Соседство под крышей этого необычного домохозяйства, не похожего ни на что из тех, где им приходилось останавливаться ранее, у Курогане с Фаем случилось следующее.
Прежде всего, полноправная хозяйка дома, Читосе. Мать-одиночка двух дочерей-близняшек. Более развёрнутую характеристику Курогане ей дать был не в силах, каким-то слишком невыразительным отпечатался у него внутри её образ... хотя она по сути была причиной тому, как они все так странно тут собрались. Через день-другой, после того, как мужчины въехали сюда, Фай, которому обычно примерно столько и требовалось, чтоб разговорить даже то, что по определению даром речи не обладало, уже пересказывал Курогане историю, как ещё лет десять назад здесь располагалась ночлежка для женщин, оказавшихся в трудной жизненной ситуации. Ситуации могли быть самыми разными: от скоропостижной кончины кормильца семейства до его же жизни в таковых её проявлениях, что его несчастной супруге не грех было уповать на его кончину как на обстоятельство куда менее для неё обременительное (питейные заведения множились в Блюменвизене, как грибы в лесу, а следовательно и того, за счёт чего они держались на плаву, по стране производилось в избытке – алкоголики вытесняли с местных улиц крыс и прочих бродячих животных). Но, независимо от того, что именно приводило всех тех женщин сюда – денег с них не брали. Им давали приют на первое время, кормили, помогали встать на ноги и всячески способствовали решению их проблем, после чего некоторые вдруг обретали столько уверенности в себе, чтоб вернуться да решить проблему, так сказать, самым непосредственным образом, и проблема уже не отваживалась дальше быть проблемой. Некоторые же оставались. Они отрабатывали свой кров трудом по дому, помощью другим женщинам, которые продолжали приходить сюда. Когда-то так пришла сюда и Читосе. Это было давно, и что-то в самом местном обществе должно было, по-видимому, перемениться к лучшему, что редко теперь бедняжкам в моменты отчаяния не оставалось ничего, кроме как идти за помощью к чужим людям. Успела скончаться престарелая хозяйка ночлежки, а обстоятельства сложились так, что именно Читосе унаследовала дом – и большую часть времени просто сдавала в нём комнаты случайным – случайным ли? – людям за почти символическую плату, а сама продолжала жить в нём же. Словом, что-то особенно примечательное в подобной женщине и её судьбе, в суждении Курогане, находилось едва ли.
Затем – та шебутная девица с именем Кобато, из-за созвучности которого со словом «голубь», про себя Курогане иногда называл её Добато*. Добрая и приветливая, но слегка странноватая. Ни разу не показалась им без берета на голове, из-под которого торчало натуральное воронье гнездо, сплетённое из длинных тёмно-русых волос. Чужеземных гостей она с самого начала приняла с особым радушием, поскольку тоже, с её слов, была нездешней, такой же путешественницей, которой всего-то случилось задержаться в Блюменвизене дольше, чем обычно, не то потому что кончились сбережения, не то ей просто точно так же, как и им, хотелось взглянуть на фестиваль.
Их соседа через стенку звали Киёказу. Парень был студентом и занимался юриспруденцией. Что за наука такая «юриспруденция», Курогане так до конца и не разобрался: на кой чёрт так досконально изучать местные законы, да и ещё и не для того, чтобы самому ненароком не угодить за решётку, а чтоб разжёвывать их другим; кому вообще это нужно? Хоть Фай и сравнивал их в шутку с Курогане, даже Курогане считал, что тому пошло бы на пользу научиться делать лицо попроще. Зелёные, с лёгким прищуром глаза смотрели на тебя поверх стекла очков либо с плохо скрываемым презрением, либо с усталостью, вызванной не иначе как несовершенством самого мирового устройства. С Кобато, от которой обычно и грубо брошенного слова не стоило ждать, они пререкались по какому-нибудь хоть самому надуманному поводу в прямом смысле каждый день. Из чего можно было судить о близких, исключительно крепких отношениях между этими двумя.
