Ночь промёрзла до костей, до хрупкого наста, искрящегося под луной. Металлические пряжки схватились огненной изморозью, иней облепил лицо. Берт мчался, всё подгоняя белого степняка, навстречу обозу. Тот должен был уже миновать вторую развилку на пути к Озёмкам. Если Зверь вышел на восточную просеку, то вмиг почует обоз, оттуда до тракта нет и полмили.

Он не жалел коней тех, кто снялся с ним в ночную погоню. Честные горожане, они как прослышали, что припасы под угрозой, сразу повскакивали с нагретых коек. Степняк нёс как ветер, застоявшийся в стойле. Дышал так, будто мороз и налетевший промозглый ветер были нипочём короткой белой шёрстке.

Берт только на порядочном расстоянии от стен посмотрел на морду, когда частокол елей по сторонам от дороги накрыл их с макушкой мраком, какого не бывает при полной луне. Глаза коня горели чистым алым пламенем. Берт крепче стиснул поводья, нашёптывая молитву.

Стремена были подогнаны короче, да и лука седла была не той — новой, гладенькой, не истёршейся в походах. Со страхом, сковавшим жилы, охотник понял, что под ним не его степняк, а кто-то слишком на него похожий. И как он не заметил раньше… Как не вспомнил, что у наместника был такой же конь, что унёс в лес маленького наездника… Боясь, что степняк узнает о его догадке, он только на мгновение съёжился в седле, после уже продолжил подгонять как ни в чём не бывало.

Дорога была едва заметной в мерцающем холодном свете звёзд. Лес нависал, падал бесшумной совой со спины, накрывая тенью. Их было пять или шесть человек, но когда Берт оглянулся, то насчитал все десять всадников. Казалось бы, отзывчивые люди, да вот только стоило ему прикрыть глаза от ветра, как один из них поравнялся с ним. Этот силуэт был темнее самой ночи, словно небрежно нарисованный поверх неё шершавым углём.

Берт вскрикнул, хватаясь за меч. Моур, сотканный из пепла и метели, а вовсе не человек на лошади, протяжно и заунывно взвыл, обнажая рваный провал пасти. За спиной раздались и погасли крики. Меч вырвался и рассёк жилы моура, резанув по горлу. Но сталь, князем пожалованная сталь, сверкнула стеклом и надломилась от удара, осыпалась колким льдом. Берт зашипел от боли в порезанной руке. Кровь упала на снег. Он отбросил рукоять. Слава богам, которых ещё не истребил Тёмный, он догадался прихватить с собой топор. Уже замахнувшись, он чуть не потерял равновесия, когда угольный силуэт упал под землю. Моуры сгинули так же внезапно, как появились, провалившись в тени всадников. Людей за ним осталось трое.

Конёк бежал, как ни в чём ни бывало, словно день за днём своей лесной отлучки убегал от моуров. На дно желудка опустилось предчувствие, что конь и не думает останавливаться. На всякий случай он прикинул, сколько отсюда до ближайшей стоячей воды. Кельпи не должны заходить так далеко от дома… Да вот только затеряться в этом лесу маленькому незамерзающему озерцу сущий пустяк. На всякий случай Берт достал ноги из стремян.

Маленькая избушка на развилке заставила его притормозить. Он не проезжал её, дом словно вырос здесь, как гриб после дождя. Люди за его спиной тоже остановились, привставая на стременах.

— Слухай, Векси, да ведь его тут раньше не было! Берт, а ну не будем тут останавливаться?

— Сколько ехать до просеки? — охрипшим от холода голосом спросил охотник.

— Ежели поторопимся, то луна не успеет и на ёлки присесть.

Заставив коней заржать, дверь приземистой избы открылась, и на порог вышел тот, кого Берт уж точно не ожидал здесь увидеть. Наместник выбежал на дорогу, одетый в одну рубашку, заправленную в кожаные штаны, словно и не покидал башни. Мужики за спиной Берта остолбенели, не зная, то ли кланяться, то ли целовать охранные амулеты.

— Ещё один морок?! — раздражённо крикнул охотник, поворотя коня из-под рук, готовых схватиться за седло.

