Её каюту он покидал со странными чувствами удовлетворения от того, каким было лицо Шепард, когда он начал снимать броню, и неловкости, как преподнёс ей тот факт, что наплевал на ожидание, о котором сам же просил, и желал бы зайти немного дальше, чем они уже зашли. Сил сопротивляться соблазну больше не было.

Часть Гарруса – та, что тщательно культивировалась в нём с младых когтей, звучала строгим голосом отца в тональности «сын, я тобой разочарован» и выглядела как Вакариан-старший с его укоризненным, уничтожающим до изнанки взглядом – всё ещё неверяще спрашивала, как он посмел нарушить все мыслимые и немыслимые нормы, предложив подобные вещи женщине другого вида и притом старшему по званию офицеру. Поскольку эта часть его души вообще пребывала в перманентном ужасе от того, что он делает и как себя ведёт, и без конца преследовала внутренними вразумляющими монологами, он научился не слушать её уже через пару месяцев на первой «Нормандии» и с тех пор ответом не удостоил. Жаль, что избавиться от неё насовсем было невозможно – слишком глубоко она проросла корнями в самую его суть, чтобы время от времени вворачивать свой укоризненный шепоток.

Рядом с Шепард нормальность становилась очень условным понятием. Когда Гаррус буквально напросился к ней в команду, удивляясь своей наглости, в первое время он не позволял себе ни минуты передышки, доказывая свою полезность. Для не закреплённых за кораблём внештатных членов экипажа работы не предусматривалось, поэтому занятие себе пришлось искать самому. Несмотря на опыт работы с орудиями тяжёлой артиллерии, который он получил во время службы на флоте, и на то, что проектировали корабль турианцы, к системе вооружения «Нормандии» его, единственного выходца с Палавена на человеческом корабле, не подпустили бы и на пушечный выстрел. Так что от подъёма до отбоя он проводил время в бесконечных тренировках, настраивал моды на своей винтовке под любой случай жизни и днями не вылезал из-под Мако. Если капитан выбирала его в отряд для проведения десантной операции, Гаррус старался держать ситуацию под контролем с таким усердием, какого не проявлял ни на едином боевом задании в рядах армии и ни в одном рейде СБЦ. Понимая, что у Шепард достаточно забот и без оценивания его деятельности, он делал всё, что от него зависело, но не мог избавиться от ощущения, что старается недостаточно – после первых совместных миссий от неё не последовало ни одного замечания. Возможно, она просто имела привычку приглядываться к бойцам молча, но по опыту он знал, что ничего хорошего молчание командира не сулит. Однако даже эта повисшая неопределённость была лучше, чем позорное возвращение к прежней работе, от которой уже почти тошнило. В конце концов, Спектром он так и не стал, да и следователем был не лучшим. Хорошим – да, но не таким, которым могло бы гордиться начальство и в особенности отец.

Поэтому когда Шепард впервые подошла к нему, работающему за консолью вездехода после очередного генерального ремонта, прислонилась к корпусу этой проклятой жестянки, к которой очевидно испытывала нежные чувства, и с улыбкой сказала: «Гаррус, бросьте уже так напрягаться. Не знаю, какого распорядка принято придерживаться у турианских военнослужащих, но даже по законодательству Альянса всем время от времени полагается перерыв», Вакариан не поверил. Не поверил, что кому-то может быть интересно, как у него дела и что он думает относительно их приключений. Поэтому был так насторожен и немногословен. Должно быть, тем самым создавая впечатление полного идиота, но она слушала его скупые реплики с таким искренним интересом, что слова поневоле вырывались сами. 

И это был далеко не последний её визит в трюм. Капитан ежедневно спускалась вниз из командного центра, чтобы переговорить с каждым, кто расквартировался в полумраке этого большого и почти пустого помещения, будь то кроган, интендант или один очень занятый турианец, который не просто разводил имитацию бурной деятельности при появлении начальства, а в пылу активной работы забирался под «Мако» на подкатной тележке так, что виднелись только шпоры. И она неизменно вытаскивала его оттуда – не только для того, чтобы задать дежурные вопросы о готовности техники к следующему выезду, но и чтобы узнать больше о нём, о его жизни и о его народе.

Делиться с ней чем-то, что он считал само собой разумеющимся и общеизвестным, было сродни откровению. Даже несмотря на то, что люди присутствовали на Цитадели уже больше двадцати лет, Гаррус не предполагал, что ему придётся рассказывать кому-нибудь настолько устоявшиеся вещи. По собственному признанию Шепард, хоть она и сталкивалась с другими видами по долгу службы, тесно работать с ними ей раньше не доводилось, и потому она пользовалась случаем, чтобы восполнить пробелы в знаниях, к тому же её всегда отличало любопытство и желание узнать свою команду получше.

Вскоре он убедился, что с равным интересом она относилась и к бурчанию Рекса, и к восторженным излияниям Тали, и к беседам с Лиарой. Сначала Гаррус нехотя думал, что имеет дело с обычным человеческим лицемерием из расовой предубеждённости, вынуждающим людей казаться лучше, чем они есть – многие из них отлично умели притворяться приятелями, когда им что-то было нужно. Хотя бы Харкин служил красноречивым тому примером: во времена своей работы в СБЦ он во всеуслышание обозначал большую часть коллег как хороших друзей, что имело очень отдалённое отношение к истине. Но Шепард с ничуть не меньшим вниманием слушала рассказы Уильямс о сёстрах, отчёты интенданта о лицензированных закупках и рапорты главного инженера Адамса о работе масс-ядра. Она не просто слушала, но находила для каждого пару слов, спрашивала, поддерживала, убеждала, спорила – и двигала ею вовсе не вежливость. Духи, ей и правда было интересно – такое редкое качество для командира поначалу ставило его в тупик.

До того Гаррусу практически не задавали вопросов и считали его стремление интересоваться, верно ли он всё понял, весьма неудобным. От него ждали, что он по умолчанию будет поступать правильно, осознанно и с полным пониманием своего долга перед обществом. Проглоти его молотильщик, если он догадывался, что это значит. «Ты уже взрослый, Гаррус. Отныне ты сам несёшь ответственность за свои решения. Надеюсь, я вложил в тебя достаточно воспитания, чтобы ты не посрамил честь нашей семьи», — сказал ему отец, провожая его в учебный лагерь в пятнадцать. «Вы уже взрослый, Вакариан. Делайте так, как считаете нужным», — сказал майор Валгус, принимая его рапорт об отставке из войск Иерархии в двадцать один. «Вы давно не мальчик, офицер Вакариан, сами разберётесь, что для вас важнее», — процедил директор Паллин, подписывая заявление на увольнение и всем своим видом демонстрируя нежелание его отговаривать: своенравный характер подчинённого принёс ему достаточно поводов посжигать нервные клетки и кресло под задом. Если Гаррус и входил в число перспективных кадров СБЦ, поставить его в известность об этом забыли.

И только Шепард, присев на излюбленное место на «Мако», вдохнула поглубже и взяла на себя труд наконец объяснить ему, в чём разница между нарушением правил, когда это действительно необходимо, чтобы спасти чью-то жизнь, и игнорированием правил, когда они мешают лично ему. И вот тогда до него постепенно начало доходить то, что все эти годы в него пытались вбить отец, многочисленные инструкторы и руководящие офицеры. Они хотели, чтобы он решал проблемы так, как полагается благочестивому и здравомыслящему турианцу. Никто из них не думал, что он может делать это как Гаррус Вакариан.

Её способ мышления вообще отличался от той прямой военной твёрдолобости, к которой он привык, и дело было вовсе не в видовой принадлежности. Родись Шепард по прихоти судьбы турианкой с тем же набором личностных качеств, её вполне можно было поставить на командование небольшим крейсером флота Иерархии, даже ничего особо не меняя, и на свою должность она бы вписалась успешно. Однако поначалу Гаррусу было трудно поверить в такую честность и открытость её намерений. За годы работы он часто сталкивался с проявлениями пороков, присущих представителям самых разных рас, во всём их криминальном многообразии и, видимо, слишком привык к тому, как даже самыми лучшими руководят неприглядные личные мотивы. Но действия Шепард вызывали восхищение своей простотой и чёткостью. Она поступала по совести, чего бы ей это ни стоило – не ища выгоды для себя, не ставя чьи-либо интересы выше, чем того требовала ситуация, притом чертовски филигранно соблюдая баланс между наиболее справедливым исходом для всех и личной ответственностью за последствия своих дел. С молчаливого одобрения руководства, которое отчитывало её больше для виду. Чёрт возьми, она даже не задавалась вопросом, стоит ли ей попытаться изменить что-то к лучшему или же оставить затею ввиду её бесполезности – вместо этого она просто шла вперёд и делала всё, что могла. «Жалеть лучше о сделанном, и я, по крайней мере, попыталась», — философски говорила Шепард, если её постигала неудача. Если бы все могли смотреть на реальность её глазами, этот прогнивший насквозь мир стал бы намного лучшим местом, чем был.

На поле боя капитан тоже оказалась не только отличным солдатом, но и достойным командиром, который не рискует своими бойцами зря и не подставляет их под удар, относясь к каждому из отряда одинаково, независимо от звания, личного отношения и расы. Она стремилась сберечь людей не только в качестве ценных ресурсов – ведь любому хорошему офицеру предписывается беречь свои рабочие кадры. Но и просто потому, что за каждым из них она видела личность, живое существо, чья жизнь была ценна сама по себе. Неудивительно, что её уважали не только союзники, но и даже враги.

