Шум боя словно отдалился. В грудь и живот впивались острые камни, плечо болело, вызывая дрожь во всей руке, но он не мог отпустить руку очень близкого ему человека. Всеми силами надо удержать, ему ещё можно помочь, он уверен в этом. Но он видит его глаза, такой взгляд, наверно, только у старого пса, которого внезапно пнули или просто бросили из-за того, что он больше не может охранять дом.
— Лань Чжань… — этот голос пропитан теплом и щемящей нежностью. Потому что одному человеку не всё равно на то, что с ним будет. — Лань Чжань… Отпусти…
Нет, нельзя отпускать. Он был слишком слеп, слишком зациклен на правилах, чтобы увидеть очевидное — Вэй Ин был одинок. Он прятался за улыбками, смехом, шутками и возмутительным, по меркам Гусу, поведением, но это была всего лишь ширма, за которой он прятал то, что мучило его годами. С самого детства. И в Гусу ему не стало бы лучше, скорее всего, они просто добили бы его.
Он сильнее сжимает пальцы, когда рука Вэй Ина едва не выскальзывает из окровавленной ладони. Сердце сжимается от ужаса, на глаза наворачиваются слёзы. Нет, нельзя отпускать, нельзя позволить ему упасть. Вэй Ин не виноват ни в одном преступлении, которые ему приписывают. Он же видел, что было на горе Луаньцзан, видел тех Вэней, простых людей, не обладающих духовной силой. Простые целители, фермеры, работяги. И единственная защита у них — Вэй Ин. А теперь их нет. Больше нет шицзе Вэй Ина, его единственного якоря, который удерживал его в ясном рассудке. Благодаря которому он не реагировал на всё то, что о нём говорили.
Его нельзя отпускать. Что бы с ним ни произошло, что бы не стало причиной его вступления на Тёмный Путь, это не повод отворачиваться от него. А он отвернулся, потерял его доверие. Пытался забрать туда, где его гарантированно бы предали суду. И это сломало бы его быстрее, чем всё то, что произошло. А так… У него был хотя бы год, благодаря которому он жил.
Его глаза усталые, опухшие и покрасневшие от слёз. Сколько он их пролил за всё это время? Даже подумать страшно. А он был слишком слеп, чтобы увидеть, и глух, чтобы услышать эти беззвучные мольбы о помощи. А теперь… Он сам хочет умереть. Потому что сломался. Не Тёмный Талисман сломал его, не Тёмный Путь — это сделали люди. Те, кто не принял его, не принял правды, что Вэй Ин просто защищал тех, кто был невиновен. Кто в упор не видел, что он не делал никому зла. Он подозревал, что Вэнь Нин напал без приказа Вэй Ина. Потому как, как бы сильно Старейшина терпеть не мог наследника клана Цзинь, он не стал бы убивать его. Ради своей сестры, которая была счастлива с ним, которая его любила. И это только подтверждало догадки, что кто-то овладел Тёмным Путём, как и сам Вэй Ин.
Как ему хотелось закричать, попросить удержаться, сказать столько всего, но он не мог. Дыхание перехватило, в горле стоял тугой горячий ком. Может, скажи он, что Вэй Ин ему нужен, то всё можно изменить, но в этом усталом погасшем взгляде он видел — нет, уже ничего нельзя вернуть. Не получится спасти. Вэй Ин выбрал. Он потерял всё, а он показал ему свою привязанность только сейчас, пытаясь удержать на краю гибели. Но это не умалит всего того, что он натворил раньше. Он старался его защитить, спасти, но не увидел главного — одиночества. Вэни дали ему совсем мало времени, но это подарило ему ощущение того, что он делает что-то такое, что спасало его, отгоняло мысли о смерти, о собственной беспомощности и ненужности. Он видел, что нужен этой маленькой группе людей. Был нужен ребёнку.
