Единственная таверна в Гьялларбру совсем не задумывалась как постоялый двор – это уж точно. Комната, не считая каморки управляющего, здесь была всего одна. Она, впрочем, оказалась куда более комфортной, чем стоило бы ожидать в таких условиях. По нужде всё ещё приходилось спускаться на первый этаж – но зато был свой балкон. Устроенный по подобию небольшой террасы, он выходил на лес.
Отражая свет звёзд и луны, сочащийся сквозь тяжёлые облака, снег, сбиваясь в крупные хлопья, плавно оседал вниз, одевая верхушки елей в пушистые шапки.
— А в Нихоне бывает снег? – голос Фая зазвучал у его груди.
— Смотря где. В столице редко, действительно снежные зимы разве что дальше на северо-востоке... Слушай, – пробурчал он, — иди-ка уже внутрь. Ты, может, и родился в снежной стране, но в южном климате дольше-то прожил. Заболеешь в дороге – что мне с тобой, по-твоему, делать тогда?
Фай лишь прижался крепче.
— Сказал же в дом идти!
— Но Куро, у тебя такие горячие руки, и совсем не холодно, – пробормотал тот немного сонно.
Курогане поправил плед, в который кутался сам, так, чтоб голые щиколотки Фая, лежавшие на краю деревянного кресла, не высовывались наружу. Его колени были от Курогане по оба бедра, а руки смыкались сзади на пояснице. Менее удобную позу, чтоб рассесться в ней с таким самозабвением, практически непоколебимостью Будды, сумел бы найти разве что кот.
— Точно не хочешь поговорить? – спросил нихонец спустя некоторое время.
— Всё нормально. Просто помолчи и побудь со мной.
Курогане вздохнул. И это Фай-то ему вдруг говорит помолчать... К тому же, он улавливал в задумчивом молчании мага, что не всё нормально. Но то был скорее неудачный выбор слов, нежели осознанная ложь. Подумать только, что ещё недавно из него всё приходилось вытягивать клешнями – и то выходили одни намёки; а тут чёрным по белому выдал: «Побудь со мной». Не туманным многословием, не теми «странными вещами» пытался выразить чувство, а как будто наконец по-настоящему начинал «говорить на его языке». Грубоватая прямолинейность, которая Фаю была почти не к лицу, но до чего же, оказывается, упростила бы Курогане жизнь, обращайся тот к ней почаще.
Может, с тем Курогане и выбрал его: настолько преодоление трудностей укоренилось в нём как ещё одна потребность, которую нужно было постоянно удовлетворять, чтобы оставаться в живых. И оставаться собой.
Его озадачило желание Фая задержаться здесь на лишнюю ночь. Их изначальным планом было на всё про всё потратить один день, не больше; только они оказались достаточно далеко от Валерии, как тот попросил его до отъезда вернуться туда ещё раз. Что Фаю могло ещё понадобиться в этой глухомани, Курогане было невдомёк совершенно. Но он ничего не спрашивал, снова. Это был единственный раз, единственное место на земле, где Курогане не собирался требовать никаких объяснений.
Вдвоём они наблюдали, как всё вокруг заволакивает белизной. Вернее, наблюдал скорее лишь Курогане, пока Фай ластился, изредка слегка разворачивая голову, чтобы взглянуть, как в края вечных снегов действительно приходит снег. Мир едва проглядывал через прорехи в безветренной, но обильной метели. Курогане мешала наслаждаться мгновениями близости лишь мысль, в один момент предательски проскользнувшая и заставившая с тех пор поверить в неё слишком прочно: Фай льнул к нему всем телом не от проснувшейся вместе с просветом в его душе жажды внимания, но потому что так проще всего было прятать лицо.
Хотя внутренние часы его подвели и Курогане проспал всё на свете – когда он проснулся, Фай ещё крепко спал. Курогане рассматривал его лицо в лучах утреннего холодного солнца: слегка припухшее, слипшиеся от влаги ресницы тяжело тянули за собой веки, от чего кожа под ними собиралась в мелкие морщинки.
Курогане думал о том, насколько всё иначе было там, в Клоу, когда они оставались с тамошними ребятами. Те как будто их самих делали «мягче». Но теперь, когда они снова только вдвоём, их истинные сути и истинные тона их истории проступали на поверхность: то, как комья мёрзлой земли падают на тело ребёнка; отпечаток ночных кошмаров на лице мага. Бессчётное число жизней, отнятых им самим в общей сложности, об истинной ценности которых Курогане никогда раньше не задумывался, и то, как при этом его почему-то всё ещё злило, что кто-то учил мальчишку убивать.
