Модуль за модулем, коридор за коридором… Монотонные блоки стен, бесконечная решётка пола. Все направления выглядят абсолютно одинаково – какое бы она ни выбрала, друг от друга они не отличаются: всё те же панели, всё тот же невысокий потолок, всё то же обезличенное пространство, ведущее в никуда. Пусто, ни окон, ни дверей – и ни единой души вокруг.

Она ловит себя на том, что уже, оказывается, долго бродит по этому лабиринту, но не может сказать, сколько – минуты, часы, дни? И как только она это осознаёт, всё неожиданно меняется.

Ощущение, бывшее сначала пограничным, совсем неуловимым, становится отчётливым впечатлением чьего-то присутствия – тёмного, хищного и преследующего. Не слышно шагов, но кто-то следует за ней. Не видно погони, но далёкое чужое дыхание отражается от стен, вызывая в её затылке недобрые мурашки. Рука автоматически тянется к бедру, но не чувствует на нём успокаивающей тяжести оружия.

Думай, Шепард, думай…

Она одна посреди бесконечного коридора, не знает, как попала сюда, безоружна, и кто-то идёт за ней – надвигаясь медленно, неумолимо. Похоже на очередной кошмар. Неприятное чувство едва уловимо дует ей в шею, но она раздражённо отмахивается от него – всё это уже пройдено, не раз и не два. Сейчас она начнёт убегать, а монстры будут догонять и убивать её с особым садизмом. Плавали, знаем.

И всё же что-то не так. Разве в своём сне она должна осознавать себя так отчётливо и понимать, что ей предстоит? Разве ей не полагается мчаться прочь, повинуясь слепому ужасу и бушующему в крови адреналину? И где, в конце концов, глухое ворчание хасков и их голодные, светящиеся потусторонним синим глаза?

 — Ну же, давайте, ублюдки… — бормочет капитан, в напряжении всматриваясь в дальний конец коридора за своей спиной и готовясь взять низкий старт с места. Бежать так бежать: эти сны уже прочно вошли у неё в дурную привычку.

Словно повинуясь её мыслям, что-то всё же происходит – но оно отличается от того, на что Шепард рассчитывает. Лампы в коридоре моргают с лёгким потрескиванием, как от перепада напряжения, и самая дальняя секция коридора беззвучно погружается во тьму. Некоторое время спустя лампы снова мигают, и их неровный свет гаснет в следующей секции, уже ближе к ней.

В наступившей там темноте нет ничего – ни движения, ни звука. Глаз не может нашарить в пустоте чьи бы то ни было очертания, но женщину не отпускает чувство, что там кто-то стоит, молча и неподвижно.

В мигании освещения пропадает ещё один коридорный отсек, и Шепард неожиданно чувствует, как волна неконтролируемого, почти животного страха хлещет её под дых.

«Что стоишь?! Пора убираться!» — кричит ей сознание, и она в кои-то веки решает его послушаться.

Ноги делают вид, что прилипли к полу, но она заставляет их двигаться, тяжело неся её тело вперёд. Странное и смутно знакомое ощущение распадающегося на запчасти тела заставляет чувствовать себя марионеткой, конечности которой держатся на весу только благодаря невидимым нитям ловкого кукловода.

Лёгкий сквозняк, дующий навстречу, бросает в её лицо солёную влажность и шелест чьего-то голоса, но они, путаясь и сливаясь друг с другом, слишком неразличимы в общей гамме охватывающих её чувств.

Коридор сворачивает в сторону – в последний раз оглянувшись на пожирающую отсек за отсеком тьму, Шепард бездумно ныряет за поворот. И там впервые видит в стене большое панорамное окно.

За толстым бронированным стеклом спиной к ней стоят двое в форме «Цербера», чьи затылки она узнаёт мгновенно: темнокожий мускулистый мужчина и стройная черноволосая женщина, в каждом изгибе идеального тела которой отражается надменное совершенство. Они стоят возле медицинской капсулы, глядя внутрь её матовых стенок, где угадывается некий силуэт, очень отдалённо напоминающий человеческий. К капсуле ведёт просто неприличное количество кабелей, шнуров и проводков.

 — Это же просто мясо и трубки, — морщась, с сомнением говорит Джейкоб. — Как ты собираешься превратить это обратно в человека?

«Мясо и трубки, мясо и трубки…» — вторит ему гулкое эхо, гуляющее по комнате. Помнится, именно эти слова он произнёс с такой бесчувственной небрежностью чуть ли не первыми после приветствия – там, на станции «Лазарь». Ещё тогда ей до зубовного скрежета захотелось затолкать их обратно в глотку, из которой они вылетели, и для верности запечатать их там его собственными ушами.

 — Именно для этого меня и наняли, — отзывается Миранда. — Значит, я справлюсь. И начну, пожалуй, с вживления контролирующего чипа – коммандер Шепард при жизни отличалась большим своеволием.

Шепард, только собиравшаяся постучать в окно, чтобы привлечь их внимание, отскакивает подальше и прячется за выступом стены. Что за… Тому, что она видит, нет рационального объяснения.

Барахлящий перестук сердца снова раздаётся где-то в горле. Когда он начинает дублироваться гулким биением откуда-то извне, она высовывает нос из-за угла и вновь заглядывает в отсек за стеклом.

Картинка меняется – теперь у капсулы в медицинских халатах стоят Миранда и тот лысый тип, которого Шепард видела после пробуждения. Уилсон, кажется.

 — Сердечный ритм нестабилен, — замечает Уилсон, не переставая жадно разглядывать бёдра Лоусон, пока она спиной к нему проверяет показания на экранах приборов. — Что если это критическое поражение нервной системы?

 — Вы говорите о поражении нервной системы трупа, доктор Уилсон? — скучающе уточняет Миранда, не отрывая сосредоточенного взгляда от датапада. — Вас ничего не смущает в этом утверждении?

 — Да, — с готовностью отвечает тот её ягодицам и тут же спохватывается: — То есть, нет. В смысле, я хотел сказать, что…

 — Стабильность сердечного ритма сейчас не главное, — обрывает его Миранда. — Гораздо важнее, что мы регистрируем колебания мозговых волн.

Прижимаясь лицом к окну, Шепард силится разглядеть, что там, внутри капсулы, но непрозрачные стенки оставляют лишь малоаппетитные намёки и простор для фантазии.

Внезапно затемнённый силуэт резко дёргается, и что-то ударяет по стенке, оставляя склизкий красноватый отпечаток. Уилсон шарахается прочь с нечленораздельным возгласом, Миранда оглядывается и пристально наблюдает за подрагивающим содержимым капсулы.

 — Начались непроизвольные мышечные сокращения, — резюмирует она удовлетворённо. — Отлично. Мы можем перейти к следующей стадии. Доктор Уилсон, подготовьте биомолекулярный реконструктор.

Шепард отворачивается, чувствуя спазмы подступающей тошноты, и вновь прячется за выступом стены. Теперь она окончательно уверяется в том, что спит и видит кошмар. Конечно, а как же иначе? Она не может утверждать, что эти разговоры имели место на самом деле. Она не может помнить такие вещи, ведь в тот момент её тело и мозг – мясо и трубки, мясо и трубки, да пошёл ты, Джейкоб – были безнадёжно мертвы. Но неужели это было так… отвратительно бездушно?

Темнота из-за угла подкрадывается безмолвно – только потрескивание перегорающих лампочек перед тем, как их навсегда покинет свет, сообщает ей, что следующая за ней тьма уже близко. Подскочив, капитан бежит дальше.

