Все бывшие попытки быть здравомыслящим рушатся, когда Чимин позволяет Намджуну после его уничтожающего «Ты уверен в том, что тебе нужно домой?» поцеловать себя снова. Это просто — оттолкнуть человека. В теории. Но Чимин прикипает к Намджуну, его губы настолько горячие, что у Чимина бы слезла кожа, будь это не метафора. И даже начавшийся дождь не даёт и шанса ему остыть. Это, к чёртвой матери, самая безвыходная ситуация, в которой он бывал. Да. Именно поэтому он случайно наступает ботинком на собственное пальто, оказавшееся на полу в коридоре намджуновой квартиры. Именно поэтому он так отчаянно отдаётся его рукам, которые сжимают его на рёбрах больно, чтобы аж пульсировало, чтобы отпечаток пальцев оставался на покрасневшей коже. Чимин становится злым и грубым, стоит Намджуну проявить к нему хоть каплю нежности. Он хватает его за член через штаны и сжимает крепко, выражая так свою накопившуюся агрессию. Чимин жаждет взаимности, поэтому, когда его припечатывают в стену, что у него аж горло сжимается от удушливого вскрика, он чувствует удовлетворение.

Это такой акт протеста. И это лучший его вариант из того, что мог бы выбрать Чимин, чтобы снять стресс. Если бы только это имело ещё одну форму, то Чимин обратился бы в животное. Настолько сильно его тащит, настолько глухо в его голове, настолько он открыт перед своими низкими желаниями.

Намджун часто дышит. Чимин этого не может видеть — слишком тепло в квартире — но он уверен, что его дыхание выглядит как большое плотное облако, будь оно паром. И ему нравится. Потому всего сегодня должно быть много. Чимин хочет, чтобы всё стало большим, густым, намыленным, жёстким. Чтобы как тогда в клубе. Чтобы он стал настолько слабым, что не смог бы сопротивляться, даже если бы захотел.

Даже если потом будет хуже. Сейчас застыло намертво в одной точке. И эта точка — то, что нужно Чимину. Просто, чтобы были силы открыть следующим и следующим утром глаза, чтобы было что-то за душой, чтобы кто-то был близок к нему, чтобы этот кто-то знал чуть больше, чем Чимин позволяет видеть окружающим, оставаясь тенью едва знакомца в их жизнях.

Просто Чимин хочет жить. И он не хочет себя в этом винить.

Намджун прекращает его целовать, он начинает тянуться рукой выше чиминовой головы, находя пальцами выключатель. Свет загорается неяркий, в лампочке какое-то гофрированное матовое стекло, которое рассеивает свет ненавязчиво, из-за чего в коридоре полутьма. Чимин всё ещё напряжён, правильнее даже сказать накалён. И это никак не связано с возбуждением. Он смотрит на лицо Намджуна снизу вверх, тот тянется к нему руками, и Чимин его обрывает, слегка хлопая по ним. Он сам протягивает руку, касается его лица, по скуле вниз на щёки и к губам. У Чимина брови сходятся на переносице, и лицо становится таким, будто он вот-вот расплачется. Ему приходится приподняться на носочках, чтобы его голова стала на уровне головы Намджуна, чтобы он мог прижаться к его щеке своей и надрывно выдохнуть прямо на самое ухо. Только после этого Чимин позволяет рукам Намджуна снова оказаться на себе, своей измятой перекошенной рубашке с несколькими неаккуратно расстёгнутыми пуговицами, на своей коже, которая тут же покрывается мурашками.

Чимину давит прямо на переносицу, он жмурит глаза и жмётся в Намджуна, который после всего решается задать вопрос, считая, что лучше сейчас, чем поздно:

— Ты в порядке?

Чимин обхватывает руками Намджуна за плечи, опираясь на него, доверяя себя ему. Он думает, что правильно бы сказать «да», но он вместо ответа на этот вопрос шепчет:

— У меня есть одна просьба. Прежде… прежде чем я кончу, пожалуйста, — Чимин отклоняется от Намджуна и берёт одну его руку за ладонь, поднося её к своей шее. — Не жалей меня.

Рука Намджуна лежит на чиминовой шее. Он не сжимает пальцы, просто плоскость его ладони касается тёплой шеи, ощущая, как дёргается кадык, когда Чимин сглатывает.

— Ты можешь это сделать? Точнее, ты делал это?

Намджун хмурится и вздыхает.

— В шутку, несерьёзно.

Чимин кивает, принимая его ответ. В конце концов, скарфинг — это опасно, и он точно должен удостовериться в том, что всё под контролем.

— Ты… — шепчет Чимин, но его прерывает Намджун.

— Я попробую.

Чимин прикрывает глаза, опускаясь полностью на свои ступни.

— Извини, что прошу тебя о таком.

Намджун убирает ладонь с его шеи и указательным пальцем касается его лба, отводя в сторону чёлку.

— Я и не думал, что с тобой будет просто, — он отходит назад, убирая руку с талии Чимина, который открывает рот, чтобы сделать себя ещё более сложным, чем он преуспел до этого. — Хочешь в душ?