Однажды она спросила, чего Гаррус ждёт от их поездки, и он впервые не смог дать однозначный ответ, будучи не до конца уверен даже в том, что именно делает здесь. Ещё никто не удосуживался спрашивать, чего хочет он сам. Шепард посоветовала ему не слушать тех, кто знает, как ему лучше жить, и прислушаться к себе. Попробовать сделать то, что всегда хотел. Турианец всерьёз задумался над тем, чтобы последовать этому совету: в глубине души он всё ещё не оставил надежду вступить в программу подготовки Спектров. «Неприемлемо, чтобы кто-то ставил себя превыше закона», — завёл старую песню голос отца внутри него, чем он не преминул поделиться в ходе того разговора.

— Быть Спектром и преследовать свои цели, не гнушаясь любыми средствами – это вовсе не одно и то же, — пожав плечами, возразила Шепард. — Спектры могут пренебречь законами в частных случаях, если это необходимо, чтобы избежать бюрократических проволочек или предотвратить жертвы, но это не означает, что они не связаны правилами точно так же, как и все остальные. Может, Спектры и не должны отчитываться ни перед кем, кроме Совета, за свои действия, но они должны нести за них полную внутреннюю ответственность, а не упиваться абсолютной властью и безнаказанностью, о чём Сарен Артериус, к сожалению, давно забыл. — Помолчав, она добавила: — Я думаю, что вам, в отличие от него, хватило бы сил понять это самостоятельно. Из вас, Гаррус, Спектр вышел бы намного лучше, чем из него.

Гаррус с некоторым изумлением осознал, что слова посторонней человеческой женщины сейчас звучат для него гораздо громче, чем отцовские утверждения. Со всей внезапностью непререкаемый авторитет Кастиса Вакариана стал постепенно вытесняться образом Шепард.

Возможно, впервые в жизни он сознательно выбрал себе пример для подражания. Для него капитан стала той, за кем ему хотелось следовать. Наставником, чьи слова он принимал всерьёз и относился к ним с должным почтением. Лидером, который действительно заслуживал уважения. Пожалуй, было не лишним признать, что в какой-то момент он просто позволил себе попасть под ореол её очарования.

— Если сегодня что-то пойдёт не так, хочу, чтобы вы знали, Шепард: вы – лучший командир из всех, что у меня когда-либо были, — набравшись смелости, сообщил он ей перед Илосом.

Женщина улыбнулась в ответ с абсолютной искренностью. Не имевшему склонности к романтизму Гаррусу размышления подобного толка прежде на ум не приходили, но магия этой особенной улыбки состояла в том, что её лицо начинало излучать еле заметное внутреннее сияние и полностью преображалось, словно именно это выражение было его естественным состоянием. Ей было невозможно не улыбаться в ответ, несмотря на то, что турианцы не делали различий между улыбкой и оскалом. За месяцы службы на её корабле Вакариан привык к нехарактерным мимическим упражнениям.

— Я вам тоже хотела кое-что сказать, — призналась она. — Я очень благодарна вам за то, что вы решили присоединиться к моей команде. Ваша помощь была просто неоценима. Без вас и ваших навыков мы вряд ли зашли бы так далеко. Какие бы обстоятельства ни побудили вас оказаться на борту «Нормандии», я рада работать вместе с вами. Для меня вы не просто боевой товарищ и единомышленник – вы друг, Гаррус. И всё сегодня будет хорошо, запомните это.

Что бы ни подействовало – сила её убеждённости или его желание не подвести своего капитана, потому что именно ему она доверила честь сопровождать её – это сработало. Они победили. Увидев, как Шепард с уверенным видом выбирается из обломков в Башне Совета под довольный гогот Рекса «Тебя хоть что-нибудь способно угомонить, задница человечья?», Гаррус подал ей руку и не удержался от того, чтобы крепко сжать её кисть, чувствуя, как сжимаются в ответ её подрагивающие пальцы.

Ему не хотелось покидать «Нормандию», но Вакариан был вынужден признать, что теперь, когда проблема с Сареном решена, Шепард со своими людьми сможет обойтись дальше самостоятельно, а его впереди ждала работа, целые моря и бездонные океаны работы – и возможность стать Спектром. Она дала понять, что была бы рада видеть его снова, и от этого он чувствовал какое-то небывалое воодушевление. Хотелось стараться и выкладываться на двести процентов из ста, чтобы она могла им гордиться. Гаррус мог с лёгкостью представить себе тот день, когда добьётся звания Спектра и встретится с ней уже как равный, и тогда коммандер пожмёт ему руку с одобрением во взгляде.

А потом случилось то, что казалось невозможным. Немыслимым. При всех своих достоинствах Шепард была смертна, как и все вокруг. Но отчего-то именно в её смерть отчаянно не хотелось верить. Она не должна была умирать.

Она не могла умереть, до отупелого звона в ушах думал он по ночам, рассматривая потолок своей съёмной квартирки после внушительной порции алкоголя, принятой, чтобы избавиться от мыслей и уснуть. У пойла, которым он заливался, почему-то не было градуса, и сон не спешил приходить к нему.

Просто не могла, глухо отдавалось в висках, когда он завтракал и видел в новостях скупой сюжет о церемонии прощания с ней. У еды, которую он закидывал в себя чисто механически, не было вкуса.

Это какой-то бред, отстранённо колотилось в мозгу, пока он писал отчёты, расследовал кражи, опрашивал потенциальных свидетелей убийства и разводил по разным камерам изолятора пьяных драчунов. У всего, что он делал, вдруг потерялся смысл, будто кто-то разобрал его жизнь на детали и вынул из неё маленькую крупицу целеполагания.

Её гибель ударила по нему гораздо сильнее, чем он мог предположить. И сильнее, чем он мог кому-либо признаться, даже себе. Всё в этом казалось неправильным. Гаррусу и раньше случалось терять товарищей, испытывать горечь и тоску по ушедшим друзьям, но он не мог найти причин, почему смерть Шепард задела его больше прочих. Как личность, она безусловно нравилась ему за свои взгляды и принципиальную позицию, но не настолько же, чтобы испытывать такую непроходящую приглушённую боль. Шли месяцы, а легче не становилось. Изо дня в день он продолжал задавать себе те же вопросы, пока однажды не понял, что его жизнь уже не вернётся на круги своя. И время, которое он провёл в попытках жить по-прежнему, потрачено впустую.

Совет поспешил воспользоваться случаем и объявил всем заинтересованным сторонам, что выводы первого человеческого Спектра о Жнецах, со всем уважением к памяти погибшей, ошибочны, если вообще не спекуляция на диких слухах, ходящих вокруг её имени. Никаких доказательств тому, что в космосе обитает раса разумных машин, которые имеют обыкновение уничтожать разумные цивилизации раз в несколько десятков тысяч лет, не обнаружено. На Цитадель нападала вооружённая и хорошо организованная группа гетов, возглавляемая прискорбно известным бывшим Спектром Сареном Артериусом, и никаких Жнецов при этом не было замечено и в помине.

Он отлично помнил клокочущую ярость, вспыхнувшую в нём от этих слов. Высшая власть, интересам которой он поклялся служить и защищать установленный ею порядок, низводила на нет всё, что сделала Шепард для спасения их жалких задниц. Они превращали её имя в посмешище, и Альянс не отставал, используя её образ на своих вербовочных рекламных плакатах ещё с полгода. Так цинично и бездушно, словно она не была кем-то, кто заслуживал должного уважения к себе, тем более после смерти. Словно она не была лучше их всех, вместе взятых. В порыве злости Гаррус запросил встречи с Советом, чтобы объяснить им, насколько они неправы, пусть даже это было необдуманным и несколько наивным решением, но он не мог не попытаться. Потому что Шепард сделала бы так же. Конечно, его запрос отклонили, и это было к лучшему – если подумать, что вообще он, обычный следователь с туманными перспективами, мог предъявить советникам, когда от злости его трясло так, что он не мог связать и пары слов? Кажется, он собирался просто бездумно наорать на них, и это было едва ли не последним, что он мог сделать в память о ней. Когда первые и самые разрушительные эмоции несколько поостыли, пришло осознание того, что повлиять на происходящее уже невозможно, тем более в одиночку и такими способами.

Казалось, никого, кроме него, это больше не волновало. Даже Андерсон, неофициально связавшийся с ним после, расписался в собственном бессилии: на своём новом посту он не может сделать решительно ничего, чтобы убедить «трёх упрямых остолопов, особенно вашего» и Альянс начать приготовления к вторжению. Совет принимает к сведению вероятные угрозы безопасности галактического масштаба, но пока те из разряда домыслов не перейдут в реальность, он не считает нужным бросать все имеющиеся ресурсы на превентивные меры. Торчащее прямо из сада под ногами щупальце Жнеца советников почему-то не убеждало. Кроме того, в руководстве Альянса Дэвиду намекнули, что если он продолжит поддерживать ничем не обоснованные заключения одного мёртвого коммандера, его в любой момент могут настойчиво попросить об освобождении занимаемой должности. Это значило бы напрасно потерять возможность сделать что-то действительно полезное, которую Шепард оставила ему в наследство, и Андерсон, при всей его нелюбви к политическим манипуляциям, не хотел ею рисковать.

