Джованни и Марио заперлись в кабинете хозяина дома на несколько часов.
Пока Марио пересказывал брату последние события из Столицы и все услышанное от Никколо, сопровождая это переданными записями, дом медленно оживал. Чем выше поднималось солнце, тем больше обитателей дома просыпалось от его лучей, прорвавшихся в комнаты через окна и бьющие в лица всем спящим. Первой проснулась единственная дочь в семье, Клаудия. Она, подхватив со стула домашнюю одежду и полотенце, заперлась в собственной ванной, чтобы привести себя в порядок — вымыть длинные и густые волосы, высушить их, собрать сумку для школы и переодеться в один из нескольких комплектов школьной формы, который накануне был заботливо постиран и поглажен Рэниро.
Вторым просыпался — пусть и не по своей воле — самый младший ребенок, Петруччо. Из-за слабого здоровья он слишком часто и очень долго болел, и поэтому его утро начиналось с того, что Маурицио будил его и помогал с некоторыми не очень приятными процедурами вроде необходимых ежемесячных уколов и утреннего принятия всех таблеток. Затем, приведя себя в порядок, мальчик сбегал на первый этаж по лестнице, едва удерживаясь от того, чтобы не съехать по скользким и широким деревянным перилам, на кухню, где получал поцелуй в лоб от матери и тарелку с завтраком от Рэниро. Через минуту после него по обыкновению спускалась Клаудия, полностью готовая для очередного дня в школе, и получала свою тарелку. Обычно к тому моменту, как они заканчивали завтракать, приезжал их старший брат, Федерико, чтобы отвезти Клаудию в школу, которая находилась на пути в Здание Совета Бигтауна, где он работал.
К тому моменту, как Марио и Джованни закончили обсуждать все произошедшее, Федерико уже увез сестру в школу. Мария, жена Джованни, сидела за обеденным столом в столовой, разбирая счета и читая пришедшие утром письма. Рэниро помогал ей распределять деньги и составлять список покупок. Маурицио возился в саду — ему предстояло засеять оставшееся место на маленьком участке семенами овощей. Петруччо крутился поблизости и пытался помочь, больше мешая и роняя семена туда, где им вообще не нужно было быть.
Марио и Джованни спустились только после полудня.
— Черт подери, — вздыхал Марио. — Я и представить себе не мог, что все произойдет так…
— Молчи, Марио, — Джованни, спускавшийся по лестнице первым, остановился и, обернувшись к брату, посмотрел на него самым суровым из существующих взглядом. — Пока мы точно не будем уверены в том, что те… парни, про которых ты говорил, действительно являются владельцами тех самых вещей, нам лучше не распространяться на эту тему. Я могу тебя попросить остаться у нас до тех пор, пока мы не получим доказательства от Никколо?
— Так говоришь, как будто есть выбор, — Марио расхохотался. — Ладно, будем ждать. Надеюсь, в этот раз он придумает способ обмениваться информацией получше, чем встреча в поезде.
Они спустились на первый этаж, и Джованни, поманив брата за собой, свернул в столовую. Рэниро, заметив их, поднялся и молча занялся готовкой завтрака для обоих мужчин, зная, что они оба ничего не ели.
— Доброе утро, — улыбнулась Мария, подняв голову от писем.
Джованни подошел к ней, а Марио так и замер в дверном проеме. Обычно он умилялся утренней традиции, по которой брат, что бы ему ни предстояло сделать, спускаясь вниз, первым делом целовал свою жену. Но сейчас, вновь наблюдая за этим привычным действом, Марио вдруг обратил внимание, на то, как сильно похудел и побледнел его брат. Он казался не человеком, а почти скелетом, обтянутым кожей, статуей из белого камня или двигающимся манекеном, обернутым в солнечный свет, что падал на него из больших окон. Марио не был врачом, но и он видел — Джованни явно болен, только вот не телом, а душой. Рэниро, закончивший расставлять тарелки и раскладывать приборы, заметил его взгляд и понимающе и одновременно грустно улыбнулся.
— Что стоишь, как неродной? — поднялась с места Мария и, подойдя к Марио, обняла его и быстро поцеловала в щеку. — Присаживайся. Я уже дала указания Маурицио насчет твоей комнаты.
— Ты знала, что я остаюсь? — удивленно спросил Марио, переглянувшись с Джованни. Они все уселись за стол, Джованни и Марио с энтузиазмом принялись за еду, а Мария снова занялась своими бумагами.
— Надеялась, — Мария улыбнулась. — Сложно забыть, что в последний раз ты приезжал год назад, и все это время мы общались только через проекции. Я как чувствовала, что Джованни не захочет тебя отпускать.
— Постоянно забываю, что твои предчувствия частенько сбываются, — засмеялся Марио на это.
Единственный молчаливый слушатель этой беседы, Рэниро, тем временем закончил все дела, которые у него были на кухне. Убедившись, что у них все есть, Рэниро вышел из кухни, чтобы дать хозяевам возможность пообщаться без лишних ушей, и отправился в сад, в ту его часть, где раздавались веселые голоса Маурицио и Петруччо. Остановившись в отдалении, Рэниро наблюдал за тем, как мальчик носится между грядками и заваливает копающегося в земле Маурицио вопросами.
— А когда появятся ростки, ты дашь мне раскопать один, чтобы посмотреть на него? — затормозив рядом с Маурицио, в очередной раз спросил Петруччо.
— Зачем это? — рассмеялся парень. Он был удивительно красив для паренька, выросшего в бедном районе Дракона. Смуглая кожа, аккуратные брови, миндалевидные глаза — насыщенно карие, с озорным блеском, — прямой нос и пухлые губы. Маурицио был крепким и хорошо сбитым юношей, прекрасно справляющимся со своей работой.
