Невысокие колоннады оплетали собою часть внутреннего двора, вымощенную плиткой из песчаника – всё равно, что продолжая длинные галереи, из которых дворец по большей части и состоял изнутри. Бурно густеющая растительность уже практически рвалась внутрь, придавая каменным сводам ещё больше сходства с древними руинами, спрятанными в сердце леса.
В их тени Курогане бродил, когда не находилось других занятий. Обучение мальчишки, с тех пор продолжавшееся, утоляло (к некоторому удивлению) его потребность в какой бы то ни было осмысленной деятельности сполна. Потому бессмысленности подобных блужданий с другой стороны не удавалось его тяготить.
На сей раз они вывели его в ту часть, где Курогане ещё не бывал. Пройдя насквозь через несколько нефов*, он очутился на не слишком большой, но довольно просторной площадке. Сразу за ней начинался сад. Сама площадка слегка возвышалась над основным фундаментом.
Здесь был бассейн. С целым ворохом облетевшей листвы в стоячей воде, он вряд ли часто использовался, выполняя разве что декоративную функцию – так подумалось Курогане сперва; но когда приблизился и разглядел получше, нихонец увидел, что в действительности вода была куда чище, чем ему показалось.
Вид на миг проявил в нём обрывочное воспоминание о ванной, что Курогане повстречалась когда-то на пути во владениях шаранской аристократки. Эта обладала по меньшей мере двумя преимуществами. Она была больше, и в неё Курогане не падал с разбегу, уходя от погони.
— Ну что за срам, – разглядывая плавающие на поверхности цветочные лепестки, прокомментировал он.
Вообще-то, было ещё третье. Сейчас в ней в чём мать родила отмокал его мужчина.
— Вот уж даже нельзя немного понежиться.
Фай рассмеялся, взирая на него снизу вверх.
— Обязательно делать это на виду у всех?
— У всех – это у кого? Вода, кстати, тёплая, – добавил он.
— Мне тебя торжественно поздравить с этим? – сухо произнёс Курогане.
— Не хочешь присоединиться?
Сложив руки на груди, ниндзя тряхнул головой, скептично отчеканив:
— Я сюда не в воду лезть шёл.
Сменной одежды на любой случай жизни Курогане с собой не носил. А перспектива в вымокшем насквозь нижнем белье добираться потом обратно через весь дворец его всё-таки не прельщала.
— А за чем тогда шёл?
Спросил маг беспечно. Курогане осёкся. Хоть он и сформулировал свою мысль так, что и впрямь немудрено было спросить – подходящего ответа у него при себе не наблюдалось.
— Да ладно тебе, не ломайся, – уже откровенно подначивали его.
— Я? Ломаюсь? – хмыкнул Курогане. — Место так себе, говорю же. Запросто кто-то может мимо проходить. Никакой приватности.
— Я здесь уже больше получаса, и ты первый, кто прошёл.
Убедившись, что Курогане по-прежнему не рвётся принимать его приглашение, Фай протянул:
— Да ну и увидит нас кто-нибудь издалека, примерно по плечи – что с того? Тебе не кажется, что если уж кто-то придумал, что тут обязательно должна быть ванна – неразумно было бы упрекать нас в том, что мы просто используем её по назначению?
— А стояла б тут виселица – ты бы и её использовал по назначению? – хмыкнул Курогане. — Сдался тебе этот лягушатник.
— Ква-ква.
— Чего?..
— Ну, если это лягушатник, то я, видимо, лягушка, – невозмутимо объявил Фай. — Я не возражаю. Но совершенно истосковавшаяся тут в одиночестве лягушка, к твоему сведению.
Чертыхнувшись напоследок на чудовищную назойливость парня, Курогане принялся скидывать с себя одежду.
Только когда он забрался наконец в воду, Фай наконец удовлетворился, подрастеряв словоохотливости: на лице царствовало выражение, которое с одинаковым успехом можно было описать и как «ангельское», и как «лиса, нализавшись забродивших ягод, полезла в курятник».
Вода и впрямь оказалась приятной, как будто теплее даже, чем петлявший меж колонн довольно-таки освежающий ветерок.
— Больше получаса уже, говоришь?.. Ну точно лягушка.
— Просто нравится вода.
— Не думал, что ты такой большой любитель поплавать.
— Да нет, плавать-то я как раз не умею, – небрежно заметил Фай.
— А? Серьёзно?
— А что тебя так удивляет? Сам подумай, где б мне было научиться в пустыне, – усмехнулся тот.
Курогане тяжело задумался. Пока он копался в себе, пытаясь понять, что именно причиняет ему в новом открытии дискомфорт, на его лице должен был отражаться явственно весь этот процесс, поскольку довольно скоро Фай окликнул его:
— Только не гляди так, будто теперь считаешь себя обязанным срочно меня научить.
— Да я не... Нет, ничего, просто...
— Тут всё равно недостаточно места.
