На следующий день после того, как повстречал (пускай и односторонне) нихонскую семью, Курогане в уверенном темпе двинулся навстречу ардской границе.
Карта, которую ему удалось раздобыть здесь второпях, и на память выглядела заметно неточной во всём, что лежало за пределами этой границы. Впрочем, этого было достаточно, чтобы свериться с направлением, прикинуть расстояние и маршрут до его цели. Он и не ждал от южных туристических брошюр знаний больше о его родных землях, чем которыми обладал он сам. Даже ощутил бы, наверное, себя уязвлённым, если бы те на это претендовали.
Сува была небольшой южной провинцией (в прежние времена – тем, что можно было бы назвать «большой деревней»), совсем немного отстававшей в сторону от основного тракта, который они когда-то использовали, чтобы попасть из Нихона в Ард. Таким образом, чтобы добраться туда, Курогане не пришлось бы даже проезжать через Киото. Суву он покинул ещё мальчишкой. Все эти годы она была как будто близко и далеко одновременно. Всё это время в нём жило убеждение, что когда настанет пора вернуться – он поймёт.
Дорога, по его прикидкам, должна была занять около недели неспешным ходом. Быть может, чуть меньше, если лишний час сна дремать прямо в седле – и больше не оглядываться на начинающего в какой-то момент отставать компаньона.
Под его ногами круглые бока спокойно дышащего животного мерно вздымались и покачивались в такт шагам. Позаимствованная у археологов лошадь казалась до подозрительного кроткой. Он привык к нраву вороного коня, что возил его последний год: без нареканий, но как будто Курогане почти недолюбливал. Норовистому скакуну Курогане, как ни странно, доверял больше; в твёрдости характера ощущалась готовность в сложной ситуации проявить себя. Хотя чтоб довезти его до Сувы, сгодится и эта покорно и равнодушно делающая свою работу кобыла. Туда Курогане планировал добраться без особых приключений.
Сухой воздух, нагретый пока ещё южным солнцем, ветром гонял пыль и песок. Песок, как и прежде, постоянно забивался в глаза и скрипел у него на зубах – несмотря на то, что у него почти не было поводов открывать рот. Пустыня лежала в другой стороне, но через что проезжал Курогане сейчас, всё равно было практически пустошью. Его окружали те же краски, что и среди каменных стен ардских городов, лишь усиливая впечатление, что те не были построены живыми людьми, но однажды просто выросли сами из песка и глины. Редкие проблески зелени, клочки многократно выжженной, высушенной и выросшей заново, закалённой солнцем травы и облезлые приземистые деревца разбавляли унылый пейзаж.
Ещё реже ему попадались на пути одиноко стоявшие самое большое по две-три друг близ друга одинокие развалюхи, всерьёз заставлявшие Курогане задаваться вопросом, как в такой местности можно жить вдали от городов. Однажды он увидел издалека женщину, развешивавшую снаружи белье. Как-то, получается, жили, хотя казалось, что прежде трём поколениям предстояло рыть тут колодец.
Он замечал больше, чем когда они целой толпой тянулись вдоль тракта, как мощный поток воды, почти расплёскиваясь, стекает вниз по бамбуковому желобу: чем когда не проявляли любопытство, но немногие местные жители и другие проезжавшие мимо путники предпочитали лучше избежать лишних встреч с процессией говорящих на совсем другом языке, частично вооружённых людей.
Он замечал больше, но запоминал меньше. Небо над головой не сменялось изо дня в день, сколь бы большие расстояния он ни оставлял за собой. Тех случайных людей он не встретил столько, чтоб сбиться со счёта – и тем не менее, даже не считал. Но помнил, как год назад где-то в этих землях они задержались после стоянки на лишних полчаса, пока принцесса, игнорируя полностью подготовленный паланкин, наблюдала за степной лисицей.
Песок забивался в волосы и осыпался на его плечи, если Курогане резко встряхивал головой; забивался даже под ногти. Он не был такой уж неженкой-белоручкой и трудностей в дороге пережил поболее этого, но этот песок, духота, палящее солнце и постоянная сухость день на третий пути его доконали.