Застрять в своём сне – уже плохо. Во сне она себе не хозяйка, не контролирует свои эмоции так хорошо, как делает это в обычной жизни, и не имеет возможности управлять происходящим. Что ещё хуже, это место постепенно размывает чувство собственной реальности. Оно ей совсем не нравится.

Усталость не приходит к ней постепенно – она наваливается внезапно, исподтишка, отдаваясь болью в мышцах и свинцовой тяжестью в ногах. Хоть её и трудно игнорировать, Шепард преодолевает неприятную ломоту и продолжает свой бег.

Несколько извилистых однотипных поворотов спустя она снова видит стеклянную нишу в стене. За ней, вскинув дробовик и прищурив светящиеся за шлемом скафандра глаза, стоит Тали и целится в неё.

 — Ты не Шепард, — осуждающе говорит кварианка, готовая выстрелить в любую секунду.

 — Я Шепард, — отвечает она. Впрочем, особой уверенности в её голосе нет.

 — Нет. Ты просто жалкая подделка, которую «Цербер» лестью и подкупом заставил служить себе, — грассирующий говорок Тали звучит жёстко, не оставляя места компромиссам и сомнениям. Она действительно верит в то, что говорит.

 — Ты же знаешь, всё было не так, — мягко возражает капитан, чувствуя, как от решительного напора Тали слабеют ноги и начинает кружиться голова.

Молодая кварианка качает головой.

 — Чем раньше ты перестанешь убегать от того, что боишься признать, тем проще тебе будет с этим смириться, — её слова напряжённо звенят в воздухе, отзываясь потрескиванием ламп, и тени вновь выглядывают из-за поворота.

Без конца оглядываясь, Шепард мчится, оставляя Тали далеко позади. Та кричит ей вслед что-то ещё, но уже ничего не слышно, потому что тьма заглатывает и этот отсек целиком.

Она пытается убедить себя в том, что не происходит ничего из ряда вон выходящего, обычный кошмарный сон из тех, что снятся ей каждую ночь, но у неё ничего не выходит – капитан точно знает, что в преследующей её пустоте таится что-то жуткое, пробирающее дрожью до самого позвоночника.

Утомление режет мышцы так, что ещё немного – и оно распорет их до самых костей. Двигаться и думать становится не в пример тяжелей. Передвижения Шепард трудно назвать бегом – они больше походят на спортивное ковыляние. Она дышит как загнанный зверь, переводя дыхание на коротких полусекундных остановках, пока далёкое потрескивание подгоняет её.

Ещё несколько стандартно выглядящих секций коридора выводят её к очередной нише, где за стеклом стоит Кайден. Его брови сурово сдвинуты – он разъярён.

 — Разве чувства между нами не были чем-то настоящим? — гневно вопрошает он. — Я любил тебя, Элис! Мысли о твоей смерти раздирали меня на куски – как ты могла заставить меня пройти через это?! Почему ты даже не попыталась со мной связаться? Почему не дала мне знать, что ты жива?!

В прошлый раз, когда он произносил эти слова на Горизонте, за её спиной в молчаливой поддержке стоял Гаррус. Подавив в себе искушение обернуться, зная, что всё равно его там не увидит, она вновь испытывает то же, что и тогда: растерянность, вину и злость.

 — Если бы ты всё-таки потрудился меня выслушать, ты бы знал, что я была в коме и потеряла память, — цедит она, и руки сами сжимаются в кулаки. — Ты же был на «Нормандии» в тот день. Меня убили, Кайден! По-настоящему! Я в самом деле умерла. Как ты можешь злиться на меня за это?

 — Твою смерть я с горем пополам пережил. Я злюсь не на это, — отрубает мужчина, — а на то, что ты развесила уши, как наивная дурочка, и с радостью принимаешь на веру любую лапшу, которую на них навешивает «Цербер». И что ты предпочла нашим отношениям нелепые безответные чувства к турианцу. Глупо и совсем не похоже на тебя.

Побледнев и отшатнувшись, как от пощёчины, она выпрямляется и раздражённо фыркает.

 — Если ты ждёшь от меня оправданий, то их не будет, — чеканит она в ответ, буравя его взглядом. — Твоё мнение для меня больше ничего не значит, потому что ты на редкость непоследовательный мудак.

 — Да к чёрту твои оправдания, — устало говорит Кайден, потирая виски, как от головной боли. — Это твои эмоции делают меня таким непоследовательным мудаком, потому что я всего лишь часть тебя, хочешь ты того или нет. Просто найди уже силы признаться себе, что твои поступки больше не соответствуют твоему положению. Оставаться для всех хорошей не выйдет. Ты не можешь вернуть утраченное, Шепард.

«Я никогда и не пыталась», — хочется огрызнуться ей в ответ, но она понимает, что это неправда. Её жизнь не была идеальной или хоть сколько-нибудь близкой к нормальной, но это была отличная жизнь. У неё было любимое дело, уютный и почти новый корабль, верная команда, карьера, звания и заслуги, уважение и почёт в глазах Альянса и Совета, друзья, неудавшийся возлюбленный, в конце концов… Ничего из этого не осталось после её смерти – они умерли вместе с ней. И пока она теряла последние остатки себя, растерянно пытаясь собрать прежнее «я» по крохам, ей было даже невдомёк, насколько сильно это изменило её саму и всех, кто был рядом с ней.

Шепард приходится признать, что Кайден прав: отныне в её жизни нет правильного выбора, как нет и верной дороги – они все неправильные, пока её направляют искусные марионеточники. Выбор наименьшего зла. Путь наименьшего сопротивления. Вариант, при котором пострадает наименьшее количество жертв. Такова цена вновь подаренной ей жизни.

 — Я не сдамся. — Капитан упрямо вскидывает голову. — Пока можно вернуть хоть что-нибудь – ещё не всё потеряно.

 — Сдашься. — Кайден не обещает – он констатирует факт. — Однажды ты просто не справишься. Всё, что ты откладываешь на потом, чего боишься и о чём не хочешь думать – оно навалится на тебя и сломает. Ты не выдержишь тащить всё на себе в одиночку. Так что не пытайся сделать всё сама и позволь уже хоть кому-нибудь помочь.

Она потерянно молчит, не зная, что ответить ему на это.

 — Шепард, — зовёт он, и в его голосе слышится нежность. Она смотрит на него удивлённо. — Я правда не хотел причинить тебе боль. И я на самом деле тебя любил.

 — Вот только я тебя не любила, — отвечает она, и ей почти удаётся не проскулить это как побитая собака.

Кайден улыбается – понимающе и обезоруживающе.

 — Я знаю. Теперь знаю. И не могу винить тебя за это, потому что даже в твоей голове я тот ещё говнюк, — усмехается он, и она помимо воли слабо улыбается ему в ответ.

Неожиданно мужчина поднимает голову, прислушивается к чему-то, и его лицо принимает серьёзное выражение.

 — Тебе лучше бежать, — торопливо говорит он и взмахом руки прерывает все её вопросы. — Но сначала пообещай мне кое-что: когда мы в следующий раз встретимся, ты меня выслушаешь, и мы поговорим. Спокойно и без суеты.

 — Даю слово, — кивает она и прикладывает к стеклу, разделяющему их, растопыренную пятерню. Он быстро прикладывает к её небольшой ладошке свою, и на миг ей кажется, что сквозь прохладу стекла она чувствует живое тепло его руки.

