Сказать, что наблюдавшие за происходящим в Столице жители Государства были шокированы увиденным в новостях арестом Вашингтона, было бы свинством со стороны автора. Это был первый случай, когда Демирховный был публично осужден Советом и сослан в Черту. Конечно, и раньше некоторые Демирховные не доживали до голосований, становясь жертвами тех, кто на самом деле управлял Государством. Неугодные Демирховные в один прекрасный момент исчезали, оставляя своих избирателей наедине с чувствами отчаяния и ощущением, что их обманули. Их тела позже находили на улицах якобы случайные прохожие, и произошедшее убийство выставлялось за несчастный случай или самоубийство. Немногие из тех, кто не был судим, но избежал участи быть убитым или отправленным в Черту или на рудники, понимали, что с этими Демирховными случилось на самом деле.
До Вашингтона смысл всего произошедшего окончательно дошел только в тот момент, когда машина подвезла его к стене, разделявшей Черту и остальное Государство. Стоило ему увидеть возвышавшуюся в отдалении каменную громаду, как в голове шаровой молнией заметалась мысль — а ведь его изначально не собирались делать Верховным. И до поста Демирховного допустили только потому, что кому-то из Совета это было выгодно, вполне возможно и то, что все произошедшее было просто постановкой. Это полностью разрушило его мир, и неприятная боль в груди от осознания всего отрицательного, что он увидел в членах Совета, погребала под собой все его мечты о лучшей жизни обычных людей. Разумеется, Вашингтон не был наивен до такой степени, что все люди казались бы ему безгрешными, нет, он прекрасно знал, что все неидеальны. Но в то же время он искренне верил в то, что люди, занимающие верховодящие посты, действительно шли работать в Правительство с желанием улучшить жизнь других. И тем больше горечи несли с собой эти мысли Вашингтону.
Огромные ворота, несмотря на усилия, которые он прилагал, чтобы не показывать свой глубинный страх, все же заставляли его нервничать. За те несколько минут, что он вылезал из машины и смотрел, как из нее вылезает один из патрульных, в голове у Вашингтона уже появился план. Подавив в себе страх перед неизвестностью, он решил — больше никакой паники. Он — бывший военный и патрульный, и это обязывает его смело идти вперед, куда бы его ни забрасывала судьба. Удивив своей стойкостью Патрульных, Вашингтон взял из рук одного из них протянутую ему папку с какими-то документами и, не дожидаясь их отъезда, спокойным и уверенным шагом направился к открывающимся воротам.
***
— И надо же было нам оказаться в Бюро именно в этот день, — ворчал Малик, копаясь в каких-то документах.
— Будет забавно, если он окажется здесь до того, как нас сменят, — отозвался Альтаир, пытавшийся в этот момент играть с Эцио в шахматы. Это скорее напоминало какие-то альтернативные шахматы с очень расплывчатыми правилами. — Но меня другое интересует. Как, скажи на милость, нам общаться с этим Вашингтоном? Он же гребаный Демирховный!
— Думаю, что так же, как и с другими, — Дезмонд задумчиво почесал макушку. В этот день была их очередь принимать сосланных в Черту в Бюро. За все время привезли лишь пятерых, а это было не так уж и много. Парни полагали, что это вызвано судом над Вашингтоном. — Он ведь теперь уже не Демирховный, сам слышал, Виддик снял с него все полномочия. Теперь он ничем не отличается от нас.
— Ты это сосланным из Индейца объясни, — закатил глаза Эцио. — Минимум у половины ребят из всех, кто был сослан за последние лет пятнадцать, зуб на Вашингтона. Лео рассказывал мне, что в молодости он был старшим среди патрульных, при нем достаточно людей посадили. Если бы его завезли в Черту через любые ворота в Индейце, эти парни разорвали бы его!
— Неужели он стольким людям испортил жизнь? — удивленно воскликнул Майлз.