Рэниро люди вроде Маурицио напоминали цветы в палисадниках. Почти все они по-своему прекрасны, но рано или поздно происходит так, что среди новых бутонов распускаются и такие, что своей скромной красотой и утонченностью превосходят изначально красивых собратьев. Рэниро часто сталкивался с таким, и сейчас, глядя на то, как Маурицио работает, он пытался заставить себя не думать о том, что же его ждет дальше. Ведь не вечно же будет этот юноша работать на семью Аудиторе.
Дослушать разговор Петруччо и Маурицио Рэниро так и не удалось. Вышедший из-за угла дома Марио подошел к нему и увел еще дальше от грядок.
— Что происходит с Джованни? — спросил он. Видя, что Рэниро не очень понимает, что он имеет в виду, Марио уточнил. — Он бледный, как сама смерть, и худой, как чертов призрак. Чем он болен? Как долго?
— Тело мессера Джованни абсолютно здорово, — Рэниро тяжело вздохнул, и Марио только сейчас увидел, что в этом доме постарел на добрый десяток лет не только его хозяин, но и управляющий. Марио был готов поклясться, что еще год назад в вечно зачесанных русых волосах Рэниро не было так много седых прядок, вокруг больших серых глаз и на лбу еще не пролегали такие глубокие морщины, а уголки тонких губ не опускались вниз в рассеянной гримасе, стоило только Рэниро замолчать. Пораженный этим впечатлением, Марио не сразу уловил смысл того, о чем продолжал говорить управляющий. — Он понимает, что губит себя своей же тоской по нему, но ничего не может с собой поделать. Мы запрашивали сводки о состоянии несколько раз, последний ответ мы получили месяц назад, положительный, как и все остальные, но мессеру этого мало. Ему недостаточно знать, что его сын жив и здоров, ему хочется видеть его. Даже то, что он часами рассматривает портрет, не успокаивает его теперь так, как прежде.
— Я же велел тебе его сжечь, — нахмурился Марио. — Ладно, будем считать, что это позволило ему продержаться. Мне придется поговорить с Джованни. Я не могу позволить ему хранить портрет и дальше.
— Вы что, хотите убить собственного брата? — ледяным голосом спросил Рэниро.
— Я не хочу, чтобы его убило Государство! — в сердцах воскликнул Марио. — Пусть его угробит эта чертова тоска, пусть это будет болезнь, что угодно, но не Патруль, Черта или Каторга!
С каждым словом, произнесенным Марио, Рэниро становился все бледнее и бледнее, на отзвуке последнего слова управляющий и вовсе шарахнулся от Марио как от огня.
— Рэниро, уничтожь портрет, — понизив голос, прошептал Марио, уже начиная жалеть о сказанном. Однако, останавливаться он уже не имел права. — В ближайшие полгода вас снова обыщут, и в этот раз среди Патрульных не будет никого из наших. Я не смогу их проконтролировать, и, если они обнаружат портрет, ссылкой дело не закончится.
— Вы собственными руками убьете своего брата, — повторил Рэниро.
— Я достану ему свежие фотографии, свежие пленки, что угодно, и помогу спрятать так, чтобы никто не нашел, — зло прошептал Марио. — Рэниро, ему придется подождать и проболеть, но лекарство будет стоить того. Мы должны показать, что разорвали с ним все возможные и невозможные связи, чтобы тайно создать и укрепить новые.
— Вы собираетесь…? — Рэниро аж подавился воздухом от удивления.
— Нас к этому принуждают, — Марио вздохнул. — Мы не имеем права оставить их один на один с теми, кто упек их в Черту. Джованни знает об этом. Помоги мне переключить его внимание на это до конца. Уничтожь портрет, Рэниро, а я возьму на себя все остальное.
Рэниро отступил назад и оперся спиной о железную ограду, разделяющую палисадник с дорогой, с которой ветер раз в несколько минут поднимал в воздух клубы желто-серой пыли. Ему не было нужды скрывать свои сомнения — несмотря на тон Марио, близкий к приказному, Рэниро знал, что он лишь просит.
— Я сделаю это только тогда, когда вы найдете замену этому портрету, — наконец ответил Рэниро, тяжело вздыхая. — Сейчас он слишком слаб для того, чтобы мы могли лишить его последнего напоминания. Остальные вещи мы уже уничтожили.
— Хорошо, пусть будет так, — кусая губы, сказал на это Марио. — В таком случае, тщательно просматривай корреспонденцию. Все письма без обратного адреса сначала будут проходить через меня, и только потом оказываться у адресатов. Мария и дети не должны ничего знать. И еще, раз в два дня наведывайся в городскую голубятню, проверяй белых столичных голубей. С одним из них нам придет сигнал к началу.
— Будет сделано, — пообещал Рэниро.
— И еще, — задержал его Марио. Рэниро, уже было направившийся к дому, остановился и чуть повернул в его сторону голову. — Сегодня я поеду в город, хочу взять с собой Маурицио. Этому парню пора научиться чему-то кроме копания в земле. Я хочу, чтобы он был в состоянии помочь тебе защитить их. Пришли ко мне Маурицио, когда он закончит со своей работой по дому. Я буду в гостиной.
Рэниро кивнул и отправился куда-то по своим делам, оставляя Марио у ограждения. Марио же немного постоял среди кустов шиповника и маленьких розовых кустарничков и спустя несколько минут тоже ушел, стараясь не наступать на растения, свесившие свои листья и бутоны к краям гравиевых дорожек.