За углом снова трещат лампы, и она срывается с места, подхваченная его отчаянным криком «Беги!». Через несколько секунд капитан скрывается за поворотом, но последний взгляд на Аленко дарит ей незабываемое зрелище того, как его бледное лицо исчезает в дымке темноты.

Пожалуй, она едва ли может вспомнить, когда в последний раз так уставала – до рези в глазах и непослушных ног. Слух пропал от звона в ушах, зрение сужается в туннель, невозможно не то что думать – кажется, она вот-вот забудет, как нужно дышать, и упадёт. Боль, сводящая зубы до хруста, давит на грудную клетку. Шепард ползёт по стенам на одном только упрямстве, шатаясь и приваливаясь к ним, передышки становятся всё длиннее. Но если она в чём и уверена, так это в том, что останавливаться нельзя ни в коем случае. Эта тьма – не безмозглые монстры, желающие ей быстрой и болезненной смерти; она – что-то новое, намного более безжалостное и всеобъемлющее. Капитан откуда-то знает, чувствует, что если чернота нагонит её, то поглотит и растворит в себе без остатка.

Жалкое подобие ходьбы на терзаемых раскалёнными иголками ногах наконец приводит её к развилке – она никак не может понять, сколько времени у неё заняло добраться сюда. Кажется, на это ушли целые годы, если не бесконечность. Коридор перед ней разветвляется в разные стороны, но посередине между двумя ходами снова стекло, и Шепард почти спотыкается под внимательным взглядом карих глаз, наблюдающих за ней.

 — Заблудились, капитан? — вежливо спрашивает их обладательница.

 — Эшли… — с трудом выговаривает она, опираясь на стену, пока в ушах и глазах немного проясняется.

В тёплом взгляде её бывшего главного артиллериста нет ни тени укора, лишь безмятежное спокойствие.

 — Да, мэм, — со сдержанной улыбкой отвечает Эшли Меделин Уильямс собственной персоной и склоняет голову в знак приветствия.

Надо же, у неё было множество снов разной степени кошмарности, но в них никогда не собиралась настолько колоритная компания. В частности, лица Эшли она до сих пор не видала вообще. Ей очень хочется что-нибудь спросить, но она не знает, с чего начать разговор. В голову лезут одни глупости. Не может же она, в самом деле, поинтересоваться светским тоном, как у Уильямс дела на том свете? Хорошо ли ей живётся после смерти?

 — Да, довольно неплохо, мэм, — кивает ей Эш, и Шепард с ужасом понимает, что та слышит её мысли. — О, не беспокойтесь, мы ведь находимся в вашей голове. Я просто ещё одна проекция из ваших мыслей и воспоминаний.

 — Я плохо помню тебя, — признаётся она удручённо, однако собеседница лишь качает головой.

 — Не здесь, — говорит сержант. — Здесь вы помните и знаете всё.

 — В таком случае… — Шепард медлит, но Эшли не собирается облегчать ей задачу, с вежливым вниманием чуть приподнимая брови. И капитан сдаётся, едва слышно выдавливая из себя: — Мне очень жаль. Я не хотела, чтобы так получилось… с тобой.

Она тщетно ищет на лице Уильямс следы хоть каких-нибудь чувств, но та по-прежнему остаётся бесстрастной.

 — Я солдат, капитан, такой же, как и вы. Я понимаю и принимаю ваш выбор, — наконец сообщает сержант. — Мне ли не знать, как долго он вас потом терзал. Мы ввязались в чужую войну, и вы поступили правильно – вы знаете это. К сожалению, я никогда не смогу освободить вас от мук совести или подарить вам прощение, потому что вы сами этого не хотите. Даже несмотря на то, что я лично попросила вас оставить меня и спасать лейтенанта Аленко.

 — Потому что на Вермайре не было правильного выбора. — Шепард сглатывает; горло безнадёжно пересохло. — Я могла бы сказать, что мне его не оставили, но это неправда. Это было худшее решение в моей жизни, и это было моё решение. Я подвела тебя, Эш.

 — Да, мэм, — слишком легко соглашается та. — И я была бы очень разочарована в вас, если бы вы не сожалели об этом. Но по-другому было нельзя. И в следующий раз вы сделаете всё, чтобы не допустить подобного.

 — Да, — хрипло отзывается Шепард. — Сделаю.

Сзади из-за поворота опять доносится проклятое потрескивание. Капитан потерянно смотрит по сторонам развилки – коридор справа неотличим от коридора слева; оба сворачивают чуть поодаль под прямым углом.

 — В какую сторону мне идти, сержант Уильямс? — спрашивает она.

Идти она сможет вряд ли – скорее, ползти, пока силы не оставят её.

 — Это вам решать, капитан, — отвечает Эшли. — Здесь тоже нет правильного выбора. Есть только ваш.

Лампы неумолимо трещат ещё ближе.

 — Дай хоть какой-нибудь намёк, — отчаянно просит Шепард, оглядываясь на тени, молчаливо вылизывающие угол.

 — Прислушайтесь к своим чувствам, — выдержав паузу, советует Уильямс.

Прикрыв глаза и сделав глубокий, несмотря на подступающую панику, вдох, женщина присматривается, прислушивается и на всякий случай даже принюхивается.

Из коридора слева доносится дуновение ветра: тёплого, влажного, отдающего солоноватостью на губах. Пахнет нагретым песком и водорослями, слышен тихий шёпот прибоя.

Из правого ответвления тоже слышен шёпот, но он больше похож на эхо отдалённых криков. Ещё оттуда доносится приглушённый грохот выстрелов и запах горячего металла. Он слишком хорошо знаком ей, потому что так пахнет оружие. Так пахнет свежая кровь. Туда ей идти не хочется.

Колеблясь, она делает несколько шагов влево, зная, что как только завернёт за угол, дороги обратно уже не будет существовать. Ей очень хочется пройти вперёд и подставить лицо тёплым лучам солнца, снять ботинки и окунуть ступни в набегающую воду, долго и бесцельно бродить по пляжу, рисуя пальцем на мокром песке, и наблюдать, как безмятежно волна смывает её каракули.

 — Разве не к этому вы всегда стремились, коммандер? — вкрадчиво интересуется Эшли. — Жизнь без боли, без страхов и сомнений… Разве не об этом вы мечтали?

 — Я не могу идти туда. Я всё ещё сделала недостаточно, — растерянно бормочет она, высовывая руку за угол. Её ладонь жадно ловит ласковые касания морского ветра.

 — Вы сделали для спасения этой галактики больше, чем кто-либо другой, — подбадривает её сержант. — Шепард, вы устали. У вас измотанный вид. И вы заслужили хоть немного покоя. Вам нужно отдохнуть.

Она абсолютно права – у Шепард уже давно нет сил убегать, догонять, суетиться и до бесконечности ошибаться в каждом своём шаге.

 — Устала, — закрыв глаза, шепчет Шепард. Ветер упруго путается в её пальцах, дразняще поглаживая руку. — Господи, я так устала… Отдохнуть бы хоть немного.

 — Так вперёд! — воодушевлённо предлагает Эшли. — Больше никакой боли, никаких страданий, бесконечного выбора… Просто шагните вперёд. Чего вы ждёте, капитан? 

И правда, чего же она ждёт? Освещение в коридорном блоке гаснет уже совсем близко. Ей нужно сделать только пару шагов, чтобы оказаться на пляже, но она медлит.