Стиснув зубы, Гаррус отступился и замолчал, в который раз уверившись в истине, что рыба гниёт с головы, а система – с верхов. Увы, его опрометчивый поступок не остался незамеченным: он привлёк внимание Паллина и отца, с которым директора связывала старая дружба. Если Вакариан-старший ограничился покачиванием головой и изрёк своё сакраментальное «Делай хорошо, сын, или не делай вообще», то начальник был взбешён тем, с каким настырным постоянством его подчинённый лезет туда, куда не просят, и вынес ему выговор в устной форме, грозящий превратиться в официальный с занесением в личное дело, если к работе Гарруса возникнет хоть одно нарекание. Тот лишь поджал жвалы и сухо спросил разрешения удалиться. Он не мог передать словами, насколько ему сейчас было наплевать на все на свете взыскания.

Время тянулось серыми беспросветными буднями, пока та чёртова история с преступником, которого Гаррус пытался взять на сделке несколько месяцев и которого его отец отпустил за недостатком улик, не стала последней каплей. После неё он наконец понял, что не так. Что за чувство нудело у него под гребнем всё это время.

Он больше не мог притворяться, что с ним ничего не происходит. То, чему Шепард научила его, никуда не делось. Оно бурлило в груди, требовало выхода и сделать что-нибудь, что больше вязалось с его обычным стилем действий. Разбить пару носов, потрясти перед ними оружием и выдать зуботычин, но только чтобы обоснованно и с пользой. Он должен был попытаться сделать мир лучше. Так, как это делала она. Наказывать кого-то просто потому, что ты зол на судьбу – это не справедливость, говорила капитан, и Гаррус знал, что не даст её словам пропасть зря. Он не пренебрежёт ими так, как остальные.

Цитадель и работа в СБЦ для этого не подходили. Задумавшись, где мог бы принести больше пользы, в какой-то из чёрных дней он обнаружил себя сидящим в баре на Омеге без кредита в кармане и чёткого плана. Не то чтобы Гаррус собирался выйти на улицу и начать палить во все стороны – тогда его благородных намерений хватило бы ровно на пять минут. Всё произошло случайно и началось, когда он выручил из беды Сидониса – первого из тех, кто потом вошёл в его отряд и стал ему верным соратником (впрочем, теперь имя этого предателя было выжжено с каркаса его визора, а о его судьбе он предпочитал больше ничего не знать). Искать остальных не пришлось – они находились сами. Одних он вытаскивал из замызганных питейных заведений – отчаявшихся, утопающих на дне бутылки в попытках заглушить боль утраты, тем самым так напоминая ему себя. Другие выходили на его след самостоятельно, потянувшись за молвой о народном мстителе. Даже прозвище ему досталось нечаянно – на одном из их первых дел всё чуть было не пошло наперекосяк из-за того, что часовой «Синих Светил» заметил блик прицела. Прикрывая отступление своих тогда ещё четверых напарников, Гаррус метался между укрытиями так стремительно, словно у него, по меткому выражению Монтегю, «крылья из задницы выросли, как у какого-нибудь грёбаного архангела». Чудом стало и то, что ему удалось увести всех невредимыми, сорвав сделку по продаже оружия, потому гордое название божественного посланца так к нему и приклеилось.

Их затея была проста, понятна и казалась единственно верным способом существования для тех, кому уже нечего было терять. Он ещё не понимал, что выбранный ими путь равносилен долгой дороге к самоубийству. Полтора года они отстреливали преступников, доводили банды до белого каления всеми возможными способами – у их действий не могло не быть последствий, и ему следовало подумать об этом ранее. Денег наконец-то стало хватать не только на термозаряды и дерьмовую еду из дешёвых сухпайков. Ему даже удалось подкопить небольшую сумму и отправить её домой на лечение матери. Окрылённый успехами, Гаррус предпочёл планировать краткосрочные операции, вместо того, чтобы взглянуть на перспективу и осознать, чем это аукнется им в дальнейшем.

Джейкоб как-то пошутил, что Омега – настолько гиблое место для насаждения справедливости, что если бы Архангел открыл благотворительную столовую и начал разливать суп для бездомных, пользы было бы и то больше. Эти слова зацепили его за живое. Ему хотелось резко возразить Тейлору, но понимание, что в этом заявлении было больше истины, чем в его представлениях о собственном благородстве, злило ещё сильнее. Чтобы сделать из астероида приличное место, нужно было взять его под контроль войсками Цитадели и устроить тотальную зачистку. У отряда из двенадцати ребят не было никаких шансов положить конец организованной преступности. Пожалуй, всё, что они могли здесь сделать – это сложить головы, дав местным жителям понять, как можно и нужно бороться за свою жизнь и дом. Гаррус застрял на Омеге, полностью забыв первоначальные намерения, которые привели его сюда, будучи не в силах вынести, что другим здесь приходится ещё хуже, чем ему, и пытался исправить эту несправедливость как умел. Шепард… вероятно, удивилась бы, обнаружив, в какое дерьмо он себя загнал в итоге.

Работая с ней бок о бок, Вакариан заново научился видеть в окружающих что-то хорошее. Работая без неё и каждый день видя черноту улиц, реки льющейся крови, мерзость пороков и личности, которым в качестве определения больше всего подошло бы слово «мусор», он перестал различать, где размывается тонкая грань между объективностью и желанием истребить всё увиденное зло до основания. Смерть улыбалась ему в беззубом оскале из-за каждого угла и одобрительно кивала с каждой опустошённой обоймой. К моменту, когда Гаррус потерял весь отряд и вколол себе последний стимулятор, она уже не казалась такой пугающей. Может, всё это безумное предприятие и было самоубийством, но сдаваться так просто он не собирался. Тем, кто пришёл за его трупом, пришлось изрядно попотеть.

Его прозвали Архангелом, но правда состояла в том, что он никогда не умел творить чудес. В отличие от Шепард. Иногда, если выдавалась свободная минутка, он читал про человеческие верования – в них было мало рациональности, столь любимой турианцами, но ему хотелось полагать, что её душа попала в какое-нибудь хорошее место. И куда бы ни направилась его душа после смерти – если она у него вообще была, Гаррус надеялся, что сможет увидеть эту замечательную человеческую женщину снова, пожать плечами и усмехнуться: «Что ж, коммандер, я хотя бы попытался».

Она появилась в его прицеле из ниоткуда. Призрак или галлюцинация – чем бы ни было это видение, эхом вторящее его мыслям, он с теплом рассматривал знакомую надпись N7 на её броне. Несколько приводили в замешательство двое в форме с эмблемами «Цербера» рядом с ней, но Шепард всегда умела находить союзников в самых неожиданных местах, да и положено ли видению воспалённого мозга, не отдыхавшего несколько суток, иметь смысл? Затем галлюцинация лихо ударила в спины отправленных за ним наёмников, и те встретили свой конец вполне неиллюзорно. Тот выстрел в её щиты был попыткой убедиться, видит ли он сон или своего погибшего капитана во плоти. Щиты слетели так, как и полагается настоящим, и сглотнуть стало неожиданно тяжело.

Видя вспыхнувшую в её глазах радость узнавания, слыша её голос, зовущий его по имени, он всё ещё не до конца верил в то, что не бредит. Глядя на её расплывающийся силуэт перед глазами и пытаясь хрипло вдохнуть, пока половину лица жгло огнём и одновременно раздирало холодом, Гаррус хотел протянуть к ней перепачканную в собственной крови руку, но придавливающая к полу тяжесть никак не позволяла ему дотянуться. Отстранённо понимая, что это конец, он думал только о том, как рад увидеть её напоследок. Среди всего дерьма в его жизни всё же было что-то приятное, что могло скрасить ему последнюю минуту.

И только после многочасовой операции, не отойдя толком от наркоза, с трудом различая, где реальность, а где плод его воображения, когда турианец приволок ноги из медотсека и наконец, не выдержав остроты нахлынувших чувств, позволил себе обнять её – только тогда он смог выдохнуть с облегчением, держа её в своих руках. «Она. Жива. Настоящая», — болезненно забилось что-то в горле в унисон с такими близкими ударами её сердца, пока он втягивал в себя запах, принадлежащий только ей, удивляясь, как отчётливо помнит его. Вряд ли Гаррус когда-либо его забывал. 

Шепард снова совершила невероятное. Она вернулась. Вся в шрамах, слегка потерянная, будто тоже не знала, что делает здесь – вполне нормально для той, кого выдернули с того света, – но всё такая же решительная и знакомая до малейшего изгиба брови. В очередной раз вытащив его из болота полной безнадёги, она спасла ему жизнь больше чем в одном смысле. Капитан уже не была где-то там, на недосягаемом пьедестале, на который он воздвиг её в своей голове – она была совсем рядом. И пусть она не обнимала его в ответ, немного обескураженная таким проявлением несвойственных Гаррусу чувств, но то, как расслабленно женщина прижималась к нему, можно было всецело считать её естественным порывом.

Хотя он не впервые касался человека и знал, что нормальная температура у людей ниже, чем у турианцев, прохлада её тела под пальцами оставляла смазанное впечатление, словно её организму не хватало сил вырабатывать и поддерживать собственное тепло. И что она нуждается в ком-то, чтобы согреться. В затуманенной усталостью голове возникла мимолётная мысль, что если тепло его рук было меньшим, чем он мог бы отблагодарить Шепард за своё спасение, он отдал бы его без колебаний. Она преследовала Вакариана, пока он не упал без сил на койку и не отключился в надежде, что проснётся на «Нормандии», а не среди тел своей команды в заброшенном здании, окружённый разозлёнными наёмниками. И снова увидит друга, которого ему так не хватало всё это время.