— Нет! Жреца Путей в кармане спрятал, обросшая ты морда. Посади меня в седло, будь так любезен, — голос был тот же, сильный и звонкий. Не умеют так говорить моуры, колдовством ли, чудом ли, но наместник переместился через многие мили.

Когда Берт коснулся руки, едва теплее воздуха, то изумлённо выдохнул от ощущения плоти. Подтянул его на седло, уступая стремена. Шершавая, холодная кожа… Наместник был не теплее и не краше мертвеца, но серебряные глаза по-прежнему сверкали свежим снегом. Он легко забрался на коня перед ним, а степняк даже ухом не повёл. И что-то неуловимо изменилось в нём за пределами стен. Берт отодвинулся, насколько позволяло седло.

Илланс уверенно взял поводья, ударил пятками. Налетел ветер, поднял снежную пыль, в которой снова мчались всадники. Берт глядел поверх шёлкового вороха распущенных волос, вдыхал странный хвойный запах, который исходил от этого эйлэ. Смирно сидел позади него, пока не заметил, что грива и шёрстка степняка ничем не отличаются от белых волос. Словно они были одним, разделённым во младенчестве существом. И ярко контрастировала красная подводка, ставшая багровой в лунном свете. Что это за краска, что блестит на кончиках ушей, стекая тонкими каплями к уголкам раскосых глаз… Берт прерывисто выдохнул, припоминая.

Окна его комнаты выходили во двор, где летом объезжали коней поместные мальчишки. Бывший ли наместник заговорил коня, или прочитал уже после слова древнего, хитрого колдовства на дне красных глаз… А и те зарубки, испещрявшие доски… Чем не буквы странного, незнакомого наречия… Со времени последнего обоза прошло не больше недели, и Берт сам видел набитую кладовую поместья. Припасы были, иначе к его приезду не собрали бы обед. А в том, что Илланс блюдёт фигуру, и без того субтильную для эйлэ, охотник ох как сомневался. Неделя требовалась тому существу, чтобы изголодаться по человеческой плоти. Неделя между пропажами людей. Наконец, когда пальцы легли на талию, чуть ниже выступающих рёбер, не находя под свободной, не по зимнему лёгкой одеждой ни следа озноба, мозаика сложилась.

Берт наклонился ближе к оголённой шее, позволяя себе почувствовать шёлк волос на лице. И хвойный запах, который не мог принадлежать человеку, до того дурманящий, что и сам охотник бы пошёл за ним в чащу, наполнил его, придал голосу волнительную дрожь.

— Если мы не доедем, — он и не надеялся, что свистящий ветер не перекроет его слов. — Знай, что все поколения охотников не видели Зверя, краше тебя.

Тот улыбнулся, губы багряно блестели под светом луны, скрывая вовсе не маленькие, красивые нижние клыки.

— Мы доедем, охотник.

— Я так не думаю.

Берт выхватил топор, рукоять прильнула к скрипящей от холода перчатке. Ударил, и степняк вскинулся в прыжок, выгибая дугой спину и уходя в крутой поворот. Оба слетели на землю, он уже по привычке заслонил затылок, а вот Илланса земля встретила жёстче, задержали стремена. Покачивая топором, Берт осторожно приблизился к распростёртому телу. Колдовской конь умчался прочь, скрывшись в буреломе, вовсе не по-лошадиному склоняя голову к земле. А троих мужчин, что следовали за ними по пятам, ночь спрятала глубоко под своей шалью. Берт искренне надеялся, что наместник свернул себе шею. Однако тот обратил на него вполне живые звёзды глаз, повернув голову.

— Убьёшь? — спросил коротко. Берт кивнул. — Кто же тогда тебе про Зверя-то расскажет?

— Я уж сам догадался, — он коротко замахнулся, прицелившись промеж глаз. — Долго же тебе удавалось людям головы морочить.

Илланс прикрыл глаза. Лес дыхнул снопом колючего снега. Ветки затрещали, будто прыжок за прыжком их ломало что-то тяжёлое. Попятившись от налетевшей пурги, Берт уставился в темноту, стараясь не упустить наместника из виду. Но сквозь чащу что-то ломилось, бежало напролом с утробным гортанным рыком, не касаясь земли — по нижним веткам.