Больше Курогане всё-таки смущало другое. Даже он немного не доставал ногами до дна, чтобы твёрдо встать на него; а парень, хоть и жался спиной к самому краю, слишком уверенно держал голову над водой для того, кто плавать никогда не учился.
— Как ты тогда...
— В стене есть небольшой уступ.
Курогане чуть нахмурился. Он подался назад; и вскоре действительно нащупал узкую ступеньку, через которую, должно быть, просто перемахнул, когда спускался – но на которую действительно вполне можно было сесть. Из его груди вырвался едкий смешок.
— Не человек, а живое надувательство.
Комфортно вытянув руки вдоль бортика, Курогане тоже облокотился на стену, чувствуя, как мышцы приятно расслабляются.
Для ванной места тут на самом деле было более, чем достаточно. Их отделяло расстояние примерно ещё в два его роста, и ровно столько, как выяснилось, хватало, чтобы не делать в ней нахождение двух обнажённых мужчин... чем-то «неудобным». Плавающие вокруг лепестки Курогане лично находил полнейшей безвкусицей, но, по крайней мере, из-за них толком разглядеть что-то ниже уровня воды не представлялось возможным. Впрочем, у блондина была другая возможность вдоволь насладиться видом его голой задницы: когда Курогане раздевался. Излишней стыдливостью нихонец не страдал.
— Ты постоянно попрекаешь меня тем, что я насквозь «фальшивый», но я так и не заметил, когда бы тебя это хоть раз остановило. Так что ты сам тот ещё пустослов, Куропон, – заявил Фай.
— Помолчал бы лучше, – отмахнулся Курогане, но сделал это совершенно беззлобно. Сегодня с утра боги щедро послали ему запас терпения больше обычного.
— Нет, правда. Что ты во мне нашёл?
— Зачем вообще о таком спрашивать? Чтобы человек подумал, подумал, да спохватился: «Да, что-то сам не понял» – и развернулся обратно? Этого ты добиваешься? – отчитал его Курогане.
Фай тихо прыснул.
— Что смешного?
— Да нет, ничего. Так, вспомнилось, – с лукавой улыбкой, протянул, не глядя на него, маг.
— Что именно?
Не поспоришь, вспомнить им было о чём. Чем больше усилий Курогане прилагал к тому, чтобы воссоздать у себя в голове картинки из той ночи, тем меньше ему верилось, что с этим человеком они могли повстречаться при таких обстоятельствах.
Всего восемь месяцев прошло, но ощущались они, как годы. За восемь месяцев они побывали и в глуши, и пересекли несколько стран, так не похожих друг на друга, и Курогане видел смену сезонов, так не похожую на ту, к которой он привык.
Сам Фай был так не похож на него и всё то, что он прежде искал и желал видеть в людях. Из-за него Курогане перевернул всю свою жизнь вверх тормашками, и он знал, что даже когда вернётся в Нихон – прежней та не будет уже никогда. У их путешествия не было чёткой цели, не был известен ему и его конечный пункт; но сам Курогане сердцем, похоже, всё это время стремился туда, где эта прежняя жизнь – именно такой – больше и не будет ему нужна. Так, оставив позади две трети океана, понимаешь, что остаётся лишь плыть до конца.
— Как-то ещё в Альзахре, когда я рассказал тебе, что для мужчины в залах главное не испытывать влечения к женщинам, – проговорил Фай. — Знаешь, есть ведь люди, которые в принципе... не испытывают подобные желания. Но ты тогда зачем-то переспросил, правда ли и меня не интересуют женщины, а больше ничего уточнять не стал... ты понимаешь, что ты всё равно что спросил, интересуют ли меня мужчины, а получив утвердительный ответ, даже ничего не сказал, как будто просто... взял на вооружение?
Всего, что говорил когда-то, он не мог упомнить. Однако парень вряд ли стал бы вдруг выдумывать, да ещё и в таких деталях... Шумно вдохнув, Курогане нырнул в бассейн с головой только с тем, чтобы спустя пару мгновений вынырнуть: безотчётно полагаясь, наверное, на то, что вода и затем – прохладный воздух её немного остудят. Но никаких слов себе в оправдание так и не придумал.
— Я не знаю, почему тогда об этом спросил, – нахмурив брови, пробубнил он.
Фай выглядел довольным собой, и весь его вид кричал, что на уме у блондина зрело что-то – после столь странного поворота, взятого их разговором, Курогане это не в шутку нервировало.
— Дворец большой, – немного помолчав, вдруг начал рассуждать тот. — Но прислуги в нём мало. Комнаты большие, с высокими потолками, но эха в них, несмотря на это, нет, а стены толстые. Шаоран с Сакурой сейчас в городе, а старшим хозяевам до нас дела нет.
— К чему ты клонишь?
— Если помнишь, о чём мы говорили в Миллисенте, лёжа на грязном одеяле с соломой в волосах... Лучше, чем это, места в ближайшее время нам точно не подвернётся.
