, что Фай ещё помнил из объяснений бегло проинструктировавшего их техника (самого его, кстати говоря, поблизости было что-то не видать), чтобы осуществить задуманное, им нужно было перевести в правильное положение несколько рычагов: частью из них регулировалась сила водяного напора, другими – скорость вращения самого колеса. С тем, под каким неестественным углом, до упора к полу был повернут один из них сейчас, Фаю за считанные секунды очень живо представилось, как в момент падения мальчик хватается за него, ища опоры...

Он тотчас поспешил Субару на помощь и имел все шансы успеть. Проблема была даже не в этом.

У того же края стояла Хиното. И если поначалу ещё вполне могло показаться, будто она тоже тщетно пытается помочь юноше забраться наверх, то, пока Фай взбежал по лестнице, уже стало невозможным отрицать, что странная возня больше напоминала борьбу.

Он приблизился, и девушка резко повернула голову, метнув в него испуганный, но внезапно ожесточившийся взгляд. Когда Фай решительно подался вперёд, стремясь добраться до Субару, она отшатнулась в сторону, но в скованности движений виделось, будто при этом она сражалась с собой.

Ухватив юношу одной рукой за предплечье, а другой – за ту, что тот протянул ему, Фай что есть мочи потянул на себя. Субару шлёпнулся на железную сетку, тут же отползая подальше от края.

— Ты в порядке? – спросил Фай, помогая ему подняться.

— К-Кажется, да, – совершенно естественно в такой ситуации перепугаться до смерти, но парнишка был скорее растерян.

Фай обернулся, ища глазами вторую проблему; но прежде, чем он успел даже подумать, что может не успеть броситься в погоню вовремя, на самом подходе к спуску девица влетела в нихонца. Помимо центральной лестницы, на площадку вела ещё одна, выходящая из её начала. Именно по ней поднимался Курогане, когда юная госпожа попятилась и в конце концов метнулась по единственному ещё открытому пути к отступлению.

— Не так быстро, – сухо буркнул Курогане. Но та, казалось, его просто не слышала. Она яростно рвалась прочь с такой настойчивостью, словно её удерживала лишь нога, запутавшаяся в побегах стелющегося кустарника, а не значительно превосходивший её размерами мужчина. Такими темпами девушка скорее бы покалечила сама себя, нежели нанесла ниндзя какой-либо ущерб; в конце концов, Курогане, пресекая дальнейшее сопротивление, закинул её себе на плечо. И даже тогда она не прекратила брыкаться.

Подоспели остальные.

— Что здесь творится? – серьёзно спросила Карен.

— Возможно, произошло какое-то недопонимание... – осторожно начал Субару.

— Не может тут быть никакого недопонимания, – отрезал Курогане. — Девица чуть не столкнула тебя вниз, и весь её вид кричит о том, что она полностью осознаёт содеянное.

— Он прав, – мягко, сглаживая ребристость слов спутника, произнёс Фай.

— Да вы шутите, – заявил Дайске. Сам он не выказывал ни капли веселья, пусть и не приходилось сомневаться, что иначе как шутку он услышанное не воспринимал. Нихонец начинал терять терпение. «Говорят, я не умею шутить», – пришло Фаю на память некогда сказанное самим Курогане. «Ну да, луна моя, только тут об этом не знают».

— И вообще, как ты обращаешься с госпожой?! Немедленно отпусти её!

Уж какой бы изначально грубой ни была сама поза, Фай как побывавший некогда на том же плече мог авторитетно заявить, что девушку Курогане, несмотря ни на что, держал ещё достаточно бережно. Делалось даже немного завидно.

Они спустились, и Курогане действительно поставил Хиното на землю.

— Да пожалуйста, – раздражённо выплюнул он. — Теперь она ваша проблема.

Получив свободу, она, точно одержимая, рванулась было с места, но замерла в болезненной нерешительности перед лицом юноши, обескураженно взирающего на неё.

— Госпожа Хиното..?

— Вы не понимаете! – вырвался из её груди надрывный возглас.

— Как удобно.

Последними на месте оказались Каноэ с её приближённым. После успешного разрешения дела женщина пребывала явно в прекрасном расположении духа. Но искать истинную причину её торжества, возможно, следовало вовсе не снаружи...

— Подумать только, что ты сама, моя дорогая сестра, – выразительно произнесла она, приближаясь, буквально наступая, — сама, так легко и просто, избавишь меня ещё и от этой головной боли.

— Что всё это значит? – резко отозвался Камуи.

