Варварский приют
Посвящается Алане,
Ты была готова идти вниз, до сердца тьмы, но тьма бессердечна.
— Мистер По, — потянувшись, сказал Клаус. — Вы так и не сказали, куда мы едем.
— Ха! Конечно, я не сказал, ты же уснул, едва сел в машину, — объяснил По. — Так как доселе не было известно, что кто-то из вас выжил, никто и не думал искать для вас опекунов, поэтому ты отправишься в приют. Человек, ответственный за него, сказал мне, что не против усыновить нескольких мальчишек, так что считай, тебе повезло.
Клаус пытался понять слова мистера По. Спросонья тяжело было сразу же вникнуть во что-либо.
— Доселе — значит… — начал было мужчина.
— Я знаю это слово, — прервал банкира мальчик, испытав сильнейшее дежавю.
Из слов мистера По следовало, что у Клауса есть опекун, но едет он в приют, поскольку этот опекун — хозяин приюта. Мальчик невольно вспомнил Пруфрокский интернат и лесопилку «Счастливые запахи», его тут же передёрнуло.
— Мы подъезжаем, — оповестил Клауса мистер По.
Лес сбоку действительно начал редеть, и вскоре Клаус увидел деревню. Поселение представляло собой некоторое количество деревянных домов и две церквушки, стоящие на небольшом расстоянии друг от друга. Одна церковь стояла практически у самого леса, другая была частью дома на участке с огородом, садом и ещё парой построек. Машина мистера По подъехала ко второй.
На участке работало несколько человек разных возрастов: кто-то собирал опавшие яблоки, кто-то косил траву, кто-то трудился в огороде. Из-за калитки, навстречу Клаусу и мистеру По, вышел мужчина средних лет. Выглядел он приветливо, но своим видом чем-то напомнил мальчику графа Олафа в день их знакомства. Да, этот джентльмен улыбался, но его улыбка была пропитана фальшью. Он был почти на голову выше Клауса, имел приличный живот и массивные щёки, одет был в серую рубаху и штаны, на груди его весел крест средних размеров.
— Клаус, познакомься — мистер Терренс, владелец этого приюта и твой новый опекун, — сказал мистер По, а потом обратился к мужчине: — Мистер Терренс, это Клаус.
Клауса насторожило, что в этот раз мистер По не назвал его фамилии — глупо, конечно, но появилось какое-то странное предчувствие. Мистер Терренс подошёл ближе, разглядывая мальчика. «Словно я — скот, который он собирается купить,» — подумалось Клаусу. Мужчине для полного образа не хватало только подтяжек, шляпы и сигары.
— Я, конечно, рассчитывал на ребёнка, а не на, — мистер Терренс мерзко усмехнулся. — Подростка, но я надеюсь, что я смогу справится и с таким взрослым мальчиком.
— Мистер Терренс, я не доставлю вам проблем, — поспешил заверить его Клаус, хотя и был в этом слабо уверен.
Мужчина только скептически хмыкнул, а Клаус попытался невинно улыбнуться своему новому опекуну, но всё же был согласен с его скепсисом.
«Мало кто готов брать под опеку подростков, так что тебе следует быть благодарным этому человеку,» — заметил голос в голове Клауса, в котором он узнал Вайолет.
«Но ты же видишь лицо этого человека. Я думаю, ему не следует доверять!» — возразил Клаус.
«Первое впечатление может быть обманчивым, Клаус,» — напомнила Вайолет.
«Ага, вот только первое впечатление о графе Олафе было практически полностью правильным: он премерзкий тип, убийца, лицемер, он жесток и…»
«…И именно поэтому ты перешёл на его сторону, — внутренний спор прервала Солнышко. — Клаус, ты можешь это отрицать, но, во-первых, ты почти уехал с ним; во-вторых, сейчас у тебя нет выбора. Тебя уже усыновили.»
Клаус знал, что выбор есть всегда — это, кстати, правда: например, когда ваша любимая девушка ненавязчиво упоминает, что собирается отправится в небольшой городок, где, по слухам, возросла смертность, и есть подозрения, что это не людских рук дело, вы можете акцентировать на этом внимание и предложить поехать с ней, а можете пока повременить с этим разговором, не подозревая, что потом будет поздно. Да, Клаус знал, что выбор есть всегда, и сейчас он мог либо плыть по течению, либо сбежать: угнать машину мистера По или просто бежать, что есть силы — он мог бы поспорить с собой и доказать, что выбор есть. Но он также знал, что это мнимый выбор: он мог бы, но никогда бы так не поступил. Поэтому Клаус попрощался с мистером По, который вновь пообещал, что мальчик может рассчитывать на него и в случае чего звонить, и последовал за своим новым опекуном.
То, что Клаус принял за церковь, на деле являлось самим приютом. Мистер Терренс холодным тоном рассказывал Клаусу о его обязанностях и распорядке дня, попутно показывая, что и где находится. Выглядело всё не так уж плохо, пока мальчик не решился задать вопрос, который мучил его любопытство уже очень долго.
— Мистер Терренс, а какую веру вы исповедуете? Я читал о многих направлениях христианства, но на куполах одни кресты, а на вашей груди другой. Разве так бывает?
— А это, Клаус, — негромко проговорил мужчина. — Не твоё собачье дело.
— Но ведь я должен буду изучать что-то в воскресной школе? Я предполагал…
— Не забивай себе этим голову, — посоветовал мистер Терренс.
— Да, сэр, — послушно заткнулся Клаус, для себя отметив, что людей, задающих вопросы, тут не любят.
— Вот и отлично, — опекун положил на его плечо руку. — Я покажу комнату, где ты будешь спать. Ты ведь не против жить ещё с тремя ребятами?
— Нет, сэр.
Клаус действительно не был против. Потому что пока не знал, в каких условиях будет жить. К сожалению, мне это уже известно, и потому, мне хотелось бы, чтобы вы ещё раз подумали: действительно ли вы хотите читать это дальше? Да, я знаю, мой… коллега по несчастью Лемони Сникет не раз прерывал повествование ради сгущения красок, то есть, введения вас, читатель, в напряжение. Однако я считаю своей обязанностью, как рассказчика, ещё раз предупредить вас, что Клаус переживёт нечто такое, чего бы не хотели пережить ни вы, ни я, да и даже врагу бы такого не пожелали.
В комнате было четыре кровати, на вид вполне удобные, шкаф, окно и больше ничего.
— Так, у тебя будет три комплекта одежды: спальный, рабочий и парадный. Свои вещи, включая те, которые ты имеешь сейчас, ты можешь складывать на пустую полку в шкафу. Твоя кровать — та, что ближе всех стоит к нему, — объяснил мистер Терренс. — Сейчас обед, затем ты уберёшься на первом этаже, а после… после будет служба в церкви.
— Хорошо, — кивнул Клаус.
— Надо же, — удивлённо вскинул брови мужчина. — Ты действительно не доставляешь проблем. Надеюсь, дальше будет так же.