***
Наблюдая в окно за отъезжающей машиной, Джованни впервые за долгое время улыбался, явно догадываясь, для чего брат забрал с собой в город Маурицио. Улыбка была слабой и больше напоминала уродливую гримасу, губы его подрагивали. И все же, Рэниро, находившийся в этот момент рядом, сумел отличить эту улыбку от тех притворных, которые Джованни обычно демонстрировал своим близким. Она была близка к самым искренним из тех улыбок, что когда-либо появлялись на его лице. Рэниро, заметив, что Джованни уже перевел свой взгляд с окна на него, поспешил отвернуться, чтобы не позволить ему прочитать собственные сомнения и страхи. Это не помешало Джованни спросить его о том, что он так боялся услышать.
— Марио снова попросил тебя уничтожить портрет? — голос Джованни звучал мягко и спокойно, но даже в этих интонациях Рэниро, повинуясь зову своей скрытой паранойи, слышал упрек и тихое обвинение.
— Да, — опустив голову, ответил Рэниро.
Джованни улыбнулся. И даже в этой улыбке, полной невиданной управляющим ранее ласки и мягкости, Рэниро продолжал упорно видеть неодобрение, недовольство, грусть. Когда другие рабочие, обученные служить в качестве дворецких и управляющих, после увольнения с легким сердцем забывали обо всем, что знали и видели в семьях, где работали, и отправлялись на поиски новой семьи, для Рэниро хуже самого увольнения было только недоверие. Он работал десять лет на семью Аудиторе, и со временем страх недоверия превратился в страх мнимого недоверия, когда Рэниро становилось плохо только от одной мысли, что Джованни или Мария в нем усомнятся хотя бы на миг.
— Рэниро, расслабься, — Джованни подавил тяжелый вздох. — Я не собираюсь делать вид, что мне нет дела до того, как ты боишься меня разочаровать. И уж тем более, я не вижу причин в тебе разочаровываться. Делать тайну из того, что я знаю о твоем разговоре с моим братом, я не собираюсь. Я всего лишь хочу понять, почему Марио все эти пять лет пытается уничтожить портрет.
— Мессер Марио уверен, что новый обыск будет в ближайшие полгода, и что среди Патрульных не будет тех, кто поможет нам укрыть от глаз Государства портрет, — Рэниро, удивив Джованни, быстро справился со своими сомнениями и страхом. Между управляющим и его хозяином соблюдался негласный разговор. Они всегда были предельно честны друг с другом. — Его… пугает то, что могут со всеми нами сделать, если портрет обнаружится. Ведь он тоже считается личной вещью сосланного, которые мы должны были уничтожить со всеми остальными. Никто не посмотрит на то, что вы Финминистр, наказание распространится на всю вашу семью.
Несколько минут Джованни молчал. Затем он отошел от окна и, подойдя к двери, поманил за собой управляющего. Вместе они поднялись на чердак. Из маленького слухового окна на пол падали тоненькие лучики света, в которых белыми звездочками плясали маленькие пылинки. Под ним, укрытый от горячих лучей и холодного ветра большим отрезом льна, стоял прислоненным к стене портрет. Повинуясь кивку Джованни, Рэниро сжал в руке угол ткани и потянул ее на себя. В воздух пыли взлетело совсем немного — верный признак того, что портрет часто укрывался ею после того, как на него вдоволь насмотрелись.
Портрет был дописан не до конца. Из семи членов семьи художник полностью успел изобразить только четверых, остальные трое угадывались лишь по силуэтам. Мария и младшие дети составляли первый ряд. Они были изображены сидящими на тахте — в центре Мария, слева от нее Клаудия, а справа находился Петруччо, первый из тех, чей облик на портрете был запечатлен не до конца. Узнать его можно было по небольшому росту, каштановому пятну волос и неестественно светлым участком холста, на котором уже было не суждено появиться лицу. Во втором ряду стояли мужчины — Марио и Джованни с двумя старшими сыновьями. Здесь же недописанными силуэтами выделялись Джованни и его старший сын, Федерико. Такие же светлые участки вместо лиц и каштановые мазки волос над идеально прописанными телами. Именно эти места на портрете выделялись больше всего, оставляя у смотрящего на него массу неприятных впечатлений. Казалось, что этот портрет принадлежал к тем, что несут своим владельцам беды. Такие портреты обычно фигурируют в ужастиках и страшных историях, написанных еще до Катастрофы. Каким-либо образом художник прописывал людей на своих картинах так, чтобы их жизни напрямую были связаны с высыхающей на холсте или бумаге краской. Иногда Джованни ощущал странный трепет, рассматривая белые пятна вместо своего лица и лиц двух своих сыновей. Сейчас же он смотрел на портрет не как на последнее напоминание о сосланном в Черту сыне, а на что-то другое, чужеродное и даже опасное. Ему было сложно понять, шла ли эта опасность от Патрульных, которые могли бы обнаружить этот портрет, или же от него самого. Чем дольше он в это утро смотрел на портрет, тем крепла в его сознании мысль — брат прав, нужно с этим покончить.
— Ты ведь еще не все старые документы, счета и опавшие ветки сжег? — как-то чересчур меланхолично спросил у Рэниро Джованни. Управляющий покачал головой, вызвав у хозяина очередную улыбку за утро. Джованни потер руки и отдал распоряжение, до глубины души потрясшее Рэниро. — В таком случае, я хочу, чтобы ты прямо сейчас, при мне, завернул портрет в эту ткань, спустился вниз и сжег его вместе с мусором. Пока все это будет гореть, ты будешь тренироваться со мной. Достань из хранилища наше оружие и заодно то, что я приготовил для Петруччо. Мне пора научить и его защищать свою жизнь.