— А вы разве не видите? Посмотрите. Вообразите себе худшее объяснение, которое только можете вообразить. Скорее всего, оно попадёт в цель, – спокойно изрекла она. — Хорошо, хорошо. Я тоже предпочитаю конкретику. Но понимаете, я не хочу быть тем человеком, который заговорит об этом первым.

То, что Фай услышал тогда от Курогане, поравнявшегося с ним по дороге к реке, прозвучало, как гром среди ясного неба.

«Девчонка не слепая. Будь начеку».

Теперь-то это сделалось очевидным. Хиното беспомощно озиралась на людей вокруг; те ещё пребывали в смятении, но она уже чувствовала, как их отношение менялось. Только Камуи, завладев её вниманием, вызвал у девушки совершенно непредсказуемую, необъяснимую вспышку эмоций.

— Это всё из-за вас! Из-за вас! Я всего лишь хочу того, что будет лучше для всех! – закричала она на братьев.

Помимо отчаяния, её переполняла искренняя ненависть.

— О чём вы говорите? – обескураженно переспросил Субару.

Но само звучание его голоса, казалось, сделало хуже. Хиното дёрнулась с места, и глаза её метали снопы искр столь яростно, что у Дайске, который минутой ранее корил Курогане в сущности за то же, не было выбора, кроме как, ухватив под локти, удерживать её.

— Всё закончится тем, что они приведут беду на наши улицы! – не унималась она.

Каноэ терпеливо выждала, прежде чем девушка, выбившись из сил, немного присмирела и, закашлявшись, замолчала.

— Как видите, моя сестра нездорова, – разъяснила она. — То есть, в физическом смысле она несколько здоровее, чем до сих пор она заставляла всех думать... Откровенно говоря, у нас нет уверенности даже, что она в самом деле не в себе. Но покуда она сама не соизволит раскрыть нам истину, придерживаясь этой версии, мы по крайней мере сбережём себя от ещё больших огорчений.

Наконец Каноэ поведала правду:

— Видите ли, уже долгие годы сестра преследует свою навязчивую идею. С её слов, однажды ей приснился сон, сулящий несчастья, которые принесёт всем вокруг рождение двух близнецов.

Никто из присутствовавших не нуждался в разъяснениях, о ком шла речь... тем более после устроенной Хиното сцены.

— Она же сновидица, – сухо напомнил Курогане. — Уверены, что к её заявлениям не стоит прислушаться?

Ему было совершенно не интересно в чём-либо обвинять братьев, с которыми они всё это время были по одну сторону баррикад – тем более, когда даже обвинять было не в чем. Но Курогане никогда не подвергал сомнению предостережения Цукуёми, обладавшей тем же даром. Такие вещи он привык принимать как должное.

— Из когда-либо предсказанного ей, и половина никогда не воплощалась в жизнь, – жестоко заявила Каноэ.

— Это ложь! – вскрикнула Хиното.

— Возможно, половина наберётся всё-таки, если вспомнить, как ты сама заставляла это случиться, – усмехнулась женщина. — Я прекрасно всё помню. Мы ещё были детьми. Она увещевала всех, будто во сне видела мёртвых птиц – дурное предзнаменование. Но когда ни через неделю, ни через две не произошло ничего, что стоило бы соизмеримых тревог, на пороге с утра нашли трёх окоченевших птиц. Я видела в окно, как она, ползая на корточках, раскладывала их, укрывшись в предрассветном тумане. А потом она начала утверждать, что уже это – предупреждение. Что плохое теперь непременно случится. Тогда наша мать отправилась в психиатрическую лечебницу.

— Ну и семейка, – пробурчал Курогане себе под нос, поставив Фая в крайне неудобное положение: хоть он и сделал это так тихо, что расслышал лишь маг, но последнему пришлось что есть мочи удерживаться от проявлений веселья (не совсем уместного в данный момент).

— Она довела своими выходками до безумия нашу мать, – продолжала Каноэ, — и успешно заражала своими идеями не чаявшего в ней души отца. Сейчас мы не сможем узнать наверняка, существовал ли между ними некий сговор... Но так или иначе, совершенно очевидно, что сестра решила воспользоваться сложившейся ситуацией для своей выгоды. Она присоединилась к вам, чтобы уличить удобный момент и под шумок избавиться от Широ и Сумераги.

— И вы... знали об этом, – озадаченно заметил Сеичиро. — Даже в тот момент, когда договаривались с нами о сотрудничестве.