Некая тяжесть, внезапно возникшая в животе – возможно, то был проглоченный им на какое-то время язык – камнем потянула Курогане ко дну.
Если бы Фай просто намекнул ему как-нибудь по-другому, не ссылаясь на тот разговор, если бы этого разговора в принципе между ними никогда не случалось – он, быть может, испытал бы куда больше воодушевления.
«Помнишь, что значит «халис»? Чистые. Вступать в телесные связи с кем-либо –строжайшее табу. Я его уже нарушил, но ведь есть способ нарушить его ещё больше...»
«По их представлениям, после такого я не заслуживаю жить».
— Ниже плеч мне, конечно, не видать, но что-то ты не слишком обрадовался. Я что, выгляжу сегодня недостаточно привлекательно? – томно протянул Фай.
— Ты твёрдо решил, что этого хочешь? – серьёзно спросил Курогане.
Поистине сюрпризом было, что тот, моргнув с каким-то совсем бессмысленным выражением на лице, не сразу нашёлся с ответом.
— Похоже, флиртовать с тобой мне уже поздновато, – произнёс он, посмотрев Курогане в глаза.
Ванная переставала быть приятной, стоило только из неё выбраться. Курогане не поленился натянуть обратно хотя бы штаны. Фай же, после того, как обтёрся заранее заготовленным полотенцем, завернулся в длинное пончо и, поймав ногами лёгкие тапочки, пошлёпал в них вместе с нихонцем.
Им повезло ни с кем не пересечься по дороге, хотя Курогане, глубоко сосредоточенный, мог и не обратить внимания.
Отстраняясь даже от того, что Фай был сам по себе ходячей проблемой, проблем Курогане добавляло, что о том, как происходит близость между двумя мужами, он знал разве что понаслышке. До сих пор пьяные рассказы Фумы о своих похождениях он воспринимал как информацию, без которой охотно бы обошёлся в своей жизни – а теперь мечтал отмотать время немного назад и задать парочку вопросов.
— Вид у тебя, будто на поле боя идёшь, – подметил Фай, когда они добрались до своих покоев, — хотя тогда, видится мне, ты выглядел бы повеселее. Тут скорее мне положено нервничать. Ты-то чего разнервничался?
— Я не нервничаю.
Резко остановившись напротив него, маг чуть ли не на цыпочки встал, пристально, очень внимательно заглядывая в его непроницаемо мрачную физиономию – и с каждой секундой его собственная принимала всё более и более ехидное выражение, от которого Курогане всё больше и больше тянуло шарахнуться. Только вот куда теперь?
— Да ладно, – вымолвил Фай с ноткой удивления в голосе – но тому явно было скорее весело.
— Что? – резко выпалил Курогане.
— Я допускал, что у тебя может не быть опыта с мужчинами, но... ты хоть в курсе, как это в целом делается?
— Я знаю, откуда берутся дети, – категорично отрезал Курогане, стремясь пресечь дальнейший поток насмешек.
— О, ну у нас-то их не получится. А жаль. Но всегда можно усыновить. Потренируйся вон, например, на ней.
Подхватив откуда-то игрушку (ту дурацкую булку с ушами, проследовавшую за ними сюда аж от магазина смарагдосской ведьмы), Фай невозмутимо вручил её ему.
— Папочка Куро... Мило звучит!
— Кончай паясничать!
«Какой ещё нахрен папочка!» – выругался Курогане про себя, зашвырнув уродливого зайца куда подальше.
Никаким возвышенным, а уж тем более низменным настроениям – о которых тут скорее сейчас шла речь – такие разговоры не способствовали. Но немногим раньше, чем Курогане был уже готов послать затею к чёртовой матери и хлопнуть дверью, Фай, сбрасывая по дороге пончо, переместился на постель. Он присел, подобрав под себя ноги, и молчаливо, одной только позой, которую трудно было назвать расслабленной, подозвал Курогане.
В полушаге от кровати тот замер, не моргая. Что-то словно закоротило в голове на мгновение, и Курогане силой пришлось прогнать морок. Отчего на кровать он приземлился даже чересчур стремительно; при этом он опрокинул юношу, придавив того к матрасу частью своего веса.
Казалось бы, никаких ошеломительных находок его там попросту не могло ждать, но впервые Курогане видел его тело обнажённым полностью, ещё и при свете дня – и таким оно воспринималось совсем иначе. Он изучал это тело. Глядя на тонкую талию и узкие бёдра, на длинные тонкие руки, начинаешь невольно считать человека подле себя «тощим», ожидаешь найти под одеждой узор просвечивающих рёбер. Но рука нащупала крепкую грудную клетку, твёрдый пресс, вместо костей на этом теле был рельеф натренированных мышц, и всё это под бархатной кожей. Хотя и высохшая, она была ещё ощутимо прохладной после ванной. Огладив пальцами вокруг пупка, Курогане спустился ими ниже.
