Разбавленная водой грязь в считанные секунды пропитала концы штанин. Снаружи мужчин встретило затянутое серой пеленой небо и дождь, который, судя по всему, шёл давно, уже успокаиваясь, но пока что не думая прекращаться.
Размытая им свежая кровь на рубашке Курогане расплылась большим пятном и приобрела тёмно-багровый оттенок. Дождь омывал и лицо Фая, создавая на первый взгляд обманчивое впечатление, будто с тем было почти всё в порядке. Но Курогане, по пути тревожно наблюдая, замечал, что рана всё ещё кровоточит. После того, как вывел их из здания тюрьмы, Фай был не сильно многословен; Курогане не знал, когда именно тот потерял сознание.
Чумазая девчонка сидела на обочине дороги и что-то стирала прямо в луже. Глазами-пуговицами она молча уставилась на Курогане, а Курогане какое-то время смотрел на неё в ответ. Больше людей в округе, кажется, не было. Курогане даже замедлился, опасаясь её перепугать – чтобы ребёнок не поднял шуму и не побежал за взрослыми. Однако с места она так и не двинулась, и вскоре они разминулись.
По крайней мере, за мужчинами, вроде как, не было преследования. Но пробираясь по размокшему до грязи бездорожью в районе каких-то трущоб, куда он повернул, по понятным причинам, вместо людных улиц, большого облегчения от этого Курогане не испытывал. Чужак, беглый преступник без гроша в кармане. В этом городе ему некуда было идти. С изувеченным спутником на руках же он не то что из города – не мог позволить себе уйти сильно дальше, чем был сейчас. Неизвестно, сколько у него ещё имелось времени в запасе. Но продолжая идти – только бы не стоять на месте – и нервно косясь на припавшее к его груди притихшее тело, думал: такими темпами его потеряет.
И чего удумал вообще?! Если с самого начала мог выиграть им преимущество своими фокусами, на кой чёрт устроил то представление? Вот и получил, на что нарывался. Только вот расхлёбывать-то опять Курогане, снова отбывать настоящее наказание совсем не тому человеку.
...Да пёс бы с этим. Только бы и впрямь не умер.
— Курогане-сан?
Возникшее вдруг перед ним лицо мальчишки он сперва принял за наваждение. Но ни являвшиеся во снах образы из прошлого, ни оборотни при встрече как правило сами так удивлённо на тебя не таращились. Дорожная куртка и штаны такого цвета, что грязи и пыли на них было толком не видать – с таким и расчётом, – тяжёлые ботинки со следами активной носки, но ещё не стоптанные; и небольшая сумка, перекинутая через плечо. Примерно таким Курогане и видел себе образ парнишки, каким тот становился каждый раз, покидая пустынное королевство.
Рассыпаться в любезностях Курогане было некогда, но встреча и впрямь слишком неожиданная – с чего бы начать... Самому Шаорану, к счастью, многого не потребовалось, чтобы прикинуть что к чему.
— Расскажете потом. Отсюда минут пятнадцать быстрым шагом до нашего лагеря.
Курогане следовало восхвалять всех известных ему богов за то, что археологическая экспедиция из Клоу уже неделю как разбила стоянку на альзахровских окраинах. Никогда не отличавшийся набожностью Курогане, впрочем, быстро принял это невероятной удачи обстоятельство как должное.
Численность экспедиции несколько превзошла его ожидания. В на совесть организованном палаточном лагере – явно с расчётом разборчивых, внимательных к деталям людей на то, что проведут они в нём не одну ночь – двое беглецов даже вполне могли укрыться и затеряться. На какое-то время.
Фая они перепоручили медику в полевом лазарете. Снова терять спутника из вида Курогане, если честно, не хотелось, но Шаоран тактично помог ему прийти к мысли, что и путаться под ногами – не стоит. Дабы не выставить себя ненароком жалким перед тем, кто был в его глазах ещё практически ребёнком (неважно насколько способным и самостоятельным), Курогане ушёл с ним вместе в соседний тент. Где у них к тому же появилась возможность наконец нормально поговорить.
— Честно говоря, чего-то в этом роде я ожидал.
Курогане пришлось выложить всю их историю от начала до конца. Происхождения Фая (не слишком вдаваясь в детали «северного периода» его биографии); то, как они пустились в бега; и как не по своей воле снова оказались там, где всё началось. Если бы даже не помощь Шаорана и «его» людей – в дальнейшем сокрытии всего этого больше не было никакого смысла. Худшее, что могло в результате случиться, уже случилось. И они это пережили. Оба, предпочитал в данный момент верить Курогане.
— Слишком очевидно? – слишком очевидно, что парочка вроде нас не может по доброй воле заниматься вместе туризмом, хотел сказать Курогане.