Он слышит шаги за спиной, но не обращает на них внимания. Взгляд прикован к человеку, который даже не пытается принять помощь, выбраться из пропасти, над которой висит. Он словно не видит, как отчаянно сжимаются на запястье мокрые от собственной крови пальцы.
— Цзян Чэн… — тёплая улыбка трогает окровавленные губы. Он любит названного брата, любит искренне и сильно, настолько, что готов простить ему что угодно, даже собственное убийство. Но эта любовь не вызывает ревности. Потому что глупо ревновать к брату. Они выросли вместе, вместе учились, играли и делали каверзы. В сердце нет ничего, кроме всепоглощающего отчаяния и злости на самого себя, за то, что не смог. Не увидел, не поддержал, не спас.
Сердце останавливается на те мгновения, что нужны мечу, направляемому дрожащей рукой, чтобы вонзиться в скалу. И в серых глазах появляется страх, потому что близко, потому что откалывается кусок скалы. Рывок…
— Вэй Ин!
***
— Вэй Ин!
Сычжуй проснулся и приподнял голову от этого давленного, придушенного крика. Либо раньше он настолько крепко спал, что не слышал, что отцу снятся кошмары, то ли отец просто не просыпался с криками. Оба варианта были возможны, но сейчас, глядя в широкую спину, обтянутую белой тканью, мальчик почувствовал страх. Он видел дрожь, что била крепкое тело, слышал судорожное дыхание, прерывистое и сиплое, словно заклинатель сорвал голос. И решение пришло само собой. Сычжуй сполз с кровати, прошлёпал к постели отца и забрался к нему.
— Папа? — пытливо заглянув в белое как снег лицо, мальчик осторожно прикоснулся к отцовской ладони. — Пап, что с тобой?
Ванцзи моргнул, медленно выдохнул и притянул к себе приёмного сына, откидываясь обратно на кровать. Как объяснить ребёнку, что ему приснился кошмар? А мальчик смотрел внимательно, встревоженно и немного испуганно.
— Всё хорошо, — голос был больше похож на карканье, чем на нормальный, и это мальчика испугало еще больше.
— Папа, тебе что-то плохое приснилось? — Сычжуй прижался к отцу, чувствуя тёплую ладонь на спине.
— Кошмар приснился, — хмыкнул Нефрит, подавив вздох. — Не волнуйся.
Было ещё очень рано, да и Сычжуй явно хотел спать — он зевал и тёр глаза, но уходить не собирался. Проблема была решена, мальчика закутали в одеяло, ещё хранящее тепло старшего, и Сычжуй так и уснул, едва его голова коснулась валика. Он не слышал, как тихо поднялся Лань Чжань, как по цзинши разлилась негромкая мелодия Расспроса.
Сычжуй проснулся снова, уже окончательно, когда его легонько потрясли за плечо. Душевно зевнув, мальчик разлепил глаза и сонно посмотрел на отца.
— Пора вставать, — негромко произнёс заклинатель, сидя на краю постели.
— Угу… — вяло отозвался ребёнок, нехотя выпутываясь из плена тёплого одеяла. — А мы сегодня пойдём к кроликам?
— Сперва занятия, — отозвался отец, поднимаясь на ноги. — Одевайся.
Сычжуй принялся одеваться, пока Ванцзи ушёл за ширму, где располагалось его рабочее место. Впрочем, теперь там занимались делами оба — Сычжуй делал, а Лань Чжань наблюдал за ним, подсказывая и помогая, когда было необходимо. Иногда Сычжуй слушал голос гуциня отца, сидя ровно, как и предписывали правила Гусу Лань. Иногда ребёнок просто сидел на полу с игрушками, иногда — учился медитировать и слушать самого себя. Для того, чтобы начать формировать Ядро, он был ещё слишком мал, но Ванцзи чувствовал сильную духовную энергию. Сычжую не потребуется много времени, чтобы сформировать сильное и яркое Золотое Ядро.