Вместе с тем чужая рука легла ему на грудь. Пробыв там некоторое время, даря ему это странное ощущение от слабо подрагивающих поверх его мускулов пальцев, она медленно, плавно поползла дальше.
— Что? – негромко произнёс Фай, уловив, как ненадолго Курогане прервался, в лёгком смятении наблюдая за процессом. — Кто сказал, что одному тебе можно глазеть?
Если бы он собирался только глазеть – был бы сущим дураком. Вдоволь насытившись видом целиком, Курогане склонился над его бедром лицом.
Сначала были губы. Не постеснялся он дотронуться и кончиком языка, оставляя небольшой влажный след, а после лишь самую малость коснулся зубами... чужое тело среагировало, вздрогнув и слегка, инстинктивно, съёжившись. Курогане такая реакция понравилась. Воздерживаясь всё же от того, чтобы в самом деле пустить в ход зубы, он впился губами в мягкую плоть, требовательно посасывая.
Пунцовый след остался на белой коже и не исчез после того, как Курогане отнял от неё свой рот. Тот рдел на ней уверенно, будто твёрдо намеревался остаться навсегда, лишь почти неуловимо глазу постепенно менял оттенок, почти переливался, как чешуя змеи переливалась на солнце. Такому важному открытию Курогане ни за что не дал бы пропасть зря. Он отстранился – следуя за направлением, в котором тянулись жилистые ноги.
Ухватил за икру одну из них: ту, где на щиколотке виднелся экзотичный узор, не выцветший ничуть с того дня, с которого минула, казалось, уже целая вечность. Приноровиться к костлявой конечности помогла не иначе как природная упрямость – с которой Курогане всё-таки изловчился и оставил новую метку поверх старой.
— Свести её можно было и как-нибудь иначе, – услышал он.
— А ты хотел бы от неё избавиться?
Недолго думая, Фай ответил просто:
— Нет.
— Почему?
— Если бы не она, мы бы никогда не встретились.
Курогане был не шибко сентиментальным человеком, и от заявлений, вроде такого, у него зубы сводило, как некогда от южной пастилы, тошнотворно сладкой. Но решил для себя, что ближайшие пару часов он постарается хотя бы быть терпимее к тому, как его спутник выражал свои мысли и чувства, раз уж сам он подобной риторикой не владел.
— Ты там долго собираешься оценивать, насколько ровно подстрижены ногти у меня на ногах?
Фай приподнялся, почти сев, и Курогане сел к нему полубоком, немного сумбурно поцелуями накрывая то губы, то шею и основание её, в районе ключиц; а ладони и пальцы бродили по всему торсу. Второй мужчина, как будто не вполне ещё привыкший к шквалу обрушившихся на него грубоватых прикосновений, позволял делать с собой это всё – но замер, практически не шевелясь. Напряжение и в то же время истомная, ровно что хмельная податливость переплетались в нём странным образом.
Наконец рука Курогане захватила ниже. Без малейшего сомнения, он чувствовал, как уже начинала приливать кровь к крайне просто и бесхитростно работающей в этом отношении части тела – а его прикосновение это лишь ускорило. Впервые с тех пор, как они приступили, Фай издал достаточно громко нечто, столь напоминавшее стон; его ноги беспокойно заёрзали по простыни.
— Полегче немного, – выдавил он ровным, но заметно натужным полушёпотом.
— Не так уж это сильно, – возразил Курогане.
— Возможно, у меня чуть больше физической чувствительности, чем у тебя, потому что раньше я таким никогда не занимался.
— Да ну, серьёзно? Вообще никогда? С самим собой под одеялом и необязательно попадаться.
— Ты уже забыл, в каких условиях живут халис? Всё детство и отрочество – в общих комнатах человек на десять и больше, – напомнил Фай. — Даже когда у меня наконец появилась своя, двери запирать не дозволялось. Тонкие стены. И постоянное давление запретов. Порой избегаешь думать лишний раз, не то что искать уединения и что-то делать. Я решил, что главное – просто не начинать. Тогда и рисковать просто так не захочется.
— Даже так, с трудом верится.
— А ты, как всегда, всех меряешь... по себе, – выдохнул Фай, и от внимания Курогане не ускользало, как со всё большей задержкой выходили из него слова по мере того, как рука мужчины входила в устойчивый ритм.
Она привыкала к иным форме и размеру, нежели те, с которой ей обычно приходилось иметь дело – но к счастью, ничего в корне нового тут изобретать не требовалось. Курогане прислушался к просьбе и проявлял чуть больше сдержанности, но насчёт чувствительности парень, похоже, не соврал. Иногда Курогане ненадолго прерывался просто потому, что замечал, как тот забывает дышать. Чужой член твердел, пока уже практически не трепыхался, пылая, в его кулаке.
Он ничего не имел против того, чтобы довести дело до конца – но судя по тому, как тяжелее и тяжелее Фай приваливался спиной к его груди, Курогане мог и выносливость его фатально переоценить.