— Тёплой крови захотел, ублюдок, — сплюнул Илланс, поднимаясь. — Топор тебя не спасёт, Берт. Берт!

Охотник взглянул на него круглыми от страха глазами. Передвигался он быстро, слишком быстро… рваными, нечеловеческими движениями, похожими на стремительные прыжки. И как он позволил ему оказаться вплотную к нему… Времени не было даже на один удар.

— Возьми меня за руку! — крикнул Илланс ему в лицо. — Хватайся, мать твою!

Стена елей разомкнулась, рассыпавшись по дороге обломками веток и древесной трухи. То, что вырвалось из вихря древесного мусора, было бесформенной грудой костей, служивших жутким доспехом скрытому под ними телу. Искривлённому, длинноногому, неправильному… Берт почувствовал, как его против воли схватила рука, не теплее снега, переплела с ним свои тонкие пальцы. Ночь вспыхнула и упала тяжёлым занавесом, он повалился навзничь, с низкого деревянного потолка на ворох тёплых шкур и одеял.

По телу прошла дрожь колдовства, он приподнялся на локтях и увидел рядом с собой Илланса. Волосы у того были по-прежнему распущены, но уже не топорщились во все стороны, а смирно лежали на плечах. Кожа в полумраке не казалась мертвецки бледной. Видимо, такой она была только при луне. Наместник сидел возле небольшой печки. Кроме неё и постели в избушке с низким потолком не было ничего. Берт догадался, что они в доме на развилке, но выходить на дорогу не спешил.

— Ты убивал этих людей? — в голосе охотника была сталь, он хрипел как трескучий наст.

— Ты назвал Зверем меня, но было правильнее называть так нас.

— Сколько… вас?

— Двое, — тот повернулся, глядя исподлобья блестящими серебряными глазами, подведёнными уже не свежей — засохшей, осыпавшейся кровью. — Я и то, что чуть не сожрало тебя. Но лично я к пропажам людей имею лишь косвенное отношение.

— Не думаю, что топор не причинил бы вреда тому чуду в костях… — Берт оглядел полумрак комнаты, закоптившийся потолок, затянутый паутиной. — Кстати, где мой топор? Спрятал, чтобы я тебя не зарубил?

— Спрятал, — опустил взгляд Илланс, сплетая пальцы в замок. — Потому что ты в том состоянии, когда люди не умеют слушать. Остынь и позволь мне сказать.

Но Берт поднялся на ноги, поморщился от маленьких юрких молний колдовства, что сбежали с кафтана, смахнул шапкой паутину, припнул одеяла, что свесились с кровати. А не найдя топора, прошипел под нос молитву Маэсу.

— Хочешь оправдать все те зверства, которые сам же и описывал?.. — махнул он шапкой в сторону Илланса. — Прикормил эту зверюгу, а то и сам ею обращаешься…

— Знаешь, что значит моё имя, охотник? — вскинул тот подбородок. — Старший близнец.

Берт замер. Он знал эту сказку, пришедшую с гор. Эйлэ были теми ещё живодёрами — при всём своём колдовском могуществе они верили, что один из близнецов зачат моуром. И при рождении непременно одного из младенцев убивали. Иногда жрецы ошибались, и тогда оставленный в живых ребёнок возвращался к отцу. Порой не сразу, насытившись чужой кровью, но возвращался.

— Матушка оставила в живых нас обоих, — едва улыбнулся Илланс. — И сколько бы я ни бежал, сколько бы ни прятался, он меня находит.

— Сколько прошло времени?.. — от напряжения на лице охотника очертились скулы.

— Он добрался до обоза, — кивнул Илланс и понурил голову. — Людей, что выехали с тобой, ещё не нашёл.

— Треклятая Бездна… Так ты знал, куда пойдёт эта тварь. Ты с самого начала всё знал.

