Проснувшись почти под вечер следующего дня, Дезмонд, к своему удивлению, ясно помнил все события, что произошли в эту ночь. И если, случись такое гораздо раньше, он бы долго себя накручивал и заморачивался почем зря, то сейчас Майлз чувствовал себя на удивление умиротворенно. Словно все произошедшее помогло ему окончательно расстаться с прошлым, отпустить его. Из чистого интереса и желания проанализировать испытанные ощущения, Дезмонд принялся прокручивать в голове воспоминания.
Накануне Шон пришел к нему не с пустыми руками. Впустив его в квартиру, Дезмонд даже не успел спросить, почему он весь в снегу, а рыжий уже доставал из-под пальто, где Майлз секундой ранее заметил странный бугорок, небольшую коробочку. Засмущавшись (во второй раз на памяти Дезмонда), Шон протянул ему ее.
— Бери, там мой подарок тебе, — как-то совсем неловко сказал он, тряхнув рукой, в которую была зажата коробочка, когда Майлз перевел с державшей ее руки на него шокированный взгляд.
Дезмонд, не говоря не слова, но выражая все свое удивление с помощью забавного выражения лица, аккуратно принял подарок из его рук, словно это был младенец или крошечный птенец, умещающийся на одной ладони. Он не мог заставить себя открыть этот подарок, тронутый до глубины души только тем фактом, что Шон вообще ему что-то подарил. Следующая мысль, что пришла в его голову, заставила его поднять глаза на Шона и встретиться с ним взглядом.
— Но… ведь у меня нет ничего для тебя, — по неизвестной ему самому причине, эти слова Дезмонд произносил запинаясь. Может быть, потому, что после этого жеста со стороны того, от кого он получал лишь одни подколки вперемешку с трогательной заботой, внутренности Дезмонда обожгло неприятным чувством стыда. Стыда за то, что он даже не подумал, что его новообретенные друзья наверняка приготовили подарки, а он не стал ничего делать для них. Видимо, Шон по его лицу догадался, какие мысли крутятся у друга в голове, так как он усмехнулся и легонько толкнул Дезмонда в плечо.
— Я, буду откровенен, и не ждал, что ты начнешь делать подарки кому-либо почти сразу же, как адаптируешься, — вернув себе прежние снисходительные выражение лица и тон, Шон аккуратным движением поправил сползшие на переносицу очки. — Ты ведь никого из нас не знаешь настолько хорошо, чтобы подобрать стоящий подарок. Поэтому я смело могу тебе заявить, что в этом году лучшим подарком для меня и парней будет его отсутствие.
— То же самое могу и о тебе сказать, — чуть обиженно фыркнул Дезмонд, недовольный, что Шон и этот трогательный момент испортил своим фирменным сарказмом, который он не очень любил. — Ты меня тоже не слишком хорошо знаешь, а уже начал подарки дарить.
— Думаю, эта вещица будет как раз кстати для тебя, — Шон пожал плечами, переминаясь с ноги на ногу. — К слову, я рассчитывал, что ты предложишь мне пройти в комнату или на кухню.
Вспомнив, что Шон и правда просил пустить его на ночь, Дезмонд чуть смущенно предложил ему раздеться и, не зная, куда податься, пригласил друга в комнату. Окинув взглядом скромное празднование Дезмонда, которое с трудом можно было назвать праздником и с легкостью пьянкой, Шон усмехнулся и, пристроив свою зажженную свечку на подоконник, рядом со стоявшей там свечой Дезмонда, завалился на кровать, заняв ее половину. Майлз возмутился и заставил его потесниться на этой не слишком широкой и слегка шаткой кровати. Подарок он отставил на угол тумбочки, а Шону, прежде чем тоже на нее завалиться, он принес кружку для виски, поскольку стакан в его доме был только один. Какое-то время они просто молчали и пили, затем начали перекидываться редкими словами, а через пару минут обоих было уже не заткнуть. Алкоголь подействовал на них раскрепощающее, не позволяя останавливаться, что-то утаивать друг от друга, они просто забыли, что между ними были какие-то границы. Благодаря такому разговору по душам Дезмонд убедился в том, что он некогда услышал от друзей о рыжем очкарике — при близком знакомстве он действительно оказался не такой уж и задницей. Что-то из их разговора врезалось ему в память, что-то Дезмонд так и не смог вспомнить.