Курогане отнял руку. Меж пальцев было липко. Он собирался продолжить иначе, отчего-то уже непоколебимо уверенный, что как-нибудь разберётся, как это следовало делать.
— Погоди немного.
— То подгоняешь, то «погоди», определись! – возмутился Курогане. Но Фай, легонько оттолкнув его, воспользовался освободившимся пространством, чтобы ловко нырнуть рукой под подушку. Оттуда он извлёк маленький стеклянный флакончик.
Курогане удивился неожиданному жесту – а на сам флакончик, лишённый каких бы то ни было опознавательных знаков, воззрился подозрительно.
— Это ещё что?
— Масло.
— Масло..?
— Я не стану тебя упрекать в том, что ты ни о чём не подумал заранее, но пожалей меня, Куро-пуу. Я же не дева. Мне нужна подготовка.
Смешанные чувства испытал Курогане. Ему следовало порадоваться, что его партнёр, каким-то образом оказавшийся осведомлённее, прикрыл его задницу (хотя фактически – свою же), а у Курогане это вызвало скорее раздражение. То есть, получается, Фай снова вынашивал свои планы у него за спиной уже какое-то время, а его поставил в известность, когда уже дошло до непосредственного приглашения к действу. А этот флакон... и сколько он так пролежал в той самой постели, в которой Курогане сам столько дней засыпал и просыпался, ни сном ни духом о его существовании?
Фай откупорил сосуд и вылил на ладонь немного вязкой массы. Затем, облокотившись на спинку кровати, чуть приподнял таз, должно быть, пытаясь отыскать позу поудобнее. Курогане, в один момент оказавшийся вдруг не у дел, всё ж не спешил по этому поводу возмущаться: вытянув шею, он с жадным любопытством ждал и наблюдал, что тот собирается делать.
Он обвёл кончиком влажного пальца и осторожно погрузил тот на одну фалангу в единственное, пожалуй – оттого Курогане в общем-то и не приходилось теряться в догадках, как бы там ни было, – место в мужском теле, что годилось для такого рода ухищрений. Медленно, Фай постепенно проталкивал его дальше, и мгновение он смотрел на Курогане пристально, но поспешно отвёл глаза, будто обжёгшись. Его искусанные губы налились насыщенно розовым и подрагивали от тяжёлого, довольно шумно выходящего из них потоком воздуха дыхания. Если б душа Курогане от зрелища всё-таки покинула его напряжённое тело, то он бы увидел, что с него самого в пору было ваять статую: волка, присевшего в готовности вот-вот совершить смертоносный бросок, который он никогда не совершит, поскольку выточен полностью из камня.
— Аха-ха, прости, я не подумал, что тут ты, наверное, тоже захочешь быть... первооткрывателем, – вскоре, отыскав вновь его звериный взгляд, вымолвил Фай.
— Да вот уж прям ты вообще никогда собственный хер не трогал, – буркнул Курогане слегка отсутствующе.
— Теперь-то уж и впрямь кажется, что не трогал.
Оцепенение начало сходить; хоть Курогане по-прежнему не имел ни малейшего понятия, что делать ему здесь и сейчас. Будто было нечто неестественное, неправильное в том, что он вот так сидел и смотрел: но в том ли, что смотрел в принципе на это непотребство, или в том, что просто смотрел – он тоже понять не мог. Пока Фай не дёрнул головой в странном рваном движении, похожем на кивок; сам по себе этот кивок не выражал никакой ясной мысли, в своей неопределённости не способен был нести в себе никакой конкретной мысли, но всё внутри Курогане отозвалось на него, как на приглашение.
Смочив руку маслом, от которого едва уловимо тянулся очень далёкий аромат ладана, к пальцу Фая он добавил свой. Фай охнул. Самую малость поторопился, хотя Курогане не ожидал, что тот скользнёт туда с такой лёгкостью – будто его засасывало внутрь само. Курогане чувствовал, как оно, влажное и горячее, сжалось, пульсируя, вокруг него. Костяшки его пальца тесно упёрлись в чужие.
Сначала медленно, ощущая каждое движение друг друга, они прокладывали общую «дорогу» – но чем дальше, тем больший разлад происходил в ритме. То, как чужой палец постоянно тёрся об его и попадался на пути, мешаясь, раздражало Курогане и раззадоривало, а тот словно и вовсе делал это нарочно. Так оно продолжалось до тех пор, пока, не пропихнув наконец второй, Курогане не зажал его практически между своими двумя. Фай совсем припал на локоть свободной своей руки и слегка запрокинул голову – не похоже было, что у него имелись какие-то возражения.
Хотя происходящее, бесспорно, будоражило до определённой степени – для Курогане отдавало уж несколько излишней непотребностью. Мысль о том, как он вторгается в это тело самим своим мужским естеством – ровно так, как это было задумано природой, – его и бровью бы не заставила повести. А пальцы, по его разумению, той же природой давались ему не для этого; хоть другому, казалось, и было приятно. Поэтому Курогане хотелось покончить с этим поскорее.