— Я хотел, чтобы кто-то другой разобрался в этой истории, потому что даже я не знаю, на что он способен. Я не подпускал его так близко уже несколько десятков лет, — голос сорвался, когда Берт направился к нему. — Я хочу убить его. Но это не так просто.

— Не просто… — повторил тот, чувствуя, как Илланс сжимается в тугой клубок в его тени. Свет в избе плясал и колебался от неверного пламени. — Почему тогда ты не хотел его убивать? Знал ведь, что он не попадётся в капканы.

— Мы… одно целое, разделённое в утробе матери, — тихо выговорил он слова, впервые сорвавшиеся в акцент. — Мы связаны, Берт. Умрёт он… умру и я.

Охотник шумно выдохнул, когда волосы спали с тонкой напряжённой шеи. Выходит, так просто прекратить эти зверства. Всего-то делов — прекратить одну жизнь ради спасения многих… Илланс ведь поймёт. Берт сможет совладать с ним, ослабленным от голода, даже если клыки ему нужны не для красоты, а тонкие пальцы колдуют достаточно быстро… И всё-таки что-то держало.

Он отвернулся, уставившись на окно, закрытое обледеневшими глухими ставнями, что едва подрагивали от сильного ветра. До чего же отвратительно чувствовать себя посреди леса, в котором бродит костяное чудище. А за спиной сидит ещё одно.

— Мы справимся с этим заклятием, — прошептал Илланс.

— Мы? — хотя, чему было удивляться Берту.

Он сам видел искры в серебряных глазах, когда шаг за шагом приближался к разгадке. Не ожидал наместник от заезжего охотника того, что тот окажется умнее обуха топора. Хоть бы сейчас эти тонкие, поджатые губы изогнулись в привычной насмешке, ему бы хоть поспокойнее стало.

— Ты ведь ударил так, чтобы промахнуться… Хотел, чтобы конь сбросил меня.

Берт вздохнул. Действительно, почему он не хотел убивать его, когда столько раз у него был шанс навсегда покончить с догадками и монстрами… Милостивые боги… да что ж с ним творится.

Когда он обернулся на пламя камина, тот сидел всё так же неподвижно. Выжидал, будто затаившийся в траве змей. Вот обратится сейчас в костяное чудовище и набросится, выстрелив пружиной.

В несколько шагов Берт пересёк комнату, опустился рядом на колени. Илланс замер, когда он неспешно стянул перчатку и коснулся загрубевшими пальцами прохладной тонкой кожи на его шее. Завёл руку под волосы, большим пальцем надавив на пульсирующую вену.

— Если, — Илланс вздрогнул, сглотнул, — если ты думаешь, что так проще…

— Будешь сопротивляться? — мрачно осведомился Берт, стягивая вторую перчатку и устраивая руки под кадыком на белой шее.

— Да, — Илланс прикрыл глаза, напрягся, скривив тонкие губы. Рабочие руки охотника, перекатывающиеся под кожей мышцы не оставили бы шансов даже ему, колдовскому отродью. На его шее Берт без особого труда переплёл пальцы.

— Милостивые боги, простите меня, — пробормотал Берт на выдохе.

Сжал, опрокидывая наместника на деревянный пол. Передавил трахею под скачущим кадыком, заставляя скривиться от боли, закатить глаза от стремительной потери воздуха, подстёгнутой бросившимся в галоп сердцебиением.

В его руки вцепились до крови, до содранной кожи. Спина эйлэ изогнулась, судорожный хрип дрожью прошёл по телу, напрягшемуся в попытке вдохнуть. Берт щурился от боли, сминая тонкое горло, с отвращением едва не отнимая рук от бешеной пульсации набухших вен. Илланс оскалил клыки, ему было больно, так, что сосуды в глазах полопались, заливая белок красным, так, что ноги с силой, не свойственной субтильному телу, попробовали скинуть с себя Берта. Но куда там…

Перед глазами дрожали от судорог Илланса его залитые кровью, исцарапанные руки, скользкая кровь пролилась на белую кожу, на сереющее лицо. Мир колебался и ходил ходуном в пляске пламени, эйлэ хрипел, всё тише и отчаяннее. Глаз уже не открывал, не сжимал его рук, зацепившись ногтями за клочки кожи.