Их свечи медленно оплывали на подоконнике, пока они все говорили и говорили. Шон периодически поглядывал на них и сверялся с часами, чтобы не упустить момент, когда нужно будет выходить на улицу. Дезмонд не был против. Сейчас ему уже вряд ли бы удалось вернуть то состояние, в котором он словно плыл по течению собственных мыслей в голове, да не особенно того хотелось после эмоционального диалога с Шоном. И все же именно он первым заметил, что черный воск на свечах уже почти закончился, несмотря на упорные попытки быть пунктуальным Шона. С улицы уже слышалось пение тех, кто вышел на улицу раньше их, больше похожее на странные молитвы и пьяный бред, чем, по сути, все эти старые гимны и были. Накинув на плечи верхнюю одежду и обувшись, Шон и Дезмонд, аккуратно неся в руках свои свечи, где уже начинал таять, убегая от огня, белый, чуть отливающий бежевым и перламутром, воск. Они вышли из квартиры, но на лифте спуститься у них не получилось — плотный поток жителей дома, спускавшихся по лестнице и распевающих песни, подобно бурной реке увлек парней за собой.
В этом было что-то безумно захватывающее. Когда такое происходило в его прежней жизни в Столице, Дезмонд просто полагал, что это всего лишь очередная необходимость из сотен тех, что навязывают ему взрослые. До встречи с Клэем он не придавал того значения этой ночи, а два года после нее он использовал это время только для того, чтобы провести их со своим парнем. И только сейчас, оказавшись в Черте, он медленно спускался со свечой в руках, чувствуя, как толпа окружает его со всех сторон, а рядом чуть толкается локтем Шон, которого едва ли не вдавливают в стену. Абсолютно все поют, и голоса толпы сливаются в один и разбиваются в несчетное количество. Случайные переглядывания с Шоном почему-то вызывают на губах обоих веселые улыбки, но они продолжают спускаться и петь, пока не оказываются на улице. И все то время, что таяла та самая треть от белой половины свечи, в темноте — все вывески и фонари выключены ради такого момента — по всей Черте стояли и пели сотни, тысячи, даже миллионы людей, единодушных в своей мысли. Сейчас даже Дезмонд ощущал эту повисшую в заледеневшем от холода мысль — его жизнь, подобно жизни планеты и вселенной, начинается заново. Теперь старого Дезмонда Майлза уже нет окончательно. Он отпустил свои страхи, всю свою боль и тоску по ушедшему Клэю вместе с черным воском, что остался на подоконнике в его комнате. Он стоял и пел вместе со всеми, вместе с Шоном, который видимо в порыве чувств взял его свободную руку в свою. Где-то в небе начали запускать фейерверки, и огромная толпа приветственно и весело закричала и засмеялась, радуясь празднику.
Зимнее небо медленно начало светлеть. Сначала его темно-синее полотно медленно посветлело, мигая исчезающими золотыми точками звезд. Потом где-то впереди, на узенькой линии горизонта, разрезанной на части домами разной высоты, промелькнуло что-то желтое, медленно переползая дальше, к участкам неба над их головами, красными и рыжими пятнами смешиваясь с синей небесной гладью. Остатки синего становились островками лазурного и пурпурного среди моря алого, желтого и местами даже зеленого. Дезмонд впервые в жизни с таким интересом и восхищением всматривался в небо. В своей жизни он видел достаточно рассветов, но никогда не видел ни одного подобного этому. Никогда не думал, что рассвет действительно может быть красивым. Он не видел, как его искренние эмоции тронули внимательно смотрящего на него Шона, Дезмонд просто стоял на морозе и смотрел, как сливаются друг с другом переливы рассветных цветов. Он был готов стоять так до самого появления солнца, если бы Шон вдруг не забрал что-то из его рук. Опустив взгляд на руки, Дезмонд с удивлением заметил, что белая половина свечи уже растаяла, расплавившимся воском оставшись на его руках и одежде. Стряхнув все лишнее с одежды и выкинув лишний воск в специально оставленные на улицы пакеты, Шон и Дезмонд отправились к дому, шагая в живом потоке людей так же медленно, как до этого они шли на улицу.
Оказавшись в тепле, они внезапно поняли, что вдруг устали разговаривать. Словно все темы просто иссякли, испарились. Какое-то время они просто пили, но вскоре им это наскучило. Они снова сидели на кровати плечом к плечу. Шон мутным взглядом рассматривал рисунок на кружке, а Дезмонд смотрел в потолок, отчаянно пытаясь что-то придумать.