— Знала. Но поверили бы вы мне тогда? – женщина развела руками. — Вы бы решили, что я пытаюсь посеять среди вас раздор в собственных интересах.

С одной стороны, их крайне жестоким образом держали в неведении, оставили на шаг позади. А с другой – поспорить с хозяйкой не удавалось. Это противоречие оседало в душе паршивым чувством, будто больше всех их по итогу обманули они сами.

— Это... это всё не может быть правдой! – задыхаясь от негодования, воскликнул Дайске. — Я знаю госпожу Хиното столько лет, она... она никогда не делала ничего подобного! Она никогда бы не сделала ничего подобного!

— Дайске – порядочный молодой человек, самый честный человек, которого я когда-либо знала в жизни. Он мог многое упустить из вида, акцентируя внимание лишь на том, что хотел и привык видеть. Я бы не стала вменять ему это в упрёк, – прокомментировала Каноэ с такой нарочитой снисходительностью, будто бы его тут и не было.

Юноша весь покраснел.

— Если тебе незачем больше использовать свой рот, кроме как для клеветы, закрой его немедленно, Каноэ!

— Дайске! – осадил его Сеичиро.

Фай видел краем глаза Курогане: нихонец полнился раздражением, но даже он, казалось, предпочёл не отчитывать за несдержанность и упрямство парня, которого из присутствующих было, пожалуй, жальче всех. Дайске дрожал от распирающего его возмущения. Но личные переживания, куда сильнее гнева на кого бы то ни было, на чью ложь и мелочные интриги он был готов списать всё, что услышал, брали над ним верх. Он был не в состоянии дальше вести полноценный спор.

— Бред какой-то, – пробормотал он сбивчиво. — Не может быть...

Однако тут уже не требовалось никакого тщательного разбирательства. Юная госпожа была живым олицетворением утверждения о том, что на воре шапка горит. Фактически она подтвердила рассказ Каноэ об истинных намерениях младшей сестры.

— Я приношу свои извинения, – изрекла хозяйка. — Она больше не доставит никому неприятностей.

Несмотря на бесспорную вину Хиното – иронично запомнившуюся ему всё время кутающейся в платок из овечьей шерсти, – откровенное пренебрежение, с которым о ней говорила Каноэ, оставляло неприятный осадок; отбивало желание принимать стороны.

Какая судьба ждала теперь Хиното, не уточнялось. Вряд ли им доведётся узнать подробности. Но злоключения последних недель для большинства наконец завершились. Предстояло, по всей видимости, ещё много работы в будущем, но пока что можно было выдохнуть; Миллисенту ничего не угрожало.

Некто торопливо зашёл и тихо отчитался Каноэ.

— Благодарю всех за участие в решении общей проблемы, – объявила госпожа. — Пока можете немного отдохнуть. После этого все приглашаются в наше поместье для празднования нашего общего успеха.

— Нельзя ли отложить это дело для более удачного случая? – предложил Сеичиро. — Когда остальные вернутся в город...

— Я ещё не повредилась умом, чтобы приглашать в свой дом весь город, когда этот город восстановит свою истинную численность населения, – нервно усмехнулась Каноэ. — Так что обсуждению вопрос не подлежит.

Нервные смешки послышались теперь в их рядах. То, в какой категоричной форме она говорила даже об отдыхе, напомнило всем как нельзя лучше, каким нравом обладала новая хозяйка Миллисента.

Когда они наконец покинули фабрику, атмосфера снаружи царила совсем другая. Твёрдым стержнем застывшая в хаосе сосредоточенная суета сменилась мягким рокотом привычно звучащей человеческой речи. Словно сам ветер согрелся. Они ступили за порог, и практически тут же раздались аплодисменты. Часть рабочих плотно столпилась перед зданием. Вряд ли эти аплодисменты предназначались им; всё-таки их вклад никоим образом не был больше, чем труд самих этих людей. Каноэ сдержанно, но одобрительно похлопала в ответ. Камуи и остальные присоединились. Нет, эти аплодисменты не выделяли никого среди всех тех, кто был сейчас здесь. Все хлопали всем. Они все приложили достаточно усилий, чтобы сделать возможным возвращение к нормальной жизни, которое теперь ждало город.

Курогане озирался по сторонам.