Он повалил Фая на кровать спиной вверх. Ткань штанов натянулась уже до своего предела, кошмарно сдавливая в паху, и Курогане был неимоверно рад наконец от них избавиться.
— Ого, – приподняв голову и заглянув через плечо, только и выдал Фай.
— Чего «ого», у тебя у самого такой же, – фыркнул Курогане.
— Ну, насчёт «такого же», ты, конечно, преувеличил.
Плавный изгиб поднимался от тонкой талии выше, вырисовывая худые, но широкие плечи. Одежда, которую бывший танцор обычно носил, была или слишком свободной, или, напротив, как нарочно подчёркивала кажущуюся феминность его фигуры и наружности в целом, но сейчас перед Курогане было тело определённо мужское. Красивое тело. Хотя он и не задумывался никогда, что должно, в его понимании, делать красивым для него мужское тело. Ну, теперь-то он, наверное, может и не задаваться этим вопросом.
Фай привстал на четвереньках, отчего упругая округлость только лучше легла в уже хозяйничающей на ней руке Курогане.
— Одно условие, – серьёзно заявил нихонец.
— Какое?
— В процессе от тебя ни слова не хочу слышать.
— А если сделаешь мне больно?
— ...Только если так, – нахмурив лоб, неохотно уступил он. Как ни крути, Курогане признавал, что такой вариант возможен. — Но больше – ни слова.
Курогане знал, что женщине, как тут не изгаляйся, в первый раз всё равно будет больно, но вот с мужчиной такого можно избежать. Он уже чуть не свернул однажды Фаю шею, чуть не сломал руку, и столько раз мечтал поколотить как следует, и столько раз причинял боль стольким людям помимо него, раз уж на то пошло, но почему-то мысль о том, что он может причинить ему боль в столь интимном месте, ещё и в первый раз, и вселяла в него – в него-то! – предательской неуверенности больше прочего.
— Не подстраивайся под меня, – словно продолжал каким-то бесстыднейшим образом подслушивать его мысли, подал маг голос, пока Курогане, должно быть, переваривал свои сомнения дольше, чем ему полагалось. — Я бы даже посмотрел, как далеко ты можешь зайти.
— Речь же не о каком-то научном эксперименте! – воскликнул он.
— Хорошо, дай мне сформулировать иначе... Я просто не хочу, чтобы всё было не так, как я это себе всегда представлял, а... по-настоящему. Так что просто делай, как знаешь.
Ещё б Курогане хоть что-нибудь понял. Но продолжи он медлить дальше – бросил бы вовсе беспроглядную тень на свою репутацию.
Он примерился к узкому входу.
Фай вскрикнул – и часть его вскрика, что он попытался сдержать, так осталась саднить в горле. Конечно, никакие пальцы, даже сразу три, не могли никак подготовить его к этому... Хотя боли он практически не почувствовал. Может, лишь лёгкое жжение, которое полностью перебивалось ощущением чего-то настолько большого, проникавшего внутрь него, ещё и столь пугающе свободно. Ощущение, поднимавшее в нём волны неконтролируемого страха, в котором Фай судорожно хватал ртом воздух, пытаясь заполнить лёгкие, разучившиеся работать правильно.
Тот медленно сдавал назад, затем медленно погружался вновь, продвигаясь чуть дальше, чем прежде. Никакой палец не был способен достать так глубоко, и, приходя во всё больший ужас, Фай внутренне вопрошал, когда же и тут настанет уже свой неизбежный предел. Никакой палец не был способен достать так глубоко и так растянуть его там, и потому насчёт незначительности боли он, быть может, поторопился – по крайней мере, в какой-то момент обнаружил, что смаргивает отчего-то проступившую на глазах влагу. Настолько ошеломлённый тем, как что-то, ему не принадлежавшее и оттого непредсказуемое, двигается в нём, заполняет его, ни одна другая часть его тела его больше не слушалась тоже – и он снова рухнул грудью на постель. Одна ладонь Курогане лежала, кажется, на его ягодицах, другая – внизу живота; и его твёрдое естество вдобавок стало осью, надёжно удерживавшей всё, что было у Фая ниже пояса. Всё, что повыше, осталось предоставленным самому себе. Фай крепко вцепился в простынь под ним.
Мало-помалу становилось как-то привычнее, и страх отступал. Возвращалась, к его удивлению, даже некая ясность мыслей, хотя соображать по-прежнему было трудновато. Да и не до того вообще. Он начинал находить в этих ощущениях что-то приятное, и оно словно лишь накапливалось со временем.