— Нет. Наверняка Вашингтон понимает, что лично он не слишком много кого посадил, пусть и другие думают иначе. Я уверен, что, когда я еще жил в Индейце, он даже и не задумывался о том, к чему пришел сейчас, — послышалось из угла с подушками.
Парни как один повернулись и с облегчением увидели там Коннора, который мрачно слушал их разговор. Все кроме Дезмонда переглянулись, и он понял, что единственный здесь не знает истории Коннора. Дезмонд призадумался, выбирая из двух вопросов — как Коннор проскользнул мимо них в Бюро, и как он оказался в Черте — наиболее приятный для него. Но Коннор, догадавшийся о ходе его мыслей, понимающе кивнул. Только он открыл было рот, как Дезмонд замахал на него руками.
— Если хочешь, можешь не рассказывать, — он смутился, надеясь, что не обидит этим друга. — Я все пойму.
— Рано или поздно ты бы все равно узнал, от меня или от остальных, неважно, — Коннор пожал плечами и начал рассказ. — Мне тогда было лет шестнадцать. Жил в Индейце с матерью и остатками племени, отца никогда не знал. Мужчины работали в поле и в горах, а женщины занимались домом да детей учили, старшие дети им помогали. Индейцев вроде меня в районе, который был назван именем этого древнего народа, не любили, и однажды, когда мужчины ушли на работу, а я с несколькими друзьями отправился в поле, стеречь наш скот, на нас напали какие-то уроды. Это были черные, возможно, с ними и латиносы пошли, точно я не знаю. Они вырезали почти всех, убивали каждого, кого встречали на своем пути, попутно поджигая хлипкие дома, в которых мы жили. А когда наигрались в убийц, то ушли, оставив все как есть. Мы с друзьями увидели дым, когда добежали, увидели горящие остатки домов и кровавую грязь. Через пару минут после нас вернулись взрослые. Единицы из наших выжили, в основном это были маленькие дети, которые убежали вместе с несколькими старшими братьями и сестрами, женщин же либо убили сразу, либо перед этим их насиловали. Мою мать вместе с несколькими ее подругами подожгли как ведьм в сказках, привязанных к столбам и обложенных ветками. Все мы были в ярости, и, когда приехали Патрульные, потребовали у них наказать ублюдков.
— Неужели они закрыли на это глаза? — справившись с тяжелым комом в горле, что возник у него во время рассказа Коннора, Дезмонд выдохнул. Эта история еще раз доказала ему, что, когда речь заходит о преступлениях, Государство не собирается возвращать справедливость. По крайней мере, в большинстве случаев.
— Хуже, — откинувшись назад и опершись спиной о стену, Коннор поднял глаза на мигающую лампочку под потолком. — Они вообще ничего не предприняли и прогнали нас. Представь, к чему это подхлестнуло каждого из нас, выживших. Мы все были объяты ненавистью. Дошло до того, что мы выследили этих мудаков и сделали то же самое, что они сделали с нашими семьями. И только в этот момент Патрульные вмешались, но не так, как хотелось бы нам, желавшим наказать убийц и насильников. Виноватыми сделали нас. Когда мы показали и рассказали, что сделали с нами, те же самые люди, к которым мы шли за помощью, сказали, что мы должны были предоставить все Патрулю. В итоге половину совершеннолетних мужчин расстреляли на месте, без всякого суда, вторую половину сразу же увезли на рудники. А меня и остальных детей и подростков, чтобы никто ничего не узнал, и не было последствий, вместо того, чтобы раздать другим племенам, сослали сюда.
Закончив рассказ, Коннор замолчал. Он знал, что после этого возникнет неловкое молчание, во время которого Дезмонд будет обдумывать услышанное, а друзья размышлять о чем-то своем, и поэтому полукровка решил дать им на это время. Но через пару минут в коридоре, отделенным от комнатки, где они сидели, стеной и открытой дверью, Коннор услышал шаги и подобрался. В этих шагах он услышал что-то твердое и уверенное, что не позволяло сомневаться в уверенности в себе того, кто шел по коридору. Шаги замолкли около неприкрытой двери в их кабинет, за ними спустя минуту напряженного молчания, в которое парни продолжали что-то обдумывать, а Коннор вслушивался в движение за дверью, раздался какой-то неловкий стук. Прочистив горло, Малик поспешил пригласить гостя внутрь, словно уже догадавшись, кто стоит за дверью.