Ну и, конечно, Саяка. С хозяйкой они, вроде как, крепко дружили ещё до того, как стали соседями. Саяка преподавала в начальной школе и состояла в городском совете по улучшению благоустройства... или всё-таки улучшению и благоустройству? Улучшению чего-то ещё, а заодно и благоустройству? В любом случае, какое там абсурдно длинное название ни дала себе очередная организация, видимо, уже на стадии придумывания оного создававшая вокруг себя иллюзию бурной деятельности, Курогане мало заботило. Куда больше его сейчас, как бы по-дурацки он ни ощущал себя, ловя себя на том, заботило кое-что другое.
Из-за того, что Саяка состояла в этом совете и явно имела в нём не последнее слово, первый этаж гостевого дома частенько превращался в место собраний. Со стороны это бы больше походило на обычные дамские посиделки с пирожными, если бы у, собственно, дам тоже были лица попроще и в воздухе не витали далёкие от утончённости темы бюджетов, закупок и тонкостей рынка плотницких услуг. Два стоящих друг напротив друга диванчика и кресло оказались полностью заняты. Конечно, на то, чтоб выдворить из гостиной его совсем, на тех же правах здесь в данный момент живущего, они не притязали, но Курогане со своими эклерами был вытеснен в последнее не занятое кресло, плетёное и куда менее удобное, стоявшее ближе к кухне в некотором отдалении.
И уж точно никому бы не пришло в голову прогонять Фая, который с присущим ему искусством так ловко вписал себя в канву сего светского раута, подливая женщинам чай, освобождая стол от грязной посуды и просто услаждая взор. И с последним, так и не смог Курогане отделаться от впечатления, тот здорово перебарщивал.
Нет, границы приличий он по сути не переступал, но прямо таки ударился в исследования, как далеко сможет зайти прежде, чем цветочный парфюм, многократно усиленный осязаемостью сердечных волнений носивших его барышень, заполнит комнату так плотно, что им всем тут останется только задохнуться. Передавая чайную пару, юноша как бы невзначай коснулся руки, хоть и благонравно прикрытой тонким слоем кружева. Обладательница и перчатки, и руки в ней, прикрыв рот, тихо мелодично засмеялась, а Фай подарил ей свою фирменную неземную улыбку, хоть улыбались ей губы, но не его глаза (Курогане-то знал, как те выглядели, когда улыбались). И не с ней одной он выделывал подобные пируэты и обменивался долгими взглядами. Посмотреть со стороны, не зная истинного положения вещей – Фай вёл себя, как один из тех мужчин, кто рассчитывает на многообещающее продолжение вечера с девицей, которую так обхаживает. Этот, судя по всему – ещё и со всеми сразу. А они б такими темпами и не возражали.
В Курогане при виде сего свербило нечто, подозрительно напоминавшее ревность. Несмотря на то, что он знал, что это всего лишь представление, которое нарочно разыгрывают перед ним. Но что у Фая тем получалось лучше всего – так это почти заставить Курогане чувствовать себя проигнорированным. Парадоксально, поскольку маг проявлял столько старания не иначе как, напротив, целиком и полностью из мыслей о нём: чтоб заставить Курогане из шкуры своей вылезти от негодования. И Курогане действительно негодовал. Потому что глупость, какая же глупость! Он знал, что Фай так себя ведёт лишь с тем, чтобы его задеть, что ни одна из этих женщин его не в состоянии даже самую малость заинтересовать, что всё это было из-за какого-то одного дурацкого разговора...
Комната, доставшаяся им, была рассчитана скорее на одного постояльца. Так вышло, что она оказалась единственной свободной, не считая крошечной пыльной каморки под лестницей. Но рассматривать последнюю как вариант не приходилось, так как Фая заселить в такую было бы кощунством, о чём тот не преминул бы ему сообщить если не вслух, то всем своим видом; а за Курогане по ночам бы попросту не закрывалась дверь из-за того, что свесившись с кровати, из неё бы торчали его ноги.