Позже он списал всё на эмоции. Частично тому виной была эйфория, что ему всё-таки удалось выжить в той мясорубке. Другая часть ответственности была возложена на многосуточное нервное перенапряжение и мощные болеутоляющие, которыми его накачала в медотсеке доктор Чаквас. И самая большая доля была отведена первому шоку от осознания, что Шепард ему не причудилась – в текущих обстоятельствах едва ли было что-то, способное обрадовать его сильнее. Гаррус никогда бы не смирился с участью, постигшей членов его отряда, и отдал бы многое, чтобы вновь увидеть их живыми, но ему пришлось признаться себе, что за возвращение Шепард он был готов заплатить цену гораздо выше. Это не означало, что он променял бы десять жизней на одну, даже такую ценную для него – сама возможность существования подобного выбора была кощунственной. Однако встреча с Шепард стала тем самым чудом, на которое он никогда не надеялся. По сравнению со всем хорошим, что когда-либо с ним происходило, казалось, что он отхватил джекпот и разом исчерпал весь лимит отпущенных на его век чудес.

Всё изменилось. Корабль, команда, задача, он сам. Прежней осталась только капитан и её тёплое отношение. Привычка Шепард приходить к нему с разговорами только подчёркивала контраст между прошлым и настоящим. Для Гарруса это были два года мучительных сомнений и метаний в темноте. Для неё их не существовало вовсе.

Вместе с тем всё оказалось проще и понятнее. Её постоянные приходы ощущались по-новому. Их дружба крепла, разговоры становились всё длиннее и откровеннее, а о субординации они вспоминали разве что в те моменты, когда он саркастически называл её коммандером. Его безграничного уважения к ней это никак не отменяло, но необходимость соблюдать вежливость, которая только держала их на ненужной дистанции друг от друга, отпала сама собой. Гарруса больше не удивляло то, как его тянет к единственной человеческой женщине, сумевшей разглядеть в нём кого-то лучше, чем неправильного турианца. Его отношение к ней и в прошлой жизни граничило с лёгкой формой восторженного помешательства, за которое ему перед капитаном было безотчётно неудобно, но поделать с собой он ничего не мог. Не первым и не последним он пал жертвой её обаяния – таково было влияние его подруги на очень многих.

Гораздо больше его удивляло, как она тянется к нему – даже не принимая во внимание то, что на корабле «Цербера» было сложно найти другого собеседника, которому можно доверять. Но Гаррус не был бы честен с самим собой, если бы не признавал, что ему это льстило.

Она боялась, что никогда не станет той Шепард, которую все помнят, и не могла найти ничего, за что могла бы уцепиться в поисках себя, кроме воспоминаний о нём. Для него она была той самой Шепард, и ему не нужно было никаких доказательств, чтобы верить в это – достаточно было просто видеть её живой. Гаррус боялся лишь упустить её снова, понимая, что должен выкладываться ещё больше прежнего, чтобы этого не случилось. Не подпускать к ней врагов было непросто: она находила неприятности так безошибочно, словно у неё на них был встроенный радар. Но теперь ему казалось, что рядом с Шепард ничего невозможного не бывает. Под её командованием их отряд выбирался невредимым из таких передряг, откуда других выносили вперёд ногами.

Поначалу складывалось ложное ощущение, что всё наконец-то в порядке, и этого хватит. Гаррус допустил промашку только один раз, когда Грюнт напал на капитана – это известие настолько выбило его из колеи, что чуть не стоило ему доверительного расположения Шепард. Он и сам не ожидал, что случившееся заденет его так сильно, но события на Омеге и лица павших товарищей были ещё слишком свежи в памяти. Резкий страх лишиться той, ближе которой, не считая семьи, у него никого не было, иначе, чем временным помутнением, Вакариан себе объяснить не мог.

Будто этого было недостаточно, с каждым днём она бледнела и выцветала, истончалась на глазах, утекая сквозь пальцы, как тающий кубик льда. Она не могла забыть о том, что умерла – такое не забывают. Кошмары не желали отпускать её. Ночью после той ссоры Гаррус, разбуженный её внезапным вызовом, зависал над рабочей консолью, скорее автоматически пролистывая строки диагностического отчёта, и с раздражающим бессилием осознавал, сколь мало может сделать для неё на самом деле. Шепард всегда была сильнее, чем он, даже сейчас, преследуемая своими внутренними демонами и бесконечно уставшая. Её бы оскорбила навязчивость его беспокойства о ней. Немудрено, что капитан ему наконец врезала. И поделом.

Но она сама пришла к нему и обняла его так крепко, как если бы боялась, что он исчезнет, и Гаррус застыл. Чувство, что ей всё ещё не хватает чужого тепла, никуда не делось – оно укрепилось, зазвенело только пронзительнее, когда холодные руки Шепард нерешительно дотронулись до его спины. Кажется, тогда её заботило, что этим она доставляет ему неудобство. Прижимая её к себе крепче, он так и не смог понять, с чего она взяла такие глупости. Да, возможно, её желание прикоснуться к нему было неожиданным, но никакой неловкости оно не вызывало. Его собственная потребность видеть её рядом, говорить с ней и прикасаться временами озадачивала его намного больше.

Ощущение её обнажённой кожи зудело на кончиках пальцев и после её ухода. Перед тем, как провалиться в сон, где-то в мари между последними осознанными колебаниями мыслей и началом неясных сновидений Гаррус увидел настоящую фантасмагорию, очевидно порождённую постоянным недосыпом: в его воображении одними объятиями всё не закончилось. Руки с осознанным предвкушением вели вниз по человеческому телу – такому мягкому, чуждому и волнующему. Поднимались обратно, освобождая Шепард от слоёв одежды и одновременно оглаживая прохладную матовую кожу, одаривали её своим теплом…

Вздрогнув, он лениво открыл глаза, упёрся взглядом в металлическую панель корабельной обшивки и, вздохнув, натянул подушку на голову. Сказывалась неудовлетворённость – у него уже давно не было женщин. Пожалуй, слишком давно. Так недалеко и до впадения в абсурдные, дикие фантазии. Шепард была потрясающей во всех отношениях, но ещё она была человеком. Лучшим другом. Своей, но не настолько. И её возвращения ждал мужчина, о котором она даже не помнила. Это было нечестно, грязно и… неправильно, хотя обоснованность последнего утверждения вызывала какие-то подозрительные вопросы.

Гаррус откровенно не понимал, что двигало Кайденом на Горизонте, когда тот оттолкнул Шепард, тем самым помножив на ноль всё своё прежнее к ней отношение и то, что их связывало. Вероятно, турианец был предвзят в этом вопросе: для него возможность быть рядом с Шепард имела первостепенное значение, перевешивая суждения о некоем мифическом долге, аргументы о чести офицера Альянса, необходимость сотрудничать с «Цербером» и прочее, о чём толковал Аленко. Мог ли он осуждать бывшего лейтенанта за то, что для него всё было по-другому? Впрочем, должного чувства сожаления об этом Гаррус найти в себе не мог, разве что глухую злость на Кайдена за причинённую Шепард боль.

После ублюдка Сидониса изменилось и то немногое, что Гаррус считал гарантом стабильности их взаимоотношений. Как будто с решением этой проблемы окончательно отказали его внутренние тормоза. То, что жило глубоко в подсознании, оформилось в весьма понятное и притом нездоровое желание. Мозг отказывался обуздать тело, которому резко стало наплевать и на видовую принадлежность, и на какие бы то ни было моральные аспекты, и занял ту же позицию. Турианец был вынужден смириться с очевидной неприглядной истиной – он хотел Шепард просто до провалов рассудка, невзирая ни на что.

Самые сильные из испытываемых в жизни чувств к женщине стали для него самыми неудобными и постыдными одновременно. Долбаный подростковый стояк – это не то, что должно случаться с тобой, когда капитан корабля приходит на проверку и задумчиво облокачивается на поручни ограждения рядом, несознательно демонстрируя завлекающие нижние окружности, а потом поворачивается и с искренним беспокойством в голосе спрашивает, как у тебя дела. Желание запустить когти в её самые чувствительные места, искусать, облизать и повторить было просто катастрофическим наваждением, преследующим его вместе с её запахом.

Гаррус пытался об этом не думать – особенно перед сном. Холодный душ помогал едва ли на полчаса, тёплый ощущался как издевательство: компактность общего мужского туалета, совмещённого с душевыми лейками, не предполагала уединения. Списать влечение на внезапное откровение правдоподобно не получалось – оно невинно хлопало глазками и делало вид, что присутствовало всегда, просто хорошо маскировалось. Фантазия издевалась как могла, подкидывая в его сны такие сцены с Шепард в главной роли, что анимированные развороты «Форнакса» завистливо бледнели и отдыхали в сторонке. С недавних пор стену над кроватью отмечал широкий росчерк царапин, оставленный в попытках совладать с запросами плоти после одного особо жаркого визита капитана в его сон. Это была война с собственным телом, и Гаррус был близок к тому, чтобы постыдно проиграть её.

Он не мог сделать это, не чувствуя себя распоследним грязным извращенцем и слабаком в придачу. Той ночью, когда он обнаружил Шепард на камбузе над разбитым стаканом, а потом лежал рядом и смотрел, как беспокойно она спит, бормоча что-то в его плечо, от потери последних остатков совести и мужского достоинства его удерживало только её состояние.

