Холодная вода за шиворотом — Генджи её не чувствует, стальные пластины притупляют ощущения — проливной дождь на улице, холодный и кристально чистый, по-осеннему тоскливый. На веранде старого фермерского дома слышно особенно сильно, как молотят крупные капли по стальной крыше. На десять миль в каждую сторону — ни души, кроме тех, кто в доме, и под домом, и о ком Генджи не хочет думать.

   Он опирается на прогнившие перила и свешивается головой под дождь, нарочно промокая пока не начинает чувствовать хотя бы отголоски холода.

   За спиной звенят нелепые шпоры Маккри, и он затягивает его обратно под крышу.

   — Какого чёрта, Генджи?

   Генджи молчит, потому что никакого и не чёрта, просто устал и заебался, и холод в груди даже холодному дождю не перекрыть. Маккри слишком другой, внутри у него пылает южное солнце и трескается земля от засухи, он не поймёт.

   — Рейес закончил?

   — Ещё нет.

   Они молча отворачиваются друг от друга и Джесси нервно закуривает.

   На заданиях он хмурый, окутанный сигаретным дымом, само воплощение недовольства и раздражения — потому что слишком добрый, эта работа не для него — так считает Генджи.

   Рейес сейчас, возможно, вырывает ногти, или вводит наркоту, разработанную О’Доран, с мрачным удовольствием смотрит, как корчится от боли его жертва, как давится словами сквозь слезы и хрипы — Генджи видел это уже сотни раз. Видел сотни сломленных Рейесом людей, после сложенных в аккуратные папки с эмблемой Овервотч и грифом «секретно».

   Генджи смотрел на них — потому что ничего не чувствует: ни отвращения, ни сопереживания, ни их боли и отчаяния. Потому что он — оружие Рейеса, а оружию не нужны эмоции.

   Маккри — всего лишь человек, и, когда от передозировки объект начинает блевать кровью и желчью, Джесси бледнеет и выходит покурить.

   Потому что каким бы он ни был убийцей, он верит справедливость, и адские мучения, которые устраивает Рейес для своих целей — не вписываются в понятие расплаты за их грехи.

   Джесси курит, дым, особенно яркий в холодном воздухе, поднимается к потолку и теряется в потемневших от времени деревянных балках.

   Генджи замечает, что у ковбоя дрожат руки.

   Лёд в груди переворачивается, как льдинки на дне бокала с виски.

   Будь он всё тем же оружием, созданным нежными руками Ангелы и деньгами Овервотч, он сказал бы Джесси Маккри, чтобы он привыкал. Добавил бы, что это — такая работа, и его мягкое сердце — помеха для её выполнения. Если бы внутри Генджи была бы сплошная ледяная глыба вместо сердца, он бы сделал так, чтобы солнце внутри Джесси погасло, а между пальцев засыхала липкая кровь, пролитая не ради мира, а для Рейеса и его планов.

   Они давно идут своим путем, ведущим во тьму, Габриэль ведёт их за собой.

   Джесси шумно опускается на расшатанный стул и опускает голову.

   Конечно, его терзают сомнения, не могут не терзать.

   — Ты думаешь, это правильно? — спрашивает он, и бросает сигарету на пол, топчет её носком ботинка.

   — Я не знаю.

   Из подвала доносится леденящий душу мужской крик, Джесси сжимает кулаки и его челюсть каменеет.

   Лёд внутри Генджи, по неизвестным причинам, начинает таять, как будто его вынесли в теплую комнату. Плачет прозрачными каплями, но ему ещё долго до того, как он станет водой.

   Джесси добрый, хороший парень, что бы он там сам себе ни говорил — поэтому Генджи бросается вперёд него под пули, прикрывает, убивает его врагов быстрее, чем сам Маккри.

   Потому что если Джесси добрый, то пусть ещё день побудет таким, Генджи избавит его от мук совести, которые приносит каждое убийство за собой.

   Если он сможет отсрочить ожесточение Джесси, то он приложит к этому все силы.

   Где-то глубоко в душе Генджи надеется, что когда-нибудь это окупится.