Но самым любимым местом мальчика всё равно была Кроличья поляна. Туда он всегда шёл с огромным удовольствием, возился с кроликами, играл с ними и всегда кормил, поскольку адепты приносили овощи с кухни вместе с завтраком для добровольного заключённого и его сына. Сычжуй сам пока не хотел оставлять отца одного, хотя вполне мог переселиться в учебный корпус уже на следующий год, когда ему исполнится шесть. Но, он видел, отец не против того, что он скрашивает его одиночество. Мальчик, в силу своего юного возраста, не мог полностью понять, что гнетёт его отца, но он чувствовал — ему больно, тоскливо и тяжело. И оставить его Сычжую казалось кощунством.
— Тебе надо нагнать сверстников, — так сказал отец, когда Сычжуй оправился после болезни полностью, чтобы можно было приступить к занятиям. — Но не ожидай быстрых результатов.
— Я понял, папа.
Наверно, отец всегда был таким молчаливым, редко говорил много, но это не мешало ему коротко и очень доходчиво объяснять то, что Сычжуй не понимал. Мальчик постепенно привык к немногословности своего родителя, научился понимать его краткие, но ёмкие объяснения, и быстро делал успехи в академических дисциплинах. Физическая подготовка стояла пока на последнем месте — Сычжуй был ещё слаб, чтобы выйти на тот же уровень, что и его сверстники, уже начавшие обучение. Но Ванцзи показал мальчику комплекс упражнений, который помог бы ему укрепить ослабевшее после болезни тело, и Сычжуй с радостью занимался по утрам и вечерам под присмотром Второго Нефрита. Лань Чжань следил, чтобы ребёнок не перенапрягался и не слишком усердствовал. Но больше всего Сычжуй любил загадки. Ванцзи загадывал ему разные простые вещи, чтобы тренировать ум и логическое мышление, но при этом доступные для разума пятилетнего ребёнка, а Юань с радостью их решал. Иногда Нефрит писал ребусы, и тогда мальчик, порой, долго над ними сидел, стараясь разгадать. И всегда искренне радовался, когда у него получалось. А одобрительное хмыканье отца и вовсе было самой желанной наградой.
Иногда заглядывал лекарь, и тогда Сычжую приходилось сидеть за столом, пока спину Второго Нефрита осматривали. Впрочем, визиты вскоре прекратились — раны постепенно зажили, и уже никто, кроме иногда заглядывающего главы Ордена, не мешал занятиям отца и сына. Но мальчик чувствовал, что отцу тяжело даётся это затворничество. Да, Юань был рядом, но было у него ощущение, что его отца что-то гнетет. Однако, в силу своего возраста, ребёнок не мог точно выразить свои наблюдения, а посему часто забирался к Нефриту на колени и обнимал, хотя и знал, что это мало чем поможет — тоска Ванцзи была куда глубже, чем могло показаться Сычжую. Тем не менее, он чувствовал, что от объятий его отцу становится легче. А еще мальчик понял, что смотреть надо не в лицо, а в глаза, что только они отражают то, что творится в душе Второго Нефрита.
Вечер в тот день, знаменательный для маленького Сычжуя, был отличен от других. Нет, он так же сидел с книгой и вникал в правила, рядом так же раздавалась мелодия отцовского гуциня, но одна вещь не давала мальчику покоя. Мелодия, которую играл отец каждый вечер. Она была странной, словно бы расспрашивала, и, наконец, Сычжуй не выдержал.
— Пап, а что ты играешь?
Мелодия оборвалась, и Лань Чжань накрыл струны ладонями. Сычжуй смотрел на отца, уставившегося невидящим взглядом куда-то в стену, а потом аккуратно подёргал за рукав ханьфу. Нефрит перевёл взгляд на сына, потом на гуцинь, провёл ладонью по струнам и поджал губы.
— Это Расспрос, — вздохнул Ванцзи, и Сычжуй с любопытством посмотрел на него. Пришлось объяснять. — Мелодия расспрашивает души.