— Не сомневайтесь, сэр, — сказал мальчик и вышел из своей новой комнаты вслед за опекуном.
Из того, что увидел Клаус Бодлер, он мог сделать следующие выводы: этот приют существует под покровительством местной католической церкви, но на самом деле здесь происходит что-то неправильное; люди здесь неплохие, добрые, в основном те, кому некуда было идти, или же убеждённые христиане; женщины, мужчины и дети живут коммуной — в этом-то и не было ничего плохого, но тот факт, что все эти люди молились одному богу, подчинялись одному лидеру и, вероятно, участвовали в необычных обрядах, превращал этот приют в секту. Больше всего Клауса, конечно, беспокоило, что в это втянуты дети.
Но большее негодование он испытал вечером, после самой обыкновенной службы в церкви у леса.
В комнату его и ещё трёх мальчиков — они все были младше Клауса — привел мистер Терренс и ещё один мужчина, который, по словам хозяина, был его партнёром по бизнесу. Клаусу выдали три комплекта одежды, рубашку для сна он надел, остальные же разложил на нижней полке шкафа. Полок всего было четыре, остальное пространство занимали четыре тонкие палки в держателях — мальчик предположил, что они предназначены для наказаний, и молил высшие силы, чтобы ему не довелось испытать их на себе, поскольку на одной из них было выведено его имя.
Что произошло дальше, не укладывалось у Клауса в голове ещё долгое время, и не укладывается в моей до сих пор. Партнёр мистера Терренса достал ложку и упаковку горчицы. Затем он выдавил горчицу на ложку и дал её одному из мальчишек. Тот послушно съел её, только немного поморщившись.
Клаус ничего не сказал и молча наблюдал, как мужчины кормят горчицей остальных. Когда до него дошла очередь, он не выдержал:
— Для чего это? — спросил он, сделав шаг назад.
— Это полезно, — тоном, не терпящим возражений, объяснил Терренс.
— Это не так, на голодный желудок и в таком количестве это может быть вредно… — начал было Клаус, но его в одно мгновение прижали к стене.
Второй мужчина зажал ему рот и силком впихнул в него ложку.
Клаус любил горчицу. Но не в таких обстоятельствах и, желательно, с хлебом. А ещё эта горчица была дешёвой и омерзительной: запах, цвет и вкус — всё было ужасно. Да и потом, заставить человека, который любит горчицу, съесть ложку горчицы, всё равно что заставить кофемана съесть ложку молотого кофе за один раз. Кто бы не закашлял и не переплевался?
— Вы наглухо ебнутые, — прокашлял мальчик, очень надеясь, что его речь не разберут.
И ему действительно отчасти повезло, поскольку никто не понял, что конкретно он сказал, но зато мистер Терренс понял, что это явное оскорбление и влепил мальчику пощёчину.
— Предупреждаю, Клаус, — с угрозой посмотрел на него опекун, и тут же уложил его на кровать.
Задыхаясь, мальчик наблюдал, как его руки привязывают к спинке кровати, но так и не смог спросить об этом у опекуна и его партнёра. Зато, когда мужчины проделали то же самое с другими и покинули комнату, а Клаус привёл дыхание в норму, он осмелился задать этот вопрос своим соседям:
— А это для чего? — он повернул голову в сторону ребят. — Я ещё могу понять заблуждения по поводу горчицы, но привязывать детей к кровати?..
— Это чтобы ты не трогал себя там, где нельзя, — наконец удовлетворил любопытство Клауса мальчик, лежащий на соседней кровати. — Меня, кстати, Питер зовут.
Насколько мог судить Клаус, Питер был самым старшим из этих мальчиков — он всё ещё не мог начать называть их сводными братьями, хотя, по факту, теперь они ими и являлись — может, на год или два младше него самого.
— А… Но это безумие! — негромко воскликнул Клаус. — Руки же затекут за ночь, да и вообще воздержание может навредить организму…
— Но это грех, — почти уверенно сказал Питер. — Церковь приемлет семяизвержение только в целях оплодотворения женщины… Ладно, это не очень хорошая тема для разговора. Спокойной ночи.
— Ага, доброй ночи, — ответил мальчик и, глубоко вздохнув, попытался уснуть.
Уснуть было крайне сложной задачей, несмотря на то, что очки с него «заботливо» сняли. В голове было слишком много мыслей, а верёвки слишком сильно стягивали запястья. Клаусу Бодлеру всё-таки удалось заснуть, хотя на это ушло немало времени. Так что пробуждение было тяжёлым.
***
Клауса разбудил и развязал его опекун. Перед водными процедурами и завтраком их снова накормили горчицей, но в этот раз Клаус сопротивлялся меньше — сам открыл рот, когда его прижали к стене.
— Вот и умница, — негромко похвалил его опекун.
За завтраком Клаус попытался поговорить с Питером, но тот коротко ответил, что не подходящее время для разговоров. После трапезы мальчику всё же удалось недолго побеседовать с ним. Клаус узнал, что тот здесь уже три года и его усыновили вместе с его младшим братом Филиппом. Когда они прибыли в приют, Липп только научился ходить. Третьего мальчика, Джейми, к ним подселили примерно через полгода, ему тогда исполнилось семь.
Клаус ужаснулся словам Питера. Это ведь значило, что для Липпа и Джейми происходящее совершенно нормально. Сам Питер признался, что он так не считает, но смысла сопротивляться нет — он не хочет, чтобы его секли по спине.
Сегодня Клаус трудился в саду, и эта работа пришлась ему по душе. Вообще, работа здесь была относительно несложной, для её выполнения не нужно было быть сильным и выносливым. Единственное, после работы в огороде и уборки дома очень болела спина, и, если оставалось время, Клаус тратил его на разминку.
Из действительных минусов этого приюта была еда. Конечно, она здесь по крайней мере была, но она была пресной и порции едва-едва хватало, чтобы хоть немного унять голод — пожалуй, не столько физиологический, сколько психологический.
Службы в церкви Клаусу нравились. Не нравились сектантские обряды в просторном холле приюта. Больше всего не нравилось ему то, что в этом принимают участие дети людей, живущих в этом приюте. Он с ужасом думал о том, что кто-то из них родился здесь и никогда не видел другой жизни.
Удручало его отсутствие библиотеки. То есть она должна была быть где-то в церкви, в том крыле, где проходили занятия воскресной школы, потому что святой отец откуда-то приносил книги, по которым они обучались. Конечно, у него могла лежать всего одна стопка этих книг, но Клаус хотел верить, что это не так
Как Клаус не старался, он всё же нарвался на наказание. Как оказалось, для того, чтобы тебя отхлестали розгами, достаточно просто оказаться не в том месте, не в то время — как всегда, в общем.