— Может быть, посмотрим какой-нибудь фильм? — он даже не вспоминал, что именно Шон загрузил на его браслет все фильмы, что у него были, и что он наверняка уже давно их все пересмотрел, ему просто хотелось предложить хоть что-то. Шон, у которого начинали слипаться глаза, и который изо всех сил сопротивлялся этому, поспешил согласиться. Он жестом остановил Дезмонда, уже вызвавшего проекцию, чтобы начать выбирать фильм, и вызвал свою. Довольный тем, что увидит что-то новое, Дезмонд начал устраиваться как можно более удобно.
И все же его кровать была слишком тесной и узкой для двух человек. Чтобы испытывать как можно меньше неудобств и при этом иметь возможность спокойно смотреть фильм, выбранный Шоном, Дезмонду пришлось чуть ли не прижаться к нему всем телом и положить голову на плечо. Не будь он пьян настолько, то он наверняка додумался бы накидать на пол одеял и подушек и устроиться там, благо места там было гораздо больше. Но сейчас, когда все рамки и границы окончательно размылись, его уже ничего не волновало. Да и где-то в глубине души, вопреки всевозможным предубеждениям заворочались давно забытые или, как он потом понял, ушедшие ощущения тепла, уюта и комфорта. Ночью он попросту не думал об этом, но утром, анализируя все произошедшее, понял — с Шоном ему комфортно несмотря ни на что.
Одной из немногих деталей, которую Дезмонд, как он не старался, не смог вспомнить, были название или сюжет фильма. Но причина, по которой они прервали просмотр прямо посреди развития событий в фильме, все же показалась ему более важной. Когда Шон, повинуясь странному порыву, зарылся носом в его коротких темных волосах, колючих, как иголки маленького ежонка, внутри у Дезмонда что-то дрогнуло. Смутившись, он опустил взгляд и своим чуть помутневшим от всего выпитого за день и заканчивавшуюся ночь зрением заметил что-то непонятное сквозь проекцию. Смешно сощурившись, он пригляделся и с каким-то удивлением понял, что у Шона в районе ширинки его черных и строгих брюк (которые долго удивляли Дезмонда — он слышал от друзей, что не так много портных шьют строгую одежду здесь, в Черте) виднеется внушительный бугор. Дезмонду не составило труда догадаться, в каком положении оказался обычно скрытный и сдержанный в эмоциях Шон, и это его почему-то заставило развеселиться и, что более всего удивило его в ту минуту, почувствовать прилив какой-то доселе незнакомой страсти и энергии. Словно невзначай он прошелся рукой по животу Шона и, опустив руку еще ниже, положил ее на вставший член друга, чуть сжав его через ткань.
— Тебе так главная героиня в фильме нравится? Или, быть может, ты заинтересовался кем-то из персонажей противоположного пола? — Дезмонд сам не ожидал, насколько пошло прозвучал его голос, когда он повернул голову и прошептал это Шону в ухо.
— На меня просто очень неоднозначно влияет алкоголь, — выдохнул Шон, встречаясь взглядом с медово-карими глазами Дезмонда, и против воли ощущая, как его возбуждение усиливается. — Я просто выпил слишком много, обычно я не злоупотребляю.
— И почему мне кажется, что ты врешь, Шон? — не меняя тона, Дезмонд подался вперед и, повиновавшись внезапному порыву, мягко коснулся губами губ Шона. Не впился и не заставил Шона впустить его вместе с языком, чтобы потом оттолкнуть ради глотка необходимого организму воздуха, а нежно и как-то очень мягко поцеловал. Глаза Шона широко распахнулись, а член под рукой Дезмонда по ощущениям последнего стал еще тверже, словно под брюками был не обычный человеческий орган, а толстая палка или камень.
— Прости, я отойду на пару минут, — спустя минуту такого пристального зрительного контакта и пытки возбуждением Шон подскочил, не в силах ни сдерживаться дальше, ни перейти к большему. Он только рванул было прочь из комнаты, в сторону ванной, как Дезмонд схватил его за руку, не позволяя сделать следующий шаг. Этот жест с его стороны заставил все барьеры Шона, помогавшие ему сдерживать себя на протяжении всего их совместного просмотра фильма, разрушиться в один миг.