— А как они отвечают? — тут же загорелся загадкой мальчик, и Ванцзи провёл по струнам.
— При помощи гуциня. Они касаются струн, и определённый звук означает определённый иероглиф. Таким образом можно узнать, о чём говорит та или иная душа. Навык Расспроса важен.
На памяти Сычжуя это было самое длинное и пространное объяснение, которое он только слышал от отца. И с всё усиливающимся любопытством уставился на музыкальный инструмент.
— А ты меня научишь?
— Языку циня?
— Да.
Лань Чжань посмотрел на сына, потом положил руку ему на голову и слегка погладил.
— Хорошо. Когда выучишь все правила Ордена Гусу Лань, тогда и поговорим.
— Они сложные и непонятные…
— Правила даны подспорьем для жизни, — ровно ответил Второй Нефрит. — Но не они определяют твою жизнь. Невозможно делить мир на чёрное и белое, он слишком многогранен и красочен.
— Что ты имеешь в виду, пап? — Сычжуй удивленно посмотрел на отца, в глазах которого плескалась тоска.
— Станешь постарше — поймёшь.
Сычжуй понял, что большего от отца сейчас не добьётся, поэтому обратил всё внимание на своды правил. Огромное их количество приводило мальчика в смущение, но под звуки Расспроса, как ни странно, думалось и запоминалось легче. Сычжуй обратил внимание на одну вещь, которую не замечал раньше — звуки повторялись, одни и те же, короткие, но звучные, словно чьё-то имя. Но задавать вопросы мальчик не стал, понимая, что отец вряд ли ответит. Он успел научиться понимать, когда Второй Нефрит согласен объяснить что-то, а когда его лучше не трогать, и ребёнок обратил всё своё внимание на правила, которые надо было выучить.
Понимать отца с каждым днём становилось всё легче. Сычжуй наблюдал за взглядом, выражением глаз, редкой и не особо явной мимикой. Читать Ванцзи было сложно, иногда мальчик не понимал, что чувствует его отец, но постепенно учился разбирать выражения, взгляды… И часто видел глубокую, бездонную тоску. Этого мальчик понять не мог. Сычжуй не понимал, почему отец так сильно тоскует, почему в звуках гуциня повторяются одни и те же звуки. Мальчик чувствовал, что утратил что-то важное, не мог вспомнить что-то, что было очень важным, но его детское сознание было более гибким, потеря память не угнетала его, хотя странные сны вызывали недоумение и, иногда, страх. А еще мелодия, красивая, спокойная, нежная и грустная…
— Пап, — Сычжуй решился и поднял взгляд от свода правил.
— Мгм?
— Я… Мне снится одна мелодия, — мальчик слегка нахмурился, когда заметил, как дрогнули длинные пальцы, из-за чего звук стал резким и оборвался. — Вроде мелодия флейты вроде той, что у дяди Сичэня. Она красивая, добрая, но грустная. Я её часто во сне слышу, и от этого становится так спокойно. Почему так, папа?
Сычжуй посмотрел на отца, но тот сидел с закрытыми глазами, а его лицо ничего не выражало, только между бровей залегла складка. Мальчик озадачился, но обратил внимание, как сильно подрагивают пальцы отца, словно он пытается взять себя в руки. Молчание повисло между ними тяжёлым грузом, который мог испариться, а мог упасть и раздавить. Золотистые глаза потемнели, стали пустыми, как и тогда, в первые разы, когда Сычжуй впервые увидел отца после того, как пришёл в себя. Но сейчас в них поселилась странная, мучительная и болезненная печаль, настолько глубокая, что мальчику показалось, будто он тонет в этой тоске. Но Лань Чжань ничего не сказал, только дрожащие пальцы коснулись струн циня, снова разнёсся по цзинши Расспрос, и Сычжуй понял, что задел какое-то слишком болезненное воспоминание. Он опустил взгляд в правила и попытался на них сконцентрироваться — мальчику хотелось как можно скорее приступить к обучению языку циня. Но не по-детски пытливый ум Сычжуя уже работал вовсю — ребёнок пытался найти разгадку странному поведению своего отца. Тем не менее, он был слишком мал, чтобы понять все причины, поэтому остановился на том, что его отца кто-то сильно расстроил, и на этом успокоился.