Все это он произнес тоном, не допускающим возражений, и Рэниро, уже открывший было рот, чтобы ответить на это, не решился перечить Джованни и отвел взгляд в сторону. Под пристальным взглядом Джованни, словно бы пожирающим его насквозь, Рэниро выполнил приказ. Они вместе спустились по лестнице с чердака вниз. Вышедшая в этот момент из гостиной Мария, заметив в руках у Рэниро завернутый в ткань портрет, сразу все поняла. Но, увидев сдержанное и спокойное лицо мужа, она ничего не сказала, а лишь сжала его руку в своей. Джованни улыбнулся ей и, аккуратно высвободив руку из плена своих пальцев, проследовал за управляющим во двор.
Рэниро уже успел сложить весь мусор на портрет, запихнуть это все в небольшую уличную печь, в которой практически все, кто жил в своих домах, жгли непригодную для переработки бумагу и упавшие ветки с деревьев, и поджечь, как к ним с наблюдавшим за действиями управляющего Джованни подбежал скучающий Петруччо.
— А что вы сегодня сжигаете? — полюбопытствовал мальчик, наблюдая за тем, как разгорается пламя в печке.
— Старый хлам, который уже нельзя переработать, — ответил Джованни. Воспользовавшись тем, что Рэниро ушел в хранилище, а Мария вместе с кухаркой и по совместительству служанкой, Аннеттой, разбирались с обедом, Джованни поманил сына к себе. Опустившись на одно колено так, чтобы их глаза были на одном уровне, Джованни положил одну руку сыну на плечо и тихо заговорил. — Как думаешь, Петруччо, что нам следует делать, если вдруг Патрульные захотят арестовать нас?
— Как они арестовали Эцио? — также тихо спросил Петруччо, мигом посерьезнев. Он был единственным человеком в семье, не стеснявшимся произносить имя сосланного брата. Увидев кивок отца, Петруччо, немного подумав, честно ответил. — Я бы спросил их, за что они хотят нас арестовать. Если у них злые намерения, и они обвинят нас несправедливо, я не пойду с ними.
— А что ты сделаешь, если они попробуют увести нас силой? — Джованни с интересом смотрел на то, как меняется лицо мальчика с ходом его мыслей.
— Тогда… я… я… не уверен, но нам, скорее всего, придется сопротивляться, — Петруччо заговорил почти шепотом, чувствуя, что о таких вещах не стоит говорить чересчур громко.
— Хорошо, — Джованни поднялся. — То, что ты это понимаешь, может означать только то, что ты готов учиться защищать себя и тех, кто тебе дорог. Я в свою очередь готов тебя этому учить. Я спрошу у тебя один раз, Петруччо. Хотел бы ты владеть древним знанием, которое поможет тебе защищать себя и тех, кто в этом нуждается?
Стоило только отзвучать последнему слову, произнесенному Джованни, как произошло сразу несколько вещей. Петруччо, подумав некоторое время, кивнул. В этот момент из дома вышел Рэниро с двумя резными деревянными шкатулками в руках. Он даже не успел дойти до хозяина и мальчика, как где-то неподалеку, примерно в нескольких кварталах от их дома что-то загрохотало. Рэниро и Джованни резко повернулись в сторону ворот, напряженно вслушиваясь в повисшую после странного грохота тишину. Предчувствия не обманули их — неподалеку завизжали шины, следом что-то врезалось в каменную стену их дома. Не сговариваясь, Рэниро и Джованни бросились к воротам. Пока Рэниро отпирал их, Джованни выбежал через калитку и подбежал к месту столкновения машины со стеной, над которым серыми пятнами поднимался едкий дым. Петруччо, напуганный тем, что отец и управляющий так резко сорвались с места, побежал за ними, испугавшись того, что его оставили во дворе одного.
Из покореженной машины с большим трудом пытался вылезти Маурицио. Судя по всему, она была повреждена еще до того, как столкнулась со стеной. Страшнее крови, стекавшей по его лицу на серую рубашку с коротким рукавом, был только сидящий за рулем Марио. Он не шевелился, его целый глаз был широко распахнут, а рот открыт, из него на одежду стекала кровь. Через разбитое стекло еще было возможно разглядеть несколько кровоточащих ран на груди и разбитую голову. Взрослые не сразу заметили, что мальчик прибежал вслед за ними. Пока Джованни пытался чем-то помочь брату, Рэниро помогал Маурицио подняться на ноги. В какой-то момент ему пришлось чуть ли не взвалить его на себя. Не успев сделать и несколько шагов, Рэниро поднял голову на звонкий всхлип.
— Дядя Марио! — вскрикнул Петруччо.
На звук его голоса обернулся и Джованни. Ему хватило нескольких секунд для того, чтобы понять — брата спасти уже не получится. На сожаление и прощание времени у него не оставалось. За спиной у сына, далеко, в самом начале проулка, Джованни увидел группу силуэтов, стремительно приближающимся к ним. Выругавшись, Джованни бросился вперед и, подхватив сына на руки, бросился к дому. За ним бежал Рэниро, тащивший на себе почти потерявшего сознание Маурицио.
Из дома на шум выбежали Мария и Аннетта. Увидев бледные лица Джованни и Рэниро и окровавленную голову Маурицио, служанка взвизгнула. Мария, не очень понимая, что к чему, но помня инструкции мужа на подобный случай, помогла Рэниро втащить юношу в дом. Как только все оказались в доме, Джованни запер дверь и принялся отдавать распоряжения.
— Рэниро, посади на ступеньки Маурицио. Аннетта, помоги Рэниро привести его в чувство и перевяжи его раны. Петруччо, сядь на табурет и жди, пока мы не закончим. Мария, достань из кладовки эвакуационные сумки для себя и детей, — он постарался говорить так, чтобы в его голосе не слышались страх и боль, что пожирали мужчину изнутри.
— Скоро Федерико должен завезти Клаудию домой, — не сразу справившись с собой, сказала ему напуганная Мария. — Снаружи ведь… Патрульные, да?