Клаус закончил мыть посуду на кухне и держал путь к себе в комнату, чтобы переодеться. Вместе с ним должен был идти Питер, который мыл пол в столовой, но он отлучился и сказал, что подойдёт позже. Так что по лестнице Клаус шёл один, равно как и по коридору. Он почти достиг комнаты, когда вдруг услышал, как из одной из комнат доносятся голоса. Через секунду в коридор выскочил разъярённый мистер Терренс. Увидев Клауса, он проорал:
— А ты подслушивал?
— Никак нет, сэр, — беспокойно ответил Клаус, пятясь к своей комнате.
— Негодный мальчишка, — прошипел мужчина и, схватив Клауса за руку, потащил в комнату.
— Мистер Терренс, я просто шёл в комнату, — оправдывался он. — Я не слышал ни одного слова из вашей беседы! Я… я д-даже не знаю, с кем вы разговаривали!..
Его небрежно швырнули на пол, Клаус схватился за свою кровать и уставился на опекуна.
— Снимай рубаху и вставай к стене, — приказал мистер Терренс.
«Родители не бьют детей. Родители не кормят детей горчицей, если дети сами этого не хотят. Родители не привязывают детей к кровати на ночь. Родители не… — в голове быстро-быстро вертелись мысли, отдаваясь в висках пульсирующей болью, пока Клаус стягивал с себя рубаху. — Родителей нет…»
Мальчик бросил рубаху и очки на свою кровать, встал на колени (он предполагал, что с ног его собьет самый первый удар, а потому даже не стал и пытаться) и опёрся о стену руками.
Клаус зажмурил глаза в ожидании удара. И, мне почти физически больно сообщать вам это, в следующее мгновение мистер Терренс хлестанул мальчика по спине. Затем последовало ещё несколько ударов, каждый из которых оставлял за собой яркий красный след.
Клаус с уверенностью мог сказать, что мистер Терренс бьёт и вполовину не с той силой, с которой может, но всё-таки, на последних двух ударах мальчик тихо заплакал от боли и несправедливости.
Он слышал, шаги опекуна, скрип дверцы шкафа, снова шаги и небрежный тон:
— Одевайся и иди в церковь.
Сегодня по плану была вечерняя школа, и Клаус не представлял, как будет сидеть, потому что в идеале ему надо бы лечь и чем-нибудь обработать спину. Но, сжав зубы и кулаки, он всё-таки выполнил то, что сказал мужчина.
***
Во второй раз Клаус нарвался на порку, когда шла третья неделя его пребывания в приюте. Всё было куда серьёзней, чем в первый раз, а наказание всё ещё было чересчур жестоким и теперь ещё и крайне нелогичным.
Волей случая Клаус натолкнулся на деревенских ребят, которые были старше и крупнее него, а главное — презирали приютских детей. Разумеется, это были всего лишь три идиота, в деревне были и другие дети, которые порой играли вместе с детьми из приюта. Но Клаусу не повезло. Опять. Эти парни некоторое время издевались над ним: сначала толкали, затем несколько раз ударили — а потом убежали, оставив его валяться на земле.
От избиения, наложившегося на переутомление, Клаус уснул прямо на зелёной траве у забора.
Разбудил его мистер Терренс, когда на дворе уже был вечер, хотя, «разбудил» — слово неправильное. Мужчина вырвал Клауса из сна и заставил подняться на ноги. Слушать, как всегда, не стал, а просто наорал и приказал идти за ним.
«Ебнуться… — сил не было даже нормально думать. — У них тут даже телефона нет, я даже не могу хотя бы попытаться дозвониться до мистера По. Пиздец. Кромешный пиздец».
Надеюсь вы, мой читатель, понимаете, что использовать нецензурную брань можно лишь в исключительных случаях: если вам надо придать речи должную выразительность и эмоциональную окраску; либо если вы находитесь в такой ситуации, когда никаких других слов на ум просто не идёт. Например, когда вы опрокидываете чашку горячего чая себе на колени, роняете мамину любимую сахарницу или чувствуете дыхание тьмы за спиной. В общем, нецензурную брань можно оправдать удивлением, страхом или болью — сильными эмоциями.
Именно боль испытывал Клаус, когда следовал за опекуном в свою комнату, зная, что тот причинит ему еще большую боль. Никто в данный момент не собирался спрашивать, откуда у него ссадины, гематомы, красные следы и синяки, и от этого больно мне.
В этот раз Клаус заплакал на втором ударе. В этот раз он громко кричал, но если его кто-то и слышал, то не посчитал нужным прийти на помощь. Мальчик сбился со счёта на восьмом ударе, но знал точно: их было много, и они были сильными.
Закончив наказание, мистер Терренс перетащил Клауса на кровать и привязал. Клаус провалился в сон.
Перед тем, как я расскажу вам, что же снилось этой ночью Клаусу, предлагаю задаться самым популярным вопросом в этой серии несчастливых событий, которым вплоть до следующего утра не задавался Клаус, хотя это следовало бы сделать ещё две недели назад: где граф Олаф?
Клаусу приснилась река и мягкая трава, на которой он лежал и смотрел на воду. Рядом сидел мужчина, в котором постепенно мальчик узнал Олафа. Мир вокруг будто замер, да и граф Олаф молчал и не двигался. И Клаус чувствовал себя хорошо. Он чувствовал, что ему ничего не угрожает, что всё в порядке. Но сны имеют свойство обрываться в самый неподходящий момент. Порой вы видите потрясающую историю, разворачивающуюся на ваших глазах, и просыпаетесь с горьким осознанием, что никогда не узнаете, чем всё закончилось. Но Клаус был расстроен просто тем, что блаженный сон прервался, и он был вынужден вернуться в мир, где его тело болит от многочисленный увечий, где, кроме Питера, друзей не сыскать на мили вокруг, а в голове то и дело возникают нехорошие мысли.
***
Раз в неделю жителям приюта полагался выходной, но обычно даже в выходной им приходилось что-то делать, так что Клаус был очень рад, когда выдался настоящий выходной. К тому времени он уже немного оправился от побоев, и тело уже не ныло при малейшем движении, иначе бы этот день он провёл бы в постели. Но в этот день нашлось куда более интересное занятие.
После обеда Питер предложил пойти погулять с ребятами из деревни. Клаус прекрасно понимал, что он, разумеется, имел в виду не тех выродков, которым нравится пустое насилие, а других, самых обыкновенных ребят.
В основном там были мальчишки возраста Питера, но среди них оказалось две девчонки. Клаус счёл целесообразным не участвовать в подвижных играх, особенно связанных с мячом. Поэтому какое-то время Клаус просто сидел на траве и наблюдал за детьми. Небо было затянуто тучами, но дождь обещал пойти только к вечеру. Рядом с Клаусом на земле сидела Лия — девочка с выразительными голубыми глазами и двумя светлыми косичками. Они вели неспешный разговор обо всём подряд. Изредка Клаус озирался по сторонам, потому что из его головы уже несколько дней не шёл вопрос: где граф Олаф?