Но однажды ночью, спустя несколько дней после разговора, Сычжуй внезапно проснулся среди ночи. Удивленно приподняв голову и прислушавшись, мальчик понял, что на улице идёт дождь. Сычжуй сперва посмотрел на постель отца, но она была пуста, и ребёнок встревожился. Он хотел было уже вылезти из кровати и помчаться искать отца, но его привлёк едва слышный шорох в стороне. Повернув голову, Сычжуй обнаружил Ванцзи стоявшим у окна и смотрящим на улицу. Одна рука привычно за спиной, вторая спокойно опущена, но мальчик, опустив взгляд, обнаружил, что пальцы сжаты в кулак так, что костяшки побелели от напряжения. Сычжуй невольно вздрогнул, хотел было окликнуть отца, но замер.
— Ты говорил, что лучше принять смерть от моей руки… — негромко произнёс Второй Нефрит, не отводя взгляда от косых струй дождя за окном. — А теперь не откликаешься.
Сычжуй невольно сглотнул. Почему в ровном голосе столько тоски? Почему отец так сильно грустит? Мальчик не мог понять. Днём это строгий и холодный человек, а ночью… Сколько ночей он провёл вот так, стоя у окна и глядя на улицу? Словно вглядываясь в дождь? Сычжуй не знал, раньше он почти не просыпался по ночам, да и то, стоило ему пошевелиться, как отец тут же подходил к нему и проверял, всё ли в порядке. Но ни разу Сычжуй не видел его таким. Чтобы он так стоял и смотрел в окно, негромко говорил что-то себе под нос, словно забывшись. И никогда не слышал в спокойном голосе столько безысходной печали. Казалось, он полностью не здесь, а где-то далеко, в месте, которое Сычжую было недоступно, потому что находилось в прошлом его сдержанного отца.
Но оставлять отца одного в такой момент ребёнок не хотел. Он тихо сполз с кровати, подошёл к застывшему Нефриту и обнял его за ногу. Ванцзи даже не вздрогнул, только посмотрел на Сычжуя пустым взглядом, моргнул, и в золотистых глазах появилась осмысленность. Он хотел было что-то сказать, но осёкся и просто погладил сына по голове, переведя взгляд на окно. Сычжуй чувствовал, что слова сейчас не нужны, поэтому молча обнимал отца, приклеившись к нему, и это пробуждало в нем странное ощущение, словно это уже когда-то было, что он так же цеплялся за ногу отца и не отпускал. А еще они были не одни, был ещё кто-то, но кто? Этого мальчик вспомнить никак не мог, сколько ни пытался.
Однажды память вернётся, так сказал лекарь. Или, что тоже возможно, она не вернётся уже никогда. Но сны, в которых играла флейта, были, и это вселяло надежду — Сычжуй хотел вспомнить своё прошлое. Но не сейчас, когда рядом разбитый и тоскующий отец, которому так нужен его любящий сын. И мальчик готов был отдать свою любовь этому суровому и очень сдержанному человеку. Чтобы он перестал грустить, чтобы его гуцинь не звал только одного человека, который, похоже, был очень дорог его отцу. Мальчик прижался щекой к прикрытому белоснежной тканью колену и закрыл глаза — его немилосердно клонило обратно в сон, была глубокая ночь. И последнее, что он запомнил — сильные руки, поднявшие его с пола и уложившие обратно в постель.
Утром ему дали поспать немного дольше, чем обычно, и проснулся Сычжуй сам, от тихих звуков гуциня. Опять одно и то же имя, как понял мальчик, протирая заспанные глаза и широко зевая.
— Пап?