Дальше Дезмонд мог восстановить в памяти все произошедшее лишь урывками, словно вспоминая самые яркие моменты и впечатления. Скажи ему раньше кто-либо, что Шон настолько инициативен и раскован в постели, он бы смело высмеял этого человека. Но в оставшуюся половину ночи Шон доводил Дезмонда до бурного оргазма несколько раз подряд. Не давая ему ни минуты отдыха, после каждого извержения Шон снова возбуждал Дезмонда своими умелыми, то слишком грубыми, то до безумия нежными и чувственными прикосновениями. Дезмонд терялся в ощущениях, неспособный подарить в ответ хотя бы часть того же наслаждения, что он испытал сам. Он даже не успевал перехватывать хоть какую-то инициативу, предпринимая лишь изредка попытки обласкать доступные ему участки тела Шона. Боль от вторжения в собственное тело запомнилась ему острой вспышкой — за долгие четыре месяца, что прошли его с первого раза, тело почти что успело забыть эти ощущения. Но оно быстро их вспоминало, по мере того, как его хозяин чувствовал себя все больше заполненным внутри. Шон был аккуратен в первые моменты, но он очень чутко угадал тот миг, когда Дезмонд привык к его члену внутри себя, и можно было начинать двигаться, не причиняя ему боли или дискомфорта.
Если бы кто-то попросил Дезмонда описать их дальнейший секс, то он смело и не задумываясь ответил бы, что провел ночь с ненасытным и в тоже время безумно ласковым зверем. Под личиной саркастичного, недоверчивого и в какой-то степени замкнутого Шона горело пламя, которым он охотно делился с Дезмондом на протяжении всей ночи. Откинув очки, норовившие свалиться с его лица в очередной раз, когда они меняли позу, куда-то в угол комнаты, Шон вдавливал лежащего на спине Дезмонда в его скрипящую кровать. Он не позволял Майлзу доводить себя до очередного оргазма раньше, чем ему было это нужно. И в очередной раз, когда Дезмонд потянулся руками к своему стоящему члену, пульсировавшее на кончике которого желание раскатывалось горячими волнами по всему телу и в некоторые моменты даже причиняло почти физический дискомфорт, Шон заставил его убрать обе руки себе под голову. На попытки Дезмонда вытащить руки оттуда Шон останавливался, словно отказываясь дарить ему то удовольствие, которым он так наслаждался, и Дезмонд, чуть ли не скуля от разочарования, возвращал руки на место. Шон играл им, как хотел, и Дезмонд не мог не признать, что ему это нравится. А уж когда Шон наклонялся, чтобы чуть задеть зубами или обхватить губами один из его сосков или мочку уха, Дезмонд и вовсе вскрикивал от переполняющих его ощущений. К этому всему добавлялись юркие пальцы, скользящие по влажной от пота коже именно в тех местах, где их прикосновения только подливали масла в огонь. Дезмонд окончательно утратил над собой контроль, полностью доверяя свое тело Шону. Ему казалось, что это продолжалось всю ночь и весь следующий день, но к рассвету они уже успели вымотаться и уснули, прижимаясь друг к другу всем телом.
Сейчас Шон по-прежнему спал рядом с ним, ради того, чтобы уместиться на кровати, ему пришлось уснуть у Дезмонда на груди. Носом он утыкался Майлзу в плечо и смешно сопел, и Дез вдруг подумал, что без своих вечных очков Шон выглядит не так уж и странно. До этого ему было очень трудно это представить, но сейчас, рассматривая его, Дезмонд все больше убеждался в мысли, что в лице Шона, не перечеркнутом очками, есть своеобразная красота. В очках он выглядел скорее строго и непринужденно, в толпе и вовсе незаметно, что, наверное, было ему на руку, учитывая скромное количество людей, которых он действительно называл своими близкими. Эти размышления заставили его улыбнуться.
Дезмонд не мог точно сказать, сколько прошло времени до пробуждения Шона. Рука с браслетом была погребена под спящим Шоном, а других часов в комнате попросту и не было. Поэтому Дезмонду ничего не оставалось, как просто лежать, сверля рассеянным взглядом потолок. Он размышлял обо всем, что произошло с ним за эту ночь, пока Шон не завозился и, вдруг резко проснувшись, не вскочил с кровати. С трудом ориентируясь в комнате без очков, он не сразу смог выйти из нее, но через пару минут ему это удалось. Он громко и быстро протопал босиком в ванную комнату, смещенную с туалетом, и, не успела за ним закрыться дверь, как до Дезмонда донеслись звуки избавления Шона от скопившейся в его организме дряни. Понимающе усмехнувшись, Дезмонд поднялся и сел на кровати. Виски сдавило тупой болью только сейчас, но в отличие от Шона, который действительно пил, по словам друзей, крайне редко, ему было гораздо легче.