Фай изначально не стал бы рассчитывать на то, что Курогане примется всеми силами его ублажать: опыта-то у него не было, а учитывая, каким и в обычной-то жизни несдержанным человеком тот показывал себя, в первый раз он бы точно едва ли о чьём-то ещё удовольствии оказался б способен думать, кроме собственного. И всё-таки, узнав, на что его тем обрекает, дурак дважды спросил, с таким строгим видом, точно ли ему, Фаю, это нужно – когда намерения свои успел выразить яснее некуда ещё в момент их первой встречи. Милый, милый дурак.
Не потому Фай специально попросил его не сдерживаться, что допускал, будто ему впрямь есть смысл бояться его, его размеров или последствий его страсти. Если кого-то он здесь боялся – точно не Курогане. Он лишь так отчаянно не хотел, чтобы это было о нём самом. Собой он давно был сыт по горло. А Курогане – такой человек, которого всегда и везде слишком много, рядом с ним Фаю так легко давалось забыться, перестать слышать за его зычным голосом, от которого у него мурашки бегали по спине, свой собственный. И сейчас, когда того уже ничто не способно было остановить, Фаю хотелось, чтоб он довёл его до исступления, заставил забыть своё имя. Полностью исчезнуть хотя бы на один короткий миг.
Ему хотелось однажды поисследовать вместе все те источники наслаждения в их телах, о которых они раньше не подозревали, ему хотелось однажды оказаться на Курогане верхом; но в первый раз Фаю более всего хотелось целиком и полностью отдаться на его милость. Отдать ему последние остатки своей гордости, если таковые ещё существовали. Отдать себя так, как отдают самую ненужную, самую бесполезную вещь из всех, которыми обладают. Ведь так оно и было.
Фай где-то слышал, что вот так – сзади – только кобель берёт суку и посетитель публичного дома – местную шлюху. Ему было всё равно, для Курогане он мог побыть и шлюхой. Лишь постепенно пришло понимание, что на самом деле было не так, чего ему не хватало: далеко. Как будто где-то там, пока он – здесь, далеко, слишком далеко, мой свет, и я тебя совсем не вижу.
Он вторгся в его ритм, уличил момент, чтоб выскользнуть из не дававшей иного шанса вырваться хватки, и перекатился на спину. Курогане встретил его абсолютно диким выражением на лице: уж подумавший, должно быть, что Фай пытается от него отбиться. Но вместо того, чтоб наброситься с удвоенной силой, он обдал Фая резко прояснившимся взором – таким знакомым и родным – и кивнул будто бы с пониманием. И раньше чего бы то ни было накрыл в его губы горячим, долгим поцелуем. Затем спустился им ниже, в основание шеи – впился так сильно, что аж ныло; и только тогда вновь вошёл.
Что зажимал собственный рот рукой, давя неприлично громкие – не шибко приличные, впрочем, и сами по себе – стоны, Фай осознал лишь тогда, когда Курогане поймал и силой отдёрнул её, посмеиваясь:
— Сам же сказал, что здесь никто ничего не услышит.
Он был такой красивый, когда улыбался.
Да и когда не улыбался – тоже, и когда его волосы были растрёпаны больше, чем обычно, а мускулистая шея блестела, вспотев – как сейчас. Он не натягивал на лицо маску сдержанного спокойствия и не метался в экстазе, но сильные толчки, сопровождающиеся его громким дыханием, продолжали сотрясать тело Фая, пока он жался этим телом к Курогане, как мог.
В Целесе, таком, каким Фай его помнил, всегда ценился огонь. Ценилось тепло, которое он нёс в себе, помогая пережить самые свирепые морозы. По сей день к Фаю часто возвращались образы того, как они сидят, греясь, с братом у камина. Огонь – сама жизнь.
Курогане не был для него солнцем, не был даже луной, какие бы герба ни носил; он был огнём. Фай тянулся к нему, потому что от него исходило то самое тепло.
Тянулся, потому что жаждал раствориться, стать незначительной частью чего-то большого и пылающего.
Переживания тела смешались со всем, что творилось у него на душе, так, что было больше не различить. В разгар действа ему вдруг так захотелось сказать Курогане, что он любит его – ведь, кажется, до сих пор не сказал, – но вспомнил уговор. И хотя понимал прекрасно, что нихонец имел в виду – из чистой вредности сдержался.
Ох, хорошо бы всего остального снаружи и правда никто не услышал.
Сам Фай уже ничего слышал, кроме лёгкого звона в ушах, под который идеально гладкий, белый полоток словно слегка вибрировал. Отчего-то ему казалось, что его всё ещё окружает вода: что он медленно плывёт на спине на её поверхности. Куда-то. Его совершенно не волновало куда.
— Эй, ты как?
Тихий, с лёгкой хрипотцой голос немного приводит его в чувства.
Фай перекатил собственную голову на бок: в ту сторону, где лежал Курогане – но лишь потупил взгляд. Курогане добавил:
— Я думал, ты сознание потерял.
Может, и потерял. Хотя скорее это чувство, будто со всех его эмоций живьём сняли кожу, выжгло все воспоминания последних пары минут. Белый потолок, белые стены, белые простыни – всё это только усугубляло иллюзию невесомости.