Гуцинь замолчал, послышался шорох и шаги, и ребёнок широко улыбнулся, когда Нефрит подошёл к нему и присел на край кровати.
— Пап, а мы пойдём сегодня к кроликам? — живо поинтересовался Сычжуй, садясь, и Лань Чжань кивнул, собирая сыну волосы в причёску. — Надо их покормить!
— Их кормят.
— А мы ведь тоже можем?
— Мгм.
Сычжуй решил не расспрашивать отца о том, что произошло ночью. Не хотелось тревожить раны на его душе, тем более, в силу своего совсем юного возраста, мальчик опирался больше на чувства, чем на понимание. И сейчас чувства подсказывали, что не стоит говорить о ночи. И вообще не стоит заводить эту тему. Лучше поговорить о чём-то более безопасном, например, о кроликах. Их Сычжуй очень любил и при каждой же возможности старался кормить и гладить пушистые маленькие комочки. Кролики наполняли сердце радостью и каким-то щемящим теплом. Они были такими беззащитными и маленькими, что мальчик невольно чувствовал себя большим и сильным рядом с ними. И всегда осторожно и бережно держал зверьков на своих руках, опасаясь им повредить. И видел, что с такой же аккуратностью с ними обращается и его отец. Так, словно эти кролики — самое ценное сокровище в его жизни.
Только Сычжуй знал, чувствовал, что сокровищем отца является он сам, наверное, даже наравне с кроликами. Ванцзи старался помогать сыну, объяснял и всегда был рядом, если ребёнок просыпался от кошмара. Как и сам Сычжуй старался быть рядом, если отец просыпался среди ночи в ледяном поту и со сбившимся дыханием. Впрочем, после той ночи, когда он проснулся с именем Вэй Ина, подобного не повторялось, но Сычжуй чувствовал — это был далеко не первый и не последний раз, когда Ванцзи просыпался в поту и с криком, хоть зачастую и беззвучным. Зато часто сквозь сон слышал, как играет гуцинь отца, переплетаясь с мелодией флейты во снах мальчика. Но и на тему этого Сычжуй говорить опасался, чувствуя, что эта тема для Ванцзи не менее болезненна.
С кроликами было легко. Играя с ними, Сычжуй спокойно отвечал на все задания, которые давал ему отец. Рассказал все правила, которые выучил, не отрываясь от поглаживания пушистого меха. Мальчик гордился тем, что сумел запомнить уже большую часть правил Ордена, и чувствовал, что отец тоже им гордится. Пусть проверять его никто не стал бы, может, разве что, Учитель Лань задаст несколько вопросов, но, тем не менее, Сычжуй честно отвечал на все вопросы, которые задавал ему Ванцзи.
— Ты сумел подружиться с кем-нибудь из ровесников? — закончив спрашивать сына, поинтересовался Второй Нефрит, глядя, как мальчик играет с кроликами. Но Сычжуй покачал головой. Его мысли занимали странные сны и беспокойство за отца. Тем не менее…
— Но я познакомился с А-И, — мальчик поднял глаза на Ванцзи. — Он меня на год младше, ему всего четыре. Думаю, мы с ним подружимся. Он способный, хотя ворчливый и ругается часто.
— А-И?
— Цзиньи, — покраснел от смущения Сычжуй. — Он хороший, правда. Мы с ним немного поиграли под присмотром дяди Сичэня. Ой, то есть…
— Всё хорошо, наедине можешь так. Но при ком-то называй его либо Главой Ордена, либо Цзэу-цзюнь.
Сычжуй кивнул. Он уже постепенно привыкал называть своего отца титулом, когда они были не одни. И лишь при старшем брате Ванцзи мальчик мог называть Второго Нефрита папой. И Сичэня — дядей. Братья, казалось, были этим довольны, потому как не осаживали ребёнка, а Сычжуй послушно следовал указаниям, и на людях отец и дядя становились Ханьгуан-цзюнем и Цзэу-цзюнем. Мальчик не тяготился этим, понимая, что негоже так явственно показывать свои отношения с Нефритами Ордена Лань.