Это действительно оказался Вашингтон, появление в Черте которого парни дружно надеялись не застать по разным причинам. Одна причина, впрочем, все же была общей — они все в каком-то смысле чувствовали себя неловко рядом с человеком, что еще несколько часов назад держал в своих руках большую власть. Но парни никак не ожидали, что вместо привычного почти каждому из них состояния, в котором обычно приезжали в Черту новые сосланные, Вашингтон будет абсолютно спокоен и сдержан, словно он приехал на заседание, а не в город «преступников». Вашингтон обвел сидящих в комнате парней ничего не выражающим взглядом, казалось, он не допускал мысли (как многие до него в этот момент), что все эти люди — осужденные по закону Государства, на минуточку — могут представлять для него опасность.
— Мне сказали, — заговорил он, четко проговаривая слова, что глухим раскатом падающих со склона горы камней прозвучали в повисшем неловком молчании, — что сразу же по приезде мне следует прийти сюда и получить новые документы.
Парни снова переглянулись, удивленные, словно не в силах решить, кто будет оформлять Джорджу документы и выдаст браслет. Наконец Шону это надоело, и он, попросив у приехавшего его папку, отошел к столу, где обычно лежали браслеты, которые еще не обрели своих владельцев. Все то время, пока рыжий техник вбивал в один из них информацию, все продолжали молчать. Вашингтон рассматривал свое новое окружение, а Эцио, Малик и Дезмонд неловко ерзали на своих стульях, изредка бросая заинтересованные взгляды. Коннор же, не стесняясь, рассматривал Вашингтона из своего угла, не отводя от того напряженного и внимательного взгляда. На проекции не было видно морщин, что преждевременно делали Вашингтона старым не по годам, хотя Коннор знал, что он гораздо моложе, чем выглядит. Но вместе с тем Коннор был уверен, что стоит только бывшему Демирховному отдохнуть, как все эти морщащие кожу полоски исчезнут. Он много раз видел, как после отдыха молодеют шахтеры, работающие долгими часами. Темные волосы, которые телевидение показывало почти что черными, вблизи оказались через несколько прядок пестрящими серебряными ниточками, и Коннор вздрогнул от мысли, что в качестве Патрульного Вашингтон повидал достаточно. С его места было плохо видно цвет глаз, но эмоции в них пробуждали в Конноре интерес к этому человеку.
Интерес пришлось поумерить, когда Шон закончил вводить информацию в браслет. Он спокойно подошел к бывшему Демирховному и протянул ему металлический браслет, начиная объяснять.
— В Черте этот браслет заменяет нам все необходимые документы из других районов вроде паспорта, трудовой книжки и всего остального, — и в таком же духе Шон рассказал Вашингтону все, что ему было необходимо знать о браслете, и помог ему зафиксировать полоску железа на руке.
— Благодарю, — вежливо, скорее, по привычке, чем искренне, отозвался Вашингтон, и парни постарались скрыть фырканье за кашлем. Они все знали, что уже через месяц он напрочь растеряет всю свою напускную вежливость, как это бывало со многими другими. Черта превращала людей в тех, кем они были на самом деле, и зачастую делала из них тех, кем в Государстве они бы никогда не стали — счастливыми людьми. Коннор чисто из интереса хотел посмотреть на то, как все эти изменения будут происходить с Вашингтоном.
— Что-то еще? — вежливо спросил Шон, заметив недоумение в глазах Вашингтона.