На единственной кровати в комнатке на втором этаже он хотя бы спокойно вытягивался в полный рост, пусть та и была практически односпальной. Фай, казалось, тоже не испытывал никакого стеснения, демонстрируя чудеса гибкости: экономя бесценное пространство, он пристраивался рядышком на боку, голова укладывалась Курогане то на плечо, то на грудь, а одна нога привычно закидывалась ему на бедро. Иногда к утру тот вообще лежал на нём ничком чуть ли не всем собой. Веса в парне для него было по-прежнему незначительно, так что Курогане это не причиняло неудобств, пока только он не просыпался от того, что согнутая в локте рука Фая ложилась ему на лицо, перекрывая поступление воздуха.
Хотя вопрос, устраивает их спать на одной кровати подобным образом или нет, обсуждения между ними не требовал, от предложенного им пыльного матраса, без дела валявшегося на чердаке, Курогане отказываться не стал и притащил его в комнату чисто для вида. В противном случае о них могли если не сделать сразу определённые выводы, то как минимум начать подозревать...
Не то чтобы они сознательно афишировали свои отношения, прилюдно оказывая друг другу знаки романтического внимания. Но и скрывать поначалу не помышляли. Маг просто был без комплексов, а Курогане привык к тому, что в Нихоне, где ещё не обрезавшим чёлку юнцам** нередко бросали вслед, ничуть не стесняясь, сальные взгляды, внешность Фая впечатляла бы людей больше того факта, что он спит с мужчиной. Но несколько нелестных комментариев, что они успели услышать в свой адрес в других местах, и то, как однажды их вовсе выставили за порог обратно на мороз, отказав в ночлеге, заставило Курогане с Фаем пересмотреть стратегию. Вряд ли они стали бы отрицать. Но проявляли отныне с таким куда большую осторожность, по крайней мере поначалу.
Именно поэтому, с тех пор, как въехали в этот дом, они ещё ни разу не позволили себе что-то больше поцелуев. Был бы Фай женщиной, Курогане бы послал к чертям собачьим Киёказу и его слишком чувствительный слух – как двое взрослых людей, они имели полное право на уединение за плотно закрытой дверью и никого, чёрт побери, это не должно было волновать. Но Фай продолжал припоминать ему прошлые недоразумения. Учитывая же, что и до Блюменвизена обстановка, в которой они оказывались, не шибко располагала для плотских утех, Курогане уже ловил себя на том, что становится более нервозным из-за невозможности куда-то себя деть... деть в определённое место, определённую свою часть. Вот знал же, что так и будет. Потому за двадцать с гаком лет ни разу и не зашёл на родине в один из местных публичных домов, даже любопытства ради. Чтоб не наживать себе ещё одну докучливую потребность, которую придётся удовлетворять. В том, чтобы справляться с ней самостоятельно в присутствии Фая, по вине которого он вдобавок и оказался в таком положении, было что-то бесконечно унизительное.
— Да они и без того уже, скорее всего, сообразили, – отшитый в очередной раз, ругнулся Курогане.
Он хотел сказать, что так или иначе, Читосе и остальные меньше всего напоминали ему людей, которые станут вдруг предвзято относиться к ним теперь, если узнают, что Фаю нравятся члены, а Курогане слишком быстро смирился, что может кончить, думая о мужчине.
Но сказал... то, что сказал.
— Что ты имеешь в виду? Мы, вроде бы, вели себя не слишком вызывающе. Вон, ты даже этот пылесборник сюда притащил, когда места и так не в избытке, – блондин небрежно кивнул в сторону сваленного у стены тюфяка.
Возможно, Курогане следовало уловить и то, что маг в тот день как будто уже был с чего-то малость не в духе. При посторонних-то он разыгрывал жизнерадостность с какой-то немыслимой исправностью, а с нихонцем притворялся всё реже.
— Да по тебе же и так прекрасно всё видно, – фыркнул Курогане.
— По мне видно что? – Фай странно навострился.