Из правого ответвления, совершая невозможное, сквозь далёкий грохот выстрелов и взрывов пробивается тихий двухтональный шёпот, который на миг заглушает все остальные звуки:

 — Шепард…

Вздрогнув, она открывает глаза, которые неизвестно когда успели закрыться. Её нога уже занесена в шаге вперёд. Капитан растерянно оглядывается назад, на правую часть развилки.

 — Показалось, — пожимает плечами Уильямс, но она кажется обеспокоенной.

 — Нет, подожди, — настороженно просит капитан.

И шёпот, не заставляя себя долго ждать, повторяется, перехватывая дыхание и отзываясь пронзительным тычком под рёбра.

Отбросив сомнения и усталость, как опоясывающие её оковы, Шепард кидается в правый коридор – навстречу крикам, выстрелам и неизбежной боли. Прямо от взметнувшейся под пятой темноты и разочарованного вопля Эш.

«Прости меня, — виновато думает женщина на бегу, надеясь, что её мысль каким-то образом дойдёт до Эшли. — В моей жизни ещё есть те, кого нельзя оставить позади».

И хотя ей всё ещё тяжело передвигаться, сил почему-то прибавляется – и она ускоряет шаг до тех пор, пока не понимает, что снова может бежать. С рёбер исчезает давящий на них груз, в голове уже не так мутит.

Снова сворачивая за угол, она оказывается в широком прямоугольном коридоре на пять дверей – его она узнаёт с первого взгляда. Это коридор базы «Байнери Хеликс». Влетев в него во весь опор, она тормозит обеими ногами, чувствуя, что перед ней разыгрывается очередной сюр.

Почему здесь всё такое реальное? Когда она уже проснётся?.. Когда ей можно будет покинуть этот дурацкий кошмар? Неужели ей снова нужно умереть, чтобы очнуться в реальности?

В этом сне она видит деталь, которой не было наяву – рядом с каждой дверью появилось небольшое окошко. Поддавшись порыву, она заглядывает в ближайшее рядом с дверью склада, смутно опасаясь того, что может там увидеть.

Ей пятнадцать. Рождество. Последнее перед нападением батарианцев на Мендуар. В воздухе витает соблазнительный запах томящейся в духовке индейки и сливочного пудинга. Мама порхает по кухне, украдкой пробуя домашний херес и напевая под нос старые рождественские гимны. Папа делает вид, что страшно занят починкой разбитого метеозонда, чтобы его не припахали к очередным хлопотам по хозяйству, но его хитрый взгляд из-под прикрытия кустистых бровей, которым он время от времени обменивается с дочерьми, выдаёт его с головой, и мама усмехается себе под нос, благодушно оставив мужа в покое на пару часов. Хелен наряжает ёлку – искусственную, хотя встроенный хвойный ароматизатор делает её прохладные пластиковые иглы очень похожими на настоящие. Сестра пытается повесить звезду на самый верх с помощью крошечного пилотируемого дрона. Бабушка из своего любимого кресла ворчит, что в её время игрушки на ёлку вешали исключительно вручную, потому что никто и подумать не мог использовать для этих целей робототехнику.

 — Эл! — завидев её, радостно восклицает сестра и машет ей пультом дистанционного управления дроном. — Ну где ты пропадаешь? Я уже думала, придётся заканчивать без тебя. Дуй сюда скорее, а не то пропустишь самое интересное.

Шепард улыбается от уха до уха и осторожно касается стекла, оглаживая стройный силуэт сестры. Она уже и забыла, что худенькая светловолосая Хелен – просто мамина копия, в отличие от неё, пошедшей в широкоплечего отца с копной волос цвета ржавой проволоки и редкими вкраплениями веснушек.

Хелен непонимающе хмурится.

 — Ты долго там стоять будешь? Входи уже.

 — Нет, — говорит она наконец, хотя даже её губы протестуют, произнося это. — Я бы с радостью, но не могу.

 — Почему? — Взгляд сестры становится растерянным. Хелен подходит ближе.

Как же трудно дышать. Родная… Совсем как живая. Её лицо всё ещё стоит в памяти – до мельчайших деталей, столько лет спустя. Даже хмурится так же – с забавной чёрточкой, прорезающей переносицу поперёк. 

 — Потому что вы все умерли пятнадцать лет назад, милая, — отвечает Шепард, и загнанные вглубь слёзы сжимают лёгкие. — Я видела, как убили папу. Я слышала, как ты сгораешь заживо в нашем доме. Я попрощалась с вами и оплакала каждого из вас. Назад дороги нет.

 — Эл, ты с дуба рухнула? Голову, наверное, повредила? — спрашивает Хелен и неуверенно улыбается. — Мы все здесь, живы-здоровы, только тебя и ждём. Просто открой дверь и войди.

И снова что-то не так. Капитан отшатывается, понимая, что это очередная манящая ловушка. Она трясёт головой, сбрасывая наваждение, и сбегает подальше от заветной двери с окошком в тот мир, которого больше не существует.

Чтобы тотчас же застрять у такого же окна напротив, возле двери, за которой в обычном мире находится столовая.

Ей двадцать два. Небо над Элизиумом по-осеннему далёкое. По утрам тонко пахнет прелой листвой и ещё почему-то свежим горячим хлебом.

Такой же свежий и не менее горячий, специалист-взрывотехник Макс Мейсон из соседней бригады сбегает по крыльцу управления штаба и приветственно взмахивает рукой. Издалека видно, что настроение у него хорошее.

 — Привет, Шепард, — с улыбкой здоровается он. — Комбриг выдал увольнительную на завтра. Я думал пойти выпить с парнями… — От оценивающего взгляда его серых глаз слегка зудит в коленках и становится горячо в голове. — Но потом решил пригласить в кино одну симпатичную девушку. Что скажешь?

Он прекрасно знает, что завтра у неё тоже отгул, и отказываться от его приглашения она не собирается. И, конечно же, сеанс будет последним, а места – задними, для поцелуев.

Как же это было давно… Давно и неправда. Но от этого не становится легче.

 — Увы, Макс, — она качает головой. — В кино мы с тобой не пойдём.

Его взгляд становится несколько растерянным, как и у Хелен до этого.

 — Я настолько переоценил свои силы? — уточняет он тоном, который стремится сойти за небрежный.

 — Это вряд ли. Ты был, кажется, самым симпатичным парнем в нашем батальоне, — скорбно усмехается она.

 — Эй, почему это был? — замешкавшись, шутливо возмущается он. — У нас новенькие, а я не в курсе?

 — Был, — кивает Шепард. — Потому что той же ночью на Элизиум напали. В той битве погибло очень много моих друзей, почти весь мой отряд… И ты. Ты подорвался на своей же мине на втором часу сражения. Мне очень жаль, правда. Ты был славным малым.

Макс разглядывает её непонимающе некоторое время.

 — Шепард, с тобой всё в порядке? — спрашивает он с замешательством. — Слышал, твой ротный просто зверь, новичков-сержантов гоняет до полусмерти. От переутомления может мерещиться иногда всякое… Я как-то беспокоюсь. Может, проводить тебя в лазарет? Давай-ка, открывай дверь, и пойдём.

Она качает головой и отступает назад. Как бы ей ни хотелось снова увидеть лица своих друзей и предотвратить все эти глупые, бессмысленные смерти, часть её всё ещё не утратила смутную связь с реальностью и знает, что всё это сладкая ложь.

Под оклики Макса она отходит от окна, предчувствуя, что дальше её ждёт ещё более душераздирающее зрелище. И не ошибается.