— Скажите, а каким образом… устроена здесь жизнь? Чем здесь живут люди? Как они тут живут? — Вашингтон сумел поставить парней в тупик уже второй раз с момента своего появления в Черте. Обычно у тех, кто принимал только что прибывших в Черту людей, спрашивали про квартиры и работу, про что-то бытовое, просили наркотики, им пытались угрожать и даже нападали, или же не делали ничего, полностью отдаваясь в руки тех, кто знал этот мир дольше них. Но еще никто не спрашивал, как живут в Черте.
— Примерно так же, как и в Государстве, — впервые за все время, что Вашингтон пробыл в этой комнате, сказал Коннор, нарушая повисшее в очередной раз неловкое молчание. — Только с той разницей, что никто уже не обманывается насчет Правительства и правосудия, которое оно не собирается вершить. Еще стоит учесть, что здесь мы в большей части предоставлены сами себе до тех пор, пока не решим взбунтоваться, разумеется. Патрульные, охраняющие стену, тщательно следят за тем, чтобы волнения в Черте не подвергали опасности Государство. Мы можем хоть зарезать друг друга или зарезаться сами, но, пока мы не пытаемся прорваться за стену, нас не трогают.
— То есть, Государство не дает вам шанса вернуться назад? — удивленно спросил Вашингтон, словно не понимая, о чем ему говорят. — Как можно не давать шанса на возвращение к нормальной жизни?
— Вы все еще верите в то, что жизнь по ту сторону стены можно назвать нормальной? — грубо выплюнул ему на это Альтаир, даже не заботясь о том, что его тон может обидеть Вашингтона. — Нормальной жизнь в Государстве может быть только у полных кретинов с опилками вместо мозгов, которые не имеют представления о том, что они могут сами управлять своей жизнью, для тех, кто считает нормальным, что все решения принимаются за них. Ни для кого из нас эта жизнь никогда не была и не стала бы нормальной в Государстве. И никто не горит желанием вернуться. Государство, пытаясь обезопасить себя, выслало нас к черту на куличики, но вместо того, чтобы наказать нас, неосознанно позволило нам жить так, как мы могли только мечтать в закоулках собственных сердец.
— Но ведь там у вас было практически все необходимое, — продолжал недоумевать Вашингтон. — Нормальные школы и институты, хорошо оплачиваемая работа…
— Не думал, что в реальной жизни можно быть большим идиотом, чем на экране проекции, — Альтаир закатил глаза. Он усмехнулся, увидев, каким оскорбленным взглядом сверлит его Вашингтон. — Да, я назвал вас идиотом. Вы идиот, раз думаете, что материальные блага — предел мечтаний человека. Люди могут не признаваться в этом, но даже самые лучшие вещи или баснословное богатство не дадут им чувства близости с тем, кто им дорог. Они лгут сами себе, превращают в потенциальных лгунов собственных детей, вдалбливая им, что выжить и во всем искать сплошную выгоду — цель всей их жизни. Такие, как они — идеальные граждане Государства, когда как в Черту сослали людей, знающих, что человеческое сердце способно испытывать такие чувства, за которые бывает не жалко умереть.
Вашингтон подавился воздухом и замолк, беспомощно открывая и закрывая рот, как большая рыба. Больше таких вопросов он не задавал.
***
— Что-что, прости, он сделал? — не поверив услышанному от Шона, Лис расхохотался так, что на них, сидящих все в том же углу, обернулись почти все посетители бара.
— Сам был в шоке, — понимающе усмехнулся Шон. — Но он серьезно собрал целую кучу детей у Кратера и учил их. Точнее, пытался. У него нет ни доски, ни парт, что уж там про здание говорить. С учебниками тоже беда. Я ходил недавно посмотреть на его импровизированную школу, так они просто сидели у воды, и он учил их считать подручными средствами, палочками там, камешками, представь себе.
— А что дети? — Лиса действительно забавляла вся это история с Вашингтоном, решившим, что у него получится обучать живущих в Черте сирот, беспризорников и тех, кто уже в ней родился.