Пока Шон весело проводил утро после их бурной праздничной ночи в обнимку с белым конем, Дезмонд, пошатываясь, оделся, путаясь в рукавах и штанинах, и направился на кухню. Поставив на плиту чайник, в который он предусмотрительно налил как можно больше воды, Дезмонд плюхнулся на стул и вздохнул. В отличие от Шона он накануне приготовился к тому, что наутро ему будет не очень хорошо, и поэтому сейчас он не завидовал своему другу. Пока чайник закипал, Шон уже начал чувствовать себя приемлемо. Он, медленно передвигаясь, словно черепаха (Дезмонд искренне веселился, наблюдая, как Шон ползет в комнату за одеждой, как будто это он всю ночь ощущал в себе быстрые движения чужого члена), дошел до комнаты и долго провозился там, натягивая на себя одежду. К тому времени, как он дополз до кухни, Дезмонд уже заварил в двух кружках крепкий чай с несколькими ложками сахара. Благодарно кивнув, Шон плюхнулся на один из стульев и, взяв ближе всего стоящую к нему кружку, сделал несколько больших глотков. Горячий чай приятно обжигал горло, проваливаясь в желудок и по пути согревая все тело. Голова у него болела сильнее, чем у Дезмонда, но в целом Шон начал себя чувствовать уже гораздо лучше. Дезмонд сел на второй стул и принялся за чай в оставшейся кружке. Так они и сидели на маленькой кухоньке, делая глоток за глотком, в полном молчании. Наконец, Шон допил свой чай и, отставив кружку на стол, откинулся назад, облокотившись спиной об стену.
— Напомни мне, пожалуйста, больше с тобой не пить, — хриплым голосом сказал он, прикрывая глаза.
— Неужели тебе вообще не понравилось? — поперхнулся Дезмонд, от греха подальше ставя кружку на стол.
— Врать не буду, на данный момент я смело могу назвать эту ночь одной из лучших, что были за всю мою жизнь. Я говорю это затем, чтобы, если вдруг у нас будет еще что-то подобное, ты не давал мне напиться, — Шон вздохнул. — Я просто хотел бы почувствовать это на трезвую голову. Как мне кажется, ощущения были бы совсем иные, возможно, они были бы даже лучше.
Дезмонд остался доволен тем, что услышал. Улыбнувшись, он снова взял кружку в руки и, не успев сделать и глотка, с удивлением услышал новое высказывание Шона о себе.
— Ты странный, — Шон внимательно посмотрел на него из-под очков. Требующий объяснений взгляд Дезмонда говорил за себя лучше всяких слов, и поэтому очкарик поспешил рассказать, что он имеет в виду. — Пока я одевался, то думал, что сейчас мне придется тебя успокаивать, как в тот раз, на рынке. Твой… парень умер меньше полугода назад, а я завалился к тебе на ночь, пил вместе с тобой, более того, мы переспали. Я боялся, что утром, протрезвев, ты будешь злиться на меня или, как мне показалось, на себя из-за этого, но в итоге я вижу, что ты абсолютно спокоен. Я просто поражен тем, что ты так спокойно отреагировал на все произошедшее.
— Я… думал об этом, — нерешительно протянул Дезмонд. — Не знаю, почему, но мне уже не так больно. Больнее было бы от мысли, что один из нас изменил другому. А так мне просто нужно было время, чтобы его отпустить. Тогда Леонардо сказал мне много замечательных вещей, и со временем я убедился в их правильности, просто над этим надо работать. Я не злюсь на тебя, Шон, — Дезмонд чуть улыбнулся. — Мне сложно сердиться на того, кто подарил мне удовольствие. Да и знаешь, сегодня ночью я отпустил его навсегда. Я с теплом вспоминаю все то время, что мы провели вместе, но мне показалось, что пришло время прекратить себя терзать по этому поводу.
— Могу понять. Если позволишь, то я еще кое-что спрошу, но это очень личное. Я пойму, если ты не ответишь. У тебя был с твоим парнем, — Шон замялся, но все же, не удержавшись, спросил, — секс?