Окошко у двери в жилой отсек показывает ей трюм «Нормандии», где Рекс, собрав вокруг себя небольшую толпу, басовито рассказывает очередную байку о своих похождениях, и раскаты его громового гогота уверенно перекрывают смешки зрителей. Рассказчик из семисотлетнего крогана отличный – видно, что историю с тщательно выверенным количеством подробностей он излагает не впервые, со своей особой грубоватой харизмой. Гаррус, Лиара, Кайден и несколько членов экипажа из отдежуривших свою смену стоят возле него полукругом, слушая и посмеиваясь. Тали крутится поблизости, снимая происходящее на свой дрон-помощник со всех ракурсов сразу. Эшли проводит тщательную проверку оружия на своём столе и периодически раздражённо закатывает глаза для виду, но уголки её губ подрагивают на особо смешных моментах.

Да, кажется, так всё и было. Последние часы перед высадкой на Вермайр. Усилия капитана по преодолению враждебности и межвидовой дискриминации наконец возымели успех – глядя, как она каждый день спускается в трюм, чтобы поболтать с каждым из своей разношёрстной команды, люди из любопытства тянутся пообщаться с инопланетянами, чтобы с удивлением обнаружить, как на самом деле мало между ними различий. Взаимный интерес и воодушевление в коллективе сейчас сильнее, чем когда-либо.

 — …И тут она говорит, — Рекс откашливается и подражает пищанию тонкого женского голоса, что выходит особо комично из-за его гудящего баса: — «О, господин Урднот, так это правда, что у кроганов четыре яйца?!». «Нет, — отвечаю я. — У нас их пять, и одно я только что продал, чтобы подержать пушку с вашего стенда».

Слушатели разражаются дружным хохотом. Гаррус и Кайден переглядываются и хмыкают, Лиара слегка лиловеет, неуверенно улыбаясь. Как представитель прогрессивной молодёжи, Тали с непосредственным интересом заваливает Рекса вопросами о кроганской анатомии. Тот добродушно отмахивается от неё, называет мелюзгой с ведром на башке и советует сначала подрасти на пару лет. Кварианка встаёт в позу, и в трюме воцаряется привычная добрососедская грызня, для наблюдения за которой все случайные зрители ищут места поудобнее и запасаются закусками. Появление коммандера заставляет всех оглянуться и немедленно сделать вид, что они оказались здесь совершенно случайно, и вообще у них очень много дел.

 — Капитан, — завидев её, с недовольной миной говорит Уильямс, упорно не желающая проникаться атмосферой всеобщего веселья, — они опять за своё. У меня уже уши в трубочку сворачиваются слушать эти вопли.

 — Не обращай внимания на нашу главную ворчунью, Шепард, — низко произносит кроган и скрипуче смеётся. — Проходи, для тебя тоже парочка историй найдётся.

Бровь Эшли дёргается, и она выразительно, с нарочито угрожающей медлительностью перезаряжает ракетницу самого большого калибра.

Рука сама тянется к панели замка. Кажется, что это было совсем недавно, и всё ещё можно исправить. Шепард хочется войти туда, зная, что ждёт её впереди и как избежать своих же ошибок. Это же просто сон, так ведь? Почему нельзя сделать всё правильно хотя бы в нём?

 — Шепард, заходи уже, хватит там мяться, а то без тебя Уильямс нас всех на котлеты пустит, — бурчит Рекс. — Я и так уже сплю вполглаза, мало ли что…

Лицо Эшли расчерчивает усмешка с ноткой самодовольства – её присутствие воздействует даже на закалённые нервы кроганского ветерана.

 — Да, присоединяйтесь, капитан. Будем хором петь ему колыбельную, чтобы лучше спалось, — ехидно предлагает сержант и демонстративно заряжает очередной дробовик.

Шепард сглатывает, отводя взгляд. Сколько времени бы ни прошло, ей всегда будет больно.

 — Тебя не стало, Эш, — мягко напоминает она. — Мир не рухнул, но после Вермайра на «Нормандии» было много чёрных дней.

Отворачиваясь, она затыкает уши, чтобы не слышать слов своей команды и не видеть их удивлённых взглядов, провожающих её.

Сожаления, вот что это такое, понимает она запоздало. Самые сильные и разрушительные сожаления обо всём утраченном в её жизни. Они всегда были с ней, не отпуская ни на миг, дышали ей в затылок и раскалённым прутом выжигали на её душе слова раскаяния. В редкие минуты, когда Шепард думала, что её никто не видит, они усыпляли её бдительность теплом лучших воспоминаний и затем обгладывали её живьём, с аппетитом хрупая косточками.

Она могла поступить по-другому, сделать всё иначе – но переживала их снова и снова, не в силах отпустить или изменить что-либо. Может, именно за это ей даровали забытье. А может, она просто сама себя прокляла.

Капитан смотрит в сторону лаборатории – она знает, что ей нужно туда, но не может сопротивляться смутному зову, исходящему от четвёртой двери, за которой в реальности находится генераторная.

Какой-то бар на Цитадели – не самое презентабельное, но и не самое затрапезное местечко. Как раз самое то, чтобы экипаж «Нормандии» мог отпраздновать победу над Сареном и «Властелином». Шум музыки не скрывает триумфальных возгласов набравшей изрядный градус команды.

Кайден с кружкой пива и серьёзным видом что-то втолковывает Лиаре. Судя по её кивкам и сочувственному выражению лица, они наконец-то пришли к взаимопониманию. Рекс снисходительно предлагает всем желающим померяться силой в армрестлинге и обещает большую стартовую фору. Интендант Майлз задался целью перепить Гарруса на спор – возле их столика собралась горстка подзуживающих болельщиков, втихаря делающих ставки. Турианец лишь фыркает над своим узким стаканом декстро-алкоголя, глядя, как неуверенно разъезжаются в разные стороны глаза человека. Тали, улетевшая в чудесный край Поколеноморья всего лишь с двух крепких коктейлей, опирается на едва ли более трезвого Прессли – при полном согласии последнего – и пытается исполнить с ним дуэтом в караоке заглавную тему из «Флота и Флотилии». Что кварианка, что штурман – оба пить совершенно не умеют. Андерсон выкроил из своего теперь очень плотного графика буквально полчаса, чтобы от души поздравить прежнюю команду и пропустить с ними стаканчик-другой. И даже доктор Чаквас и Джокер, вопреки своим обычаям, поддались праздничному настроению – одна скромно сидит в уголке и потягивает любимый бренди, прикрывая глаза от удовольствия, второй составляет ей компанию со стаканом чего-то слабоалкогольного, чтобы не рисковать новыми переломами. Многие машут капитану, приглашая выпить с ними, и предложения присоединиться звучат отовсюду.

Старая добрая вакханалия, с теплом думает Шепард. Их последняя вечеринка в том составе, по прихоти судьбы ставшая прощальной для каждого из них.

Тяжелее всего просто взять и отойти, потому что там, за стеклом, свет, веселье, друзья – вся прошлая жизнь. Со всеми победами, поражениями, потерями, разочарованием – но это всё ещё её жизнь, в которой она принадлежит самой себе, а не кому-то другому. Вторжение Жнецов предотвращено, Коллекционеры – пока всего лишь детская страшилка, а не суровая реальность, и «Нормандия» ещё не отправилась в последний полёт. Если Шепард не войдёт, то потом ни время, ни случившееся уже нельзя будет повернуть вспять. Но сейчас же можно? Пока ещё не стало поздно? Она не погибнет мучительной смертью, не утратит последние кусочки себя в хаотически разбросанных воспоминаниях, и у неё будет целых два года на то, чтобы предпринять всё возможное для защиты человеческих колоний и дожать упрямый Совет до признания Жнецов действительно существующей угрозой.