— Нет, ничего такого. Но Сакура как-то заметила... то самое клеймо. Конкретно с «халис» я тогда это не связал, но много где помечают рабов и иных подневольных.
— Ты или сама принцесса ещё кому-то говорили?
— Нет. Я и Сакуре не стал говорить.
— Зачем рисковать, покрывая людей, которых толком не знаешь? – удивился Курогане.
— Риска для Клоу тут практически никакого нет. Ни одно государство, тесно связанное с нами дипломатическими и торговыми отношениями, не поддерживает торговлю людьми и рабовладение. А между Ардом и Клоу никакой экономической и культурной связи практически нет.
В последнее Курогане верилось как-то с трудом... но приходилось признать, что зерно правды в том было. За время их пребывания в Клоу он об Альзахре даже не вспоминал, несмотря на окружавшую город пустыню.
Была странная ирония в том, как одна пустынная страна всю дорогу пыталась их угробить – а спасала другая.
— Я не предлагаю нас вышвырнуть восвояси, но всё-таки... я не далее часа назад не просто снова дал драпака с тем, что у них принято считать «имуществом», но прикончил уважаемого здесь человека. Вы сильно сейчас рискуете, – мрачно заметил Курогане.
— Мы учёные, вдобавок не облачённые в мантии и далёкие от претенциозности. В чужие дела не лезем. Как только улажены все бюрократические формальности – про нас тотчас забывают. Везде так, – Шаоран слабо улыбнулся, словно делился с Курогане какой-то шуткой, понятной только «своим».
— Но даже если и рискуем, – следом добавил он, — чем жить, оглядываясь на возможные политические последствия каждого моего вдоха, я лучше помогу, пока могу, небезразличным мне хорошим людям.
— Ты называешь «хорошим человеком» убийцу, парень.
— То, что вы делали плохие вещи, не делает вас непременно плохим человеком.
Склонив голову в поражении, Курогане вздохнул. Логика, в своей непригодности для дальнейшего спора, была отвратительной: разумеется, одним плохим делом, или сотней их, накопленных за достаточно длинную для того жизнь, нельзя судить о ком-либо целиком... только вот есть ли в целом мире хоть один человек, в котором не было бы ничего, что не заслуживало бы само по себе порицания? У последней сволочи может быть жена, ребёнок, котёнок, к которым он исключительно добр и мил; человек с самой гнилой душёнкой может одним утром взглянуть на рассвет, испытав внутри вдруг ко всему самые красивые, нежные чувства. Так есть ли тогда на свете хоть один поистине «плохой» человек, делавший возможным существование людей «хороших»?
И если нет, то где то мерило, по которому он должен был судить сам себя?
— Это ещё не вполне решено, но обратно в Клоу мы, скорее всего, отправимся плюс-минус через неделю. Хоть я и сказал всё это, но в том, что оставаться в городе так долго вам может быть опасно, вы правы.
Они с Шаораном обсудили дальнейший план действий. Очевидно, что даже если бы могла экспедиция выехать сегодня-завтра – в своём нынешнем состоянии долгую дорогу Фай не перенесёт. Но укрывать в лагере одного человека – причём не того, которого разыскивали за убийство, – было гораздо проще, чем двух.
— Вот здесь, – разложив перед ним на столе карту, сосредоточенно объяснял Шаоран. — Если выедете с этой стороны города, к северу сразу будет пустыня. Есть прямая дорога до Клоу, с должной подготовкой и в темпе верхом вы по ней доберётесь дня за четыре.
— Четыре дня и четыре ночи в пустыне?
— Не самый лёгкий маршрут, согласен. Но вам я его готов советовать. Да и бедуины в тех землях наверняка в помощи не откажут.
Шаоран дал Курогане ещё ряд ценных советов, которые тот, говоря откровенно, слушал вполуха. Сойдясь затем с ним на том, что лучше всего Курогане выдвигаться сегодня же (лошадь ему одолжат: своих-то, незнамо куда канувших по ходу всей этой канители, у них больше не было), парень отправился по своим делам.
Курогане поймал себя на том, что уже какое-то несвойственно долгое ему время сидел и просто смотрел в одну точку. Голова резко опустела, словно шарик наконец выпустил из себя весь воздух. Мужчина вздохнул, обтирая руками лицо. Не настолько он устал – но то, что ему до сих пор нужно было принимать какие-то решения, досаждало.
Курогане вышел из тента. Дождь уже прекратился – небо даже слегка прояснело, хотя южным зноем, которым запомнились ему эти места, и не пахло. Пахло водой и глиной, по которой чавкали его ноги.