В просторном зале был мало кто из тех, кого он тогда видел на берегу. Так называемое празднование больше походило на светский раут, возвещавший скорейшее возвращение к привычному укладу жизни общества, когда рассусоливание выдуманных проблем считалось чем-то более подобающим, чем решение реальных (уж в каком отношении это самое общество, казалось, не в состоянии было вынести урок ни из чего). Принуждённости в общих настроениях не ощущалось, и тем не менее... Неуверенность оставалась тем, что было Курогане не свойственно, однако на подобных мероприятиях он всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Он слышал, что на соседней улице организовали пиршество под открытым небом с песнями и танцами для всех остальных, кто не очень вписывался в интерьеры хозяйского особняка. Возможно, ему стоило остановиться там, просто есть и пить всю ночь.

К счастью, хотя б едой себя можно было занять и здесь. От угощений ломились столы, сервировать которые за столь короткий срок было возможно только армии поваров, либо под страхом смерти. И почти кощунственным казалось теперь то, как мало внимания в основном уделяли этой еде люди вокруг, предпочитавшие ей пустую болтовню.

— Признаться, меня немало удивило, когда я узнала, что «недопонимание» между нами заставило вас искать поддержку извне, – протянула Каноэ.

— Это совпадение. Просто неудачно проезжали мимо и застряли с нами, – объяснил Камуи.

— Да, они-то нас поначалу обвиняли в том, что мы ваши шпионы, – весело напомнил Фай.

— Да, вижу, вы оказались в по-своему затруднительном положении. Хотя меня также удивляет то, какое искреннее участие вы проявили в делах Миллисента, когда у вас даже не было возможности оценить местные достопримечательности.

— Мы всякое повидали за время странствий. Я бы сказал, что когда остаёшься один на один с большим миром, границы между своими и чужими проблемами постепенно становятся всё более размытыми.

Маг беспечно добавил:

— А ещё нам обещали вознаграждение.

— То есть, по итогу это всё же была некоторая форма делового сотрудничества, – хмыкнула хозяйка.

— Какие взаимоотношения между людьми нынче в принципе не носят оттенка делового сотрудничества? – риторически заметил Сейширо. — Дружба и любовь невозможны без взаимной выгоды. Даже если это выгода заключается всего лишь в получении определённого эмоционального опыта.

Тот подозрительный тип, с которым они встречались в последний раз в поединке, граничащем со смертельным, в какой-то момент появился и с тех пор с преспокойным видом составлял им компанию, будто это было чем-то совершенно обыденным. И хотя Курогане по-прежнему мог чуять его убийственную ауру, в остальном мужчина казался слишком нормальным.

— Кстати говоря, о местных достопримечательностях... – вдруг задумался Фай. — Одна вещь всё не даёт мне покоя.

— Какая? – участливо уточнил Субару.

— Почему нельзя смотреть на дно колодца, когда набираешь воду?

Курогане покосился на спутника, задаваясь вопросом, не повредило ли всё-таки время, проведённое с местными, мага в уме.

— Мне всегда казалось, что это просто байка, выдуманная родителями, чтобы дети не играли у колодца, – пожал плечами Сакуразука.

— Ну, кстати, изначально она появилась по другой причине, – вдруг вспомнила Карен. — О Витэ же у нас принято или хорошо, или никак, как о моей матушке. Поэтому мы нечасто о ней вспоминаем. Так что когда раньше усопших провожали в последний путь, пуская на горящем плоту по реке – ни у кого сомнений не возникало. Но стоило начать хоронить в земле, так сразу нашлись те, кто перестал пить колодезную воду. Они верят, что если заглянуть в колодец до того, как вытащишь ведро – подземные существа, утаскивающие грешников в ад, зацепятся за него и выберутся с твоей помощью на поверхность.

— О-о, вот как. Поэтому я и считаю главной достопримечательностью любого места то, что можно услышать там от людей!

Слушая вполовину уха этот и подобный ему бессмысленные разговоры, нихонец скучающе скользил взором по залу. Дайске поблизости не было. Зато Курогане приметил Кусанаги в другом конце холла. Мужчины встретились взглядами. Не разрывая этого контакта, Кусанаги молча качнул головой в направлении выхода.

Безотчётно выбирая не привлекать к себе при этом лишнего внимания, Курогане тихо последовал за ним.

— Ну так что, расскажешь, как ты тут вообще за «своего» сошёл?

Настоящий глоток свежего воздуха после того, что он испытывал внутри – и вовсе не потому, что они вышли на улицу.

— Бывал тут раньше, как можешь догадаться, – пожал плечами Кусанаги. — Миллисент неохотно принимает чужаков, да и мне многое до сих пор в диковинку, но... Знаешь, как будто любая дорога, на которую выезжаю, стала приводить сюда.