— Думаю, вскоре ты сможешь начать обучение вместе с остальными детьми, — произнёс Лань Чжань, пристально глядя на сына. — Ты окреп, быстро учишься тому, что я тебе преподаю. Сверстников ты уже нагнал и перегнал.
Об успехах юного поколения Ванцзи знал от брата, навещавшего его каждый день. Он рассказывал, что происходит в Гусу, потому что Ванцзи редко покидал цзинши, а если и выходил, то ради того, чтобы отвести сына на поляну к кроликам. Глядя, как Сычжуй грызёт морковки, сердце Второго Нефрита теплело, наполняясь грустью. Мальчик ничего не помнил, но сам Ванцзи не мог забыть, как этот малыш влетел в него на улице маленького города Илина. И стал причиной встречи с Вэй Ином.
— Пойдём, — Лань Чжань поднялся с земли и протянул сыну руку. Сычжуй послушно вложил в мозолистую ладонь свою ладошку, и оба вернулись в цзинши. Стоило ещё позаниматься, доучить правила, и мальчик снова засел за книги, запоминая строки под негромкую мелодию Расспроса.
А ночью разразилась гроза.
Сычжуй проснулся от мощного раската грома над цзинши, вздрогнул, едва подавив крик, и спрыгнул с кровати. Он боялся грозы, и потому побежал искать убежища в единственном доступном ему месте — под боком спящего отца. Осторожно, чтобы не побеспокоить Ванцзи, Сычжуй забрался к нему в постель и свернулся клубочком, дрожа от страха. От очередного раската он вздрогнул — на миг ему показалось что вот-вот дом обрушится и похоронит их под собой. Но когда его обняли и прижали тёплые руки, мальчик немного успокоился.
— Это всего лишь гром, — негромко произнёс Лань Чжань, не открывая глаз — он проснулся сразу же, как только почувствовал, как сын перебирается через него, чтобы залезть под одеяло, дрожащий и испуганный.
— Страшно, — всхлипнул Сычжуй, плотнее прижимаясь к отцу. Ванцзи погладил его по спине и накрыл одеялом.
— Она скоро закончится. Спи.
И правда, грохот стал постепенно отдаляться и стихать, и Сычжуй, успокоившись от ровного дыхания отца, постепенно уснул, пригревшись под отцовским боком, в крепких тёплых объятьях.
***
Вэй Ин задумчиво смотрел на Лань Чжаня, а потом тяжело вздохнул и кивнул на гору, с которой они спустились.
— Я не смогу оставить их, — твёрдо произнёс Усянь. — И я знаю — ты тоже не смог бы.
Не смог бы. Потому что он видел — это простые люди, целители, фермеры. Не заклинатели. У них даже золотых ядер не было, а если и были — то слишком слабые, чтобы идти по пути меча и заклинательства. К тому же… Они все были не молоды. Кроме Вэнь Цин и А-Юаня, который Ванцзи даже понравился своей детской непосредственностью. Это были простые люди, которым просто не повезло родиться в презираемом и ненавидимом Ордене Вэнь.
А ещё он видел, что Вэй Ин им нужен. Они его любят не за то, что он идёт иным путём. Не за то, что он силён. Просто потому, что он отнёсся к ним по-человечески. Так, как не относились ни сам Орден Вень, ни другие Ордена и кланы. Они любили Вэй Ина, даже несмотря на его славу предателя и отступника. Они сделали то, чего не смог Второй Нефрит Гусу Лань.
Ванцзи смотрел на этого уставшего, находящегося на грани слома, человека и понимал, что вряд ли снова его увидит. Не потому, что не хочет сам, а потому, что вряд ли этого захочет Вэй Ин. Желание забрать его никуда не исчезло, но теперь Ванцзи не смог бы этого сделать. Силой не заберёт, а добровольно Вэй Ин не пойдёт с ним. Просто потому, что уверен — в Ордене Гусу Лань он может оказаться только как преступник. И потому, что не может и не хочет бросать людей, которых приютила эта гора, страшная и мрачная, но ставшая домом для горстки изгоев.