— Что тебе...
— Что мне нравятся мужчины? – закончил парень за него, и вот тут Курогане как-то стушевался.
— Ну да, – перебарывая эту откуда-то возникшую в нём глупую неловкость, подтвердил он.
— То есть, ты хочешь сказать, что веришь, будто есть какой-то «портрет» того, как должен выглядеть мужчина, которого привлекают другие мужчины? – вдруг тщательно проговорив каждое слово этого предложения, не слишком медленно, но с расстановкой изрёк Фай.
Курогане, если честно, понятия не имел, что ответить.
— Что именно при взгляде на меня вызывает у тебя: «А, да он точно из этих»? – не отступал Фай.
— Ну... Чёрт, я не знаю. Да какая разница?
— А сам ты, по-твоему, «похож»? Тебе ведь тоже нравятся мужчины, – заметил Фай.
— Я и против женщин никогда ничего не имел. Так что неправильно нас сравнивать, – нахмурился Курогане.
— А, удобно ты открестился. То есть, я «не похож на того, у кого что-то может быть с женщиной»?
— Но оно ж так и есть! Ты сам говорил, что тебя не интересуют женщины!
— Но как это связано с тем, как я держусь и выгляжу, или как должен выглядеть?
Внезапно всё, что Курогане говорил, будто прилетало «мимо», когда он, как ему самому казалось, практически ничего-то и не сказал. На что маг так взъелся на ровном месте, он представлял себе довольно-таки смутно.
А поскольку он не понимал, о чём они в сущности спорили, дальше спор не пошёл.
— Мне не нравится, как сильно задерживается работа над декорациями для городской сцены, – прямо и твёрдо высказала Саяка. — Мы даже не видели до сих пор, на какой стадии они вообще находятся. Я пытаюсь назначить встречу, а этот всё время придумывает какие-нибудь отговорки.
— Но мы обращались к Густаву последние два года, – в оправдание мастера заметила её соратница. — Раньше к нему не было никаких нареканий.
— Да, но откровенно говоря, – непонятно, зачем Саяке было уточнять это, ибо говорила она более, чем откровенно, буквально всегда, – до меня доходили слухи, что что-то у него не ладится в последнее время и не только я теряю к нему доверие. Я ценю его помощь и не преуменьшаю прошлые заслуги, но они не будут иметь никакого значения, если в этом году мы сядем из-за него в лужу. Я считаю, что пока ещё есть время, мы должны поискать другие варианты.
— Ты не иначе как уже подыскала, – усмехнулась другая женщина. — Но мы уже внесли предоплату. Не слишком ли это расточительно?
— Мы ещё не приняли работу. Мы имеем право расторгнуть договорённость, тем более, если нас что-то не устраивает.
— На какой-то стадии готовности-то она находится. Получается, время и ресурсы уже потрачены.
— Неудобно как-то ему говорить, что мы лучше в другом месте закажем... – удручённо протянула всё та же дамочка.
В разгар обсуждения вернулся Киёказу. С тяжело оттягивающей плечо сумкой на длинном ремне, откуда едва не сыпались на пол письменные принадлежности – словно хлебные крошки, которые бы потом привели его обратно, как в той местной сказке, которую ему Фай как-то рассказал от скуки; только не домой, а наоборот – он собирался, скорее всего, как обычно бегло поздороваться со всеми присутствующими, пересечь гостиную деловитой поступью и скрыться наверху лестницы. Но замешкался на пороге, увидав такое количество людей.
— Киёказу, – меж тем подозвала его Саяка. — Как человек сведущий ты не мог бы нас проконсультировать? Если ты, конечно, не занят сейчас.
— Да не то чтобы... – протянул юноша.
— Отлично, – тут же насели на него. — Вот допустим, мы хотим отменить заказ, который, скорее всего, уже был начат, но ещё не выполнен, и мы его соответственно не принимали – есть ли какие-то общепринятые нормы на этот счёт?