К счастью, где-то как раз к тому времени ардские земли остались позади и ему нужно было немного проехать через территорию соседней страны прежде, чем он наконец достиг бы Нихона. На самом деле, где заканчивалось одно и начиналось другое – он и с картой на руках не особенно сумел разобрать, да и не то чтобы разбирался. Похожий на сонную муху владелец единственной придорожной ночлежки, встретившейся ему на пути, был ровно что южанином, а вот каким именно – возможно, и сам не до конца определился. Клочок бесплодной земли, на которой местные вырыли ещё слишком мало тех пресловутых колодцев для войск, чьими силами за неё можно было бы поспорить, споров правителей по обе стороны границы пока что не стоил. В любом случае, присоединяться спонтанно к новым гражданским переворотам у Курогане в последнее время пылу поубавилось.
Первые проблески узнавания пришли к нему вместе с приглушенным урчанием грома.
Не меняя курса, Курогане следовал за густеющими к северу зарослями хиноки*. Несмотря на врождённое безрассудство, он не рассчитывал побороть стихию мечом, однако льющейся с неба воды после всего уже не мог заставить себя бояться. Только в страшных байках, которыми они щекотали друг другу нервы в детстве, существовали проклятые леса и предгорные тропы, где, сделав лишний шаг, ты уже не мог выбраться обратно. В реальности Курогане приходилось вцепиться в знакомые ландшафты, ни на шаг не отклоняясь от единственного пути, в чьей правильности он был уверен своими глазами – словно иначе бы вновь вскоре обнаружил себя среди песков. К счастью, шторм ушёл в другом направлении, задев его лишь парой мелких капель.
Воздух остыл и пах иначе, и дышалось им как-то отчётливо по-особенному, хотя казалось, что больше, чем за год, Курогане привык уже ко всему. Он всё чаще слышал звуки воды – роскошь, которой окружавшая природа одаряла его он не помнил когда в последний раз. Когда Курогане остановился у небольшого, но бурного ручья и омыл лицо под шипение спускавшегося ниже по склону маленького водопада, ощущалось это так, будто с него сошло три слоя высушенной кожи. Он постепенно заново переоткрывал для себя крики птиц и мелких зверей, среди которых провёл годы жизни, большую её часть – просто эта часть сжалась, скукожилась до размера рисового зерна под натиском нескольких месяцев, за которые произошло слишком много.
Костёр трещал, смешивая лёгкий запах копоти с ароматом жарящейся на нём речной рыбы. От этого сочетания нутро наполнялось сытостью большей, чем просто заполненностью желудка. Вечерняя прохлада лёгким ветерком перебирала зрелую, но ещё сочную зелень травы и кустарников, какой та бывает в начале летнего сезона. Мужчина сидел на земле, облокотившись спиной на шершавый ствол дерева. Рука лежала на рукояти Гинрю, но напряжён он не был. Скорее близость меча, готового в любой момент без даже ощутимого его умственного и волевого усилия выскользнуть из ножен, чтобы поприветствовать любого незваного гостя, придавала ему спокойной уверенности. И к тому же, насколько смел Курогане доверять инстинктам... вечер был не похож на тот, в который это спокойствие что-либо потревожит. Ухнула сова – однако будто сообразив, что для ночной охоты ещё рановато, после сконфуженно затихла надолго.
С тех пор, как добрался по крайней мере до Нихона, Курогане больше не торопился. По правде сказать, его начали посещать мысли, что... может, и так нормально. Но от первоначальной цели он всё же пока не отказывался. Вырыть себе землянку где-нибудь в лесной чаще он успеет всегда.
Очнувшись от дрёмы, в которую впал, может, минут на десять, а может, и на два часа, Курогане поворошил начавший тлеть хворост. Больше следить за костром было некому, и так он спал последние пару недель: урывками по два, по три часа – но усталости днём не испытывал. Рано встававшее летнее солнце, отхлёстывая по щекам, приводило его в чувства. В свои двадцать с лишним Курогане ещё не доводилось задумываться о преимуществах молодости – он просто ими пользовался.
Сова ухнула увереннее и шумно вспорхнула тяжёлыми крыльями. Те подняли грузное тело, унося его куда-то по своим делам, где, по всей видимости, дичь была поупитаннее и понерасторопнее. Это Курогане, похоже, и разбудило. Он просто смотрел на огонь, ни о чём особо не думая, больше не думая, убаюкиваемый самой ночью.
Возможно, так действительно было лучше всего.
На рассвете, вывалянный в утренней росе, он разминал затёкшие мышцы. Кобыла слонялась поблизости, напоминая о себе громким пыхтением и раскачивающимся из стороны в сторону хвостом-метёлкой, постоянно маячившим где-то в углу его зрения. Начинала к нему привыкать. Курогане не знал, продолжать ли лучше её игнорировать или воспринимать в качестве хоть какой-то компании.