Но, уходя, Лань Чжань услышал бравурную песенку, и внезапно понял, что в чём-то Вэи Ин прав. Иногда и мост из одного бревна — более чем прекрасная дорога, в отличие от широкого светлого пути, где куча народа, не всегда доброго и далеко не всегда праведного. Ордена и кланы уже показали ему это, когда организовали преследование ни в чём не повинных простых и мирных Вэней, которые не имели никакого отношения к зверствам Вэнь Жоханя. Просто они носили ту же фамилию.
Ванцзи тогда ушёл с тяжёлым сердцем и мыслями, которые нужно было хорошо обдумать…
***
Сычжуй проснулся, когда почувствовал, что тепло рук исчезло. С трудом разлепив глаза, мальчик посмотрел, как собирается отец, и сел на кровати, зевая и потирая лицо.
— Пап?
— Поднимайся, скоро брат придёт, — негромко произнёс Ванцзи, и Сычжуй услышал лёгкую дрожь в его голосе. Сообразив, что отцу снова что-то приснилось, мальчик поспешно сполз с кровати, оделся и умылся, и к тому времени, когда в дверь цзинши постучали, был полностью собран и даже проснулся.
— Доброе утро, — Сичэнь вошёл в помещение, кивнул на поклоны брата и племянника, и слегка улыбнулся, но беспокойство в его глазах было слишком явным, чтобы поверить в улыбку. Сычжуй был уверен — Сичэнь единственный, кто способен понять каждое выражение глаз и неподвижного лица, каждое чувство и эмоцию, которую испытывал Второй Нефрит. И убедился в этом, когда Глава Ордена с тревогой спросил: — Ванцзи, тебе снова приснился кошмар?
— Нет, — последовал короткий ответ. Сичэня это явно не удовлетворило, но расспрашивать он благоразумно не стал.
— Хорошо. Как успехи, Сычжуй?
— Папа говорит, что я вскоре смогу учиться вместе со своими сверстниками, — смущенно произнес мальчик, слегка сжав ткань ханьфу на коленях.
— Это так, — заметил Ванцзи, посмотрев на сына. — Сыжуй способный.
Юань слегка покраснел от смущения. Такая явная похвала была приятна, но при этом необычна. Ванцзи сдержанно хвалил сына, но наедине. А теперь при Главе Ордена отметил способности мальчика, и это оказалось куда более смущающим, чем мог бы подумать Сычжуй.
— Тогда, когда будешь готов, сообщи мне, — Сичэнь улыбнулся, и Ванцзи согласно кивнул. После этого Глава Ордена поднялся и направился к двери.
— Брат, — негромко окликнул его ЛаньЧжань, и Лань Хуань обернулся. — У меня будет к Вам личная просьба. Позднее.
Сичэнь несколько мгновений всматривался в золотистые глаза, а потом кивнул и вышел, оставляя Ванцзи и Сычжуя наедине.
— Пап, я могу сегодня пойти повидать Цзиньи? — осторожно поинтересовался мальчик, надеясь, что не выдернет отца из его мыслей. Но Лань Чжань только посмотрел на сына и молча кивнул, и Сычжуй расплылся в улыбке, не заметив, как болезненно дёрнулся уголок губ Второго Нефрита. — Спасибо, папа!
Улыбка сына болезненно напоминала улыбку другого человека, пусть и взрослого, но в душе ещё совсем ребёнка. Слишком похоже они улыбались, так же широко и искренне. Сычжуй — единственное, что осталось у Ванцзи в память о человеке, который когда-то забрал сердце Второго Нефрита себе, даже не подозревая об этом. И от этой улыбки было и тепло, и больно…