— Хм. Вы же составляли расписку? Вообще всё всё равно будет зависеть от того, что в ней написано, – протянул Киёказу. — Но если этот момент не отражён, то в целом...
Они ещё довольно долго обсуждали все подводные камни, которые могли всплыть, реши они в самом деле отказаться от уже начатой работы... А Курогане не брал в толк, зачем морочить себе голову и разводить эту болтологию, когда первым делом надо было просто поговорить с самим мужиком и вместо каких-то абстрактных «объектов и субъектов права» договариваться с ним, а если не выйдет... Ну, «договориться» можно было с кем угодно. Просто иногда для этого требовались более жёсткие методы. Присовокуплять это мнение к общей дискуссии Курогане не стал. Для него подраться с одним мужчиной впрямь было проще, чем вступать в спор с почти десятком женщин.
Отпустив наконец полностью употреблённого (если уж не говорить «использованного») студента, разжевавшего им все возможные тут ситуации и исходы, но в сущности ничего относительно реального положения дел ожидаемо не прояснившего, они двинулись дальше.
— Насчёт места и времени для всеобщих приготовлений перед фестивалем мы с Отто уже тоже договорились. Как и в прошлом году, на его ферме.
— Отлично, нужно нанять зазывал...
— Но зачем? Если всё там же, как и в прошлом году.
— И ты думаешь, все прямо помнят?
— Да тише вы обе. Какие зазывалы? Это прошлый век! Нужно наделать листовок.
Курогане обладал талантом слышать и откладывать куда-то в дальний угол памяти всё, даже если, вроде бы, и не слушал. Оттого он так не любил пустой трёп, которым и его безвинная голова как будто забивалась вместо чего-то важного и полезного. Но приходилось сидеть и слушать. Он был в засаде.
Пока женщины не разойдутся или сам Фай не решит покинуть их компанию, что развязало бы Курогане руки.
Под конец о делах говорили всё меньше. Атмосфера делалась всё более непринуждённой, чаще раздавался смех и ещё пуще, чем в начале встречи, звенела посуда. Когда гостиная приблизилась к тому, чтобы опустеть – не все разом, но дамы убывали постепенно, хоть и порядком ускорились, стоило уйти первым двум-трём, словно имелось какое-то негласное правило приличия: постараться не быть в первых рядах, но и не задержаться последней, – Фай беззаботно собрал эту посуду и не менее беззаботно унёс на кухню... ведь мыть её сегодня была не его очередь.
Снова обретшей свободу птицей парень вспорхнул на лестницу. И только когда его спина полностью скрылась из виду где-то на её верхушке, Курогане поднялся с насиженного места.
Дверь, не успевшая вдоволь насладиться близостью с собственным проёмом, распахнулась почти настежь; и тут же под вопящий о страдании пронзительный скрип петель рванулась обратно, захлопнувшись за нихонцем.
Мгновение – и мужчины смотрели друг на друга, сверху вниз и снизу вверх. Ладони и правое колено Курогане упиралось в застеленный матрас; а Фай плюхнулся на постель в не самой естественной для того позе, но всё равно с таким непринуждённым видом, будто всё равно хотел прилечь отдохнуть. Поначалу смотрели молча: Курогане пытался вытолкнуть наружу закупоренное в нём возмущение, как если бы все слова рванули на волю разом и безнадёжно застряли в проходе. Фай улыбался: поначалу этой невыразительной улыбкой дурачка, приросшей к его лицу, которую тот не успел сменить, но неуклонно уголки губ расползлись в лукавой ухмылке.
Курогане её хотелось намотать на кулак. Вдыхая и выдыхая через ноздри только что не с шумом, он, как и прежде в такие моменты – так и сейчас, испытывал почти затмевающее разум желание колотить мага, как не помня себя колотят подушку, пока не выйдет весь пар. И почему-то всё равно пальцем тронуть его не мог. Не потому что на самом-то деле забить его до смерти совсем не желал – правда, не мог. Пару раз его хватило на оплеуху, когда тот отпускал какие-нибудь заунывные комментарии, но тогда Курогане как раз таки совсем не был на него зол – раздражён скорее; тем, что парень сам продолжает прикармливать кошек, которые скребутся у него на душе. А так, как бы Курогане не был зол – рука не поднималась.