Он бы слукавил, если бы заявил, что узнаёт эти места: не было никакой возможности, чтобы он вспомнил, даже если и впрямь когда-то тут бывал. Как бы Курогане ни устраивали дни и ночи в дикой местности, к дороге ему пришлось вскоре выйти обратно в поисках ориентира, которым могло стать только какое-нибудь поселение или небольшой город (больших в окрестностях не наблюдалось, да и соваться в такие Курогане предпочёл бы пока воздержаться).
Название деревушки, представившей ему себя устами возрастной женщины, которую он волею случая расспросил первой, показалось Курогане смутно знакомым. Так оно и должно было быть... просто в той мешанине воспоминаний, что накопилась в его голове, во что-то столь давнее и мимолётное уже не верилось вполне.
Тот Курогане, который был под этими воспоминаниями похоронен всё это время, возвращался к нему на узких улочках, пока он смотрел на фасады домов из рисовой бумаги, знакомые растения на грядках, голые ноги в гэта молоденьких девушек и как-то по-своему глядящие – совсем не так, как у детей южных – глазёнки пухлощёкой, как маленькие рисовые булочки или данго, детворы (пускай местами и такой же чумазой). Никакого «второго» или «другого» Курогане для него никогда не существовало, он всегда и везде был собой и только собой... но с чем ещё тогда сравнить это новое ощущение, Курогане не знал.
Надолго он в деревне, где всё равно не было, по всей видимости, ни одного постоялого двора, не задержался: буквально пополнить запасы воды и послушать звуки человеческой речи. Местные ему, так же быстро уехавшему в посёлок, как и въехавшему, не похоже было, что удивились. Следом за собой Курогане успел приметить другую группу снаряжённых в дорогу людей.
Хоть формально он всё ещё путешествовал, по просёлочной дороге и к тому же один (что, казалось, должно было многое усложнять и обострять само ощущение пути) – после их почти годового марафона до самого севера поездка через Нихон ощущалась лёгкой прогулкой. Почему-то в знакомых, привычных местах целый мир вокруг воспринимался как-то... меньше. Теснее.
В дворцовых помещениях, где Курогане когда-то оказывался часто по долгу службы – «жил» было куда более подходящим словом, но слишком фривольным в таком контексте, – он таких проблем не испытывал. Но в остальных уголках родной страны Курогане с тех пор, как он наконец-то перестал расти, «тесно» бывало практически на каждом шагу. В редкий кабак он заходил, предварительно не пригнувшись в проходе.
Ближе к вечеру бесхарактерная лошадёнка чуть не опрокинула его на землю, с непривычки испугавшись цикаду.
Не было другого места, где Курогане предпочёл бы сейчас быть. Но как с любым возвращением «домой» – к ностальгии и какому-то облегчению от возвращения в родные пенаты вскоре начинало примешиваться раздражение от того, что противно скрипящая, неустойчивая половица осталась на своём месте, как и пятно плесени в определённом углу на стене. Северно-южный маг когда-то несколько раз тыкал его носом в то, что где бы они ни проезжали и ни останавливались – Курогане резко критиковал всё, что его окружало, мол, он просто скрывает за этим нетерпимость ко всему «новому» и «чужому». Если бы тот только знал, что прогуливайся они вместе по улицам нихонской столицы – мало что бы изменилось...
Разбив очередной лагерь у дороги, Курогане в кой-то веке проспал ночь полностью. Поддерживать костёр всю ночь надобности не возникло: воздух не остывал настолько, а дикие животные избегали часто используемого людьми тракта. Поутру Курогане с трудом поднял окаменевшее тело, и ум спросонья слишком уж долго вставал на место. Лучше бы и дальше не спал. Но понимал, что раз уж его сморило – так было нужно. Впереди оставалось ещё по крайней мере несколько часов пути, и неизвестно, что его ждало в Суве.
В очередной раз закидывая и цепляя дорожный рюкзак к седлу, Курогане краем глаза заметил какое-то движение.
Легко было не придать этому значения: дорога действительно была тут протоптана не для него одного. Накануне, пока он разбивал лагерь, пара из мужчины и женщины, проезжавшая мимо, даже остановилась поинтересоваться, не нужна ли ему помощь.