— Что удивительно, они его обожают, — Шон пожал плечами. — Ходят за ним, как цыплята за уткой. Никто еще не проворачивал подобное до этого, дети его слушают так внимательно, как будто это им сам Господь Бог явился. Даже из удаленных частей Черты пара десятков детей набежало, так сильно учиться хотят.
— Знаешь, думаю, этому мужику надо помочь, — Лис весело фыркнул, откидываясь на спинку дивана. Нарвавшись на вопросительный взгляд Шона, он сдержался, чтобы снова не рассмеяться, и пояснил. — Ты ведь больше других знаешь об учителях и преподавателях университетов и прочих учебных заведений, которых ссылают к нам из-за неосторожности или несоответствия их обучения заданным программам. Так предложи им помочь, пусть разберут детишек и учат их всему, что пригодится им в Черте.
— Лис, не будь ты порядочной задницей и алкоголиком, я бы с чистой совестью сказал, что ты золото, но пока не буду, — оправившись от первоначального удивления, и обдумав идею Лиса, Шон кивнул, соглашаясь с тем, что это очень даже отличная мысль. — Знаешь, пожалуй, я займусь этим прямо сейчас. И заодно позвоню знакомым прорабам на стройках, спрошу, могут ли они что-нибудь сделать для них в плане зданий. Не сидеть же им вечно на улице. Бывай, Лис.
— Надо же, самая большая задница в Черте обозвал меня алкоголиком при том, что я пью меньше посетителей моего бара, — уже несколько меланхолично заметил Лис, позволяя Дезмонду забрать пустые кружки. — Как ты его терпишь вообще, позволь спросить?
— А я и не терплю, — усмехнулся Дезмонд, закончив переставлять посуду на поднос. — Я его просто не слушаю.
Лис одобрительно хмыкнул и кивнул ему на барную стойку, отпуская Дезмонда работать дальше.
***
Шон сдержал свое слово. Он нашел с десяток высланных учителей, согласившихся заниматься с детьми, которых собрал Вашингтон, договорился с людьми из кварталов строителей о постройке двух приличных по размеру зданий, способных вместить в себя всех желающих учиться. Их постройка должна была затянуться до следующей зимы, а до того момента им разрешили пользоваться старым крытым стадионом, постоянно пустующим ввиду отсутствия спортивных соревнований, которые можно было бы проводить. Учителя и Вашингтон начали разрабатывать учебный план на основе книг, которые одолжили им Малик и его знакомые, тоже имеющие в своем запасе необходимые книги или переводы тех, что остались после Катастрофы. Все шло как по маслу, пока однажды Шону и Малику, что в тот день занимались поиском прочих необходимых вещей для будущих школ, не позвонила одна из женщин, согласившихся помогать учителям с мелочами вроде готовки обедов или настройки собранного оборудования, Ребекка.
— Шон, тут просто аншлаг, — перешла она сразу к делу вместо приветствия. — Они тут все орут дурниной, ссорятся из-за какой-то фигни, детишек пугают. Было бы очень круто, если бы ты приехал и помог мне это все разрулить, а то мы и не знаем, как уже этих всех недопреподов угомонить.
— Конечно, — нахмурился Шон, переглянувшись с Маликом. — А если поточнее, по какому поводу крик?
— Кажется, остальным учителям не нравится то, что этот ваш Вашингтон пытается впаривать детям. Говорила я вам, от него одни проблемы, — зная Ребекку, Шон мог легко представить, как она вздыхает и качает головой. — Он себя ведет как училки в школах Государства. До какого-то момента все идет хорошо, но потом в его голове что-то щелкает, и он начинает детишек строить, как до этого строили всех нас, орет, требует от них того, чего они никогда до этого не знали и не могли узнать. Короче, крыша у него ехать начинает. Я, конечно, не очень люблю тебя просить о чем-то таком, но ты эту кашу заварил, будь добр, расхлебай, пока ей остальные не траванулись, идет?