Как же он должен был любить этого придурка. Ну, или Фай просто всю дорогу мастерски им манипулировал.
— Слушай, я так нихрена и не понял, что именно не так сказал, – почти прорычал, почти процедил Курогане. — Но чую, что если начну в этом копаться и оправдываться – нагорожу ещё чего-нибудь. Предлагаю считать, что ты меня убедил, и забыть об этом к чёртовой матери.
— ...Как-то не особенно тянет на извинения, знаешь ли, – продолжая однако улыбаться, как будто бы даже чуть благосклоннее, протянул Фай.
— Хочешь, чтобы я извинился – хотя б объясни, за что.
— По-моему, я вполне ясно тебе объяснил, в чём проблема. Ты состоишь в любовных отношениях с мужчиной, вроде бы, даже со всей искренностью чувств, а умудряешься пренебрежительно о нём высказываться.
— Да никак я не высказывался! – выпалил Курогане. — А ты под носом у мужчины, с которым «состоишь в любовных отношениях», устраиваешь чёртов фарс!
— Ладно, успокойся. Всё в порядке, – Фай оторвал от простыни руку, чтобы, протянув её вверх, ласково потрепать ёжик волос у него на виске. — Каким бы невеждой ты порою ни был, я сам виноват, что обожаю глупого, невежественного Куроганчика.
Курогане, перестав буравить его взглядом, фыркнул.
— И вообще, тебя совесть не гложет? Будешь потом объясняться перед целой гурьбой девушек, положивших на тебя глаз.
— О-о-о, да Курочка прямо благородный джентльмен! – с наигранной весёлостью протянул Фай. — Да ладно, ты сгущаешь краски, – добавил он уже естественным, спокойным тоном. — Я уже столько раз видел, как это работает. Те немногие, чьё сердце я сегодня ненароком привёл в волнение, думать обо мне забудут тут же, как увидят на улице мужчину, более соответствующего их личным внутренним потребностям.
Вот о потребностях Курогане можно было и не напоминать...
Опираясь на кулаки, он по-прежнему нависал над Фаем. Какому бы то ни было обычному диалогу подобное положение не располагало. Курогане выдавил:
— Может, всё-таки ну их всех к чёрту, и...
— Но нас услышат, – заметил Фай, кивнув головой в сторону стены.
— Будь потише да и всё.
— Не буду, – с этой издевательской улыбочкой ответил он Курогане.
Цыкнув, Курогане отстранился и хмуро уселся с краю постели. Фай тоже сел. Нихонцу даже смотреть на него не хотелось.
— Ну ладно, – спустя некоторое время услышал он за спиной. — По-обычному не получается, но хоть немного тебя утешить, думаю, смогу.
Неохотно, он всё ж вынужден был обернуться, подозрительным зырком задавая немой вопрос; но Фай уже сполз с кровати на пол, устраиваясь подле его ног на коленях...
──────── • ☽ • ────────
Редко здесь находился кто-то, кто не возвратился бы домой к ужину. Поэтому за столом они собирались вместе, даже если за день не все успевали повидать в лицо всех.
Читосе, обычно не самая разговорчивая, молча чистила яблоко. Шкурка стелилась вниз длинным, ровным серпантином, ни разу не прервавшимся, отчего Курогане украдкой поглядывал за процессом почти с восхищением.
— А вы сегодня прямо в хорошем настроении, – бессовестно отвлекая его, вдруг выпалила Кобато. Курогане посмотрел на неё равнодушно. Сам он за собой не обнаруживал, чтоб его настроение было как-то существенно более приподнятым, чем обычно. Фай только как-то снова плутовато заулыбался.
— И с чего ты так решила? – поинтересовался Курогане.