Курогане заинтересовался по той простой причине, что движение было не со стороны дороги. Неужто в окрестностях слонялся ещё кто-то, примеривающийся, где бы вырыть землянку, если городская жизнь в итоге не сложится? Минувшей ночью Курогане не видел дыма от чужого кострища и присутствия кого-либо ещё поблизости не ощущал.
Он отошёл на пару метров, когда громкое, истеричное ржание лошади раздалось за его спиной, а в землю, в дюйме, на который его нога успела отстать всего за миг до, воткнулась стрела.
В считанные секунды его окружила группа из четырёх человек. Одеты были, как местные, и достаточно прилично – не похожи на бандитов. Впрочем, тем ещё опасным заблуждением было ожидать, что опытного грабителя по виду легко узнать.
Они обменялись молчаливыми взглядами. В глазах и по обнажённому оружию намерения всей четвёрки были ясны. Курогане отразил первый напористый удар, намереваясь тут же его вернуть, но ловко развернув короткий клинок, нападавший ускользнул кругом. Ещё одно лезвие просвистело с другой стороны.
По крайней мере, ни в экипировке их, ни в общей манере Курогане не признал ничего, что выдало бы подосланных императорских ищеек. Часть мужчин он как будто смутно узнавал... возможно, сели ему на хвост ещё тогда, когда он проезжал через ту деревню. Он просто не ожидал, что средь бела дня, на общепользуемой дороге на него могут вот так налететь земляки – и потому немного ослабил бдительность.
Наблюдая за ним достаточно долго, пока готовили засаду, налётчики, должно быть, поняли, что он не из тех, кого им вначале достаточно будет просто припугнуть – и готовились к потасовке сразу. Вся четвёрка в тактическом сражении явно была самоучками, но для случайных головорезов действовали они с похвальной слаженностью. Курогане, ещё пока только входящий в ритм боя, отбивался без большого труда. Но продохнуть они ему не давали.
— Чего надо-то от меня вообще?! – гаркнул он, отбрасывая ответным напором катаны самого мелкого и самого раздражающего из всех (лучника он вырубил практически сразу). Не было времени поинтересоваться, с чего они вообще приметили его и его кошелёк, веса в котором было не больше, чем у самого зажиточного местного в той замшелой деревеньке. Но постепенно до Курогане начало доходить. Возможно, они и не признали в нём сородича. Ниндзя и так часто выделялся на фоне соотечественников, а тут: одетый во что-то от южных земель, подзагоревший на южном же солнце, на лошади, охомутованной совсем не так, как это делали в Нихоне. И даже Гинрю в его руке их, видимо, не убедил, а то и распалил, побуждая сражаться, не сдерживаясь: посмотрите-ка, какой-то чужеземец возомнил себя мастером нихонского меча!
От них самих ответа, конечно, он не дождался. Нападавшие, скорее всего, рассчитывали вымотать и задавить его числом. Церемониться с ними у Курогане причин не было. Очередной взмах меча, метивший чуть пониже его шеи, он отбил. Оппонент немного отшатнулся от силы удара, но на смену ему, давая, к сожалению, достаточно времени прийти в себя, на Курогане уже наступал другой.
Да, это немного затягивало сражение. Но не должно было практически никак повлиять на исход.
Следующего ниндзя не просто отшвырнул, но перехватил удар, обращая чужое наступление своим. Мужчина, похоже, не ожидал от него такой скорости – как это часто бывало. Курогане повалил его на землю, придавив бедро своим коленом. Обычно не было необходимости вступать в такую близость, чтобы нанести один чёткий, разящий удар. Но настолько разозлённый до того наглым нападением, Курогане хотел сперва увидеть то самое сожаление, раскаяние в своей глупости на его искажённом страхом лице.
Вместе с ударом тяжёлого тела о землю на неё шлёпнулось что-то маленькое, вылетевшее у молодого мужчины из запазухи. Взгляд Курогане внимательно скользнул в сторону неизвестного предмета: это мог быть какой-нибудь грязный трюк. Но вряд ли являвшийся чем-то ещё, сделал пару кувырков в пыли, обмотавшись при этом собственном шнурком, маленький омамори**.
Амулет вряд ли сделали в храме – по крайней мере, мешочек явно был вышит и сшит кем-то куда менее опытным в этом (и умелым в целом). Кое-где выглядывали немного косые стежки ниток цвета, совершенно не подходившего к цвету ткани. Сама ткань по виду была не слишком дорогой, если не сказать дешёвой: словно взяли обрезки старого тряпья, в котором раньше делали работу по дому или в поле. Вышивка в виде крупных цветов напоминала рисунок трёхлетнего ребёнка. Курогане уставился на омамори. В самом деле ребёнком был ли сделан... или молоденькой девушкой, которую никто не учил таким вещам или которая к ним совсем не обладала талантом – мысли вроде того приходили ему в голову.