Это действительно было непривычно, ведь злодей обычно появлялся практически сразу после смены опекуна, теперь же прошёл почти месяц, а он так и не объявился. Клаус удручённо вздохнул: если граф Олаф всё-таки решил оставить его в покое, то шанс покинуть это место сокращается практически до нуля.
— Кого ты всё время высматриваешь? — наконец поинтересовалась Лия.
— Надеюсь на появление человека, который… — Клаус задумался. — Который постоянно устраняет моих опекунов, потому что хочет получить меня и моё наследство.
— Вау, звучит, как сюжет для какой-нибудь книги… — восхищённо сказала девочка.
Клаус грустно усмехнулся. В голове то и дело мелькали картинки из прошлого.
— Невероятно печальная книга получилась бы, — наконец сказал он. — Интересно, как там Вайолет и Солнышко?
— Сёстры твои? — догадалась Лия, тут же поймав на себе удивлённый взгляд. — Я просто предположила.
— Дедукция тебя не подвела…
Когда дети приземлились рядом на траве, запыхавшиеся и счастливые, кто-то достал колоду карт и предложил сыграть. Как оказалось, из всей этой оравы играть умеет чуть больше половины, то есть семеро. Клаус как-то читал книгу про карточные игры, но понять тактику ему удалось только в некоторых из них.
Играть решили в «сто одно». Проигравший должен был выполнить желание победившего.
Клаус Бодлер, насколько я могу судить, был человеком не азартным и в тот день играл без цели победить. Но в финале у него было меньшее количество очков. А вот Лия первая собрала сто одно очко.
— Это случайность, — недовольно сказала Лия. — Я просто давно не играла. Клаус, я требую реванша!
— Я не против, — пожал плечами Клаус. — Только вот в «сто одно» один на один мы будем играть до второго пришествия.
— Умеешь играть в «дурака»? — в глазах Лии вспыхнул игривый огонь.
— Умею… — Клаус удивился выбору игры.
Лия перетасовала колоду по праву «дурака», раздала себе и Клаусу по шесть карт, из середины колоды вытащила козырь. Бубновая дама.
Клаус сделал первый ход, и игра началась. Остальные ребята с интересом наблюдали за ходом игры, хотя правила знали не все.
Через какое-то время колода кончилась, остались последние ходы. Определить победителя нельзя было вплоть до конца игры. Клаус не смог покрыть последнюю карту Лии, и она выиграла.
— У тебя славянская кровь что ли? — полушутливо спросил мальчик.
— Ну, не совсем, — рассмеялась Лия. — Тебе что, совсем не обидно, что ты проиграл?
— Нет, — пожал плечами Клаус. — Достойному сопернику и проиграть не стыдно. Давай, говори, что для тебя сделать?
Мальчишки и девчонки замерли в ожидании. Многие из них, конечно, думали, что Лия попросит поцелуй, и каково же было их удивление, когда Лия сказала:
— Разбей одно из витражных окон в церкви.
— Но это же… богохульство… — покачал головой Клаус, представляя, в какую ярость придет мистер Терренс. — Да и вообще это как-то некрасиво…
— Некрасиво приставать к детям, когда ты священник, — негромко парировала Лия, и Клаус не мог с этим поспорить.
Клаус встал и пошёл за Лией, чувствуя на себе не особо одобрительный взгляд Питера. В воздухе чувствовалось напряжение — другие ребята явно не горели желанием последовать за победительницей и проигравшим.
— Святоши… — тихо фыркнула Лия, когда они отошли на приличное расстояние. — Но этот новый священник и правда уже успел облапать нескольких детей!
— Думаешь, если разбить окно в церкви, что-то изменится? — спросил Клаус, усмехнувшись, и вдруг остановился. — Погоди, новый священник?
Лия остановилась тоже и повернулась к нему.
— Ну, да, а ты что, ничего не знаешь? — она удивлённо вскинула брови, когда мальчик покачал головой. — Это даже странно, ты же живёшь в приюте при этой церкви…
— О чём это ты? — Клаус хорошо узнавал этот тон, он не предвещал ничего хорошего.
— Буквально дней пять назад пропал святой отец, он работал тут, сколько я себя помню. На следующий день его нашли мёртвым в паре миль от нашей деревни. С ним был его небольшой чемодан. Всё выглядит так, будто он собрался куда-то уехать…
— Или кто-то хочет, чтобы все так думали, — озвучил свою мысль Клаус. — Ну, или он действительно собрался бежать.
«И я даже могу предположить, от кого,» — мысленно добавил он.
— А, слушай, мы сейчас будем проходить место, где много камней — возьми парочку крупных, — посоветовала девочка.
К церкви они пришли через несколько минут, спрятались в ближайших кустах. План был следующим: Клаус разобьёт стекло, после чего они вместе побегут вглубь леса и вернутся через десяток минут.
В принципе, всё действительно прошло по плану, правда, Клаус несколько раз промазал. Как только стекло со звоном разбилось, а осколки витража разлетелись в разные стороны, дети убежали прочь.
В лесу была поразительная тишина. Казалось, войдя в него, они попали в совершенно иной мир, мир без тревог и страхов. Клаус почувствовал то самое спокойствие, кое недавно ему снилось.
— Вот если бы я мог остаться здесь, — с грустной улыбкой сказал он вслух.
— В лесу что ли? — Лия едва сдержала смешок.
— Да, если бы у меня были деньги… — Клаус на секунду вспомнил о своём наследстве и несчастьях, происходящих из-за него. — Я бы построил дом на опушке леса или даже в самом лесу и первым делом как следует выспался бы.
— Клаус, а ведь ты толком ничего о себе не рассказал! — вдруг воскликнула девочка. — Откуда ты? Где твои сёстры? Что вообще произошло?
— О, это очень долгая история… — Клаус прикинул и добавил: — По моим подсчётам, томов на четырнадцать — если отвести по одному на опекуна или локацию, в которой всё происходило.
— Как правило, в устной речи такие истории звучат намного короче, — улыбнулась Лия. — Тем более, времени у нас много. Лишь бы дождь не пошёл.
Клаус задумался на несколько секунд, а после начал свой рассказ. Он старался говорить лаконично и не делать лирических отступлений. Также он опускал некоторые незначительные детали или подробности, о которых не хотел говорить. После его рассказа Лия остановилась и опустилась на какую-то корягу на земле. Посмотрев ей в глаза, Клаус увидел столько печали и боли, сколько вообще можно увидеть в глазах человека.
— Эй, ну чего ты! — он опустился рядом с ней и обнял. — Всё ведь… не так уж плохо…
— Клаус, я не понимаю… Не понимаю… как тебе и твоим сёстрам хватило сил пережить всё это… — Лия всхлипывала. — И теперь… Ты в т-таком ужасном месте, что… Ждёшь человека, из-за которого… котор… который причинил вам столько… столько зла!
Клаус невесело усмехнулся. Всё было именно так, как сказала девочка. Сейчас всё было настолько плохо, что хуже и быть не может. И он действительно ждал графа Олафа.