Пёс, оставшийся дожидаться хозяйку снаружи, оживился с их появлением. Кусанаги присел на корточки, чтобы почесать его за ухом.

— Знаешь, когда возвращаюсь время от времени в Нихон, – добавил он, — делаю это скорее по привычке. Потому что провёл там большую часть жизни, привык, что там, вроде бы, дом. Но не испытываю больше того, что могу вдруг испытать в совсем другом месте. В Нихоне меня давно никто не ждёт.

— Девочка к тебе привязана, – отметил Курогане. Никогда прежде отношения между людьми не представали перед ним в такой ясности, как на ладони, как в момент «воссоединения» этих двоих. И если бы он по-прежнему полагался только на факты и сухие умозаключения, пришёл бы к тому же выводу: все те разы, когда Юзуриха упоминала его, не называя имени. Куртка, которую она одолжила Курогане. Пара мужских ботинок большого размера в прихожей, когда никто из вошедших не разувался.

Старший товарищ неровно улыбнулся: не без теплоты, и всё же было заметно, что поднятая тема причиняет ему некоторую степень неловкости.

— Представляешь, призналась мне в чувствах, когда я в прошлый раз уезжал.

— И что ты сделал?

— Ну... я уехал.

Курогане никогда не был охоч на обсуждение деталей чужой личной жизни, но с Кусанаги их связывала некая степень товарищества, из-за которой делалось не всё равно... и к тому же, тот сам заговорил об этом.

— А сейчас что собираешься делать?

— Да ничего в сущности. Подрастёт – поймёт, что не тяну я на Хикобоши.

— А если нет? – хмыкнул Курогане.

— Тогда не то чтобы я возражаю. От такого жеста удачи в свою сторону добровольно не отказываются, всё-таки, – усмехнулся Кусанаги. — Она хорошая. Отзывчивая. Любит жизнь, хоть и знает не понаслышке, что та не всегда и не ко всем благосклонна.

Курогане, конечно, никогда не пытался рассматривать Юзуриху в качестве потенциальной дамы сердца, по ряду причин – но с Кусанаги бы согласился. Кажется, улавливал, о чём он.

— Это... Извини, что тогда так резко уехал, ничего не объяснив.

— А, да ничего. На такого рода быстрых заработках люди приходят и уходят. За время, что в этом варился, я уже привык.

— Что-то не так? – Курогане показалось, что другой мужчина как-то слишком уж удивился вопросу.

— Просто не ожидал, что ты будешь извиняться за что-то такое.

Курогане пожал плечами. Он так и не понял, что тот имел в виду.

— Я вот что тебе сказать хотел... – протянул вдруг Кусанаги с серьёзностью, заставившей Курогане тотчас навостриться и с такой же серьёзностью внимать. — По дороге в Миллисент я встретил людей, группу из трёх человек, если точнее. Двое были, кхм, весьма южной наружности. После нашей встречи они повернули на восток. Но они расспрашивали о двух мужчинах, и по описанию очень напоминало вас.

Переварив услышанное, Курогане медленно кивнул. Кусанаги не добавил ничего к уже сказанному. Он также ни о чём его не спросил.

В тот самый момент Курогане осознал в полной мере, насколько был благодарен судьбе за то, что она свела его с таким человеком, как Кусанаги. Может, совсем ненадолго; но эта связь, память о том, что когда-то такой человек был в его жизни, привнеся в неё что-то от себя, что он в противном случае не пережил бы никогда, имела в его душе ценность, которую он не мог игнорировать.

Всё действо происходило сейчас внутри. Поэтому в саду, по которому они прогуливались, было тихо. Пожалуй, даже слишком тихо. Заметив это, привыкший обращать внимание на такие вещи Курогане знал, что просто так природа никогда не замолкает.

Завидев подозрительное, неестественно белое пятно на фоне буровато-серого пейзажа, он и сам невольно стал дышать тише.

Вместе с Кусанаги они медленно приблизились. Массивное дерево – та самая яблоня, ошибшаяся временем года, чтобы войти в цвет, за минувшие дни облетела, теперь ничем не выделяясь среди других деревьев в аллее. Оставшееся близ неё покрывало белых лепестков присыпало пожухлой листвой. На земле лежал человек.

Где-то этого парня Курогане уже видел. Бледный, как поганка, в тон белому изношенному халату на нём; он сделался ненамного бледнее сейчас, с маской смерти на лице. Рукав на левой руке пропитался кровью, тяжело приникнув в земле в том месте, где почва теперь была чуть темнее.