Каких-то несколько секунд, что он мешкал, стоили вонзившейся в предплечье стрелы.
Курогане выругался, оборачиваясь в сторону, откуда она прилетела. Чёртов лучник, прихрамывая на одну ногу, довольно прытко отползал из своего укрытия, но был стремительно нагнан и получил таки стали промеж рёбер. Лук Курогане переломил надвое. После этого в совсем недолго продлившейся схватке прикончил ещё одного.
Остальные двое скрылись. Там, где пару минут назад на земле валялся талисман, больше ничего не было.
Воцарившаяся на какое-то время мёртвая тишина постепенно снова заполнялась тихими, размеренными звуками природы. Два лежащих на земле бездыханных тела вместе с тем становились чем-то не более существенным, чем подгнивший пыльный труп крысы у обочины дороги, мимо которого остаётся только безразлично проехать.
Курогане выдернул стрелу из руки. Не найдя для этих целей ничего получше, он оторвал кусок материи от собственной штанины, чтобы перевязать рану: лучше потерпеть укусы комаров, чем истечь тут кровью. Ему повезло, что стрелок наверняка метил повыше, но то ли занервничал, то ли опасался случайно попасть в товарища.
Курогане посмотрел на тщетно ёрзающее по земле, лежащее на боку тело лошади, ещё издававшее тихое, тяжёлое пофыркивание. Две таких же стрелы торчали из разных мест.
Мужчина подошёл. Лезвие Гинрю вонзилось в жилистую шею, и почти уже обессилевшее животное затихло. «Мне жаль», – подумал Курогане, не вслух и не то чтобы вполне искренне. Были бы способны звери рассуждать, как люди, о сущности жизни и смерти, о превратностях судьбы – кобылка имела бы полное право винить его в том, что встретила с ним конец, который ещё совсем недавно ничто в её жизни не предвещало.
Он закинул на спину рюкзак и двинулся дальше.
От главной дороги он отошёл чуть подальше – чтобы больше не привлекать к себе лишнего внимания – так, что она всё равно просматривалась. Вдобавок без лошади его прибытие в город могло теперь существенно отложиться. Возможно, придётся заночевать под открытым небом ещё раз.
Хоть и вышел победителем, выкинуть из головы произошедшее у Курогане долго не получалось. Не заметил преследование... что ж, надо отдать должное преследователям, действовали они аккуратно и подготовились хорошо. Потерял лошадь – её так и так бы подстрелили первым делом, чёрт бы с ней. Но эта заминка в разгар самого боя, которая вполне могла стоить ему жизни... как какой-то дурацкий омамори настолько легко заставил его колебаться? С тем, как без всяких проблем он после этого сразу прикончил двух ублюдков.
Но дурацкий омамори напомнил ему, что даже ублюдка может кто-то ждать дома.
Курогане отправился в путь без сделанного кем-то уродливо, но со стараниями талисмана, и там, куда он направлялся, его никто не ждал. Всё, каким оно было сейчас, являлось последствиями его собственных решений и поступков, он не жалел себя и не чувствовал того, что называется одиночеством. И ошибка во время боя не была следствием какой-то ранее ему не свойственной сентиментальности... просто ошибка, которую он пообещал себе не повторять впредь.
День выдался солнечным, но не сказать, что ясным: белый слепящий свет пробивался сквозь сплошную завесу светлых облаков. Ветра было мало. Редко когда уже к этой части лета в Нихоне устанавливалась жара, однако к середине дня стало практически нечем дышать.
Рана на руке, немного поболев после того, как он извлёк из неё стрелу, первое время не давала о себе знать. Теперь она противно ныла, добавляя к вскоре охватившей Курогане неспособности думать о чём-то другом, кроме того, как же всё это паршиво.
Он не жалел себя и просто дальше прокладывал путь к пункту назначения, стараясь полностью сконцентрироваться на нём. Но в то же время понимал, что в Суве его проблемы никуда не денутся. И хорошо будет, если не добавится новых.
Выныривая из высокой травы ему наперерез, словно рыба на нересте, проскакал по диагонали заяц. «Вот и ужин», – подумал Курогане, но пока извлекал Гинрю из ножен – ушастого уже и след простыл. С минуту он ещё прислушивался, но казалось, словно аккомпанируемый хором насекомых гулкий жар воздуха звучал вокруг, перебивая всё остальное.