Всё здесь было не про него, вот совсем... Но, может, оттого, что он избрал тактику минимального вмешательства и Фай сам по себе был куда более молчалив, чем обычно – мысли Курогане в конце концов начали бродить где-то в своём.
Он пытался осмыслить, как одна-единственная смерть изменила Фая на всю его жизнь. Курогане, конечно, и сам пережил потерю, но ему даже некого было в ней винить. Если бы у случившегося имелся ответственный – он, скорее всего, искал бы мести. Не положил бы на неё всё своё существование, как некоторые безумцы, но если б вдруг на горизонте замаячил шанс, Курогане бы его ни за что не упустил. Но само отсутствие виновника словно обкрадывало его в его способности скорбеть; отсутствие руки, которую тогда можно было схватить, чтобы предотвратить трагедию, как будто делало её чем-то, чему суждено было в конце концов произойти, а неизбежное всегда остаётся лишь принять.
С тех самых пор он, становясь свидетелем смерти, не чувствовал ничего... Быть может, в тот день в нём просто что-то сломалось. Хоть Курогане практически ничего и не помнил, но что бы ни произошло тогда, это сделало его не способным впредь что-либо чувствовать, когда перед ним лишался жизни один человек или даже десяток – не сотни.
Лёгкость, с которой стёрла со своего лица земля людей, произведших на свет его самого, убедила Курогане, что ни одна жизнь не была хоть сколько-нибудь ценна в масштабах целого света.
Но сейчас он думал о брате Фая. О том, что если бы Фай остался в Целесе и умер вместе с ним – Курогане никогда бы его не встретил. Что если бы сам Курогане не выжил тогда – его грудь не вздымалась бы и не опадала в такт мерному дыханию в это самое мгновение, он не был бы там, где был. Никогда бы не увидел узоров, нарисованных морозом за ночь на оконном стекле. Солнечный свет переливался в них, чтобы, стоило только утратить бдительность и залюбоваться им, зарядить, отразившись от случайной неровной льдинки, бликом прямиком в глаз.
Решив пока не тревожить спутника, Курогане вышел из комнаты.
У него уже и так созревали догадки на сей счёт, но когда он обмолвился с хозяином таверны об их планах – мужчина хмыкнул:
— Так там всё замело. Считай, что теперь до весны: дорогу в этот могильник расчищать никто не станет. Если, конечно, сам не хочешь поработать за бесплатно пару дней.
Мужичок порядком смягчился с момента их первого не самого удачного знакомства. Ещё бы: Курогане выложил перед ним куда больше золота, чем стоила комната в этой дрянной «гостинице». Некоторая сварливость в его характере однако оказалась подлинной. Всё-таки жизнь в суровых условиях как правило взращивала людей определённого нрава. Курогане был волен про себя считать трактирщика занозой в заднице, но за то, что тот был ею, он его почти не осуждал.
Зал пустовал. Даже ни одного пьяницы, прикорнувшего под стулом, оставшегося бы ещё с вечера и которого, закрываясь, решили просто не трогать, раз уж всё равно был не буйным. Курогане, усаживаясь за стойку, вспомнил бы невольно, как ребёнком прибегал на кухню задолго до обеда, пока тот ещё готовился... если бы только местечко не было чересчур уж сомнительным для того, чтобы воскрешать детские воспоминания. Он попросил хозяина налить чего-нибудь горячего. Ожидая, что получит чай, может, что-нибудь вроде горячего шоколада... но перед Курогане поставили ни больше ни меньше подогретое вино, так ещё и скорее в банке, чем кружке. Курогане глядел несколько мгновений на исходившую от багровой жидкости струйку пара; трактирщик и бровью не повёл, так что и Курогане в конце концов рассудил, что... да и пусть.
Может, всё дело во времени года, но городок, где они остановились, производил собой впечатление не намного более оживлённого, чем то, что мужик окрестил могильником. И притом минувшим вечером, когда они вернулись из Целеса, то застали на удивление оживлённой саму таверну. Судя по всему, сюда захаживали местные рабочие, причём не столько за тем, чтоб напиться, сколько банально поесть. Других вариантов у них попросту не было. Они рассчитывали на то, что всегда могут прийти сюда, в своём распорядке дня; управляющий знал, что в нынешнем порядке вещей у него всегда будут клиенты. Две стороны взаимно гарантировали существование друг друга. Неудивительно, что хозяин заведения имел полную свободу слыть не самым приятным парнем.