В обратную сторону они пошли, когда Лия успокоилась. Она больше не плакала, но в ней чувствовались изменения, а Клаус подумал, что при других обстоятельствах они могли бы стать друзьями.
Когда они вышли к церкви, Клаус вновь посмотрел на разбитое стекло. Несколько крупных осколков лежали у каменной стены со стороны улицы. Особо не задумываясь о том, что делает, Клаус подошёл к церкви и подобрал достаточно крупный и острый осколок жёлтого витража.
— Зачем он тебе? — недоуменно спросила Лия.
— Трофей, — пожал плечами Клаус. — Ну, или верёвку попытаюсь ночью разрезать. Своих подопечных мистер Терренс связывает на ночь, ты знала?
— Нет… — как-то растерянно и обеспокоенно ответила девочка и вдруг ойкнула. — Дождь начался.
Если вы когда-нибудь читали произведение, в котором, стоило пойти дождю, начиналось нечто скверное, смею вас заверить: далеко не все плохие события происходят в дождливую погоду. Но в этот раз во время дождя действительно случилось кое-что скверное.
Когда Клаус попрощался с Лией, обняв на прощание, он не поспешил в свою комнату или хотя бы в дом, чтобы укрыться от дождя. Он зашёл за дом и опустился на землю у куста рядом с забором так, что его можно было обнаружить, только если намеренно начать искать. Но никто Клауса не искал.
Мальчик посмотрел на осколок, который все еще держал в руке, задрал рукав просторной рубашки и резко провёл по плечу до локтя узкую алую полосу.
Мне очень больно писать о Клаусе в один из, пожалуй, самых худших моментов в его жизни. Он был сломлен. Он был в отчаянье. И в то же время он совершенно равнодушно причинял себе вред цветным стеклом. Пользуясь случаем, хочу напомнить, что не следует резать себя осколками или лезвиями, предварительно их не обработав. Замечу также, что резать себя в принципе не стоит.
Клаус, конечно, всё это знал: он знал, что таким образом можно получить заражение крови, знал, что лучше не превращать свои плечи в кровавое месиво — он вообще много чего знал, но эти знания ему не помогали. Клаус снова и снова проводил осколком по коже, порой несколько раз по одному и тому же месту. Боли он не чувствовал — порезы были неглубокие.
Дождь шёл размеренно и неторопливо. Это был не ливень, но и не грибной дождик. Рубашка Клауса постепенно намокала, с чёлки капли падали на очки и лицо.
— Пиздец, — вздохнул он, вдруг засунув стекло в карман и поднявшись с земли.
На самом деле дни в приюте были до ужаса однообразны, и Клаус даже не заметил, как пролетел единственный за долгое время выходной. На самом деле он даже не запомнил, как добрался до кровати и забылся сном.
Следующие дни были не лучше предыдущих, а порой и хуже. Клаус по-прежнему подвергался избиениям в качестве наказания, ел горчицу на ночь и спал со связанными руками. Но Клаус, увы, знал по личному горькому опыту, всё худшее всегда впереди.
***
Вновь закончилась вечерняя служба в церкви. Люди неспешно тянулись к выходу.
— Мальчик, — вдруг обратился к Клаусу священник. — Не поможешь мне с книгами? Мне бы надо их перенести в школьное крыло…
Клаус, как вы знаете, был очень отзывчивым и старался помогать людям, хотя в последнее время доверие к ним резко пропало. Но я напомню, что в последнее время он также утратил интерес к жизни и происходящему вокруг в принципе. Постоянные побои заставляли желать только одного — смерти: своей или чужой. Поэтому мальчик не думал над просьбой вообще. Он просто пошёл за мужчиной.
Когда в его руках оказались книги, в голове, конечно, проскользнуло несколько мыслей о том, что следовало бы попросить у святого отца их почитать, но он не нашёл в себе сил.
Клаус принёс книги в кабинет и услышал, как за спиной закрылась дверь. По спине побежали мурашки. Обычно, если кто-то запирает за вами дверь, не предупредив, ничего хорошего после этого не происходит. Затем Клаус почувствовал, как руки мужчины обвивают его талию, и, спустя несколько секунд ступора, резко развернулся и попятился назад. Практически сразу же мужчина попытался притянуть его к себе, но сумел лишь ненадолго задержать ладони на бёдрах мальчика.
Клаус с силой пихнул священника в живот и метнулся к двери. Та не поддавалась, а мальчик уже чувствовал дыхание над ухом.
В голове пульсировала лишь одна мысль: «Блять, надо выбираться!» — и Клаус пытался выбраться даже когда вновь почувствовал чужие руки на своём теле.
Клаус слышал, как святой отец что-то говорил. Он не мог понять, что именно, но мерзкую томную интонацию ему удалось уловить, и от этого стало только хуже. Мальчик судорожно пытался открыть дверь, чувствуя руки священника под рубашкой. Спустя, кажется, миллион попыток, ему наконец удалось отпереть дверь и вырваться из лап извращенца, напоследок больно ударив лбом по его лицу. Мужчина взвыл от боли и, схватившись за нос, простонал:
— Сукин ты сын…
Но мальчику уже было не до этого он бежал по церкви к выходу, его сердце бешено колотилось, воздуха катастрофически не хватало.
Клаус буквально вывалился на улицу, с жадностью глотая свежий воздух. Немного отдышавшись, он вновь побежал, стремясь поскорее попасть в комнату: сомнительное убежище, но там его по крайней мере никто не изнасилует. Мальчик бежал со всех ног, не подозревая, что убегать уже не от кого.
***
— Клаус! — сквозь сон Клаус услышал голос Питера, что было очень непривычно, а потому он счёл это за часть сна.
— Клаус! Проснись! — настойчивее повторил Питер.
Клаус открыл глаза и обнаружил несколько удивительных вещей: его руки не были привычно привязаны к спинке кровати; в окно пробивались лучи утреннего солнца; на его кровати сидел Питер и взволнованно тряс его за плечо.
— Ч-что происходит? — в сонном недоумении спросил Клаус, поднимаясь и надевая очки.
— Я… не уверен, — признался Питер. — Но, похоже, случилось что-то ужасное…
Клаус посмотрел на друга, после чего поднялся с кровати и принялся одеваться.
Мальчики вышли из дома: Клаус шёл вперёд твёрдым шагом, Питер беспокойно семенил следом. Они повернули к церкви, у которой уже стояло около дюжины людей. Солнце нежно ласкало купол. Дул тёплый ветер.
В толпе чувствовалась тревога, но увидеть из-за стены тел людей, на что они смотрели, было затруднительно. Клаус обошёл толпу и застыл от ужаса. На дверях висело мёртвое тело священника. Руки его были раскинуты в стороны и прибиты гвоздями к дереву. Одежда пропиталась кровью, и это было хорошо заметно даже на тёмной ткани. Кто-то убил священника и распял его — почему-то Клаус был уверен, что делалось это именно в таком порядке.