— Вы меньше хмуритесь, – немного подумав, подметила девушка. — И за весь вечер ещё никого не ругали.
— Поводов не было, – отмахнулся он. — Настроение тут не при чём. И вовсе я не ругаюсь постоянно, – закончил он, хотя такого никто и не говорил.
— Ну, тут уж тебе остаётся смириться, что ты сам создаёшь себе подобный имидж, – ехидно вставил Фай.
— Да нет, тут ничего страшного нет! – воскликнула Кобато. — Просто у вас характер такой. Но в душе вы наверняка хороший человек.
Курогане вздохнул. Это звучало всё равно, что скверность его характера открыто признавали, снисходительно допуская, что где-то там глубоко в нём всё-таки имелось нечто хорошее, только ни у кого продолжать раскопки дальше лично уже не было ни сил, ни желания.
— Я знаю, потому что вы мне очень напоминаете моего старого друга. Он тоже любит поворчать, но на самом деле он замечательный.
— Всё я всем напоминаю каких-то старых знакомых, – пробурчал Курогане. — Самим собой-то остаться хоть где-нибудь уж не вариант?
— В моей жизни ты один такой был, – негромко сказал Фай.
Сойди такое с чьих угодно уст – Курогане, застигнутый врасплох, смутился бы, однако вместе с тем остался бы доволен таким бальзамом на своё самолюбие. Но, увы, был уже привычен внезапные, прилюдные к тому же комплименты спутника трактовать двояко, выискивая двойное дно. Тот мог и посмеяться над ним. «Ты такой для меня один», но и «ты один такой».
— И много ты в ней людей встречал? Мужского пола особенно, – фыркнул он.
— Если тебе понравилось и ты хочешь повторить – учти, что так же не будет, а извиняться придётся долго, – ещё больше понизив голос, с непроницаемой улыбкой глядя ему глаза в глаза, произнёс маг. Курогане тут же принял стратегическое решение отвергнуть вторую версию, как бы там ни было.
Хотя в целом, не считая тех из них по отдельности, кого связывали более близкие узы, жильцов дома мало что объединяло, всё ж не было так, что они лишь вынужденно здоровались, разделяли между собой обязанности по хозяйству, а больше никак не соприкасались. После общей трапезы они остались за прибранным столом, кто-то принёс карты. К вечеру резко, не по-весеннему похолодало, хотя такая вот переменчивость была весне вполне свойственна – пришлось разжечь камин. Мягкое потрескивание пламени было звуком, с которым Курогане успел сродниться, и слушать его ему, пожалуй, одинаково нравилось и во мгле под открытым небом, и в скромной, но уютной гостиной.
Читосе ушла укладывать спать дочерей. Саяка сыграла с ними ещё одну партию и ушла тоже: подъём ей из-за навалившихся за последнее время дел предстоял ещё более ранний, чем обычно. Курогане время от времени подумывал о том, чтоб и самому поискать в Блюменвизене какую-нибудь постоянную подработку, не денег ради, которых у них и без того хватало, а чтоб занять ум и руки чем-то, кроме праздного шатания по кабакам с Фаем. Но когда он выходил на улицу и оглядывался по сторонам – испытывал сложности с тем, чтобы вообще приметить такое место, где бы кто-то сейчас впрямь работал. Не стаканы же ему мыть в тех же кабаках, не торговать цветами. Уж тем более не вешать опять портреты где-нибудь во внутренних помещениях.
Так что, ну, не то чтобы он совсем не пытался, но достаточно сильного устремления противостоять обстоятельствам, вынуждавших Курогане большинство дней проводить в праздности, у него не было. Помыть посуду, заделать кровлю, прибить полку и постараться не прибить своего благоверного – заботы не ахти какие для кого-то вроде него, но он почти привык.
Так странно, как ко многому он привык за этот... год? А ведь год прошёл. «Целый год» или «всего лишь год» Курогане размышлял, глядя, как Кобато посапывает в стол, а Фай собирает обратно колоду – но определиться для себя так и не сумел.