Наконец спустился Фай. Посторонний глаз, скорее всего, не уловил бы ничего необычного, но Курогане мог точно сказать, что тот – вопреки обыкновению – едва ли приложил хоть сколько-нибудь усилий к тому, чтобы не выглядеть таким помятым, каким выглядел. Этот чёртов гений просто натянул его, Курогане, рубашку поверх того, в чём проспал ночь.
— Почему ты меня не разбудил? – спросил он, убийственно серьёзный.
— Потому что я не думаю, что теперь мы куда-то едем в ближайшее время.
Курогане объяснил ему ситуацию.
Новость Фай принял чрезвычайно спокойно. Курогане задался вопросом, какая вообще идея или цель тянула его за собой туда снова, если сейчас тот вёл себя так, словно ему изначально это было несильно-то и нужно. Или он всё так же слишком быстро сдавался, даже для обстоятельств, в которых отказаться от исходной затеи было единственным возможным манёвром. Курогане приводили в раздражение обе версии. Маг или считал своей привилегией попусту тратить его время, или был слишком безразличен к ситуации, в которой Курогане бы на его месте хотя бы не постеснялся громко выразить своё негодование.
Так или иначе, Фай уронил себя на стул рядом.
— Тогда можно собираться и ехать отсюда восвояси, разве нет? – вздохнул он.
— Обождите до завтра, – заметил хозяин настороженно. — Буря только успокоилась, но надолго ли. Мой вам совет: не торопитесь, а лучше вечером спросите у кого-нибудь из парней, какая там сейчас ситуация. Сможете ли вы вообще выехать или нет.
Фай равнодушно дёрнул плечами. Беря на себя бремя ответственности за принятие взвешенных решений, Курогане произнёс:
— Да чёрт с ним. Лучше подождать – значит, подождём.
— Завтрак? – ненавязчиво предложил трактирщик, обращаясь к его спутнику.
Фай покачал головой.
— Налейте мне... то же, что ему.
— Уверен? – исподлобья нахмурился мужичок.
Курогане почти возмутился. То есть он сам, получается, выглядел, как тот, кто не прочь приложиться к стакану с утра пораньше, безо всяких вопросов.
— Абсолютно уверен, – произнёс Фай, вроде бы, и сдержанно, но таким тоном, что возникало ощущение, будто, продолжи хозяин таверны его донимать, тот что-нибудь в него кинет. Курогане хмыкнул себе под нос. Глумиться над магом, имевшим все причины находиться не в лучшей форме, Курогане бы и на ум не пришло, но он испытывал внутреннее торжество просто от самого факта, что спутник в кой-то веке не блистал на его фоне светским красавцем, которому стоит только открыть растянутый в елейной улыбке рот – и все уже были от него без ума. Откровенно говоря, со стороны все трое: Фай, Курогане и мужик-трактирщик – как на подбор сидели мрачнее тучи. Курогане, которому грозности порядком добавляла сама его наружность, был тут, наверное, ещё в самом благодушном настроении.
— Вы сами-то откуда? – пока протирал полки с посудой, полюбопытствовал хозяин. — Я кого-то не из этих краёв... да что там, не из этого города видал в последний раз года два назад.
— Я из Нихона, – по привычке (всё-таки первое время, на юге, его и так обычно выдавали внешность и акцент) ответил Курогане, хотя уже после сообразил, что хозяин таверны в каком-то Гьялларбру мог быть и не в курсе, что на свете есть такая страна. Но мужчина протянул удивлённо:
— Боги милостивые. И что ж за дело вас сюда могло привести?
Курогане скосил взор на Фая. Тот, получив свою порцию пойла, совсем притих, прильнув к кружке. Курогане постарался представить себе все неблагоприятные последствия, которые могла иметь для них правда... и пришёл к выводу, что подобная осторожность уже давно утратила всякий смысл. Чёрта с два их кто-то стал бы преследовать до сих пор. Чёрта с два общее изложение сути сделало бы их более подозрительными в чьих-либо глазах в подобном месте, чем они уже были в сложившихся обстоятельствах. Скорее уж наоборот.
— Ну, этот вон здесь родился. В смысле, не здесь, а... там, – поправил себя Курогане, самым неуклюжим образом, но мужчина его понял. Хозяин воззрился на Фая, откровенно заинтересованный, но тот по-прежнему не оставлял ни единого намёка, как и с какой стороны к себе подступиться.
— Обычно он чуть общительнее, – позволил Курогане себе замечание.
— Удалось бы мне выбраться отсюда, – протянул трактирщик, — так хрен бы я вернулся.