Мужчины переглянулись. Они понятия не имели, что делать с неприятной находкой.

Они, впрочем, не успели даже до конца осмыслить, с чем имели дело, прежде чем «мертвец» дёрнулся и его веки неохотно (наверняка был из тех, кому тяжело даётся вставать по утрам) приподнялись. Гримаса неудовольствия и лёгкой боли – словно его мучило нечто среднее между кишечными коликами и мозолью на ноге – исказила правильные черты.

Сначала он сел, затем, опираясь на целую руку, поднялся. Двум нихонцам пришлось отступить на несколько шагов назад, давая ему дорогу. Слегка пошатываясь, юноша удалялся в одному ему известном направлении.

— Эй, чёрт тебя дери, ты точно в норме? – крикнул ему вслед Курогане. Парень даже не обернулся.

— Какого...

— А, это тот... – протянул Кусанаги, вдруг о чём-то вспомнив. — Из местных не то сновидцев, не то медиумов. Их тут очень почитают, и мне говорили, что сама здешняя земля их защищает. Что им не может навредить никто, кто кровью принадлежит этой земле. Я поначалу не очень верил. Однако слышал, несколько лет назад сюда ещё кто-то заезжал, но вскоре покинул город, не поделили они что-то с Камуи. Так что своего этот не добился. А потом ко мне пристал. Почему-то умереть хочет. Но я его рукавом сделал*, и с тех пор он меня недолюбливает.

— Чепуха какая-то, – буркнул Курогане. Как бы он ни жаждал объяснений, свидетелем чему он только что стал и по какой причине, историями об этом городе и его полубезумных обитателях он был сыт по горло.

Они вернулись внутрь.

Курогане издалека отыскал взглядом Фая. Издалека тоже, тот рассеянно наблюдал теперь за остальными в стороне, попивая из своего бокала. Вот ведь шут гороховый. Курогане был чересчур разборчив в своём окружении: в том, каких людей он готов был долго терпеть и держать возле себя – но в целом находиться среди них его никогда особенно не тяготило. Фай же как будто наоборот, разыгрывал целое представление, храбрился, зачем-то примеряя на себя маску души компании, но что-то «настоящее» начинало просвечивать в нём лишь тогда, когда, выбившись из сил, он уходил в тень.

Курогане подошёл к нему и тихо рассказал о том, что услышал от Кусанаги. Они покинули зал до того, как это успел кто-нибудь заметить.

«Как ты решил, что девушка – зрячая?»

«Пуговицы на платье».

Фай решил, что ослышался. Но Курогане всегда говорил достаточно громко и разборчиво, и к тому же, сейчас был предельно серьёзен. Видя его замешательство, нихонец объяснил: «У неё платье на пуговицах. Когда эти двое балбесов подняли шум с утра, я видел, как она выглядывала из комнаты: на ней ещё была ночная сорочка. А вскоре вышла уже одетой. Женщина на кухне готовила завтрак. Девчонке никто не мог помочь одеться – значит, оделась сама».

«Знаешь, Куропон, для того, кому нет дела до чужого мнения, ты исключительно внимательно следишь за другими», – неровно усмехнулся Фай.

«Справилась бы и не глядя, не ребёнок всё-таки», – пропустив мимо ушей его комментарий, продолжал Курогане. «Но на платье нет верхней пуговицы. Оторвалась, только кусочек нитки торчит. И всё равно застёгнуто правильно».

«Могла и случайно правильно застегнуть. Или знала про пуговицу».

«Ты спросил, как я решил. А не почему она мне с самого начала не нравилась. Могла и просто не нравиться, хрен её знает. Не люблю полагаться на домыслы, пускай они и мои же».

В том и заключалась истина: конечно, ни Курогане, ни сам он ничего не взяли с потолка, как не было в ситуации и никакого «ключа» к ней, который с ошеломительной ясностью заставил истину предстать перед ними. Общая картина складывалась из мелочей. Включая то, что Фай называл интуицией, а Курогане – чутьём; знавшие человека всю жизнь или имевшие о нём определённое предосуждение, могли оставаться слепы перед тем, что творилось при дневном свете прямо перед их носом. Они как люди извне могли наблюдать и судить непредвзято.

На благо большинства, правда получила свою огласку. Хотя поразмыслив немного, Фай пришёл к тому, что не готов был видеть в Хиното «главное зло», которым эта правда рисовала её в контексте всего произошедшего.