На животе было мокро, и по внутренней стороне бедра стекло, когда он неуклюже перевернулся на бок. При этом его нога оказалась на бедре Курогане.
Его снова тянуло к естественному источнику тепла... теперь, когда с другой стороны взмокшую спину лизал прохладный воздух.
— Тебе мало было? – горячо выдохнул Курогане ему в ухо.
Избежать той неприятной части, когда ты наконец выбираешься из воды, можно было лишь оставаясь в ней. Фаю хотелось остаться в этой тёплой ванной подольше.
Он ластился так, как ластится только кот, который пытается что-то выпросить. И хотя от Курогане веяло сном, в который тот будто бы уже начал погружаться и который добавил его телу ещё больше веса, когда он привалился на Фая – упёршийся ему в бок ком горячей плоти дал понять, как стремительно тональность происходящего меняется в нужном направлении.
Курогане снова повалил его на живот; однако быстро, обхватив сзади рукой за торс, притянул к себе обратно. Пока его член входил в него сзади, вторая рука нырнула аккурат промеж ног – которые Фаю пришлось развести, одну держа на весу, – и нащупала его пенис.
Она двигалась вдоль нетерпеливо, сумбурно; в ритмичности движений приоритет явно отдавался толчкам, которыми Курогане вколачивался в него весьма резво, несмотря на не самую удобную позу. Новизна ушла, но меньше удовольствия от этого приносить они не стали... скорее наоборот. Ему чудилось, будто он плавится. Каждая распаренная мышца в его теле, какой бы твёрдой ни была, плавится, словно топлёное масло. Те же ассоциации вызывали хлюпающие звуки, с которыми чужой член свободно покидал и затем снова погружался в него.
Пониже шеи уже не было живого места: опухшая кожа пылала, и саднил, казалось, след от укуса, но едва ли Фай замечал. Он задыхался от бесконечно приближающегося пика, пока в руке Курогане не извергся снова; и тот вскоре, с рыком, тоже.
Они повторяли, пока сил шевелиться больше не оставалось.
───────※ ·❆· ※───────
Из постели они выбрались только к ужину. Так быстро Фай, вылетев из неё, приводил себя в порядок в последний раз, только когда после какого-то затянувшегося празднования, случившегося в залах, проспал в своей комнате весь следующий день.
К счастью, за очередной семейной трапезой, при которой им в очередной раз предоставлялся по чистой случайности шанс присутствовать, им теперь не уделяли большого внимания.
Они слишком торопились на ужин, поэтому прибраться в покоях после всего учинённого в них Фай думал, когда они вернутся: но встретили мужчин уже хорошо проветренная комната и свежие простыни. Этого он и боялся. Представляя себе, с чем пришлось иметь дело местным служанкам, он готов был на месте провалиться сквозь землю. Но пока обходил с этой идеей комнату, то обнаружил, что на столике вместо почти полностью использованного ими флакончика с маслом стоит новенький.
Сделало ли это ситуацию для него хоть сколько-нибудь лучше или всё-таки наоборот – Фай внутри себя так и не решил.
На город опускались сумерки. Их окна выходили на сад, но частично захватывали другое крыло самого дворца: марево заката подсвечивало белые своды, окрашивая их в нежно пунцовый цвет. От резкого контраста их с тяжёлым полотном сизого неба веяло чем-то невнятно ностальгическим.
— Ты в постель не собираешься, что ли? – пробурчал Курогане, направляясь, вне всякого сомнения, именно туда. Фай сам еле держался на ногах и, должно быть, это бросалось в глаза. Однако тот мягко отмахнулся:
— Ложись пока. Присоединюсь к тебе чуть попозже.
Он устроился за столом, отчего-то испытывая пронзительное желание полюбоваться столь редкими в подобной выразительности красками этого часа. И привести заодно немного в порядок мысли, которые в противном случае, несмотря на усталость тела, не дали бы ему заснуть.
Потом достал карты. Не игральные: эту колоду Сакура принесла на днях, и они часа два раскладывали их, коротая время, пока Курогане с Шаораном набивали друг другу шишки во дворе.
Их было слишком много, и у каждой – своё значение, так что всех бы Фай ни за что не запомнил. Он небрежно выкладывал их, ожидая, что выпадет хотя бы одна, суть которой была бы ему мало-мальски ясна. Юноша в пёстрых одеждах, за которым несётся собака; обнажённые мужчина и женщина (вряд ли братцу принцессы когда-нибудь доводилось видеть эту колоду); скелет едет мимо мрачноватых пейзажей куда-то на белой лошади; зрелый мужчина – король – восседает на троне прямо посреди бушующих морских волн. Нет, всё ж у девчушки получалось намного получше. Так же бездумно, как взял, он отложил карты в сторону.
Из дрёмы Фай безучастно наблюдал, как его волокут в кровать.