Сколько они с Фаем путешествовали, Курогане постоянно встречал людей, во сне видевших, как бы выбраться из родного угла, словно от самой небесной выси над ним их уже тошнило, как ни от чего больше. Но, из всех людей, это Курогане, конечно, должно было занести на другой конец материка от того места, в котором его всю жизнь решительно всё устраивало.
Виновник сего его положения впервые за долгое время издал какой-то звук.
— Главное, выбравшись из дерьмового места, не попасть в другое дерьмовое место, – пробормотал Фай. Курогане повернул голову. Он впервые слышал своими ушами, чтобы маг ругнулся.
Он обнаружил, что спутник, и без того не шибко бодрый с утра, уже вовсе откровенно клюёт носом в стакан, опустевший более, чем наполовину.
— Эй, нет, знаешь, хватит с тебя, – Курогане попытался отодвинуть тот от него. Пить в начале дня, ещё и на голодный желудок... Зря он не стал тогда его останавливать.
Но Фай сумбурными, не причиняющими, впрочем, хоть сколько-нибудь ощутимой боли ударами по его предплечью принялся отпихивать его руку.
— Куро-зануда, не начинай опять строить из себя папочку, – капризно гундел он. Повис, да так и висел на его плече, тщетно вытягиваясь вслед за кружкой, пока не сполз обратно на барную стойку.
— Посмотри на себя, – возмутился Курогане. — Самому же потом стыдно будет. И завязывай уже с этим «папочкой»!
Из-за стойки до него донёсся приглушённый шум, но Курогане запретил себе глядеть туда, выясняя, насколько ему надо краснеть за этого идиота. Самого идиота в качестве проблемы, требовавшей к себе внимания, ему хватало сполна. Полежав так пару секунд, Фай вдруг развернулся к нему лицом, щекой припав к стойке. Застланные туманом красноватые глазёнки, поблёскивающие характерным хмельным огоньком, пялились на него. Впервые по меньшей мере со вчерашнего утра тень улыбки скользнула на этих губах. Что Курогане только ещё больше встревожило.
— У тебя что-то на лице, – излучая нездоровое веселье, промурлыкал Фай.
Поначалу Курогане лишь тяжело глядел в ответ, не собираясь ему подыгрывать. Но пристальный, немигающий взгляд, так и застывший на нём в этом глуповатом выражении, очень скоро начал его смущать.
— Что, например? – фыркнул Курогане. По путанному описанию, последовавшему далее, он пришёл к выводу, что...
— Это мой нос, придурок! – разозлился ниндзя.
— Он всегда у тебя был?
Если б не стоявшая за порогом стужа, Курогане бы сию минуту организовал себе ушат ледяной воды да вылил бы на партнёра.
— А он забавный.
Курогане зыркнул на сморозившего сие трактирщика.
— Обычно у меня просто морды друг другу бить начинают. А этот – забавный.
— Смешно тебе, – буркнул Курогане. — Не тебе ж за ним приглядывать.
— А с чего бы кому-то вообще «приглядывать» за взрослым мужчиной? – резонно возразил тот.
Курогане покрутил так и эдак у себя в голове возможные аргументы, но в конце концов вынужден был признать, что не сумеет, даже выложив хозяину всю правду, заставить её звучать убедительно. О том, как он, бросив всё, поначалу подрабатывал телохранителем у парня, который ему за это не платил; ну а потом тот уже был ему не просто каким-то парнем. «С чего бы приглядывать за взрослым мужчиной», – Курогане бы и согласился. Только как уж тут не приглядывать за таким.
Чего он и опасался, веселье быстро закончилось. Трактирщик как раз ушёл в подсобку. Фай, то ли протрезвев чуток, то ли, напротив, вконец опьянев в какое-то мгновение, ударился в слёзы. Курогане, слегка придвинувшись, по своему уже обыкновению опустив руку на спину мага, слушал всхлипы добрых минут десять, прежде чем мужчина стал постепенно успокаиваться.
Курогане увёл его за столик в дальнем углу. На предложение вернуться в комнату Фай отреагировал уверенным отказом. Быть может, он просто не хотел возвращаться туда, где воздух всё ещё был пропитан дурными снами.
Курогане давно просёк, что Фай и пьяным нарочно преувеличивает степень своего веселья вполне осознанно. Тут он, конечно, заставил его засомневаться, застигнув врасплох... Но по тому, как быстро к нему вернулась ясность ума, пускай и потребовалось прежде прорыдаться, нихонец понял, что и на сей раз всё было так же. Убедившись, что тот более или менее пришёл в себя, Курогане принялся его отчитывать. Мол, не напивался никогда, чтоб настолько быть не в ладах с головой, так на кой чёрт разыгрывать представление?