И на то, чтобы разобраться со своими недобитыми чувствами – капитан ловит на себе восторженный взгляд Кайдена и задумчивый взгляд Гарруса. Ведь она могла исправить свою ошибку уже тогда. Это не сделало бы её счастливее, да и шансов у неё в глазах Вакариана не прибавилось бы. Но по меньшей мере для этих двоих ещё можно было избежать того несчётного количества боли, которое принесла им её смерть.

Как во сне, она тянется к панели замка и кладёт на неё ладонь. Уйти сейчас просто выше её сил. Шепард хочет туда, в самую гущу этого шумного празднества, чтобы заново окунуться в тот вечер, с упоением прожить его и все последующие и ни за что не умирать. Уж точно не таким дерьмовым способом, когда корабль за спиной исчезает в беззвучной вспышке взрыва, воздух покидает разгерметизированный скафандр через дыру в шланге, а давление медленно рвёт капилляры, превращая охваченное ледяным огнём тело в мясо, мясо и трубки, боже, ну и сволочь же ты, Джейкоб, чтоб у тебя язык отсох, и единственное, что она слышит – это свой сиплый кашель с кровью, покидающий её лопнувшие лёгкие…

Она вздрагивает и бессильно прижимается лбом к стеклу окна. Её снова мутит. Призраки прошлого не могут перекрыть минуты агонии барахтающегося в тишине между звёзд тела, нелепо растянутые до бесконечности, и всё, что было после: лабораторию «Лазарь», Алкеру, Омегу, Горизонт, Цитадель… Всех тех, кто ждал её возвращения и надеялся на неё прямо сейчас… Неужели всё было зря?

Вторя её мыслям, откуда-то очень издалека доносятся голоса, раньше бывшие просто частью общего звукового фона:

 — …не смей, чёрт тебя дери, не смей уходить просто так, Шепард…

 — Всплеск активности бета-волн. Она слышит вас, Вакариан. Продолжайте говорить с ней.

 — Духи, профессор, в последний раз прошу – заткнитесь уже! Если она не выйдет из этого состояния, я не знаю, что с вами сделаю. И с тобой, Шепард, тоже, слышишь?

Ей кажется, что звук идёт из лаборатории. Она не без сожаления отталкивается от стекла, за которым поднимается разочарованный хор голосов, и идёт к самой последней двери. Большие обзорные окна по обе стороны от неё всё ещё закрыты – женщина не может увидеть того, что находится внутри, но и так знает это.

 — Как тебе в голову могло прийти ничего мне не сказать? — таким Гарруса она ещё не слышала: он словно пребывает в тихом бешенстве, но от субгармоник фонит чем-то близким к испугу. — Опять решила сделать всё сама? Или что, пожалела меня? Побоялась, что снова не справлюсь с эмоциями в ущерб делу? А может, решила, что не так уж важно мне сообщать, что ты можешь умереть? Это просто… нечестно, Шепард. С друзьями так не поступают. Я имел право знать.

Она зажмуривается, и к ней неожиданно приходит понимание. Выходит, всё-таки застряла в коме. Гаррус зол, и это понятно. Если бы он выкинул с ней такой фортель, она была бы злее как минимум вдвое. Другой реакции от него Шепард и не ждала. Просто надеялась, что придёт в себя раньше, чем он узнает, что без его ведома вообще происходило что-то настолько серьёзное.

 — Думала, я не захочу хотя бы пару слов тебе сказать перед тем, как ты снова героически канешь в небытие? «Всё было хорошо», — передразнивает турианец, и в его голосе сквозит усталая обида. — Так, по-твоему, с лучшим другом прощаются? Вот дерьмо!.. Я должен был догадаться, Шепард, что ты задумала очередную суицидальную хрень – у тебя же на лице всё было написано.

 — Прости, — виновато бормочет она, потрогав дверь кончиками пальцев, как будто он может её услышать. — Я не специально…

 — Ты постоянно пытаешься оградить нас всех от плохого и, чуть что, сразу мчишься жертвовать собой во имя добра, — продолжает раздосадованно выговаривать ей Гаррус. — Терпеть не могу, когда ты так делаешь, ни с кем не посоветовавшись. Мать твою, Шепард, я должен прикрывать тебя, а не искать, где ты в очередной раз решила сложить своё бездыханное тело ради всеобщего блага!

Ей стыдно почти физически. Конечно, она должна была сказать ему сразу, придумать что-то получше для последних слов, но все оправдания она будет искать потом, когда выберется отсюда. А сейчас ей хотя бы нужно понять, как это сделать – подтверждая расхождение с реальным миром, замок возле двери в лабораторию отсутствует. Вход выглядит абсолютно неприступным – круглая шлюзовая дверь герметична, ни ручек, ни панелей.

Привлекая её внимание, свет начинает неистово мигать, и в дальний конец широкого коридора выползает уже знакомая чернота, пожирающая и время, и пространство. На сей раз ощущение того, что в ней кто-то есть, перерастает в дробный звук уверенных шагов. Но Шепард по-прежнему не может разглядеть, кто идёт за ней – в самой сердцевине медленно приближающейся тьмы не видно даже очертаний.

Чувствуя нарастающий страх, она на пробу стучит по двери – и, конечно же, ничего не происходит. Беспрестанно оглядываясь, капитан слепо шарит по ней руками, пытаясь найти механизм ручного открывания или любую неровность, за которую можно уцепиться, и не находит ничего.

Двери в Мендуар и Элизиум пропадают в треске ламп, и темнота жадно проглатывает их, поглощая звуки и последние лучи освещения из обзорных окон. Шаги раздаются ближе.

 — Гаррус! Мордин! — она беспорядочно бьёт по сплошному металлу кулаками. — Вы слышите меня? Откройте!

 — Интенсивность тета-ритма возрастает, — голос Мордина слышен намного глуше, чем раньше. — Повышается уровень стрессовой нагрузки на организм. Вакариан, следующие несколько минут критичны. Говорите с ней. Удерживайте её внимание.

 — Каким образом? — Гаррус тоже затихает. — Она даже не реагирует.

 — Я всё слышу, между прочим! — кричит она и снова долбит кулаком. Дверь остаётся равнодушной к её стараниям.

 — Реагирует. Позитивный отклик на звучание вашего голоса в симпатической нервной системе. — Тарахтение Мордина уже едва различимо. Капитану приходится прижимать ухо к двери, чтобы расслышать его. — Вакариан, вы лучше других знаете Шепард. Сейчас вы единственный, кто способен не дать ей провалиться на более глубокий уровень комы. Скажите то, что удержит её.

Она в ужасе оглядывается – непроглядная темнота за это время подобралась ещё ближе. Её и бездну пустоты отделяет лишь последняя пара коридорных секций. Медленные шаги постепенно обретают форму – блики тускнеющего света отражаются в белках чьих-то глаз.

Ей больше нельзя отворачиваться, чтобы не упускать врага из виду. В запертую дверь Шепард что есть мочи пинает ногой.

 — Гаррус, вытащи меня отсюда! — просит она, невольно отмечая ноты ужаса в верхнем регистре своего голоса.

 — Проклятье, — вздыхает турианец где-то совсем на периферии. — Я не могу трепаться по заказу. Просто так – всегда пожалуйста, но когда нужно специально… Если я разозлю её, это поможет?