Примерно через час Курогане вышел к источнику, а чуть впереди и вовсе обнаружилось небольшое озеро. К сожалению, в его близости было не намного прохладнее. Но всё равно без сомнения удачной находкой он воспользовался, чтобы омыть покрытые липким слоем пота лицо и шею. На всякий случай он промыл рану, перевязав куском второй штанины.
К тому моменту, как он был готов двинуться дальше, ещё не смеркалось, но первые признаки скорого вечера улавливались в тенях, отбрасываемых деревьями, и том самом, едва заметном полутоне солнечного света. Заключив, что не найдёт за оставшиеся час-два более подходящего места, Курогане разбил очередной лагерь здесь.
Целый день на ногах вымотал его сильнее, чем Курогане ожидал. Позже он сидел у костра и жалел, что не обмылся целиком. О том, чтобы замёрзнуть, он не переживал: как будто эта ночь была ещё теплее прошлой – но в потёмках-то уж, наверное, не стоило лезть в воду. Рубашка прилипла к телу и, обсохнув, пристала к нему намертво вторым слоем кожи, которую хотелось отшелушить. Он надеялся, что займётся этим не далее, чем уже завтра. На ужин осталась лишь пара сухарей и кусок лепёшки, которую он перехватил в той деревне.
В дурной от усталости и дневного зноя голове до самого рассвета копошились нечёткие, беспокойные сны.
Проснувшись, он первым делом обнаружил, что «бинт» насквозь пропитался его кровью. Состояние собственной руки у Курогане не вызывало столько беспокойства, сколько раздражения. Слишком много хлопот для такой царапины (но она сама того, похоже, не понимала). Первый выстиранный в озере лоскут за ночь высох, и Курогане нехотя, но перевязал рану снова.
Забывшись, чуть не пошёл седлать лошадь. Осознав – хрипло выругался сквозь зубы себе под нос.
Погода ни капли приятнее не сделалась. Едва озеро осталось позади, как с Курогане уже снова тёк ручьями пот, а лёгкие в колоссальном усилии просто пытались выжать из пространства вокруг достаточно воздуха. В те моменты, когда лёгкие порывы ветра проносились мимо, мокрую спину прошибало жутким холодом. Он тащился вдоль обочины, положившись лишь на ноги, которые сами несли его вперёд.
Первый привал пришлось сделать раньше, чем солнце успело оказаться в зените. Он присел на поваленное – возможно, как раз во время шторма несколько дней назад – дерево и сделал пару глотков из фляги, к своему неудовольствию обнаружив, что ёмкость, которую наполнил только накануне прокипячённой водой из озера, уже более, чем наполовину, пуста. Возвращаться он не мог себе позволить.
Курогане знал, что после дня вчерашнего, сколько бы он ни отдыхал, с каждым часом теперь будет преодолевать расстояния всё меньше и меньше. Он знал также, что город близко. На дороге виднелись глубокие борозды от колёс телеги. Проезжали здесь часто... и, похоже, в обе стороны.
Тем не менее, никакой «попутки» Курогане в следующие пару часов, к сожалению, не повстречалось.
Курогане продолжал идти. В глазах уже плыло от слишком яркого солнца и испарины со лба. Боль в руке его больше не беспокоила.
Пару раз ему казалось, что он слышит детский смех и какие-то голоса. Но никого не было поблизости, и пройдя ещё около ри*** он не находил ни одного дома или другого намёка на человеческое присутствие.
Ноги его продолжали идти. В самом Курогане не осталось ничего, кроме того, куда он должен был прийти. Даже название больше не звучало в его мыслях. Ничего, что он помнил о самом месте, когда оно было таким, каким Курогане запомнил его в последний раз – и даже не то, каким он теперь его себе представлял. Не слово, не вид... только само чувство.
Пела цикада.
Ещё совсем далеко, но показалось что-то похожее на городские стены.
Курогане шёл, опираясь на одновременно кажущуюся и слишком близкой, и слишком далёкой землю спрятанным в ножны мечом. Он не видел ни целого поля, которое ещё нужно было преодолеть, ни самой дороги.
Он увидел какое-то столпотворение поодаль. Знакомое лицо и светлые волосы.
Само чувство, что куда бы ни шёл – он наконец пришёл.
Летний день потемнел.