— Не напиваюсь, да, – слегка виновато согласился Фай. — Дело не в том, что я не могу удержаться, чтоб не начать нести чепуху... Просто всякие глупости лезут в голову, но кажутся такими забавными, что не хочется сдерживаться. Я подумал, что... может, это мне самому немного приподнимет настроение.
— Можешь пытаться дурить кого угодно, но себя – дохлый номер, – цыкнул Курогане. — Веселиться, когда паршиво – в итоге станет ещё паршивее. Не хочется улыбаться – не улыбайся. Ни для кого больше на целом свете это – не сложность.
— Мне правда лучше, если сравнивать с тем, что было вчера, – осторожно вставил Фай.
— Себе врёшь – но мне не ври.
Вино, не выветрившееся из головы бесследно, всё ж сморило его под конец, и Фай забылся прямо за столом. Курогане сходил наверх за одеялом и накрыл его прямо так. До обеденного наплыва оставалось ещё часа два. К тому времени Курогане всё ж отнесёт его в постель, что бы маг на этот счёт ни думал, но пока – пускай.
Оставив его в покое, Курогане присел обратно за стойку.
— Ты сердобольнее, чем выглядишь, – неожиданно изрёк трактирщик.
— Мы путешествуем вместе и уже завтра, надеюсь, всё-таки отсюда сваливаем. Если он до тех пор совсем расклеится – это будет моя чёртова проблема, – отчурался от мужика Курогане.
— Да я больше про другое. Думаешь, я совсем ничего не разумею? Уж прикинул, каково житиё сейчас может быть у кого-то вроде него. Я где родился, там и помру, но у меня хоть никто этого не отнимет, – вздохнул мужчина. — У паренька поди никого, кроме тебя, и нет, да?
Курогане пожал плечами. Он был не тем человеком, чтобы утверждать такое наверняка. До того, как он вызволил танцора из его «золотой клетки», тот, вроде бы, не имел причин страдать от одиночества. Конечно, все прежние его связи оказались разорваны, когда Ард скрылся за горизонтом... Но Курогане никогда не смотрел на Фая, как на несчастное, в целом свете никем не пригретое существо, о котором некому позаботиться, кроме него. Роль спасителя Курогане, как он сам считал, была не к лицу. Он сделал то, что сделал, руководствуясь собственными убеждениями, мгновенным порывом, наитием; но жалостью – в последнюю очередь. Птицу со сломанным крылом, выходив, отпускают обратно на волю. Однако если бы Фай сейчас вдруг поблагодарил его за всё и изъявил желание дальше двигаться самому, уже без него (на сей раз взаправду) – Курогане бы как минимум... вознегодовал.
Видел ли он в Курогане свою единственную опору или нет – только Фай имел право говорить. Даже узрев своими глазами, что осталось от его родины: того, что у человека труднее всего отнять – Курогане отказывался считать, будто это определяет его способность двигаться дальше. Если собирается в конце этого пути сгнить в жалости к себе – в своём выборе он свободен, но Курогане верил, что предрешёнными такие вещи не были никогда. Если хочешь продолжать двигаться – неважно, как много ты уже потерял. Строить нечто из ничего, а может, ещё и не имея ни единой души на своей стороне, но если уж так вышло, что нет никого – значит, придётся так.
Но по крайней мере, справляться с этим в одиночку Фаю уже не было нужды.
Обеденный час пришёл, за ним, по-зимнему спеша, навалился вечер; и ночь, в которой он неминуемо утонул, куда больше походила на обыкновенную.
На следующий день, по дорогам, укрытым уже притоптанным снежным покровом, путники покинули Гьялларбру. Они уезжали, так и не выяснив имя человека, приютившего их там... хотя однажды забыли бы его и так. Они никогда не узнают, умрёт ли он действительно здесь, будет ли вообще безымянная таверна стоять всё там же через пять или через десять лет. Места, подобные этому, практически никогда не меняются. А потом попросту тихо исчезают.
Маг, не имевший прежде шанса, вернулся, чтобы наконец прочитать финал этой главы истории со своим участием; выплакал то, что должно было быть выплакано... но продолжать скорбеть впредь было бы странно и не имело больше никаких оправданий. Минуло слишком много времени с печальных событий, что оказалось: даже эти земли уже не скорбят по падшему королевству. Он имел полное право помнить. Кто-то бы сказал, что его человеческим долгом было – помнить. Но ту боль, что он хранил в себе, почти лелея, столько лет, пора было отпустить.
Мужчины продолжили своё путешествие, и какой бы теперь они ни избрали курс – они двигались навстречу весне.