— Понял, еду, — окончательно помрачнел Шон, заканчивая разговор и сворачивая проекцию. В двух словах рассказав Малику о случившемся, Шон поспешил на станцию, чтобы сесть на первую же попавшуюся электричку.
Дорога отняла у него около часа. Но, к тому времени, как он добрался до стадиона, Вашингтон и учителя, вызвавшиеся помогать ему, все еще продолжали спорить, детей же, судя по всему, отпустили по домам.
— Нет, ну это просто невозможный человек, — поведала ему София, стройная рыжеволосая девушка, которая должна была преподавать детям литературу. Шон увидел, как она, плача, выходит из комнаты для комментаторов, где и собирались учителя. Поуспокоившись, она объяснила, что произошло. — Я решила проверить, какие книги из тех, что нам принесли, Джордж отобрал для детей. И в его списке почти все книги оказались контрабандными учебниками с той стороны Стены! Подумать только, отобрать для детей с другим воспитанием, с другими понятиями, с другим мышлением эти… это… эту мерзость! Неужели он совсем не понимает, что к местным детям неприменимы методики, которые обычно использовались для обучения детей Государства? Я попыталась объяснить ему это, но он накричал на меня.
— Понятно, — ни один мускул на лице Шона не дрогнул, пока он слушал рассказ Софии, хоть внутри все переворачивалось от гнева. Он не хотел думать о том, что Альтаир был прав, назвав Вашингтона идиотом, но после всего услышанного соответствующий вывод напрашивался сам. — Хорошо, я поговорю с ним, а ты отдохни. Не слушай его, если он снова попытается указывать тебе, по каким книгам учить детей, хорошо? Отбери для них все, что считаешь необходимым, я думаю, ты хорошо с этим справишься.
— Спасибо, Шон, правда, спасибо тебе, — с искренней благодарностью во взгляде и голосе сказала София, мягко сжав его руку в своей. Убедившись, что девушка дошла до лестницы и спустилась по ней вниз, Шон снова повернулся к двери, подошел к ней и, повернув ручку, толкнул ее.
Внутри он, как и ожидал, обнаружил Вашингтона и оставшихся учителей, пожалуй, это были те, чьи нервы были крепче, чем у остальных. На звук открывшейся двери они, как один, обернулись. Представители обеих сторон с облегчением вздохнули, надеясь, что Шон, как один из инициаторов всего происходящего, встанет на их сторону. Шон посмотрел на тех, кто остался из учителей. Паола, преподавательница алгебры и геометрии, Теодора, преподавательница рисования, физрук Бартоломео, Катерина, преподающая биологию и химию, Кристина, молоденькая преподавательница пения (как при отсутствии музыкальных инструментов она должна была учить детей, Шон и представить себе не мог) и Адевале, темнокожий преподаватель грамматики и мастер рукопашного боя, находка для них. Каждому из учителей, оставшихся в кабинете, Шон доверял, поскольку их всех он неплохо знал. Но вот Вашингтон, вытворявший невесть что, пробуждал в нем море не самых приятных эмоций и ощущений.
— Шон, как я рад вас видеть, — радостно разрушил повисшее в комнате после его прихода молчание Вашингтон. — Вы, наверное, уже в курсе причины, по которой мы с многоуважаемыми учителями не сошлись во мнениях, и я всецело полагаюсь на вашу поддержку в этом вопросе.
Вашингтон потянулся к его рукам, чтобы сжать их в своих в демонстративном рукопожатии, но Шон вовремя разгадал его уловку и сделал шаг в сторону.
— Боюсь, вам придется искать другого союзника в этом вопросе, так как я прекрасно понимаю, почему преподаватели, оставшиеся здесь, и их коллеги отказываются работать по вашему плану, — покачал головой Шон. — Более того, я их полностью поддерживаю. В день своего приезда вы правильно начали, попытавшись узнать, чем здесь живут люди, но вы так ничего и не поняли. Черта живет совершенно по своим законам, здесь люди мыслят не так, как в Государстве, соответственно, для детей, живущих здесь, необходим другой подход.