— Если я отвечу на твой вопрос, то ты в свою очередь ответишь на мой? — быстро подумав о чем-то, спросил Дезмонд. Когда Шон кивнул, причем, даже не раздумывая, его собеседник с какой-то грустной улыбкой хмыкнул. Затем отстранился и кивнул. — Да, был. Он был моим первым, как я был его последним. Я не буду вас сравнивать, поскольку оба эти раза были для меня особенными, каждый по своему, если тебя беспокоит это. Надеюсь, тебя удовлетворит такой ответ.
— Более чем, — Шон кивнул, словно отмечая что-то в уме. Затем, вспомнив о чем-то, он внимательно посмотрел на Дезмонда. — А о чем ты хотел меня спросить?
— Как ты оказался в Черте? — Дезмонд выпалил это на одном дыхании, поскольку этот вопрос волновал его слишком долго. Лис иногда делал туманные намеки, но в них не было полноценных подсказок, на которых он мог бы выстроить историю друга.
Шон с каким-то вздохом улыбнулся. Он явно не ожидал, что ему придется рассказывать свою историю так скоро, ведь он никак не мог знать, что почти все их общие друзья уже рассказали Дезмонду свои. Но затем, подумав, Шон решил, что будет честно поделиться ею с Дезмондом, особенно, если учесть, что он знает его историю. Устроившись как можно удобнее, Шон сделал еще один глоток чая и начал свой рассказ.
— Тогда я был совсем юнцом. Глупым и еще более заносчивым, чем сейчас. Хотел двигаться вверх по службе. Сначала работал в администрации своего городка на севере Государства, затем перебрался на несколько должностей повыше. Потом оказался в Столице. Можно сказать, что на работе я ночевал, но больше у меня в течение долгого времени не было ни одного повышения. Тогда для меня это было самым ужасным в жизни. Я начал впадать в уныние, словно в зомби превратился. Начал ходить на некогда любимую работу как на каторгу. Так шли годы, пока я не ввязался по глупости в одну идиотскую авантюру. Сейчас уже не важно, в чем ее суть, важно то, что любая забытая мелочь могла нас погубить, даже не в Черту отправить. Я до определенного времени относился к этому как игре или шутке, полностью доверяя моим товарищам и в особенности одному. Этот человек был мне очень дорог, настолько, что тогда я был готов идти за него до конца, в огонь и воду.
— Кажется, Лис еще в нашу первую встречу говорил что-то о нем, — заметил, нахмурившись, Дезмонд.
— Да, Лис все прекрасно знал, — Шон поджал губы. — Он не принимал непосредственного участия в нашем предприятии, но тогда он был, что называется информатором. Знал все и обо всех, если ему угодить или хотя бы понравиться, то можно было узнать хотя бы половину нужной информации, ну или как минимум наводку. То, что он конспиратор от Бога, его не спасло, как не спасло и нас всех. Мы думали, что наш план каким-то образом стал известен, и в каком-то смысле оказались правы. Нас предали. Человек, которому я на тот момент доверял больше жизни, оказался не тем, за кого себя выдавал, — на этом моменте Шон сглотнул, а в его взгляде отразилась такая боль, что Дезмонду на секунду стало жутко. — Это была программа Правительства. Они внедряли в сомнительные компании своих людей под прикрытием и, если эти компании были действительно хотя бы мало-мальски опасны, их всех ликвидировали. Тихо и незаметно. Иногда часть отправляли на каторги или оставляли для публичных казней, навешивая разные преступления. Меня, Лиса и еще нескольких человек как раз публично судили, но, чтобы изобразить милосердие, отправили сюда. Видимо, нас сочли наиболее безобидными. Остальных перерезали, как собак. Мы сидели в камере напротив и смотрели, как наш бывший лидер либо выстрелом в голову, либо одним взмахом руки с зажатым в ней ножом убивает наших же товарищей. Некоторые из них были, как и я, просто обмануты ложной надеждой чего-то лучшего и хорошего, некоторых он спас от голодной смерти в трущобах Столицы. Он их спас, он же их и прикончил.
— Ты любил его, — Дезмонд, шокированный услышанным, прошептал это одними губами, и Шон кивнул. Он явно сдерживался, и Дезмонд видел, каких титанических усилий ему это стоит.