Вместо ответа Джованни кивнул жене в сторону кладовой, одним только взглядом прерывая дальнейшие расспросы. Поняв, что у Джованни есть план, Мария отправилась за сумками, оставив мужа, сына и слуг в прихожей. Пока она собирала все необходимое, а Рэниро и Аннетта перевязывали раны пришедшего в себя Маурицио, Джованни оповещал всех, кого мог. Ловко орудуя левой рукой, он нащупал на металлическом ремешке своих наручных часов небольшую кнопку и нажал на нее, вызывая проекцию из маленькой проекционной дырочки под циферблатом. Чтобы отослать старшему сыну сообщение об опасности и номер необходимой инструкции, Джованни потребовалось около десяти секунд. Следующие несколько минут он рассылал сообщения о нападении по всем доступным ему каналам, следом несколько раз послал сообщения о помощи и запросы на подкрепление. Еще две минуты ожидания ответа от остальных показались ему вечностью.
Одновременно с тем, как на экране проекции замигало окно ответа, снаружи раздались предупреждающие выстрелы. Джованни посмотрел на проекцию. Коды действий 8D и 3C. Сопротивление Патрулю и срочный вывоз семьи сопротивляющегося в Черту. Тяжело вздохнув, Джованни поднял руку и, повернув проекцию экраном к Рэниро, показал ему коды.
— Справишься с этим? — спросил он у побледневшего управляющего.
— Мессер Джованни, — Рэниро все еще был бледен. Запинаясь, он попытался отговорить хозяина от этого. — Я не могу позволить вам защищаться в одиночку!
— Тебе придется, — не допускающим возражения голосом сказал Джованни. — Ты единственный в этом доме, кто знает необходимые пути отступления помимо моего старшего сына. Я хочу, чтобы ты помог ему вывезти остальных из Государства. Ты проведешь их по ходу к вокзалу и договоришься с нашими людьми. Федерико и Клаудия уже будут ждать вас там. Наши люди посадят вас в один из вагонов, которые сегодня вечером или на рассвете будет отбуксирован к границе с Чертой. Оказавшись за Стеной, ты найдешь… найдешь Эцио.
— И все-таки, оставаться один на один с целой толпой вооруженных Патрульных — чистой воды безумие, — продолжал настаивать Рэниро.
— Я помогу мессеру выиграть для вас время, — с трудом поднявшись, пробормотал Маурицио. — Если я пойду с сеньорой и детьми, я рискую сильно их затормозить, но, оставшись здесь, я смогу помочь мессеру. И еще, — юноша расстегнул рубашку и вытащил спрятанный под ней толстый бумажный пакет. — Нам доставили это курьером незадолго до того, как мессер Марио и я отправились домой.
— Отлично, — Джованни взял пакет из его рук и протянул его Рэниро. — Я приказываю тебе следовать плану, иначе ты будешь первым, кого мне придется убить. Этот пакет ты откроешь в Черте и покажешь его моим детям, расскажешь им правду, которую скрывают от всего остального Государства.
Слышавшие весь разговор от начала и до конца Аннетта и Петруччо одновременно всхлипнули. На улице закончили стрелять в воздух, кто-то в громкоговоритель прокричал: «Этот дом окружен Патрульными! Сдавайтесь! Выходите из дома по одному с поднятыми руками!». Джованни проигнорировал все посторонние звуки, ожидая от своего управляющего повиновения. Наконец, Рэниро опустил голову и не глядя забрал у него пакет. В глазах мужчины стояли слезы.
В прихожую, наконец, вернулась Мария, неся в руках несколько сумок и рюкзаков.
— Думаю, мы готовы, — твердо сказала она, подавляя все лишние эмоции. Она отдала Рэниро его рюкзак и сумку Федерико, себе оставила свою и ту, что была собрана для Клаудии, отдала Аннетте ее сумку, притянула к себе плачущего Петруччо и заставила его надеть на спину его небольшой рюкзачок.
— Еще кое-что, — тихо сказал Джованни. Он быстро взбежал по лестнице и спустя три минуты вернулся с двумя резными шкатулками в руках и с оружием под мышками и на спине, две кобуры с пистолетами выглядывали из-под его пиджака. Забрав у Рэниро еще одну шкатулку, которую тот подхватил с земли сада, Джованни самостоятельно убрал ее в сумку Петруччо, вторую убрал в сумку Клаудии, а третью протянул жене. Мария, помедлив, взяла ее и убрала в свою сумку, внимательно слушая все, что говорил ей муж.
— Рэниро отвезет вас в Черту, где вы отыщете Эцио. Я хочу, чтобы ты отдала это ему, Рэниро и Федерико научат его этим пользоваться.
— Ты остаешься, — прошептала Мария. Вместо ответа Джованни притянул ее к себе и крепко обнял, затем, отпустив жену, поманил к себе сына, наклонился к нему.
— Чтобы не случилось, всегда держись своей семьи, — тихо сказал он Петруччо, который давился собственными слезами и с трудом пытался успокоиться. Мальчик кивнул. Джованни поцеловал сына в лоб и отошел в сторону, позволяя жене взять его за руку. — Довольно прощаний, немедленно уходите. У нас больше нет времени.
В подтверждение его слов снаружи снова раздались выстрелы, только теперь Патрульные уже пробрались в сад через открытые ворота и стреляли в окна, разбив почти все стекла. Рэниро потащил за собой взвизгнувшую от ужаса Аннетту, за ним побежали Мария и Петруччо. Джованни и Маурицио бросились к окнам и сели под ними так, чтобы в любой момент успеть высунуться и выстрелить. Джованни протянул Маурицио дробовик, и юноша с улыбкой взял его. Себе же Джованни оставил старый автомат, оставшийся ему еще от отца.