Она поступила в точности, как отец. Бывший мэр принял множество неправильных решений, цепляясь за своё место; и точно так же Хиното наверняка всего лишь боялась потерять своё место в жизни, то единственное, что делало её присутствие в мире, её существование оправданным. После того разговора с Сейширо и подсказки, которую он оставил ему, Фай подозревал, что речь тогда могла идти о Каноэ, но в конце концов стало ясно, что смерть госпожи Сумераги из всей семьи имела смысл лишь для Хиното. Если вокруг неё были люди, способные делать её «работу» лучше, кто будет нуждаться в ней? Чтобы её стеклянный замок выстоял, она пошла на преступление. И была готова пойти на ещё одно.

Слабые люди не дурны по своей сути. Иногда они совершают дурные поступки лишь потому, что это действительно всё, что им остаётся.

«Никогда этого не пойму и не приму», – фыркнул Курогане, когда Фай высказал ему свои мысли. «Если хочешь чего-то добиться в жизни – думай о том, как самому стать сильнее и лучше, а не как бы выбить почву из-под ног у других».

«Честно говоря, свет, она могла видеть один сон, что не так уж далёк от истины,» – произнёс Фай в смятении. «Я вспомнил эти места. По дороге из Целеса, мы проезжали неподалёку, когда сеиди вёз меня на юг. Влияние моей памяти с магической аурой могло вторгнуться в её сны, но если поутру она не сумела вполне его вспомнить – она могла истолковать его впоследствии, как угодно. Она видела сон не о тех близнецах».

На что Курогане отмахнулся, сказав, что пора бы ему уж беспокоиться побольше о том, что касалось только их, здесь и сейчас.

«Нам в самом деле стоит так спешить с отъездом? Со слов Кусанаги, те люди всё равно уехали в другую сторону».

Курогане вздохнул. Он правда не рассчитывал, что Фай мгновенно последует его совету: это было что-то новенькое.

«Пока празднуют успех, до нас им нет никакого дела», – произнёс ниндзя, имея в виду миллисентцев. «Но скоро и про нас вспомнят. Лучше уехать до того, как это случится».

Подозрения зародились в нём и крепли с тех пор, как они впервые встретили Каноэ. Нет, возможно, ещё раньше: когда они впервые столкнулись с тем типом, который сейчас спокойно попивал шампанское и вёл светские беседы с их миллисентскими товарищами. Даже разговор с Кусанаги не поколебал убеждённости Курогане в том, что им лучше как можно скорее завершить здесь все дела. Неважно, как хорошо к путникам относились Дайске и остальные – большинство из них не имели никакого влияния на решения, которые принимались местной властью. Которая будет действовать, руководствуясь прежде всего благом города.

Город, которого нет даже на картах. В памяти Курогане отпечаталось:

«Картографы, проезжая мимо населённых пунктов, обычно всё-таки в них въезжают, прежде чем вносить в свои заметки. Каждый раз у нас с ними... что-то вроде договорённости».

Он был уверен, что договориться со всеми – невозможно.

Он боялся, что Фай не поймёт, вовлекая его в бессмысленный спор. Но последовавшее долгое молчание заставило его обернуться – в неестественной, едва заметной улыбке, не выражавшей ничего, кроме смутной тревоги, читалось, что у мага, похоже, имелись схожие догадки, возникшие не только что.

В сущности путешественники по-прежнему не знали ничего о том, как принято было решать спорные вопросы в этих стенах. И исходя из того, что уже успели повидать – согласились, что ни к чему было узнавать.

Искорки света вспыхивали то там, то тут, когда тот вдруг отскакивал от очередной капли, мелкая морось из которых сыпалась сверху. Пока двое добрались до заброшенной фабрики, дождь размыл землю. Липкая грязь хлюпала под ногами, с боем уступая каждый шаг.

Они вместе отодвинули жестяную перегородку, за которой прятался один из выходов. Пылинки плясали в свете, несмело пробивавшемся теперь внутрь.

Фай был близок к тому, чтобы шагнуть в проход, когда рука Курогане упёрлась в стену, вырастая неожиданной преградой. Маг развернулся к нему, глядя испытующе.

Он сам твердил, что им надо спешить, и всё же... То, что он узнал от Кусанаги, не просто побуждало действовать – оно взбередило его покой куда глубже. Всё это время Курогане воспринимал преследователей как угрозу. Негодовал от того, как это преследование вообще стало возможным – что в этом мире всерьёз можно было считать чужую волю и судьбу своей вещью. Но впервые Курогане почувствовал гнев от осознания, что кто-то хочет отобрать у него этого человека.