Берт слышал два сердца — одно, надрывное, бешеное, идущее галопом по вискам, будто на грани смерти, и слабое сердце эйлэ. К горлу подступил ком. Сколько смертей он видел и дарил… Но здесь, над телом этого остроухого он не чувствовал того жара схватки, только гнетущее, вязкое, холодное отчаяние переступающего порог Бездны. Берт вздрогнул, отнимая руки от посеревшей, в бутонах кровоподтёков шеи. Илланс не двигался. Дрожащие руки, которые столько раз проливали кровь, которые не колебались и под взглядом смерти, были залиты его собственной кровью. Обнажённое изорванное мясо жгло огнём, его самого этот огонь прожигал до костей. Что он натворил…

Охотник упал на локти, прижимаясь к груди наместника и слыша тихую зимнюю ночь, громче трескучего пламени. Если он убил то существо, если спас целый город от смерти в лапах чудовища, почему… почему так паршиво?

Его будто в сугроб окунули, в груди разлился холод и дрожь, заколотил озноб. Вот он, мёртв, перед ним. Но проще ли вышло?.. Неужто Илланс вправду грезил найти способ, не отыскивая лазейки для жизни? Неужто нашёл бы? Верил ведь, что древнее колдовство справится с исчадием Бездны. Охотника себе выписал даже. Берт не верил ему, не верил и сейчас, но когда он говорил эти слова…

Берт выругался, вперив взгляд в собирающуюся за обнажённой шеей кровь. Темнота на мраморе, огонь мерцает, за окном мир покрылся наледью, чуть не душа избушку. Берт прикрыл глаза. Холод исколол уже сердце.

Рука легла на костлявую грудь эйлэ, сжалась в кулак. Вторая накрыла его, раздавила плашмя, надавила раз, другой, пока ритмичное дыхание не заполнило комнату. По щекам потекли слёзы, которых охотник не видел с того раза, как выжил под Геанной, в кругу разрубленных тел. Он проклинал себя на чём свет стоит, он ругался, продолжая работу уже без надежды, и, когда почувствовал в глубине слабый отклик, будто очнулся.

Продолжил, затаив дыхание, боясь, что ошибся. Но сердце и вправду пошло, слабенько, неровно, вприпрыжку, понеслось разгонять кровь. Веки вздрогнули, и охотник приложился открытыми губами ко рту Илланса, наполняя его лёгкие. Тот со свистящим хрипом сделал вдох, открыл глаза.

От взгляда по спине Берта пробежали мурашки. Ещё до конца не очнувшись, Илланс посмотрел на его руки так, как будто на их месте видел два кувшина с водой. Поднялся плавным движением, набок склоняя голову, будто влекомый невидимой нитью. Его радужки стали тёмно-красными, тонкими ободками расширенных зрачков. Белок залила кровь, и в полумраке они и вовсе показались чёрными. Берт с сомнением протянул ему израненные руки, но наместник скривился, отбил от лица подачку.

— Нет, — прохрипел едва слышно. — Иначе между нами… не будет разницы.

Берт был бы рад выдавить из себя хоть слово, но не мог, только и глядя на него. До чего же он был ужасен, в его крови, в кровоподтёках на белизне шеи, с растрёпанными космами снежных волос, с несхлынувшей Тьмой на лице… До того ужасен, что охотник смял в объятиях его хрупкое тело, боясь пустить хоть трещину по фарфору кожи.

— Никогда я так не ошибался, — выдохнул Берт в висок над острым ухом. — Никогда, прошу вас, простите меня…

— Не прощу, — голос по-прежнему был слабым, но звучал уже отчётливее. — Не так просто.

Берт отстранился, чувствуя, как от страха немеют израненные руки. Губы наместника растянула усмешка, до того паршивая, что Берта прошиб пот и озноб, он вспыхнул как от пощёчины. Ругнулся коротко и с чувством, и притянул Илланса к себе. Пусть колдует себе, пусть читает его мысли, уже наплевать. Эйлэ рвано выдохнул и ответил на поцелуй. Хоть губы и не стали теплее снега.