— Бросьте, Шон, — Вашингтон, судя по всему, вообще не слушал, о чем с ним говорит Гастингс. Он продолжал радостно рассказывать о своих планах. — Я знаю программы для детей, которые помогут им…
— Стать такими же кретинами, как те, кто сослал нас сюда, — закончил за него Шон, не давая Вашингтону договорить. — Серьезно, Джордж, взгляните правде в глаза. Лучшее, что смогли сделать Демирховные Столицы за свои поганые жизни — переселить людей, которые не подходят под их понимание послушных игрушек, за каменную стену. А вы хотите привить идеологию, которую они разработали для промывки мозгов, детям, которым повезло не вырасти овощами. Вы сами бредили демократией, равенством, возможностью реализовать свой потенциал, при этом не рискуя быть непонятым, а сейчас вы пытаетесь сделать с детьми Черты то же самое, что сделали с их родителями или бывшими опекунами жадные до власти мудаки. Вы серьезно хотите такой участи для них, Джордж? Если да, то мне вас очень жаль — стоит об этом узнать тем, кто приютил этих детей здесь, вам сильно не поздоровится.
Вашингтон не стал отвечать сразу. Опустив голову и сверля взглядом бетонный пол, он размышлял. На ум пришли воспоминания о том, что он видел в последний день своего пребывания в Столице. Серые, понурые лица взрослых, постоянно одергивающих детей. И дети, молчащие, такие же серые, как их родители, ни разу не засмеявшиеся на улицах за все время, что Вашингтон их там встречал. Нервные, задерганные, мрачные, повзрослевшие на десяток лет раньше, чем им положено, маленькие пустые оболочки, в которых не осталось ничего детского. Чересчур серьезные, никак не напоминающие детей, словно бы это были взрослые-карлики, не успевшие вырасти.
От мыслей, нахлынувших на него подобно морским волнам во время шторма, Вашингтону хотелось схватиться за голову. Догадка пришла к нему слишком поздно, гораздо позже, чем следовало бы. Ему уже не в первый раз говорили о том, что он действительно не понимает всего происходящего в Черте. И только сейчас он, стоя среди тех, кто прожил здесь не первый год, начал понимать. Люди в Черте не стремятся возвращаться назад, в Государство. Больше всего в этой мысли Вашингтона шокировало то, что эти люди благодарны тем, кто сослал их сюда, словно им действительно доставляла удовольствие жизнь вдали от близких, от тех, кто раньше был их жизнью. Это все никак не укладывалось у него в голове, заставляя Вашингтона словно разрываться между двумя мирами — тем, что он хотел улучшить, и тем, о котором он тайно мечтал все это время. Как в тумане он, обойдя Шона, направился к двери и вышел из комнаты. Шон хотел было пойти за ним, чтобы вернуть Джорджа к разговору, но кто-то из учителей остановил его — прежде, чем свернуть за угол, к лестнице, Вашингтон услышал конец фразы, что врезалась ему в память до конца его жизни:
— Пусть он идет. Мы хотели, чтобы он понял, и у нас получилось. Он начал понимать, ему нужно время, чтобы все понять до конца. Когда он справится, то вернется, чтобы закончить начатое.
Придя в себя после этого наваждения, Вашингтон с удивлением обнаружил, что, задумавшись, он неосознанно дошел до Кратера, возле которого все и началось. Ему рассказывали, что раньше Кратер был карьером, в котором добывали камни для зданий. Но, незадолго до того, как в эти места начали ссылать преступников, его забросили, как и шахты рядом со стеной. Когда в Черте стало жить слишком много народу, и воды стало не хватать, те, кто жили ближе всего к побережью, прорыли искусственный рукав от широкой реки к Кратеру. Так в Черте появилась пресная вода и рыба.