— Неужели боишься, что меня кто-то заберёт?

Озорные огоньки плясали в его глазах, потешаясь над ним, чего Курогане обычно не выносил – но на сей раз было в этом выражении что-то ещё. Нечто, что испускало, как заходящее солнце испускало пробивающиеся сквозь тающие тучи золотистые лучи, падающие на его лицо, тепло, тяжело оседающее у него в груди. «Нечто» – Курогане привык называть вещи своими именами, но он не спешил называть такими привычными словами, как «привязанность», «влечение», «желание», «любовь», то, что он чувствовал. Никто не знал, кроме него, что он чувствовал, а значит, не смог бы со всей ответственностью дать этому подходящее название.

— Теперь я понимаю, почему выбрал тебя, – тихо произнёс Фай. — Даже если после смерти я попаду в ад – нам всё равно по пути. Даже там ты точно останешься со мной.

— Я туда не спешу, – отрезал Курогане, после чего требовательно приложился к его губам.

Они слишком долго были вцесело заняты чужими проблемами, своими... Проблемами, проблемами, одними проблемами. Курогане не боялся проблем, но должно уже было им на смену прийти что-то приятное.

Мягкое дыхание, щекочущее его шею, и вес чужой головы на плече приносил ему странное удовлетворение, но увы, им правда нужно было идти. Осторожно отстранив юношу в сторону, пока тот, приникнув к нему, совсем не уснул, подобно свернувшемуся в клубок на груди коту, Курогане вошёл в здание.

Они забрали вещи, оставленные на фабрике; там же переоделись.

— Давай в темпе, пока не стемнело, – включил Курогане командирский тон. — Неизвестно, сколько нам ещё ночей и так ночевать под деревом, пока выйдем к ближайшему городу на своих двоих.

— Погоди, не торопись, у меня есть идея.

Фай вдруг принялся, толком не объясняя, упрашивать его дать ему что-то попробовать. У Курогане имелся обширный опыт того, чем для него обычно оборачивались такие вот Фаевы «идеи», но проклятый маг всегда был не столько убедительным, сколько просто смертельно назойливым. Курогане уже немного жалел о том, что позволил себе эту минутку близости между ними, после которой ему было немного сложнее сохранять перед ним твёрдость духа.

Так или иначе, они поднимались вверх по течению реки: в сторону противоположную от того, куда им следовало держать курс. Курогане хранил суровое молчание, готовый взять дело обратно в свои руки, если всё зайдёт слишком далеко – если они зайдут слишком далеко, – но спина Фая перед ним продвигалась дальше в странной самоуверенности, и ему хотелось верить, что та была небезосновательной.

Наконец маг остановился.

— Ну и в чём заключается твоя...

Договорить Курогане не успел. Пронзительный звук родился и разнёсся, казалось, на долгие мили вокруг, опережая их; трель, похожая на пение некой птицы, которую Курогане никогда в своей жизни не видел. Сначала он услышал её, и только затем – он услышал в ней свист. Его производило ничто иное, как слегка вытянувшиеся в трубочку губы Фая.

Как громом поражённый, Курогане стоял, приросши к месту, пока тот свист не оборвался (продлившись дольше, чем, он сумел бы поверить, какой угодно человек способен был свистеть). Сделалось очень тихо, либо его слух не сразу смог снова что-либо воспринимать после такого удара. Первым, что он отчётливо услышал, был топот копыт.

Двое лошадей, вырвавшись из зарослей на противоположном берегу, стремительно неслись им навстречу. Поднимая брызги дождевой воды, они неслись на зов. Никакому больше животному, которое Курогане знал, не были присущи и подобная грация, и сила одновременно. Они пробурили речной поток и вылетели к ним, останавливаясь аккурат перед мужчинами.

— Я подумал, что в поисках чистой воды они должны были уйти назад, – сообщил ему Фай, ласково похлопывая по голове кобылу.

Чужая история пронеслась мимо них со скоростью закатного солнца, стремительно клонившегося к линии горизонта после того, как преодолевало определённую точку в небе. История, которая в конце концов не запомнится им ничем, кроме отклика, который вызвали в душе те или иные её части.

Всё, что по-настоящему имело для них значение – они сами. Они сами и зима, которую им предстояло пережить, преодолеть, вместе.

Они оседлали лошадей и продолжили путь ей навстречу.