Ответ Мордина теряется в беспощадном перестуке чужих шагов – он уже не важен.

 — Да! — вопит она, наблюдая, как под наплывом темноты пропадает предпоследняя секция. — Хоть гимны пой, хоть балет танцуй – просто сделай так, чтобы эта грёбаная дверь открылась!

 — Шепард, я не для того прошёл через все круги ада на Омеге, чтобы ты могла так просто меня бросить, — голос Гарруса внезапно обретает ясность и громкость. Слова звучат чётко и раздельно, как если бы он произносил их прямо ей на ухо. Непостижимым образом женщина чувствует прикосновение горячего дыхания к своей шее. — Хочешь оставить меня разбираться со Жнецами и пропустить всё веселье? Да не вопрос, справлюсь и один! Только имей в виду, если собралась умереть, я тебя и на том свете достану – и всю душу из тебя вытрясу!

 — Это так не работает! И вообще не работает! — беспомощно взвывает она, отчаянно молотя по двери за спиной обеими руками и даже пяткой, но не отрывая взгляда от кого-то, приближающегося к ней во мраке.

Последняя секция коридора сдаётся темноте со щелчком ламп, сливающимся с её остановившимся от ужаса дыханием. Нет больше «Нормандии» перед Вермайром, нет вечеринки на Цитадели. Стены и потолок растворяются в небытии. Всё исчезает, и голос Гарруса, её единственный путеводный клубок ниток к реальности, тоже пропадает. Шепард стоит в пятачке света от единственной оставшейся лампы над дверью, в которую вжимается всем телом, и только по исходящему от металла холоду знает, что ещё не совсем рассталась с материальным миром. Прямо перед ней на расстоянии вытянутой руки колышется плотная стена теней – и если бы у неё была смелость их коснуться, на ощупь непроницаемая преграда почти наверняка оказалась бы густой и вязкой.

Шаги раздаются рядом, и эхо от их гулкого звучания отдаётся прямо у неё в голове, где-то за ноющей от страха переносицей. Потом они стихают. Некто стоит прямо перед ней, за той границей темноты, где свет бессилен.

Поздно. Слишком поздно.

 — Ладно. Твоя взяла. Мне буквально до смерти надоело убегать от своих кошмаров. Покажись, и покончим с этим! — свирепым от паники голосом требует Шепард, скрещивая руки на груди и выдыхая.

Она готова почти ко всему. Но не к встрече с тем, кто выступает из тьмы в круг света, в точности зеркаля её позу.

 — Ты?..

 — Нет, ты, — насмешливо отвечает её точная копия, чуть склоняя голову.

На первый взгляд между ними нет различий, но, присмотревшись, Шепард видит разницу: волосы у двойника немного длиннее, тонкий шрам от ранения, полученного при Скиллианском Блице, всё ещё там, где ему полагается быть, под левым глазом – её собственный исчез после восстановления «Цербером». У этой женщины вполне здоровый вид, которого не касается ставшая для неё привычной бледность с чёрными кругами под глазами, и весь сгоревший в борьбе с нервами вес на месте, до самого последнего фунта. В глазах – уверенность и превосходство. Она – почти идеальная версия её самой.

 — Не почти, — качает головой Шепард-вторая, бесцеремонно вмешиваясь в её мысли. — Я настоящая. Та самая, первая и единственная Шепард, которую ты так упорно старалась в себе найти.

 — Ты лжёшь… — с трудом произносит она, уже зная, что услышит в ответ.

Бровь второй женщины вздымается – резко и очень знакомо.

 — С чего бы мне – настоящей мне – лгать той, кто так неправдоподобно притворяется мной? — саркастически спрашивает Шепард-вторая. — Полагаешь, я должна ещё и оправдываться перед тобой?

 — Мы в моей голове. Ты просто ещё одна моя проекция. Мой… самый главный страх, полагаю.

 — Я-то? — взгляд Шепард-второй становится ещё более скептичным. — Это вряд ли. Слишком много чести. Нет, просто твой создатель случайно вложил в тебя слишком много свободы – достаточно, чтобы дать тебе собственную историю и вызвать у тебя эти дикие заблуждения. Видишь ли, дело в том, что мы не в твоей голове. А в моей. И это ты – моя проекция.

Шепард-вторая сочувственно тянет к ней руку, чтобы потрогать щёку, и она возмущённо пытается отбить это непрошенное касание, но кисть, к её ужасу и непониманию, проходит сквозь протянутую к ней конечность. В то время как прикосновение к её лицу кажется более чем осязаемым.

 — Вот видишь? — фыркает Шепард-вторая. — Что и требовалось доказать. Просто запутавшаяся, потерянная и психически нестабильная проекция.

Ей всё ещё очень страшно: в обычных обстоятельствах страх был бы взят на поводок волевым усилием и отступил перед более решительными чертами её личности, но сейчас, когда её сознание вывернуто наизнанку и воплощает собой всё вокруг, она больше не может обуздать это первобытное, безграничное, сочащееся сквозь поры чувство ужаса. В последний раз она так боялась только разве что в далёком детстве, в ночной темноте своей комнаты, где монстр из шкафа казался пугающе реальным. Но в словах второй Шепард капитан видит какую-то несостыковку и спешит зацепиться за неё, пока рассудок ей ещё не отказал.

 — Раз это я тебе кажусь, а не наоборот, не откажи в любезности, объясни кое-что, — цедит Шепард, чувствуя, как дрожит нижняя челюсть. — Почему великий и неповторимый оригинал так боится жалкой подделки?

 — Что? — с недоумением переспрашивает Шепард-вторая. — С какой стати ты решила, что я тебя боюсь?

 — Ты утверждаешь, что это я – твоя проекция. Тогда скажи, почему ты видишь, — она окидывает взмахом руки всю себя, — вот это? Не от хорошей же жизни?

Между ними повисает тишина, подкрепляемая немигающими взглядами.

 — Ах, ты об этом, — наконец отзывается двойник. От глаз Шепард не укрывается тень смятения, пронёсшаяся по её лицу. — Пожалуй, я действительно опасаюсь такой альтернативной версии себя. Мне не хотелось бы повторить твою судьбу. И я сделаю всё, чтобы её избежать.

 — В каком смысле?

 — Так ты не знаешь? — жалость напополам со снисхождением во взгляде Шепард-второй просто убивает. — Когда я попала в протеанский маяк, я увидела много непонятных вещей: не только послание протеан о событиях давно минувших дней, но и бесконечные варианты своего будущего. Многие из них пересекались с другими, различаясь едва ли в паре событий, но последствия у всех были разные. Ты – всего-навсего один из таких вариантов. Моё не самое удачное будущее. Я изучила все развилки в дереве решений, которые пошли не так в твоём случае, и приняла их к сведению, чтобы не повторять твоих ошибок. И теперь тебе предстоит исчезнуть, как и многим другим. Твоя реальность перестанет существовать.

Внутри всё обмирает, пока она осмысливает свалившуюся на неё информацию. Наверное, она всегда подозревала что-то подобное, даже если другим это казалось бредом, потому-то никак не позволяла себе поверить в происходящее с ней. И в данный момент ей предлагают укрепиться в своей вере и прекратить все бессмысленные потуги сопротивления. Звучит заманчиво, но…

 — Нет, — наконец нарушает молчание Шепард, не поднимая головы и рассматривая кончики своих ботинок.

 — Что нет?

 — Даже если всё это правда, я… не хочу исчезать. Я отказываюсь. Пусть моя реальность ни капли не совершенна, как и я сама. Я принимала неверные решения и теряла близких… Но это моя жизнь. Не твоя.