И по лодыжки увязая в последней, его практически тут же нагнала взявшаяся из ниоткуда девица.
На кого-то археологического отряда она не была похожа... впрочем, девку из залов Курогане на удивление узнал почти сразу и без помощи подобных умозаключений. Такая же светловолосая и светлолицая, как Фай, а больше сходства между ними не было никакого – при прежнем императорском дворе она бы отлично пришлась образцовой горничной, которая бесславно падёт сопутствующей жертвой первого же заговора.
Она волокла перед собой, прижав к груди, его старый дорожный рюкзак.
Нет, признал Курогане свою ошибку, при дворе та, похоже, была бы даже поопаснее мага.
— Тебя по дороге кто-то видел? – вместо выражения правда испытываемой им в некоторой мере благодарности, строго осведомился Курогане.
— В обители суматоха. Им не до того, чтоб следить за каждым.
Отдав ему вещи, та лишь справилась о Фае. Курогане ответил сухо и кратко, но честно. Безоговорочно ей доверять только потому, что она была всего лишь хрупкой девушкой и помогла им, Курогане не собирался. Было похоже, впрочем, что и она сама пришла в лагерь с единственной целью. Будь Фай в сознании, могло сложиться иначе... но Курогане добавлять к своим проблемам и послужному списку ещё одного беглого раба из Арда сейчас было совершенно не по возможностям.
Какие ей самой проблемы бы не предстояло в ближайшее время решать, Курогане просто смотрел, как девушка удаляется прочь – так же скоро, как и появилась. Тоненькая фигурка скрылась среди палаток. Курогане знал, что больше никогда её не увидит.
Тент местного врача размерами своими вызывал сомнения, археологам ли в самом деле принадлежит этот лагерь или активно воюющим солдатам. Скорее всего, в нём просто расположилось несколько человек – примерно те же выводы можно было сделать по количеству разбросанных вокруг личных вещей. Но сейчас Курогане, к счастью, внутри никого не застал.
На раскладушке достаточно просторной, чтоб постелью это было даже получше некоторых, на которых им за время скитаний доводилось проводить ночи, лежал в забытьи юноша. Кровь уже успела пропитать свежие бинты, закрывавшие почти всю правую половину его лица. Совсем не получалось представить, будто тот видит прямо сейчас спокойные, приятные сны... но по крайней мере, казалось, он не испытывал боли.
Принимая пациента, медик сразу сказал, что глаз, скорее всего, спасти не удастся.
Курогане смотрел на спутника, и ему было почти совестно, что он будто бы почти уравнивает его у себя в голове с девицей на выданье или именитой проституткой, думая, что уж из всех мест лицо парню пристало изувечить в последнюю очередь. Казалось бы, какая уж разница – главное, что вообще жив. Но как-то по-особенному Курогане теперь хотелось расквасить лицо тому, кто это с ним сделал.
Вообще-то, ему действительно нужен был кто-то конкретный, кого он мог бы винить, кому посмотреть в глаза, на кого направить свой гнев. Потому что в отсутствие подходящих кандидатур... Курогане обнаружил, что начинает немного винить себя.
Всё-таки он обещал, что поотрубает на полпути все тянущиеся в их сторону руки. Обещал, что это то, о чём Фаю не следует беспокоиться; что их безопасность – забота Курогане, не его. И делая это своей заботой, Курогане должен был принимать во внимание все осложняющие обстоятельства: начиная тем, какой оборот для Фая мог принять их побег, и заканчивая его же придурью. Когда-то Курогане вызволил его из золотой клетки из беспокойства о его безопасности в том числе. Но синяки и ссадины на теле оказавшегося на миг в немилости раба заживали. А с Курогане он в итоге остался со шрамом, который не заживёт никогда. И хорошо ещё, что вообще жив.
Сильнее прочего даже, Курогане пошатнуло осознание своей некомпетентности.
Кого он вообще, кроме проводившей дни и ночи в своих покоях да ближайшем храме принцессы, на самом деле мог тогда защитить?
Помимо того, на сей раз даже убил человека, которого, кажется, можно было и не убивать.
Не будучи подкованным в местном законодательстве, Курогане всё же исходя из банального здравого смысла предполагал, с убийцы спроса будет больше, чем с вора. Убив бывшего хозяина Фая – если, конечно, там не существовало какой-то более сложной иерархии, – Курогане как будто избавил их от первоначальной проблемы... только вот вместе с тем создал новую, в чём-то, возможно, даже превосходившую предыдущую. Кто за пределами почитания местных культурных обычаев стал бы его попрекать, что он «выкрал» себе в пылу момента «экзотический сувенир»? Сослуживцы на родине бы над ним понимающе посмеялись, отпуская сальные шуточки; какая-нибудь принцесса из Клоу тоже наверняка не стала бы осуждать, тайком ставя их историю в один ряд с романтическими сюжетами из своих книжек. А убийца... разве хоть на каком-то языке – не убийца? То-то и оно.