— Безумно. И так же безумно возненавидел, когда понял, что он, воспользовался мной, как игрушкой. Поматросил и бросил, как говорится, — поднял горящий взгляд на Дезмонда его собеседник. — Я смогу забыть и простить все, что угодно, но только не этот поступок и не его имя. Если поднять меня в три часа ночи и спросить, кто был самым большим мудаком в моей жизни, я даже сквозь сон отвечу — Дэниел Кросс.
Делавший глоток чая из кружки в этот момент Дезмонд, поперхнувшись от удивления, подавился и закашлялся. Он никак не ожидал, что услышит именно это имя из уст Шона. Рыжий же в свою очередь похлопал его по спине, и, когда Дезмонд перестал кашлять, снова опустился на свой стул.
— Только не говори мне, что тебе знакомо это имя, — тихо сказал он, напряженно всматриваясь в лицо Дезмонда.
— Ты все за меня сказал, — ответил Дезмонд. — После этого случая он добился славы одного из самых суровых Патрульных, отлавливающих геев среди населения Столицы. Именно он сдал меня отцу с потрохами и, искусно надавив на нужные ему места, вынудил его отречься от меня. Он даже был на моем слушании. Сидел, смотрел и улыбался, наблюдая за этим фарсом, что назвали красивым словом суд. А когда я увидел его в первый раз, он так доверительно говорил с отцом, словно он мой близкий родственник — дядюшка там или старший брат, переживающий за мое будущее.
— О, да, при желании ему не составит труда притвориться кем угодно. Дэниел необычайно талантлив, и он умеет пользоваться этим, — Шон сжал руки в кулаки, а Дезмонд, повинуясь внезапному порыву, обхватил эти кулаки своими руками, поглаживая их словно в попытке успокоить. — Я уже очень давно мечтаю сделать ему так же больно, как он сделал мне, чтобы этот урод понял — он такая же пешка в этих шахматах жизни и смерти, как и мы с тобой, и что ему не позволено делать ходы за другие фигуры. Это просто отвратительно, осознавать, что я здесь живу той жизнью, о которой раньше не мог и мечтать, а где-то там, далеко, за стеной, мой злобный бывший убивает и калечит судьбы немногих, кто еще не потерял разум от обработки Государства. Я одновременно счастлив, что судьба дала мне шанс прожить остаток жизни вдали от него, и злюсь, что ничего не могу поделать.
— Ты не виноват, — Дезмонд прервал его очень эмоциональный монолог, положив одну из рук на его щеку и мягко погладив ее. — Мы все совершаем ошибки, но от них становимся сильнее только тогда, когда понимаем, где и в чем мы оступились. Не смей корить себя за то, что ты был не в силах повлиять на то, на что никто, кроме Бога — если он существует, конечно, — влиять не в силах. Я не знаю, каким ты был раньше, Шон, но сейчас под твоей маской порядочной задницы я вижу по-настоящему доброе, отзывчивое и любящее сердце. Не смей предавать все, что ты обрел после долгой жизни в Черте, во имя слепой мести. Обещаешь? — требовательно заглянул ему в глаза Дезмонд.
— Обещаю, — и в этот раз улыбка на губах Шона была искренней, очень мягкой и теплой.
Первый вечер Ренессанса они тоже провели вместе. У обоих в груди шевелились и ворочались пушистые зверьки, названия которым они вряд ли могли или хотели дать сразу же, а расставаться им попросту не хотелось. Шон снова напросился на ночевку к Дезмонду, предварительно пообещав никакого секса — им обоим надо было утром идти на работу. Постелив Шону одеяло на полу и пожертвовав одну запасную подушку, Дезмонд устроился на своей кровати. За окном кружились снежинки, а тонкие стекла, через щели в которых в комнату проникал холодный ветерок, покрылись изящной изморозью. Сжавшись от холода, Дезмонд постарался устроиться на кровати так, чтобы сохранять как можно больше тепла без его любимого одеяла. Он почти согрелся, как вдруг почувствовал, что Шон, нарушив часть их договоренности, забирается к нему на кровать. После долгих разговоров и прочих занятий спать Дезмонду хотелось гораздо больше, чем сопротивляться, и поэтому он позволил Шону устроиться рядом, обнимая его за талию. Прижавшись к Дезмонду как можно ближе, Шон сверху накинул на них обоих одеяло, предназначенное для одного, словно пытаясь защитить от какой-то опасности. Разморенный теплом и спокойствием, что дарило присутствие Шона, Дезмонд почти сразу же уснул, и в эту ночь его не преследовал ни один кошмар.