— Патронов у нас немного, — предупредил он Маурицио, следом протягивая ему боеприпасы.
— Тогда будем стрелять так, чтобы хватило всем, — засмеялся в ответ парень и закашлялся, сплевывая на пол кровь.
Снаружи заскрипел гравий под ногами Патрульных, медленно пробирающихся к дверям дома. Джованни и Маурицио, переглянувшись, резко поднялись и, выглянув в окно, прицелились, выстрелили. Маурицио стрелял четко, что приятно удивило Джованни. Двое Патрульных, оказавшихся ближе всех к дверям дома, рухнули, убитые их выстрелами. Остальные даже не успели разбежаться, как еще четверо тоже оказались убиты их выстрелами. Джованни и Маурицио вовремя спрятались — оставшиеся Патрульные, спрятавшиеся за оградой или крупной садовой утварью, осмелели и стали высовываться из-за своих укрытий и стрелять.
Первое время они успешно отстреливались от Патрульных, и еще почти с десяток человек умерли от их выстрелов. Но потом стало сложнее. Место каждого погибшего Патрульного спустя пару минут занимал новый, остальные же меняли свое местоположение так быстро, что не всех можно было даже отследить. Вскоре патроны для дробовика и автомата закончились, и Джованни достал пистолеты, в магазинах которых патронов было еще меньше. Пули со свистом пролетали в окно над их головами и застревали в стене или дверце платяного шкафа, иные отлетали на пол. Патрульные подбирались все ближе и ближе, мужчины же, слыша их шаги, снова и снова поднимались и стреляли. В очередной раз пригнувшись, чтобы перезарядить пистолеты, они услышали отдаленный крик какого-то Патрульного: «Кидай!». Что-то крупное просвистело в воздухе, и на пол, отрекошетив от стены, аккурат между ними упала граната. Джованни и Маурицио переглянулись. Маурицио уже было рванул к ней в попытке выкинуть ее до того, как она взорвется, как в окно над их головами и в два соседних влетели еще три гранаты.
Взрыв самой первой спровоцировал взрыв всех остальных. Грохот резал по ушам, из окон вместе с черным дымом вырывались красные и огненно-рыжие языки пламени. Пожираемые огнем оконные рамы сердито трещали. Патрульные вылезли из своих укрытий, наблюдая за тем, как огонь расползается по всему дому. Они почему-то были искренне уверены, что убили всех, кто находился внутри, и теперь им оставалось лишь подождать, пока огонь не уничтожит их тела. Дом горел до самой поздней ночи, и к рассвету от него остались лишь часть стен. Крыша постепенно проваливалась внутрь. Когда огонь почти погас, оставшиеся Патрульные расчистили вход и вошли в дом, тщательно избегая тех мест, где огонь еще горел. Они обошли все комнаты, в которые можно было еще попасть, но тел погибших от взрыва насчитали только два. Их тщательно осмотрели и просканировали специальными считчиками ДНК, установив тем самым их личности. В том, что от взрыва погибли хозяин дома и один из его слуг, сомнений не оставалось. Но в остальных частях дома, куда Патрулю удалось попасть, больше никого не нашли. Ни тел, ни людей. Капитан отряда, черноволосый мужчина с тонкими усами, со злости пнул один из обгоревших трупов, догадавшись, что больше в доме никого нет.
Вместе со своими подчиненными он вышел из дома и огляделся. В соседних дворах было тихо, соседи не спешили выяснять, что же случилось с хозяевами дома. Капитан огляделся и подозвал к себе лейтенанта.
— Семью Аудиторе — жену Джованни и его детей — объяви в розыск. Они должны оказаться в Столице живыми. Скорее всего, они бежали вместе со слугами. Их можешь убить, — он кивнул лейтенанту на ворота, отпуская его выполнять приказ.
Капитан уже было собирался покинуть двор, как, осматриваясь напоследок, он заметил вдруг, что из трубы небольшой уличной печки валит дым. Подняв с земли кочергу, капитан разворошил ей все, что осталось в печи. Его взгляд зацепился за небольшие куски холста и недогоревшие углы рамы. Сердитая гримаса на его лице быстро превратилась в довольную улыбку. Вызвав проекцию одним нажатием пальца на искусственный камень в кольце на правой руке, капитан сфотографировал эти жалкие остатки, чтобы затем показать их тому, кому он служит на самом деле.
***
Рэниро провел Марию, Петруччо и Аннетту в погреб. Убедившись, что все они внутри, он закрыл дверь и забаррикадировал ее всем, что могло послужить преградой. Закончив, управляющий подошел к противоположной двери стене и, открыв электрический щиток, потянул за странный рычаг, который явно не отвечал за электроснабжение в доме. Гдето сбоку что-то загремело. Женщины и Петруччо обернулись в ту сторону и с удивлением увидели, что часть пола в углу опустилась, один участок ниже другого, образуя собой лестницу. Подхватив с полок одного из шкафов два фонарика, Рэниро протянул один Марии и поманил ее со служанкой и сыном за собой, вниз.
Подземный проход был не слишком широким, но сухим, пыльным и очень длинным. Мария в какой-то момент подумала, что этот проход вполне может соединять собой не только их дом с местом, куда их вел Рэниро, но и один конец города с другим. Они шли долго, не останавливаясь ни на секунду. Рэниро шел первым, за ним Петруччо и Мария, Аннетта, тихонько всхлипывающая, шла последней.