Задерживаться в лагере ему было нельзя. Парня, неспособного пока даже покинуть постель и к тому же уже вряд ли так сильно кому-то нужного, смешавшегося с разношёрстной толпой иностранцев, могли в суматохе спокойно «потерять» и уже не пытаться найти; а вот он – другое дело. Курогане пожалел, что не расспросил девчонку из залов, какова вообще была обстановка после недавнего инцидента: наверняка же что-то слышала о том, бросились ли уже на поиски и насколько успели разлететься по городу ориентировки с описанием его рожи. Выяснять самостоятельно Курогане не горел желанием. Лучше было скрыться, пока его след не успели взять.
С вещами, которые передала ему рабыня, Курогане отошёл в дальнюю часть тента. Сбитая постель и чьи-то ещё пожитки вокруг, но никаких угрызений совести за вторжение на чужую территорию он не испытывал.
Внутри просторного рюкзака он нашёл свою скомканную дорожную одежду. Фай прежде ему докучал, если Курогане разбрасывал её по дому – но сам за стирку и глажку принимался, только когда время уже поджимало. Игнорируя то обстоятельство, что в этот раз спутник и не успел вовсе – Курогане переоделся. Сколь угодно старые пыль и пот она в себя ни впитала, но это было точно не хуже, чем заляпанная кровью рубашка, в которой его вели на суд.
Содержимое рюкзака вообще как будто особо не трогали, хоть и прихватили зачем-то вместе с пойманными беглецами. Курогане проверил даже сбережения: сумма, казалось, не поубавилась; если не считать небольшого кошеля с заначкой, который Курогане хранил в постоялом доме под матрасом по старой привычке на случай, если маг снова начнёт распоряжаться его деньгами как своими. Что ж, по крайней мере хозяйке осталась компенсация за возникший по их вине бедлам.
Много он с собой никогда не возил: немного провианта и флягу с водой (можно пополнить запасы у археологов, ну или когда успешно покинет город), совсем немного сменной одежды на случай дрянной погоды (или если придётся рвать на тряпки для бинтов), необходимый минимум медикаментов, старую карту (на которой было больше заломов, чем морщин на лице древнего старика... которым Курогане вряд ли доведётся однажды стать такими темпами). Последнюю Курогане развернул перед собой, чтобы ещё раз окинуть взором доступные ему маршруты. Глаз невольно зацепился за ту воображаемую дугу, что они за год описали через вереницу написанных на истрёпанном полотне географических названий. Их было больше, наверное, чем нихонец пересёк за всю жизнь до этого, если не брать в расчёт какие-нибудь уж совсем локальные, вроде названий городских районов и пабов. Курогане испустил тихий вздох и свернул карту обратно.
Избавляясь от всякого осевшего на дне мусора, Курогане в конце концов наткнулся на неё. Выудил из рюкзака лёгкий, ажурный кусок металла в виде полумесяца. То, что было когда-то серёжкой, впрочем, с тех пор не претерпело больше изменений: каждый из камней на прикреплённых к корпусу тонких цепочках был на месте.
Курогане, никогда прежде никаких памятных вещей с собой не носивший, не думая убрал вещицу обратно в рюкзак, во внутренний карман. Не думая – потому что иначе решил бы, пожалуй, что в том не было уже никакого смысла. Что-то в нём решило, что лучше пока не думать.
Последним, что было ему нужно – был меч, уже висевший у него на поясе. Курогане и не понял тогда толком, что произошло – как тот снова оказался при нём, но знал, что парень приложил к тому руку. Паршиво, что он даже теперь его за это не поблагодарит, но Курогане не стал бы, и будь такая возможность: чего стоит благодарность, которая не вполне искренна? А для Курогане даже радость от воссоединения с Гинрю была с горьким привкусом: оттого, что даже вверенный ему фамильный меч, утерянный уже дважды, был ему оба раза возвращён кем-то другим.
Прежде в своих способностях Курогане никогда не сомневался. И гораздо сокрушительнее теперь было осознавать, насколько он заблуждался. Насколько он, всегда мня себя правым, на самом деле мало мог действительно сделать правильно.
Однако вместо самоненависти он всегда предпочитал просто, без лишних эмоций, брать за свои ошибки ответственность. И сейчас он хотя бы знал, что должен делать.
Курогане закинул на спину рюкзак, запряг лошадь и меньше, чем через час, покинул Альзахру. От столицы он отправился на восток.