Клаусу стало дурно, но не от жалости и не от вида трупа или крови. Его замутило от осознания, что он был последним, кто контактировал с жертвой, помимо, разумеется, убийцы. На периферии сознания возникла мысль, что старый извращенец получил по заслугам, однако остальная часть сознания неистово кричала от того, насколько странным было это совпадение.
«Хорошо, — немного успокоившись, подумал Клаус. — Что я не успел никому ничего рассказать. Умалчивание — вещь отвратительная, но сейчас меня запросто могли бы внести в список подозреваемых… Интересно, а кто-то собирается вызывать полицию?»
— Господа, господа, — успокаивал толпу партнёр Терренса, пока тот говорил с кем-то по телефону. — Не паникуйте и идите заниматься своими делами. Вы можете быть уверены, что мы со всем разберёмся, и вы будете в безопасности.
Слова мужчины только увеличили волнения: «будете», то есть сейчас они не в безопасности. Клаус сделал глубокий вдох, пытаясь подавить рвотные позывы. Но почему-то видеть труп этого не самого святого человека было в разы легче, чем видеть пепелище «Развязки». Мальчик поправил очки и повернулся к Питеру. Тот стоял бледный, как луна, и смотрел немигающим взглядом в одну точку.
— Не следовало нам сюда приходить, — тихо сказал Клаус и, взяв друга за локоть, собирался вернуться в комнату, но тут почувствовал у себя на плече тяжёлую руку опекуна.
— Что это вы тут делаете? — прошипел мужчина. — Почему вы не в кроватях?
— Это… — начал было Питер, но был прерван Клаусом.
— Просто я проснулся и заметил суету за окном, а так как Питеру тоже не спалось, мы решили выбраться на разведку…
— Ладно, — оборвал пламенный рассказ мистер Терренс. — Отведи Питера в комнату и ждите меня, я найду успокоительное. Но не расслабляйся раньше времени, Клаус, мне ещё есть о чём поговорить с тобой.
Клаус вздохнул. Тон опекуна не сулил ничего хорошего, и мальчик понимал, что без рукоприкладства их разговор не обойдётся.
***
Интуиция его не подвела. «Разговор» только поначалу был диалогом, но совсем скоро он перерос в гневный монолог Терренса. Мне не довелось знать самого мистера Терренса — к сожалению, к тому моменту, как мне стало хоть что-то известно о его существовании, он давно уж был мёртв. Однако мне практически дословно передали фразу, которая была основным тезисом его монолога: «Бесполезный ты сукин сын, так и знал, что ты принесёшь одни лишь несчастья в мой дом!»
Клаусу было больно — фигурально и буквально в равной степени. Слишком часто ему в последние два года указывали на его ничтожность и незначительность. Слишком часто в последний месяц оскорбляли его родителей. Слишком часто его подвергали порке. И нет ничего удивительного в том, что в конце концов Клаус слишком устал.
Он вышел из комнаты Терренса с совершенно безучастным лицом, держа в подрагивающих руках розгу. Розгу… Ему вдруг стало жутко от перспективы провести всю оставшуюся жизнь в этом приюте.
«Если так пойдёт и дальше, — с ужасом подумал Клаус. — Уже через год я стану просто послушным мешком с костями, выполняющим любые приказы.» Мальчика передёрнуло от этих мыслей.
Оставаться в этом приюте было нельзя, но, очевидно, в данный момент идти было некуда. Клаус усердно пытался придумать хоть что-то, но измотанность и боль в теле не давали рассуждать здраво. Все планы, которые мальчик проработал в свой голове, были за гранью реальности.
Но все его мысли канули в небытие, оставив после себя лишь давящую на мозг пустоту, стоило Клаусу войти в церковь. Сегодня по расписанию у них была воскресная школа. Утром Питер сказал, что прибыл новый священник и поэтому никаких перемен в расписании не будет.
«Так быстро?» — тихо удивился Клаус в тот момент, ведь буквально вчера нашли труп предыдущего священника, и в этом убийстве по крайней мере должны были разобраться… Но как только Клаус увидел мужчину в сутане, терпеливо дожидающегося учеников, всё встало на свои места. Конечно. Иначе и быть не могло.
Мужчина, ведущий их в класс был хорошо знаком мальчику. Даже слишком хорошо. Как мог догадаться сообразительный читатель, новоприбывший священник был никто иной, как граф Олаф. Правда — Клаус был в этом уверен — теперь он наверняка выбрал себе другое имя и был каким-нибудь отцом Смитом, Грином или Джонсоном.
Граф Олаф вёл себя на удивление сдержанно, совершенно ничем себя не выдавал и никак не показывал, что заинтересован в одном конкретном мальчишке. Однако Клаус Бодлер прекрасно знал этот взгляд, коим граф Олаф смотрел на него сейчас. Он всегда смотрел на Бодлеров, как… Клаус не мог придумать сравнение, потому что испытывал страх, связывающий его по ногам и рукам невидимыми путами. Он сидел, словно на иголках, внимательно следя за каждым движением мужчины. Однако сквозь вполне объяснимыми страх и волнение пробивалось чувство облегчения — теперь у него есть шанс покинуть это место.
Занятие подошло к концу.
— Не поможешь мне с книгами? — спросил граф Олаф, обращаясь к Клаусу, и, немного подумав, добавил: — Как тебя зовут?
— Клаус, — ответил мальчик, провожая взглядом ребят, выходящих из класса и чувствуя всю нелепость ситуации. Он не был готов играть незнакомцев сейчас, поэтому просто понадеялся на то, что его приятелям глубоко наплевать на его разговор со «священником».
Когда из класса вышел последний человек, граф Олаф быстро метнулся к двери и закрыл её.
— Ты серьезно думал, что я сейчас сбежать попытаюсь? — вскинул брови Клаус, наблюдая за мужчиной.
Граф Олаф посмотрел на Клауса крайне удивлённым, словно бы недоверчивым взглядом.
— Неужели… — его губы растянулись в улыбке. — Неужели в кои-то веки ты не собираешься бежать к опекуну и доказывать, что «ваш новый священник не настоящий, это переодетый граф Олаф… бла-бла-бла»?
— Нет, — Клаус несильно дернул плечами, всё ещё чувствуя себя неуютно, но точно не собираясь уходить.
Мужчина медленно прошествовал на то место, где стоял до этого. Он внимательно смотрел на Клауса, а потом вдруг перевёл взгляд на запястья мальчика и спросил:
— Что с руками?
Клаус с некоторым удивлением приподнял руки, наблюдая, как граф Олаф аккуратно отодвигает рукава его рубашки, придерживая запястья своими руками.
— Похоже на верёвку, — мужчина хмыкнул и с непонятным Клаусу возмущением проговорил: — Кто посмел!
Мальчик замер ошеломлённый нехарактерным поведением Олафа, так что не сразу смог что-то ответить.