На Тенебрисе он чуть было не лишился её. Нутро обрывалось в холод, стоило только подумать, что это могло случиться. Если бы не хлёсткое опасение потерять самое дорогое существо во Вселенной, Гаррус очень нескоро набрался бы решимости сказать ей всё, что не успел выразить раньше. Даже если его неуклюжие чувства были последним, что Шепард хотела бы услышать, она должна была знать, что он никогда не сможет оставить её. И не найдёт в себе сил смириться с тем, как она снова растворяется в небытии.

С последующим судьбоносным объяснением наконец-то пришло понимание, что его чувства не были чем-то ненормальным. Что он действительно был нужен Шепард, и не только в качестве друга и огневой поддержки. Облегчение от того, как давно она разделяла с ним похожие чувства, смешивалось с позывом крепко треснуть себя по лбу за то, что он не разглядел этого раньше. Гаррусу казалось, что теперь-то он сможет взять под контроль обуревающее его влечение, но вышло с точностью до наоборот: управлять им стало не в пример сложнее. Стоило только суммировать весь эмоциональный багаж, который скопился у него по поводу этой женщины, и спросить себя, как могло не быть закономерным, что он хотел её больше, чем какую-либо другую?

Ни одни его отношения не выливались во что-то значительное. Самые долгие из них продлились полгода и завершились по обоюдному согласию, мирно, без упрёков и скандалов. Случайные связи для удовлетворения естественных мужских потребностей тоже не западали в душу. Ещё ни одна из женщин не обосновывалась в его голове так прочно и надолго, и в этом было много пугающего.

Отец всегда считал его немного легкомысленным. Неодобрительно говорил, ему не хватает концентрации, чтобы сфокусироваться на конкретной цели. Интересно, что сказал бы Вакариан-старший, узнав, как непреклонно его сын поставил во главу угла жизнь человеческой женщины, и уже вовсе не потому, что она была его командиром?

Сол бы обозвала его безнадёжным идиотом и выдала увесистый шлепок под гребень. А маме… Маме бы Шепард понравилась. Ниса Вакариан обладала удивительным даром принимать мир таким, какой он есть, находя хорошее даже там, где его трудно разглядеть за минусами. Совсем как Шепард. Возможно, Гаррус слишком забегал вперёд: неизвестно, чем кончится их самоубийственная миссия, да и сложится ли у них вообще хоть что-нибудь. Но однажды он бы с радостью их познакомил, и неважно, в каком качестве капитан предпочла бы предстать перед его семьёй.

Турианец принял душ, избавившись от остатков кислотного запаха молотильщика, переоделся в чистое и взглянул на время – до обозначенного Шепард момента встречи оставалось ещё полтора часа. Можно было попробовать занять себя работой: затеянный им проект был почти готов, не хватало лишь сущих мелочей. Он вызвал схему концентратора энергии, поизучал её минуту и резко закрыл, выругавшись сквозь зубы.

Даже в переплетении электросхем и технических модулей просматривалось что-то непристойно эротическое. Лучше всего Гаррус умел ждать, но сейчас терпение норовило изменить ему с его же воображением. Учебные пособия Мордина только подливали масла в огонь – в последние дни он их даже не открывал. Генеральная разница между человеческими и турианскими женщинами оказалась не настолько значительной, чтобы так себя изводить. Конечно, с учётом видовых различий требовался особый подход – но покажите хоть одну женщину, к которой он был не нужен.

Оставалось нечто ещё, беспокоившее его намного сильнее, чем то, как они справятся с преодолением нюансов межвидовой связи.

Вот он, Гаррус Вакариан, неудачник, который разрушает собственными руками всё, за что берётся в жизни. А вот Шепард – вернувшаяся из мёртвых, стоящая на самом краю пропасти, из которой едва выбралась, и глядящая на него с надеждой. Женщина, до появления которой он понятия не имел, что значит кем-то дорожить – и по-настоящему желать. Хрупкая. Чувственная. Лучшая.

Что же может пойти не так?

*** 

В последний раз протерев композитную пластину нарукавника салфеткой, пропитанной полиролью, Шепард с удовлетворением оглядела результат своей работы – оба комплекта брони сияли как новенькие. Если бы не борозды от крупных царапин, покрывавших добрую часть внешнего корпуса, можно было подумать, что их только поставили со склада.

Она принялась деталь за деталью стаскивать комплект Гарруса со стойки и водружать его на стол. Турианская броня отличалась массивностью и куда большей тяжестью по сравнению с её доспехом. Ей смутно помнилось, что раньше снайпер вроде бы предпочитал носить облегчённые наборы защиты, не сковывающие движений. Но, видимо, с течением времени подвижность была вынуждена уступить надёжности, словно необходимость быть быстрым проигрывала способности выдерживать мощные удары. Чем он и занимался, пока её не было.

Дотащив до стола нагрудник, весивший в два раза больше её собственного, Шепард поддалась безотчётному порыву провести по нему ладонью. Чувство поистине девического ёканья в груди было иррационально, но избавиться от него не получалось – и не слишком хотелось. Засранцу Вакариану удалось разбудить в ней, взрослой женщине, влюблённую пятнадцатилетнюю идиотку. Глупо, почти нелепо, но вместе с тем – приятно…

Она улыбнулась себе под нос и убрала руку, понимая, что сейчас привычный хаос её мыслей в значительной степени разбавляет волнение.

Всё стало по-другому. Пожалуй, пару лет назад она не смогла бы даже представить, что всерьёз увлечётся турианцем, а один взгляд этого парня будет творить с ней что-то немыслимое.

Тогда Гаррус казался ей сдержанным и старательным. Не без нагромождения странных представлений о долге, справедливости и ответственности в голове, но с хорошим потенциалом. Его военная выучка ничуть не уступала уровню подготовки десантного состава «Нормандии», а навыкам обращения со снайперской винтовкой у него могли бы поучиться многие стрелки Альянса. Меткость, с которой его выстрелы находили цель, и скорость принятия решений при должной оценке боевой обстановки вызывали у Шепард невольное профессиональное восхищение. Ясный взгляд, живой, пытливый ум – молодой следователь СБЦ был способен анализировать самую противоречивую информацию и делать правильные выводы. Далеко не каждый в их среде мог не просто слушаться приказов, но и осознавать истинные причины происходящего.

Разговоры с ним были одной из самых интересных частей её посещений трюма. Гаррус действительно стремился понять мир за пределами Цитадели – внимательно слушал, уточнял, переспрашивал, интересовался особенностями человеческой культуры и опытом участия Шепард в боевых операциях. В ответ он охотно просвещал её на предмет турианского мировоззрения, делился подробностями самых необычных дел, которые вёл в СБЦ, и рассказывал истории про дни службы в лагере и на флоте, из тех, что у каждого военного найдётся полный загашник. Несмотря на внешность, которая поначалу стойко ассоциировалась у неё с прямоходящим космическим динозавром, с ним было легко общаться, забывая о видовых различиях. Если откинуть в сторону шоры турианского менталитета, Вакариан мыслил как-то слишком уж по-человечески, а его готовность ринуться в авантюру или в очередное сражение незабвенно напоминала покойного Дженкинса. Порой казалось, что единственной разницей между ним и человеком было лишь место рождения.

Насколько капитан успела узнать турианцев, среди них подобный склад натуры популярностью не пользовался. Даже директор Паллин, недолюбливающий людей и ещё больше – Спектров, в их далеко не самой дружелюбной беседе снисходительно охарактеризовал Гарруса как хорошего офицера, которому не хватает терпения и смиренности следовать предписаниям. Поднаторевшая в канцеляризмах Шепард ясно прочла в словах закоренелого бюрократа неодобрительную резолюцию: «бунтарь и вольнодумец». На её личный взгляд, Вакариану это было не в упрёк, а только в плюс – от прежнего начальства она довольно часто слышала нечто подобное и о себе.

При всём своём духе противоречия Гаррус умел прислушиваться к разумным доводам. Он позволил ей разобраться с доктором Салеоном, хотя его желание самолично покарать саларианского мясника, дело которого давно не давало ему покоя, пробивалось сквозь субгармоники низкими яростными полутонами. Позже Шепард объяснила ему, почему это было так важно, и он понял – действительно понял, а не сделал вид, чтобы она отстала. Он даже справедливо заметил, что его личная вендетта не должна была мешать главной цели – остановить маньяка во избежание новых жертв. Наверное, в основном благодаря тому случаю Гаррус поведал ей о своей мечте стать Спектром и связанных с нею опасениях. Она мысленно задалась вопросом, как он мог не видеть разницы между способностью сделать что-либо и необходимостью этого, но всё же высказала своё мнение, оставив турианца в глубокой задумчивости. Пускай он не без её помощи пересмотрел свои взгляды на многие вещи, в нём оставалось ещё слишком много внутренних ограничителей, заложенных чужим мнением, чтобы он мог быть собой больше, чем кем-то другим. Шепард смутно ощущала, что чем чаще она помогает ему избавляться от них, тем больший клин вбивает в отношения между Гаррусом и его традиционалистски настроенным родителем, но с извечной проблемой отцов и детей Вакариан должен был разобраться самостоятельно.

К концу их путешествия капитан несколько раз ловила себя на мысли, что уже не представляет себе трюм «Нормандии» без его присутствия и вездеход без стабильно торчащих из-под него сапог необычной формы. Гаррус стал больше чем частью команды – как ни странно, он стал частью её жизни. Возможность рассчитывать на его поддержку на миссиях начала восприниматься ею как обыденность. Их слаженность в бою выросла до такой степени, что без турианца со снайперкой по правую руку от себя она начинала чувствовать некий дискомфорт. Это ощущение для Шепард, привыкшей к взаимодействию с самыми разными и постоянно меняющимися напарниками, было в новинку.