Мария шла следом за Рэниро, подсвечивая сухой пол лучом света из фонаря и держа за руку сына. Она не могла сказать, сколько времени они шли по этому подземному коридору. От постоянного пребывания под землей и волнения за мужа у нее разболелась голова. Чем дольше они шли, тем сильнее на нее начинали давить стены, с которых изредка сыпались песок и куски земли, тем сильнее начинали гудеть ноги от непривычно долгой ходьбы. Женщина потеряла счет времени. Вскоре захныкал уставший Петруччо, переживший за один день целую череду жутких событий.
— Крепитесь, юный мессер, — тихо проронил Рэниро, заставив мальчика умолкнуть от удивления. — Мы уже почти пришли.
Мария подняла голову от пола и принялась всматриваться в черный проход, высветив фонарем его расширившиеся стены. Откуда-то сверху подуло нагретым воздухом. Они свернули куда-то влево и, пройдя еще немного, остановились у небольшой деревянной лесенки в три ступеньки. Поднявшись на первую и оказавшись почти под самым потолком, Рэниро постучал в него.
Над их головами кто-то сделал несколько шагов и открыл квадратный люк. В лица им ударил яркий свет. Поднявшись следом за Рэниро в небольшую комнатку, Мария с радостью увидела в ней старших детей. К ней на шею кинулась дочь, Клаудия, прижимаясь к матери и стараясь перестать плакать.
— Мама!
— Клаудия, милая! — выдохнула Мария, прижимая дочь к себе и гладя ее по волосам. Стоило Клаудии отстраниться, как Мария оказалась в объятиях Федерико. — Сынок!
— Вы в порядке? — спросил, отстранившись, Федерико. Он внимательно осмотрел мать и заплаканного брата.
— Мы — да, — Мария вздрогнула и с трудом сдержала слезы. Но, помня о том, что они все еще в опасности, женщина заставила себя не плакать.
— Я уже нашел состав, который совсем скоро отправят к Стене, и человека, который посадит нас в один из вагонов, — Федерико бросил быстрый взгляд на наручные часы. — Состав отправится через полчаса, а вам еще нужно переодеться так, чтобы Патрульные вас не узнали.
— Ты так говоришь, будто они наизусть знают наши лица, — заметила Мария, доставая из сумок приготовленную заранее одежду и раздавая ее детям.
Федерико и Клаудия замерли с одеждой в руках и переглянулись.
— По всем проекциям, — тихо сказал Федерико. В повисшей тишине его тихий и грустный голос делал все произошедшее еще страшнее, — уже час крутят кадры с тем, как горит наш дом. И фотографии отца и дяди. Их убили. А нас всех разыскивают.
На несколько минут все в комнате замерли. Мария на миг потеряла возможность дышать, Рэниро уронил все, что держал в руках. Аннетта, прекратившая плакать стоило им оказаться в этой комнате, разрыдалась снова. Следом за ней заплакал Петруччо, обхватив себя руками за худенькие и слабые плечи. Клаудия обняла его, пытаясь успокоить, но и сама не сдержалась, обронив на его макушку несколько горячих слезинок.
— Мы успеем поплакать в поезде, и проститься с ними тоже, — как Федерико удавалось сохранять спокойствие, Мария никак не могла понять. За каких-то несколько часов этот высокий и сильный юноша повзрослел, став главой семьи. — Переодевайтесь. Нам необходимо довести начатое до конца, иначе получится, что они погибли напрасно.
Следующие пять минут слышался только шорох одежды, изредка тишину разрезал чей-то всхлип или голос из громкоговорителя с улицы. Понимая, что времени у них мало, Аудиторе и их слуги действовали быстро и вскоре они полностью преобразились. Сложенная в сумки одежда была простой и непривлекательной, такую могли себе позволить самые бедные жители Государства. Часть города, в которой находился вокзал, была заселена именно ими, так что теперь переодевшимся беглецам было гораздо проще пройти незамеченными мимо патрульных. Убедившись, что мать, младшие и слуги переоделись, Федерико подошел к черной двери и постучал в нее трижды. Через секунду дверь открыли снаружи. В комнату заглянул высокий и крепко сбитый мужчина в форме Патрульного.
— Все в порядке, — жестом остановил родных, отшатнувшихся было в сторону при виде Патрульного, Федерико. — Это Бартоломео, он проведет нас к составу.
— Времени мало, надо торопиться, — тихо сказал Бартоломео. — Старайтесь идти так, чтобы никто не видел в вас переодетых богачей. И делайте все, чтобы привлечь как можно меньше внимания со стороны.
Он поманил за собой всех находившихся в комнате и вывел их на улицу. Снаружи уже почти полностью стемнело, на том перроне, где сейчас они оказались, практически никого не было. Да и на остальных Мария, неторопливо шедшая под руку с Федерико, заметила не больше трех прохожих. Даже она понимала, что это большая удача для них. Чем меньше людей увидит их сейчас, тем выше шанс будет их шанс на побег незамеченными.
Последние вагоны состава, который вот-вот должны были отправить к Черте, стояли ближе к середине платформы. Почти все они были грузовыми, и только четыре вагона в начале состава были списанными пассажирскими. Но Бартоломео почему-то не стал прятать их в одном из этих старых вагонов. Он остановился у пятого вагона, с которого начинались грузовые, и указал им на открытую дверь.
— Перед тем, как оставить вагоны у Стены, их проверяют, — объяснял он, помогая Марии и детям забраться внутрь. — Смотрят все пассажирские и последние грузовые, обычно беженцам хватает мозгов или времени спрятаться только там. Поезд останавливается трижды. В первый раз перед воротами, где как раз его и осматривает Патруль. Затем поезд проезжает через ворота и останавливается во второй раз, чтобы от состава могли отделить старые вагоны. Совсем сломанные отправляются в депо, а относительно новые перегоняют на станции. Именно на второй остановке за вами должны прийти наши люди. Главное — не высовывайтесь и не шумите. Здесь вас не тронут. Там есть старые коробки, в углу я оставил несколько больших одеял и небольшой запас провизии.