— Кто посмел? Тебе-то до этого что?.. — мальчик оборвал свою речь, с трудом подавив желание нагрубить, вздохнул и признался: — Мистер Терренс.
— От этого… в общем, от него следовало ожидать чего-то подобного, — граф Олаф пригладил бородку и привычно-насмешливым тоном спросил: — Ну, как, Клаус, лучше чем ничего?
Он несильно хлопнул мальчика по спине, и тот дёрнулся от пронзившей тело боли — он совсем забыл о своих ранах.
— Что такое? — поинтересовался мужчина, пристально глядя на него. — Сними-ка рубашку.
Клаусу было страшно. Одежду не хотелось снимать, он знал, что без неё будет чувствовать себя слишком уж незащищенным. В добавок, недавний опыт научил не доверять священникам. С другой стороны, этот человек не был настоящим священником и в конце концов остался единственным взрослым, кто в теории мог бы ему помочь. Откуда-то вдруг появилась уверенность, что граф Олаф не собирается причинять ему вред — по крайней мере сейчас.
Клаус медленно расстегнул пуговицы и оголил одно плечо и часть спины. Граф Олаф прошёлся взглядом по спине.
— Тоже он? — получив утвердительный кивок, он взглянул на плечо.
— А это… это я, — поспешил ответить на ещё не заданный вопрос Клаус.
— Пойдём, горе ты моё, — граф Олаф направился в сторону подсобки.
«Кто ещё чьё горе…» — невесело усмехнулся про себя Клаус и, накинув рубашку на плечо, проследовал за мужчиной.
Подсобка была на удивление уютной. Вот только граф Олаф пребывал здесь всего сутки, и вряд ли он мог обжить её за такое короткое время. Однако Клаус мог сказать, что многие вещи однозначно принадлежат ему, а не предыдущим священникам. Возможно, он просто нашёл эту полупустую комнату и просто свалил сюда все эти вещи. Возможно, они ему больше были не нужны?
Площадь этой комнаты составляла едва ли больше шести квадратных метров. У единственного окошка стоял стол, заваленный какими-то бумагами, книгами и газетами. У ножек стола стояли небольшие стопки книг. У левой стены стоял буфет, тоже использованный под книги и всякую мелочь. К правой стене было прикреплено что-то вроде кушетки. На ней лежала груда всякого хлама: в основном парики и одежда, но на краю лежала упаковка грима и кисти. На полу были разбросаны вещи — видимо, граф Олаф создавал себе маскировку в спешке. Клаус хмыкнул — получилось убедительно: будь он обычным прихожанином, он повелся бы на образ священника.
В центре комнаты окруженный хламом стоял стул. На него Клаус опустился под лёгким давлением руки мужчины. Тот, кстати, опустился на корточки у кушетки и принялся что-то искать.
— Ты извини за беспорядок, — сказал он, перебирая какие-то баночки, бутылочки и коробочки. — Торопился поскорее занять свой пост, потому что в первый раз меня, к сожалению, опередили.
Клаус всё ещё чувствовал лёгкий испуг, но осознавал, что ему вряд ли что-то угрожает. Хотя Лемони Сникет нервно посмеялся бы, прочитав эти строки: «Ничего не угрожает? С графом Олафом?..» — и я вполне разделяю его убеждение по этому поводу, в том числе и то, что граф Олаф и «не угрожает» по факту антонимы, и прочитать их в одном предложении — всё равно что увидеть неуместный оксюморон. Однако Клаус находился во временном жилище графа Олафа, и, как бы то абсурдно не звучало, в данный момент это было чуть ли не единственное место, где ему ничего не угрожало.
Мальчик видел, как граф Олаф, очевидно, наконец обнаружив то, что искал, поднялся и сделал два небольших шага к нему. В руках он держал мазь. Клаус проследил за движением и опустил голову, уставившись пол. Тут же он почувствовал, как руки графа Олафа осторожно стащили с его плеч рубашку, затем спины коснулось что-то холодное.
Клаус всё не мог поверить, что это происходит на самом деле. Пока мужчина водил пальцами по его спине, втирая мазь, в голове появилось нехорошее заключение: раз у графа Олафа была эта мазь, значит, он порой сам ею пользовался. Клаус содрогнулся при мысли о том, как после очередного преступления мужчина залечивал травмы. Если он получил всего лишь пару ран, но выжил живым, то противник, скорее всего, был мёртв.
Вдруг наедине с этим человеком вновь стало страшно и тревожно. Клаус прерывисто выдохнул, стараясь не подавать виду. Но с грустной радостью могу вас уверить: то, что он снова начал испытывать привычные эмоции, означало, что смирение отступило — он больше не мог терпеть такую жизнь.
— Выглядишь паршиво, — наконец вынес вердикт граф Олаф, вытирая руки какой-то тряпкой.
Клаус нервно усмехнулся в ответ.
— Когда ты последний раз ел шоколад? — вдруг спросил мужчина.
Мальчик резко повернул голову, всем своим видом показывая искреннее удивление. Такой вопрос сбил бы с толку любого, особенно после череды несчастий, во время которой редко выпадал шанс съесть что-то сладкое в принципе. Клаус молчал.
Граф Олаф негромко цокнул языком и вновь принялся что-то искать в куче хлама. Через пару минут он протянул Клаусу шоколадный батончик. Тот, по-прежнему пребывая в смятении, робко взял конфету. Надорвав упаковку, он надкусил немного, явно не собираясь съедать всё сегодня.
— Господи, бедный ребёнок, — закатил глаза граф Олаф. — Не парься ты так, всё равно ты здесь больше не задержишься.
Уловив немой вопрос, мужчина пояснил:
— Раз уж мой театр никогда не работает на вас, Бодлеров, а более или менее законно тебя получить всё равно сейчас не получится, придется действовать радикально. Несчастные случаи происходят тут и там…
— Нет, — не своим голосом выпалил Клаус.
Чего скрывать, он сам думал о том, чтобы устроить пожар, но изо всех сил гнал эти нехорошие мысли прочь из головы.
— Нет? — повторил за ним граф Олаф.
— Н-нет, — менее уверенно проговорил мальчик. — Это же… негуманно…
— Негуманно, — мужчина хохотнул. — Негуманно… негуманно, Клаус, систематически избивать детей. Да и если говорить начистоту, нагружать детей работой по дому до такой степени, чтобы они превратились в твоих личных рабов тоже не слишком гуманно…
Клаус презрительно фыркнул.
— …И я бы принёс свои извинения за то время, что вы жили у меня, — продолжил Олаф. — Если бы не был таким мудаком, и если бы мне не было плевать на ваши с сёстрами чувства. Да и какая теперь уже разница что там было в прошлом?
— О, правда? Какая разница? — с нотками ехидства в голосе спросил мальчик. — Из-за тебя и твоих чудовищных планов мы лишились детства!..