Любой из её команды заслуживал доверия, но, следуя наитию, сопровождать её на Илос и в последний бой с Сареном из всех прочих она выбрала именно Гарруса. Ибо в самый критический момент их долгосрочной миссии ей нужен был тот, на кого она могла полагаться всецело, и её доверие он оправдал с лихвой. Пару раз верещащее жнецовское исчадие оказывалось в опасной близости от Шепард, порываясь выпотрошить её как пиньяту, и точные выстрелы снайпера меняли траекторию смертоносных когтей в самый последний момент.

Отплёвываясь от бетонной крошки, Шепард выбралась из-под обломков, в которые одна из оторвавшихся ног «Властелина» превратила Башню Совета, и уцепилась за протянутую турианцем руку. Облегчение напополам с триумфом в его взгляде читалось так явно, что она улыбнулась ему разбитыми губами, чувствуя, как дрожит кисть в уверенной и тёплой хватке трёхпалой ладони. Ничего не было кончено. Война со Жнецами только начиналась, и кто знал, что ждёт их завтра, через месяц или год, но в тот день они сработали как отличная команда. Вкус этой победы, примешивавшийся к вкусу собственной крови, она никогда не смогла бы забыть.

Известие о своей смерти застало её врасплох, пожалуй, даже больше, чем всех остальных. «Вы умерли, Шепард» – не совсем то, что ожидаешь услышать, приходя в себя посреди полной сумятицы и отчаянно пытаясь понять, что происходит, где корабль, команда и два с половиной года жизни. Она будто бродила вслепую по комнате без дверей, в растерянности натыкаясь на стены, и те сами отскакивали от её рук. Чувство нереальности засасывало на каждом шагу. Объяснения не вносили смысла ни на йоту, даже знакомые лица казались чужими, и капитан чувствовала, как медленно проваливается в безумие.

Пока снова не увидела перед собой этот взгляд. Прямой, внимательный, полный недоверия и в то же время облегчения, он цеплял что-то в голове и тащил это за собой на поверхность. Случайность, мелочь, секунда, выхваченная из глубин памяти, но она видела его раньше, и это лицо…

Гаррус.

Может, странно, что из всех, кто был с ней в те дни, Шепард вспомнила именно его. Её память о пропущенном периоде жизни откалывала причудливые номера, смешав в кашу отрывочные воспоминания из разных мест и времён и выдавая их в качестве непредсказуемого отклика на самые разнообразные раздражители. Но ещё более странным казалось его не вспомнить.

Видя перед собой старого друга, она узнавала его и не узнавала одновременно. Чуть прибавил решимости и в плечах, сомнений стало меньше, сожалений и чёрной ярости – больше. Покидая «Нормандию» два года назад, Вакариан уходил полным надежд офицером СБЦ, который верил, что сможет изменить мир законным путём. В турианце, стоявшем перед ней на Омеге, не осталось и следа от наивного юношеского задора. Вместо него на тропу войны вышел Архангел, который взял справедливость в свои руки. Нарастив не только броню, но и слой здорового цинизма, он преисполнился разочарования в мире и стал ещё большим скептиком, чем был.

Отчасти она понимала, как благие побуждения могли привести его к такому исходу. Там, где другие предпочитали пройти мимо и сделать вид, что их это не касается, Гаррус никогда не мог просто смириться – в этом они с Шепард были похожи. Но разница между прошлым и настоящим впервые стала заметна так отчётливо в его лице. Чем бы ни обернулись для Вакариана два прошедших года, он перенёс их нелегко, и пережитое оставило на нём свой неизгладимый отпечаток. Он был разбит почти так же, как и она сама. Прошлое и вина за совершённые ошибки тянули его ко дну тяжёлым якорем.

И вместе с тем в глубине души он всё ещё оставался Гаррусом, которого она помнила. Та же самая ухмылка, неизменные язвительные шутейки и то же чувство уверенного покоя, которое обеспечивало одно его присутствие – по правую руку, в отсеке главной батареи и в её жизни. Единственный, кому она не боялась сказать правду. Единственный, кому она могла верить.

Многое между ними всё-таки поменялось. Ранее Шепард не могла не замечать во взгляде молодого турианца уважение, смешанное с толикой лёгкого восхищения. Впечатлённый их совместной работой, он словно немного преклонялся перед ней. С течением времени это его отношение никуда не делось – просто стало другим. Более близким, более личным, будто он наконец позволил себе подняться на ступеньку выше и встал рядом.

Кроме того, в его глазах появилось и беспокойство. Объективно говоря, в ходе очередной поездки в ад, спонсируемой «Цербером», поводов для этого было немало, и самочувствие Шепард не должно было стать его очередной проблемой. Однако Гарруса оно действительно волновало. Она бодрилась напоказ, принимала независимый вид, чтобы не отвлекать его от работы, но то ли совсем разучилась притворяться перед ним, то ли больше не могла обмануть его проницательность – он уверенно стряхивал с её слов налёт «я в порядке» и неизменно докапывался до правды. И трудно было отрицать, что среди всех членов команды, в особенности исключая людей Призрака, именно его забота была для неё приятна больше всего. Всякий раз, когда она ловила на себе встревоженный взгляд Гарруса, давно забытое чувство тепла ростками пробивалось где-то в животе.

Постепенно положение усугубилось её личными чувствами. В море собственного отчаяния сложно не привязаться к тому, кого подпускаешь так близко. Позволив себе слабость быть зависимой от его поддержки, она почти не заметила, как перешла грань, которую не следовало переступать. Она человек – он турианец. Она командир – он подчинённый, который искренне уважает её. В конце концов, Гаррус – её лучший друг. Их дружба была тем немногим, что заставляло её подниматься и идти дальше. Шепард никак не могла её потерять.

Оказалось, что она слишком всё усложняет. Что он рядом, потому что испытывает то же самое. И что она просто непроходимая дура, которая привыкла считать свои чувства непозволительной роскошью: держать других на расстоянии было гораздо проще, чем снова привязываться и терять. Но сегодня – и сейчас – она собиралась это исправить.

Она, чёрт возьми, собиралась заняться любовью с Гаррусом. При одной мысли об этом внутри поднималась целая буря эмоций.

Шепард выдохнула и рассеянно огляделась вокруг. Её преследовали малознакомые ощущения из серии тех, что посещают любого приличного хозяина, ожидающего появления гостей – желание схватиться за тряпку и броситься наводить чистоту до блеска было почти судорожным порывом. Однако казарменный уклад жизни давно вбил в неё привычку к строгому порядку и минимализму личного пространства: в каюте не валялось ни одной лишней вещи, на всех поверхностях не было ни пылинки – с этим прекрасно справлялись крохотный дрон-уборщик и система очистки воздуха. Рыбки плавали в аквариуме с вальяжной сытостью, а хомяк Бублик сосредоточенно умывался в своём выскобленном обиталище на новом слое опилок. Впрочем, вряд ли Гаррус собирался инспектировать условия содержания её питомцев – скорее, не обратил бы на них никакого внимания, учитывая, что цель его визита ожидалась… несколько иной.

Капитан перевела критический взгляд на себя, и позывы чистоплотности уступили дорогу коренному женскому рефлексу «мне нечего надеть». Обдумав его со всей серьёзностью, она подошла к встроенному шкафу, отодвинула створку и прошлась взглядом по ровному ряду плечиков с одеждой. С момента последней инспекции своего гардероба и удручающих выводов на его счёт Шепард, конечно, прибарахлилась кое-какой гражданской одеждой, но вся она была практичной, неброской и не самой женственной, в её любимом стиле «милитари» – какой ещё стиль может быть у женщины-офицера с полным отсутствием времени на личную жизнь и праздные увеселения? Платье там было только одно – чёрное обтягивающее мини, оставшееся со спецоперации Касуми на Бекенштейне. Она была уверена, что бросила его в поместье Хока под той безвкусной статуей Сарена, но вечером того же дня, открыв шкаф, обнаружила кожаный наряд на месте. В ответ на недоумевающий вопрос воровка отделалась от неё своей обычной загадочной улыбкой. И это платье всё ещё казалось ей слишком вызывающим. Если она наденет его, это будет выглядеть так, словно она умоляет стащить его с себя. Хотя подождите…

Шепард встретилась в зеркале со своим взглядом и усмехнулась ему.

Какая разница, что на ней будет надето, если турианцы ничего не понимают в человеческой моде – в той же степени, что мужчины не разбираются в женской одежде? И какой прок переживать за наряд, если через какое-то время он окажется на полу, а они – на кровати?

Она выудила из шкафа запечатанный комплект нижнего белья, футболку и свободные карго-бриджи. Может, её облачение будет смотреться не слишком романтично, но в этом хотя бы будет удобнее, чем в поскрипывающем платье, в котором затруднительно даже присесть. И не то чтобы она собиралась сидеть…

Обречённо возведя глаза к потолку, Шепард подхватила пожитки и скрылась в ванной, где немедленно зашелестела вода. Кажется, она снова себя накручивает, и виной тому было не просто волнение. Она нервничала немного больше, чем хотелось.

Мужчины в её жизни появлялись и уходили без особых хлопот. С ними было как-то проще. Во всяком случае, ни один из них не заставлял её так суетиться перед свиданием.