— Спасибо вам, — как только внутри оказались слуги, и Бартоломео уже было приготовился задвинуть тяжелую дверь, Мария схватила его за руку. В ее глазах стояли слезы. — Спасибо, что не дали моим детям погибнуть.
— Это меньшее, что я могу сделать для вашего мужа, — сжал в ответ ее руку Бартоломео. Затем, убедившись, что все на месте, Бартоломео задвинул тяжелую дверь и закрыл ее на засов. Спустя миг раздались его шаги по бетонному покрытию. Бартоломео ушел. Через несколько минут состав тронулся и медленно пополз к Черте.
В темном вагоне стало еще темнее. Через узкие оконца под самым потолком с трудом пробивался свет станционных фонарей. Мария с детьми и слуги расселись везде, где можно было сесть так, чтобы их было сложнее заметить при случайном досмотре. В единственном углу, отгороженном от двери несколькими ящиками, Рэниро и Федерико расстелили два одеяла и усадили на них Марию, Клаудию с Петруччо и Аннетту, накинули на их плечи оставшимися одеялами. Сами они сели ближе к двери, чтобы в случае чего иметь возможность противостоять Патрульным. Чем дальше удалялся поезд от их родного Бигтауна, тем спокойней становилось Федерико. Спустя два часа медленного перестука колес он позволил себе сесть на ящик рядом с Рэниро. Спустя еще час Федерико достал из сумки походный светильник на батарейках и, включив его, поставил на один из ящиков. Слабый серовато-белый свет рассеял тьму, обернувшую вагон, высветил в ней бледные и измученные лица женщин. Петруччо прижался к матери, пытаясь спрятаться в ее объятиях, Клаудия молча сидела, обнимая собственные колени. Рядом с ней, вжимаясь в угол, позволила себе задремать напуганная всем произошедшим Аннетта. Мария же впала в состояние, близкое к апатии. Ее темные глаза смотрели безучастно и отсутствующе, словно бы только сейчас она осознала все произошедшее с ней и ее семьей. Словно бы она умерла вместе с мужем.
Поезд постепенно разгонялся, волоча за собой состав все быстрее и быстрее. Они по очереди спали, а когда бодрствовали, изредка позволяли себе перекусить, чтобы не потерять сознание от изнеможения. Расстояние между Бигтауном и воротами в Черту в Драконе было большим. На пути в Черту Аудиторе и их слуги встретили рассвет и еще один закат, проведя в пути почти сутки. Однако, в отличие от первых часов поездки, к концу дня поезд мчался с огромной скоростью, не останавливаясь ни на минуту. Старые ржавые вагоны жутко скрипели, грозя развалиться по дороге, но, к счастью, так и не развалились.
В середине второй ночи состав постепенно замедлил свой ход. К тому моменту только Федерико и Рэниро были в состоянии сопротивляться собственному сну и охранять сон своих близких. Последние полчаса их пути были одним из самых жутких моментов, которые им пришлось пережить за эти три дня. Поезд полз медленнее черепахи, старые, едва держащиеся на своих местах колеса уже даже не скрипели, а хрипели, давя на виски и барабанные перепонки и отдаваясь в голове тупой и резкой болью. Вдруг их вагон дернулся и застыл, где-то впереди загудел локомотив. Мария, дети и Аннетта проснулись, почувствовав, что поезд больше никуда не едет, а Федерико и Рэниро поднялись с ящиков, на которых они сидели. Снаружи слышались голоса и громкие шаги, под ногами снующих туда-сюда патрульных громко хрустели маленькие камешки. Еще полчаса проверялись вагоны. Каждый раз, стоило им услышать, как кто-то останавливается или замедляет шаг рядом с их вагоном, абсолютно все, кто был внутри, на несколько мгновений переставали дышать. Однако, Бартоломео, посадивший их в этот поезд, не обманулся в своих ожиданиях и в этот раз. Их вагон не проверили.
Где-то впереди заскрипело что-то огромное и тяжелое, затем загудел локомотив, судя по гудку, подъезжавший к их составу из Черты. Состав к нему прицепили на удивление быстро, и следующие пятнадцать минут локомотив перевозил состав из Государства в Черту. Стоило последнему вагону оказаться за стеной, как что-то заскрипело и заскрежетало вновь — как потом поняли Аудиторе и их слуги, это был звуки открывающихся и закрывающихся ворот. Состав остановился окончательно, и какое-то время беженцы сидели в тишине. Но вдруг снаружи раздались шаги. Кто-то подошел к их вагону и трижды постучал в закрытую дверь. Переглянувшись с Рэниро, Федерико подошел к двери и трижды постучал в ответ. Через секунду заскрипел засов, отодвигаемый в сторону, следом за ним оказалась отодвинута и дверь. Снаружи стоял стройный невысокий мужчина с черными волосами, кончики которых едва касались его плеч, и тонкими усиками. Его черные глаза с живым интересом рассматривали столпившихся у двери Аудиторе.
— Добро пожаловать в Черту, пристанище осужденных! — он протянул им обе руки, словно предлагая сразу же вылезти из вагона. — Меня зовут Антонио, и по просьбе остальных я помогу вам здесь устроиться.
Услышав это имя, Федерико выдохнул, словно бы он ожидал услышать именно его. Спрыгнув вниз, на землю, он вместе с вылезшим из вагона Рэниро и Антонио помог родным выбраться наружу. Убедившись, что все они в порядке и способны пройтись до временного убежища, Федерико поднял голову к небу с его золотой россыпью звезд и бледным диском луны. Страх перед неизвестностью отступал под натиском щемящего ощущения свободы.