И теперь Вашингтон сидел на лавочке, в нескольких метрах от которой чуть дрожала от слабых волн граница между водой и землей. Он сверлил взглядом темную воду в Кратере, у которого, казалось, не было дна. Тогда, месяц назад, оказавшись в Бюро, он разозлился на того молодого человека, Альтаира, назвавшего его идиотом. Но сейчас, анализируя все произошедшее, Вашингтон с горечью осознавал, что по сути все, кто пытался донести до него собственную неправоту на протяжении целого месяца, были правы. Стыд, что он испытал следом, словно пытался уничтожить последние росточки искреннего желания помочь детям. Вашингтон не сразу понял, что за ним наблюдают, но, когда чей-то холодный нос ткнулся ему в руку, он вздрогнул и с удивлением посмотрел на сидевшего рядом с ним большого белого пса.
Пес с интересом в светлых глазах смотрел на Вашингтона, его морда, несмотря на мощное тело и густую белую шерсть, придававшие ему суровый вид, выражала крайнюю степень дружелюбия и спокойствия. Чуть приподнятые ушки же привносили в его образ какую-то вопросительность, словно пес о чем-то спрашивал всех, кто попадался ему на пути.
— Джаспер не кусается, — знакомый голос, раздавшийся откуда-то из-за спины, заставил Вашингтона подскочить и резко обернуться.
Это был полукровка из Бюро, Коннор, кажется. Джордж понял, что он полукровка, почти сразу, как увидел его. Он слишком долго жил в Индейце, слишком хорошо знал живущих там людей, чтобы научиться различать представителей разных рас от тех, кто рождался от их союзов. Вместе с типичными индейскими чертами лица в этом юноше Вашингтон видел что-то еще, что-то до боли знакомое и вызывающее странное, беспричинное недоверие. Но вскоре это странное наваждение исчезло, оставляя после себя тяжелый осадок.
Вашингтон ничего ему так и не ответил. Говорить не слишком-то и хотелось. Он, продолжая молчать, отвернулся от Коннора и его пса, снова переведя взгляд на водную гладь. Это почему-то успокаивало его. Тихие, едва заметные колебания воды словно напоминали ему его собственные метания, сходившие на нет в последние минуты. Он ушел глубоко в себя, переставая замечать все происходящее вокруг, а когда вернулся к реальности, то обнаружил полукровку сидящим рядом с ним, на лавке. Парень гладил своего белого пса по голове и молчал, а Вашингтон снова вглядывался в его немного резкие черты лица, в темные густые волосы, пряди, растущие от висков, которых были собраны в маленький хвост на затылке, в спокойные карие глаза. За первые недели его пребывания в Черте Вашингтон почти не говорил с Коннором только потому, что даже в редкие встречи им было не о чем говорить. Сейчас они оба молчали, предоставляя окружающему миру и судьбе говорить за них.
— Спелись, — пробормотал Шон, стоявший в проулке между домами позади них. Он все же немного тревожился за Вашингтона, чувствуя что-то вроде ответственности за этого человека. И тем спокойней рыжему технику было видеть, что с бывшим Демирховным все в порядке.
— Я бы сказал, что Вашингтон адаптировался, а Коннор просто херней страдает, — сказал стоявший за спиной Шона Лис, наблюдавший за этой парочкой через бинокль. Его спокойный ровный голос напугал Шона до чертиков, быстрого сердцебиения и даже кратковременной икоты. Поуспокоившись, Шон толкнул его в плечо, выражая свое недовольство таким поведением Лиса.
— Пошли отсюда, — Шон отобрал у любопытного мужчины бинокль и потащил его прочь от Кратера. — А то выглядим как сводники какие-то, которые сосватали двух малолетних кретинов против их воли и теперь следят, чтобы те не натворили чего.
— Как будто это не так, — Лис, недовольный тем, что его оторвали от наблюдения, все же повиновался и медленно поплелся за Шоном, искренне надеясь, что тот не завалится к нему в бар.