Отойдя после первой пары бурных и скоротечных романов юности, Шепард пришла к выводу, что выбранная ею профессия не располагает к большому количеству свободного времени, которое можно потратить на выяснение отношений, и эмоциональным потрясениям. Ей нужен был стабильный и морально устойчивый партнёр, а не регулярный вынос мозга. Искать себе пару следовало среди сослуживцев, способных понять вечную занятость и неудобства армейского образа жизни. Она не стремилась сближаться с мужчинами сознательно, но и не препятствовала, если они были ей симпатичны и сами проявляли инициативу. И даже эти отношения, которым полагалось быть достаточно приземлёнными и непритязательными, изобиловали непредсказуемыми поворотами.

Один хотел от неё уюта и безусловного обожания. Едва дотащившись до постели после долгого дня тренировок, женщина не находила в себе сил их обеспечить. Другой жаждал вулканических страстей, которых в ней отродясь не водилось. Третий пытался сделать её частью нелепого любовного многоугольника, из которого она решительно самоустранилась и никаких дел с незадачливым казановой больше иметь не собиралась, только брезгливо удивляясь про себя, как сразу не рассмотрела в нём неспособность удержать свои полигамные наклонности в штанах. А ещё один избранный воплощал собой всё вышеперечисленное одновременно.

— Ты солдафонка и карьеристка, которая понятия не имеет, что такое дом и семья, — заявил ей он в пылу ссоры. — Я не вижу перспектив у нашего совместного будущего.

Он же, кстати, единственный уходил от неё с разбитым носом, хотя с его предыдущим высказыванием это вязалось лишь опосредованно. Перспективы совместного будущего этот гений решил разнообразить любовницей, которую притащил в их общее на тот момент жилище.

Ввиду подобных причин отсеялось ещё несколько индивидов, отношения с которыми она даже не успела перевести в горизонтальную плоскость – что не так уж и расстраивало, учитывая обстоятельства. Она не понимала, почему личная жизнь должна быть второй работой, и притом преимущественно над собой.

Конечно, не все были такими. Среди мужчин встречались и те, кто нравился ей довольно сильно, но она никогда не позволяла себе терять голову и бездумно нырять в чувства, помня, как тяжело и больно терять любимых. Независимость и возможность оставаться собой имели для неё первостепенное значение. Может, правы были те, кто упрекал её в неумении любить, говоря, что не чувствуют от неё отдачи и взаимоотношения с ней всё больше напоминают игру в одни ворота.

Распрощавшись с очередным кандидатом на её сердце, Шепард задумалась, что хочет слишком многого. Наверное, нельзя просто взять другого человека с его характером, привычками, чувствами, мечтами и ожидать, что он будет вести себя так, как ей хочется – не задавая вопросов, мирясь с её недельными тренировками на полигоне, разъездными командировками, многомесячными перелётами и всем, что ещё предполагает служба в армии. Она больше не пыталась наладить личную жизнь, предпочитая довольствоваться связями без обязательств и неудобных обстоятельств, что, впрочем, случалось нерегулярно и крайне избирательно – здравый смысл не позволял без разбору заводить интрижки в своём ближайшем окружении.

Пожалуй, для Кайдена она сделала исключение только потому, что упомянутый здравый смысл был вытеснен боязнью смерти и одиночества в тяжёлую для неё минуту. Лейтенант Аленко казался смышлёным, искренним в своих чувствах и весьма привлекательным. Пусть он и был её подчинённым, но если бы они дали друг другу шанс, из этого могло бы что-то получиться. Однако Шепард не помнила, чтобы после Илоса между ними состоялся хоть сколько-нибудь серьёзный разговор об официальном статусе их отношений. Возможно, он остался за кадром её памяти, как и многое другое. Даже если и так, на Горизонте Кайден сам оборвал все концы, чем принёс ей немало облегчения впоследствии.

Хотя бы потому, что теперь она наконец могла откровенно признаться себе, как далеко её чувства к Гаррусу выходят за установленные ею самой рамки. Они были намного более мощными и неконтролируемыми. Не поддающимися логике. Ошеломляющими. Важными.

Шепард замерла под струёй горячей воды, лившейся ей на голову. Сколько раз она стояла здесь вот так, и занимали её совсем не те мысли, которым следовало бы. Горячие трёхпалые руки обвивали её тело, скользили по животу, сминали грудь, а затем крепко стискивали бёдра, впечатывая в кожу следы острых когтей – до лёгкой, едва ощутимой, только дразнящей боли. Жар чужого дыхания на шее сменялся покусываниями острых зубов и перемежался прикосновениями шершавого языка, острый кончик которого оглаживал её ухо. Его колено уверенно вклинивалось между её собственными, раздвигая бёдра пошире, угловатое тело плотно прижималось сзади, царапая жёсткими краями панцирных пластин, вдавливая её в стену. Их пальцы переплетались в цепкой хватке – три поверх пяти, пять поверх трёх – и ощущение твёрдости у ягодиц заставляло её бессильно изнывать от нетерпения. Тихое звучание её имени в вибрирующем рокоте его изменившегося голоса… В уединении своей каюты это было больше, чем она могла вынести. Уступая запретным желаниям своего тела, женщина стискивала зубы и пыталась не думать, что Мордин увидит завтра при считывании показаний с имплантов.

Похоже, скоро саларианец сможет воочию наблюдать ещё более занимательную картину – как выглядят жертвы «жуткого межвидового кошмара».

Отфыркнувшись от воды, капитан выключила душ, встряхнула головой и принялась энергично растираться полотенцем. Даже несмотря на готовность к особенностям турианской анатомии, некоторые обстоятельства собственной вынуждали её подозревать, что не всё пройдёт гладко. И во всём виноват «Цербер», чёрт бы их побрал!

Ну кто их просил воссоздавать её тело с такой доскональностью?! Если за обновлённые зубы им ещё можно было сказать спасибо – сэкономили ей приличную сумму на страховке за услуги дантиста, то за восстановление одного генетического рудимента она неистово желала воткнуть Призраку тлеющий бычок от сигары куда-нибудь в южные области.

Высушив волосы и завершив наведение порядка на голове, Шепард облачилась в новый комплект кружевного белья, отступила на шаг назад от зеркала, крутанулась вокруг своей оси и заключила, что выглядит довольно… парадно, что бы это ни значило. Хотя их первый раз и без того обещал быть запоминающимся, её старания выглядеть менее повседневно, чем обычно, больше вызывались желанием создать атмосферу с определённым настроением, чем произвести впечатление на Гарруса.

Нет, это почти смешно… С таким рвением Шепард не готовилась даже к своему самому первому разу.

На шумной вечеринке её одноклассницы Ронды Эрлман гремели басы динамичной музыки и пиво лилось рекой. Более-менее тихо было только в задней комнате дома, где играли в «правду или действие», пережившую не одно поколение разгорячённой молодежи. Когда очередь дошла до неё, Шепард выбрала «действие» и не колеблясь выполнила задание ведущего присесть на колени к Лиаму. Симпатичный, спортивный и вдобавок неглупый, он посещал с ней одни и те же уроки биологии и пользовался большой популярностью среди её сверстниц. То, что большая часть присутствующих на игре представительниц прекрасного пола хотела бы занять место на его коленях, включая хозяйку дома, даже не было преувеличением.

Ощутив, как что-то упирается в её бедро, Шепард чуть повернула голову и скосила игривый взгляд на нимало не смущённую ухмылку Лиама – типичная реакция на близость их тел не заставила ждать себя долго. В этой комнате никто не отрицал очевидные цели игры – все притворялись достаточно взрослыми, чтобы не полагать происходящее случайным, и при этом слегка наивными. Смело поелозив задом, девушка придвинулась ближе к выпирающей упругости и невозмутимо отхлебнула пива. Рука парня нахально просунулась под её локоть, выхватила пластиковый стаканчик, и Лиам в два глотка прикончил его содержимое.

— Эй, это было моё пиво, — прошипела она назад, пихнув его локтем.

— Плата за место, Шепард, — шепнул он в ответ, и его рука словно бы невзначай мазнула её по ноге.

Стряхивая его ладонь, Шепард случайно вывихнула ему безымянный палец – к слову о том, почему в настоящем времени коммандер испытывала неоднозначные чувства к вечеринкам. Должно быть, тем самым она сразила его наповал, потому что назавтра после своих пространных извинений неожиданно получила от Лиама широкую улыбку и приглашение на свидание. Чему немало удивилась, учитывая, что харизматичный форвард школьной команды по футболу не был обделён вниманием девушек. Но пасовать перед неизвестным было не в характере семейства Шепард, поэтому она согласилась.

После третьего свидания, включавшего в себя горячие тисканья на заднем сиденье его аэрокара, она почти без раздумий решилась на следующий шаг. Ей было шестнадцать, в крови бушевали гормоны, требуя следовать зову природы и совершать соответствующие возрасту поступки, а любопытство только подстёгивало попробовать что-то новенькое. Девушки в женской раздевалке без конца болтали о парнях, их размерах и умении ублажать. Имя Лиама всплывало не так часто и в основном в положительном ключе – этого хватало, чтобы сделать нужные выводы. Шепард не связывали с ним какие-то особые чувства, но парень был приятен в общении, безусловно хорош собой, головокружительно целовался, и его умелые руки обещали много удовольствия.

— Я бы предпочла, конечно, чтобы твой первый раз был с любимым человеком… — задумчиво начала Хелен тем вечером.

— Как твой? — перебила Шепард, крутясь перед зеркалом и придирчиво рассматривая сочетание своей юбки и топа сестры. Заметив промелькнувшее выражение лица старшей, она виновато добавила: — Прости. Ляпнула не подумав.