Шепард-вторая хмурится и нетерпеливо взмахивает рукой, прерывая её излияния.

 — Извини, но решать не тебе, — говорит она спокойно. — Поверь, ты далеко не первая копия, которая хочет отстоять право на жизнь. Я видела такие изуродованные и сломленные версии себя, что без слёз не взглянешь. Все, как одна, до последнего цеплялись за свои убеждения, что именно они настоящие, и не хотели сдаваться без боя.

 — И что ты сделала с ними?

 — Даровала им покой, конечно же, — женщина жмёт плечами, обозначая всю глупость её вопроса. — Со всем уважением к страданиям, через которые они прошли. Это лучшее, чего они заслуживали.

 — Убила их, значит? — с осуждением уточняет Шепард, подбираясь всем телом и готовясь к ожесточëнному сопротивлению.

 — Разумеется, нет, за кого ты меня принимаешь? — раздражённо отвечает Шепард-вторая. — Я не убиваю убогих. Просто стёрла их, и всё. Предпочитаю не плодить лишние сущности, когда в этом нет необходимости.

Внутри неё зреет протест против этих несправедливых слов. Она никогда бы не сказала такого, даже второй себе.

 — Я не лишняя сущность, — говорит она тихо и зло, сжимая кулаки. — И не какая-то ущербная копия. Я живая!

 — Я и не сомневалась, что ты так скажешь, — удовлетворённо кивает Шепард-вторая. — Вот только убедить меня будет невозможно, поскольку ты сама в это не веришь.

Тяжело приваливаясь к двери спиной, капитан чувствует отвратительную слабость в коленях; мир то и дело стремится оказаться по другую сторону оси её внутреннего гироскопа. Она дышит тяжело, осознавая, что последний очаг сопротивления глубоко внутри неё сдаёт позиции.

 — Умоляю, давай обойдёмся без этих сцен, — недовольно цокает Шепард-вторая. — Посмотри на меня: разве я – не то, чем ты втайне хочешь быть? Настоящая, нормальная Шепард, которая ни разу не умирала, не жертвовала своими друзьями и ещё не успела наделать глупостей? Я знаю, как предотвратить Вермайр, знаю, как остановить вторжение Жнецов, и даже знаю, как заставить Коллекционеров забиться обратно в нору, из которой они вылезли. Ну же, Шепард, просто включи мозг – каждая из версий меня собрала только крохи необходимой информации. Я же вижу всю картину целиком. Ты не можешь отрицать, что физически, умственно и стратегически я уже превосхожу тебя многократно и потому смогу сделать всё как можно лучше. Просто согласись с этим, и для тебя всё закончится. Я обещаю тебе, что обо всём позабочусь и не дам погибнуть никому из моей – нет, из нашей команды.

Двойник просяще протягивает ей руку ладонью вверх и уже открывает рот, чтобы сопроводить свой жест очередной убедительной репликой, но её перебивает рокочущий голос Гарруса, доносящийся сразу со всех сторон:

 — Шепард, судя по твоей реакции, я сказал что-то не то. Насчёт того, что я справлюсь и без тебя, я говорил не всерьёз, поэтому прости, ладно? Рядом с тобой я постоянно несу какую-то чушь. Наверное, потому, что мне недостаёт духа сказать тебе, что я чувствую на самом деле. И если сейчас не самое подходящее время, то другого момента уже не будет. Так что просто… послушай.

Шепард вскидывает голову и задерживает дыхание. Вторая она тоже внимает, слегка прищурив глаза.

 — Ты не можешь уйти сейчас. — Отчаяние вибрирует в тоне турианца так пронзительно, что её лёгкие сокращаются ему в такт. — Считай меня эгоистом, но я не могу этого допустить. Наша первая встреча перевернула всё вверх тормашками: вот я позёвываю и разгребаю дела о кражах и пьяных драках на своём столе, а вот я уже мчусь с тобой на другой конец галактики, раздаю пинки гетам и ловлю себя на мысли, что мне это нравится. Когда тебя не стало… Я очень долго чувствовал свою вину за то, что не был с тобой в тот день на «Нормандии». Мне казалось, что я наверняка смог бы что-нибудь предпринять, вытащить тебя. Было такое ощущение, что после твоей гибели в моей жизни образовалась дыра. Даже не помню, когда научился не проваливаться в неё при каждом шаге – вероятно, в тот же день, когда понял, что должен почтить твою память чем-то более полезным, чем просиживание штанов в офисе СБЦ. Что было со мной в нашу вторую встречу и после истории с Сидонисом, ты знаешь. Если бы не ты, я был бы мёртв совсем или мёртв внутри. И если сейчас я снова не вытащу тебя, я… не знаю, что мне делать, Шепард. Без тебя мне не справиться.

Тёплое касание ко лбу в том мире за дверью заставляет её опешить.

 — Я видел, как тебе больно. Видел твою неуверенность, твои сомнения, — шепчет Гаррус ей на ухо, почти задевая жвалами ушную раковину. — Ты не хотела, чтобы кто-нибудь заметил это, и я, как никто другой, понимаю, почему. Поэтому всё, чем я мог помочь тебе – это притворяться, что всё нормально, чтобы ты могла положиться на меня. Мне всё равно, что о тебе думают другие и какое лицо тебе приходится держать при остальных – я вижу настоящую тебя. Ты нужна галактике, чтобы бороться со Жнецами или Коллекционерами, но сейчас это не имеет значения. Плевать я на них хотел, если тебя не будет рядом. Ты нужна мне, Шепард. Со всеми своими кошмарами и страхами. Возвращайся и не смей больше сомневаться в том, что я всегда прикрою тебя. Даже если ты полезешь в лапы к смерти – я буду прямо у тебя за спиной. Со своей винтовкой – и, если понадобится, всё той же палкой в заднице.

Капитан не может контролировать губы, изо всех сил закусившие растроганную усмешку. В ней больше нет страха; он испарился, как туман на солнце.

 — Мило, — подводит итог двойник, тоже растягивая уголки губ в вежливой улыбке. — Не знай я Гарруса, сказала бы, что у него к тебе что-то есть. Но это ничего не меняет, так что вернёмся к нашему разговору. Давай не будем затягивать, тебе нужно просто… Ну, что ещё?

 — Знаешь, в чём между нами разница? — интересуется Шепард, вскидывая голову и улыбаясь. — Ты можешь быть сколько угодно лучше меня. Зато у меня есть то, чего тебе не отнять.

 — Горечь саморазрушения и очередной самообман? — утомлённо спрашивает вторая.

 — Я предпочитаю называть его Гаррусом, — говорит она и, раскинув руки, делает шаг назад.

В последнее мгновение перед её движением с лица двойника вдруг соскальзывает вся уверенность – её сменяет бессильная злость. Рот искривляется оскалом, который, уверена Шепард, ей принадлежать просто не может. Стена теней вздрагивает, и перед ней уже стоит не копия, а опротивевший до зубной боли лик Призрака, подёрнутый дымкой его баснословно дорогого курева. Он смотрит на неё с ненавистью, и она усмехается очередной лжи, что подбросило ей нездоровое подсознание. На душе становится необъяснимо легче.

Двери за ней больше нет. Её затягивает и окунает в мягкий поток света; на несколько коротких, но восхитительных секунд она переходит в состояние свободного падения, которое заканчивается приземлением в её разбитую и ноющую оболочку, лежащую в медицинской капсуле лаборатории.