— Насколько мне известно, — оборвал его мужчина. — Вайолет уже не ребёнок, Солнышко, вероятнее всего, через несколько лет уже не вспомнит, что происходило с ней в младенчестве, и, позволь напомнить, они обе по крайней мере год проведут в едва ли не самом безопасном месте на этой бренной земле. А ты, Клаус, неужели ты не знаешь, что период жизни, который ты сейчас проживаешь, зовётся отрочеством?
— Ты понял, что я имею в виду! — прервал тираду Олафа Клаус. — Ты отравлял нашу жизнь с тех пор, как наши… с тех пор, как наш дом сгорел дотла! И я не могу быть уверенным, что и это не твоих рук дело! Я не совсем понимаю, что случилось тогда в Оперном театре, потому что меня там не было, но дети не должны платить за грехи родителей…
— Клаус, Клаус, Клаус… — протянул мужчина. — Ты, видимо, не понимаешь, что рано или поздно ваши родители или опекуны рассказали бы вам обо всём, и вы непременно оказались на «благородной» стороне раскола. Я бы в любом случае был тебе врагом.
— А… — горло вдруг сковало осознание, Клаус едва подавил внезапный приступ слёз. — А от ГПВ разве что-то ещё осталось?
Клаус, как и граф Олаф, в скором времени узнает ответ на этот вопрос. В скором времени вообще много всяких вещей произойдёт, и далеко не все из них хорошие. Мне неприятно сообщать вам, но в одном граф Олаф был прав всегда — благородных людей не существует.
Порой я размышляю, как могла пойти история, не будь граф Олаф обладателем столь мерзкого характера, и пойми он простую истину раньше — пряник однозначно лучше кнута.
К сожалению, мои рассуждения всегда выводят меня к одному исходу — к нему в принципе ведёт наша жизнь, и однажды нам всем придётся встретится с ним лицом к лицу. Вернее, с Ней…
— Я всё ещё считаю, что смерть при пожаре — слишком жестоко, — уловив презрительный взгляд, Клаус поспешил пояснить: — У тебя, наверное, найдётся клофелин или его аналог?
— О, Клаус, — Олаф расплылся в улыбке. — Если я правильно тебя понял… Это чертовски умно. Если бы ты застал времена раскола, то тебя бы наверняка пытались заполучить обе стороны.
Клауса вовсе не радовала эта похвала. Если уж говорить откровенно, он до самого конца «операции» был не уверен в своём решении. Граф Олаф настоял на том, чтобы всё сделал сам Клаус, и выбор у того был невелик. Он мог, конечно, не совершать этот подлый поступок и навсегда остаться здесь. Однако решающей каплей на весах сомнений стала очередная порция боли, которую Клаус, как вы понимаете, не заслужил, а весы накренились в сторону подлости.
***
Идя по короткому и совсем не просторному коридору в сторону комнаты мистера Терренса, Клаус сжимал в кармане баночку с таблетками, нервничал и всё ещё сомневался. Ему невероятно повезло — по крайней мере, Клаус так думал — что мистер Терренс сам позвал его, иначе всё выглядело бы ещё подозрительнее.
Через какое-то время Клаус пожалел о том, что вообще предложил убить мистера Терренса более гуманно. И я не смею его осуждать…
Мистер Терренс был в дурном расположении духа и явно нетрезв.
— В вашей вере пьянство не считается грехом? — по неосторожности обронил Клаус, подметая пол по поручению опекуна, которому оставалось жить все меньше и меньше.
Мистер Терренс разозлился и вышел из комнаты, оставив Клауса одного. Мальчик чувствовал, что сболтнул лишнего, и действительно — через некоторое время мужчина вернулся в комнату, держа в руках розгу. Клаус обречённо вздохнул и, стащив с себя рубаху, встал к стене, мысленно уже считая мистера Терренса мёртвым.
Нет нужды описывать, как сильно ныла спина Клауса после очередного наказания. К тому же, он был настолько сосредоточен на выполнении задачи, что практически не чувствовал боли — её напрочь перекрыла злость.
Как только Клаус оделся, чайник, стоявший на единственной в этом доме газовой плите, вскипел, и мистер Терренс жестом приказал мальчику сделать чай. Воспользовавшись случаем, Клаус подмешал в кружку опекуна клофелин, подумав о том, как было бы здорово, если бы и партнёр Терренса отхлебнул из неё.
Я настоятельно не рекомендую читателям повторять действия Клауса Бодлера дома, ибо это может обернуться не просто несчастным случаем, а настоящей катастрофой.
Когда мистер Терренс провалился в сон, откинувшись на спинку стула, Клаус со всей злости разломал розгу и швырнул в окно. Затем он зажёг самую большую из четырёх конфорок плиты и, подпалив занавеску, быстрым шагом покинул комнату. Спину жгло, а в груди теплом разливалось чувство удовлетворения, однако смешанного с горьким осознанием совершенного преступления.
Клаус несколько раз крикнул: «Пожар! Пожар!» — и едва ли не бегом помчался к выходу. Питеру и другим мальчишкам он заранее посоветовал покинуть здание, но не факт, что они прислушались к его совету.
На дороге напротив церкви стояла машина, в которой уже ждал граф Олаф. Его вещи они погрузили в багажник ещё вчера, а у Клауса и вовсе вещей не было (кроме изношенной одежды и осколка витража, которые брать с собой он не собирался). Мальчик открыл дверь и без сил рухнул на переднее сиденье. К этому времени огонь охватил большую часть верхнего этажа.
— Едем? — спросил мужчина.
Клаус кивнул и упер взгляд в ручку бардачка. Говорить он упорно не хотел, хотя его ненавистный спутник несколько раз предпринимал попытки завести разговор. У Клауса были вопросы к графу Олафу, много вопросов, но сейчас мальчик не хотел говорить. Он хотел бы хорошенько заехать мужчине по лицу чем-нибудь тяжёлым. А ещё убить себя.
С прискорбием сообщаю, что чем дальше машина — наверняка угнанная — удалялась от горящего приюта, Клауса всё сильнее охватывало горькое чувство безысходности. Ничуть не легче мне и от того факта, что граф Олаф тоже пребывал не в лучшем расположении духа, хотя мне и непонятны причины, по которым он чувствовал тревогу.
Но что определённо радует — этот ужасный эпизод их истории завершился и вместе с очередным пепелищем остался позади.
Мой дорогой редактор,
Надеюсь, однажды нам наконец удастся встретится и провести время без страха быть убитыми. Вы же знаете, какая сейчас обстановка, не так ли? А пока я могу лишь ненавязчиво указать, что следующую главу вы сможете отыскать на полке в кабинете литературы сами-прекрасно-знаете-какой школы. Вам очень хорошо знакомы её коридоры и кабинеты.
Передайте вашей жене благодарность. Она очень помогла в поисках и даже обнадёжила меня.
С подобающим уважением и искренней признательностью,
капитан Л. В. Синни