Хелен попрощалась с невинностью в семнадцать с парнем, в которого была влюблена без памяти почти два года – только для того, чтобы через месяц застукать его со своей подругой. Зализав раны после случившегося, она приобрела стойкий иммунитет ко всякого рода козлам и философское отношение к сексу, которое стремилась привить младшей сестре. Сейчас её вполне устраивала размеренная связь с сокурсником, добропорядочным и приятным со всех сторон парнем.

— Нет, ты права, — вздохнув, согласилась Хелен. — Как раз поэтому я считаю, что важность первого раза переоценивают. Секс – значительная часть отношений, но далеко не главное, вокруг чего они строятся, и необязательно ждать того самого, единственного, чтобы это выяснить. Он и так когда-нибудь появится, и всё у вас с ним будет замечательно. Главное, чтобы сейчас человек, с которым ты собралась это сделать, тебе нравился. Этот твой Лиам, он того стоит?

— Он милый. — Пожав плечами, Шепард приложила к себе сестринские брюки и снова застряла у зеркала. — Серьёзный такой. Много не болтает, не интересуется глупостями. Не распускает руки больше, чем я ему позволяла, и всегда спрашивает разрешения. Кажется, я ему действительно нравлюсь. Чёрт… Юбка или брюки?

Хелен покачала головой, вставая из кресла и подходя к ней.

— В эти не влезешь, малые будут. И с этим верхом не смотрятся.

Шепард надула щёки, изображая скепсис. Сестра, мимоходом обозвав её хомяком, улыбнулась, ущипнула за торчащие щёки, заставив хихикнуть и отмахиваться, и выдала из глубин своего гардероба какую-то потрясную юбку. Девушка тут же её нацепила и осталась довольна результатом, осмотрев себя в зеркале со всех сторон.

Сравнивая двух дочерей между собой, папа снисходительно говорил, что старшая унаследовала фамильную аристократическую тонкость черт по маминой линии, зато по младшей сразу видно, кто у них в семье пошёл в его исконно рабочую шахтёрскую породу. Шепард лишь уязвлённо фыркала на это – её крепко сбитой фигуре в период подростковой угловатости и правда недоставало воздушного изящества сильфиды, которым отличалось телосложение Хелен. Та утешительно посмеивалась, заявляя, что смазливая младшая сестрёнка – это стереотип, отсутствию которого в своей жизни любая приличная старшая сестра должна радоваться. 

— Не драматизируй, Эл, ты относишься к тому типу женщин, которые расцветают с возрастом, — улыбалась она, подводя Шепард к зеркалу и отводя с её лба длинную чёлку. — Может, сейчас ты не очень довольна своей внешностью, зато посмотри в эти глаза. Это взгляд той, кто знает себе цену. Знает, чего хочет. Однажды эти глаза будут править чужими судьбами и одним взмахом ресниц посылать войска на битву. 

На этом месте Хелен обычно делала корону из пальцев над головой Шепард и театрально завывала: «Дорогу Королеве!». Та отпихивалась от неё со смешком «Ну тебя нафиг».

Но сегодня ей казалось, что сестра недалека от истины. Она чувствовала себя практически неотразимой.

— Одолжишь свою дорогущую помаду? — распустив хвост и взбивая шевелюру руками для придания ей художественного беспорядка, спросила Шепард. Густые волосы доставали почти до середины лопаток.

— Так и быть, сегодня дам, — нехотя согласилась Хелен. — Но если снова изведёшь треть тюбика за вечер, заставлю покупать новую на свои карманные деньги. Ты ничего не забыла, между прочим?

Под взглядом младшей сестры она с выразительным видом запихнула кондомы в карман её джинсовой куртки. 

— Нет, мам, — недовольно цокнула та, закатив глаза в потолок. — Теперь всё на месте.

— Не дуйся. — Хелен подошла к ней с расчёской, разворачивая Шепард к зеркалу и принимаясь укладывать её жёсткие вихры в приличное состояние. Толку с этого было чуть, ибо уже через пять минут они принимали прежний вид, но для них обеих это был своеобразный ритуал. — Я не собираюсь читать тебе нотации про то, как важно предохраняться. Мы с тобой уже не раз обсуждали эту тему, и я сама готовила тебя ко всем неожиданностям. В твоей ответственности я полностью уверена – чего не могу сказать о твоём парне. Ты ведь сможешь быть умничкой и сказать ему «нет», если вдруг передумаешь?

— Ты всё ещё звучишь как мама, — кисло напомнила девушка.

Рука с расчёской замерла в её волосах на секунду.

— Да, может быть. Ну прости, — повинилась сестра и приобняла её за плечи. — Наверное, я просто хочу, чтобы моя маленькая девочка была счастлива. — Перехватив в отражении взгляд Шепард, она усмехнулась. — Вот это лицо – прямо моё любимое. Только не показывай его Лиаму раньше времени, а то парню башню сорвёт.

— Какое? То, которое «Бармен, срочно три Кровавых Мэри и кексик», или то, которое «Я выиграла в лотерею миллион кредитов, но у меня сдохла любимая собака»? — усмехнувшись в ответ, съехидничала младшая.

Хелен погладила её по волосам.

— Которое «Я не знаю, как реагировать, когда слышу что-то трогательное, поэтому сделаю щенячьи глазки».

Шепард смущённо улыбнулась и сжала руку сестры, придерживающую её за плечо.

— Ты на всю ночь? Родителям что сказала? — поинтересовалась Хелен.

— Что у нас с Леей учебный проект по естествознанию, и мы будем готовиться до поздней ночи, поэтому ухожу к ней с ночевой.

— Старо как мир, — хмыкнула старшая. — А если они позвонят?

— Лея ответит по моему устройству и скажет, что я отошла или сплю. — Шепард торжествующе улыбнулась. — Кроме того, у нас и правда проект по естествознанию, хотя мы его почти доделали. Я подготовилась.

— Ладно. Я бы на их месте что-нибудь заподозрила, но, на твоё счастье, у нас не самые мнительные родители. И ты не злоупотребляешь их доверием. Так что дуй развлекаться и быть взрослой, — напутствовала Хелен и одёрнула на ней юбку.

Ближе к часу ночи в комнате Хелен раздался тихий стук в окно. Вскочив с кровати, она сонно прищурилась и приложила ладонь козырьком ко лбу, вглядываясь в темноту в попытке разглядеть лицо ночного визитёра. Хотя догадаться можно было практически сразу – карниз второго этажа в этом доме не пользовался популярностью в качестве входа. Только одному человеку доставало сноровки и бунтарского духа использовать его как аварийный путь. Увидев за стеклом младшую сестру, Хелен ахнула и поспешно открыла окно, одновременно включая ночник.

— Эл? Что случилось? Ты в порядке? — встревоженным шёпотом спросила она, впуская дрожащую девушку вместе с прохладой весенней ночи и отмечая бледность её лица. — Он… Что он сделал?

— Всё в порядке, Лиам мне ничего не сделал, — поспешила успокоить её Шепард, перекидывая ноги через подоконник. — То есть сделал, но ничего плохого. В смысле…

Выдохнув, она приземлилась на кровать сестры.

— Ты была права: секс переоценивают, — криво усмехнулась она.

Родители Лиама отбыли в недельную командировку, весь дом оставался в их распоряжении – можно было не таиться и не спешить. Первый опыт был таким, каким ему положено быть – неловкость, чувство дискомфорта и ничего феерического. Не питая особых иллюзий на этот счёт, Шепард была готова к подобному исходу, и впечатление сглаживалось осторожностью Лиама, перетекающей в нежность. Всё прошло вполне естественно. Но инстинктивная потребность ретироваться после такого вторжения в личное пространство перевесила любые рациональные доводы. Парень был озадачен её желанием уйти, однако, как истинный джентльмен, не отпустил девушку шататься по ночным улицам в одиночестве и подкинул до дома.

— Так ты сбежала, — подвела итог Хелен, присаживаясь рядом и мягко обнимая её.

— Да, — шмыгнула носом Шепард и опустила голову сестре на плечо. Помолчав, она призналась: — Хочу в душ, есть и спать. Это нормально?

— Добро пожаловать во взрослую жизнь, глупышка, — хмыкнула старшая.

Шепард была почти уверена в том, что Лиама обидело её поведение, и, получив желаемое, он потеряет к ней интерес, как это произошло с Хелен. Но она действительно его недооценила. Видимо, её неопытность и скромные девичьи прелести произвели на него такое впечатление, что он не только хотел встречаться с ней дальше, но и пригласил её пойти с ним на выпускной бал. В день, когда на Мендуар напали, она как раз собиралась ехать за платьем. Таким образом её первые серьёзные отношения продлились всего полтора месяца. Забавно, что она помнила его второе имя, дату его рождения, его улыбку, но совершенно не помнила, каким он был с ней в постели. В череде последующих событий это потеряло всякое значение.

Даже точно зная, чего ей ждать сейчас, в данный момент Шепард всё равно испытывала больше смутного волнения, чем тогда. Потому что тот, чьего прихода она ждала с таким нетерпением, был для неё несоизмеримо важнее.

Женщина прикрыла глаза с лёгкой ностальгической улыбкой. Любимая сестра знала её лучше, чем она себя. Вероятно, Хелен бы даже не удивилась, если бы Шепард рассказала ей о Гаррусе и о том, какие чувства он у неё вызывает. Она больше не позволит себе убежать от них. 

И будь что будет.