Чимин весь сдувается, он щурит глаза, посмеиваясь. Напряжение, которое давило на него, исчезает.

— Хочу.

▼▼▼

С волос Чимина капает вода. Он не хотел их мочить, но так уж получилось. Нет какого-либо волнения, скорее Чимин предвкушает. Он думает, что нужно бы написать нуне, но понимает, что она и не ждёт от него ни звонка, ни сообщения, если считаться с тем лицом, какое у неё было, когда она закрывала за Чимином дверь. Где-то в глубине он испытывает стыд за всё это, но… на нём нет одежды, только полотенце на плечах — всё. Он оставляет это полотенце и собирается покинуть ванную в том же виде, в каком в итоге стоит перед дверью.

Чимин зачёсывает мокрые волосы назад и длинно выдыхает. Его ладони остаются на лице, и он, прежде чем толкнуть дверь, хлопает звонко себя по щекам.

Намджун ждёт его на той кровати, в которой Чимин проснулся пару дней назад. Она широкая, занимает много места и на первый взгляд неудобно низкая. Распаренные ноги Чимина утыкаются в колени Намджуна, который оставил на себе только трусы. Он сидит забавно, даже немного скованно, пялясь в свой телефон. Чимин над ним возвышается. Впервые.

Намджун откладывает телефон в сторону, не глядя на него, и только потом поднимает голову. Он осматривает Чимина от коленей, вверх по бёдрам, «сухим» мышцам пресса, таким же рукам и груди. Когда их взгляды встречаются, Чимин медленно облизывает губы, цепляя в конце языком нижнюю изнутри. Он переступает с ноги на ногу, в итоге перекидывая одну через ноги Намджуна, который их слегка раздвигает. Чимин устраивается сверху, двигаясь вперёд против роста волос на намджуновых ляжках.

Чимин видит, несмотря на тёмную радужку глаз, как сильно расширены зрачки Намджуна. Он думает, что выглядит наверняка сейчас сам даже более безумно: нагой, мокрый, на его коленях. Чимин хотел бы тоже сесть так на колени после выступления Сьюзан, и чтобы ему язык в глотку затолкали, а не какой-то левой блядской девке. Дерьмо…

Большие руки Намджуна скользят по чиминовым бёдрам, приподнимая ягодицы, которые на вид кажутся мягкими, пока Чимин не решит их напрячь, обнажая стальные мышцы. Такие даже ущипнуть толком невозможно, пальцы сразу же соскользнут. Намджун отводит одну ладонь, продолжая второй мять, и вздёргивает подбородок. Чимин стукается с ним лбом, их лица так близки друг к другу, он чувствует запах ментоловой конфетки, из-за которой его губы холодит дыханием Намджуна. И когда успел, — улыбается Чимин.

Нельзя быть таким хорошим.

Чимин голодно врезается в пышные губы Намджуна, скулит, когда тот издает вкусный стон, а затем шепчет, обхватывая судорожно его плечи:

— Давай.

Отведённая ладонь приземляется на его ягодице. Кожу жжёт, а Чимин сам выгибается в пояснице, одной рукой он дёргает себя за волосы, добавляя ощущений, а другой пальцами и ногтями врезается в кожу плеча Намджуна.

— Давай, — повторяет он, — я просил тебя не жалеть меня.

Чимин придвигается ещё ближе, садится прямо на пах, притираясь своим о намджунов живот, когда его снова бьют смачно по заднице. Его член на головке становится влажным и упирается прямо в пупок Намджуну. Приходится привстать для удобства, скользя головкой члена от пупка вверх. Намджун смотрит ему в глаза снизу, когда хлопает его двумя ладонями одновременно. Чимин вздрагивает и роняет голову на голову Намджуна. Он прижимается щекой к его волосам, вдыхая носом запах. Он такой незнакомый, пугающий даже. Чимину нравится, но… он будто отрезвляет, говорит: «Ты ничего про него не знаешь, не знаешь, чем он дышит, по чему болеет, что любит… кого». И у Чимина аж вены на шее вздуваются. Сердце качает кровь как в лихорадке, припадочно. А удары становятся жёстче, потому что он жалобно просит, рычит и хватает за волосы, когда Намджун медлит, ненужно обдумывает. Чимин в ответ гладит, едва касаясь, нежно по верхушкам намджуновых ушей, на кромке сбритых волос и оставшейся длины, прижимается губами и смаргивает в уголках глаз горячие слёзы. Его будто безумно качают в колыбели, а вокруг тьма, рубленные деревянные стены, которые отделяют маленький мир со спасительным очагом внутри от большого страшного мира, где волки воют, разрывают острыми челюстями плоть, пачкают морду в крови, а прежде гонят стаей запыхавшуюся косулю.

Когда он громко вскрикивает, Намджун подрывается вместе с ним на ноги и пытается уложить на кровать. Чимин начинает вырываться, вредничать, пока его тело не накрывает грузно Намджун.

Это тяжело. Очень. Намджун больше его в два раза и не такой худосочный, как он, сидящий на диетах. Но… Чимин цепляется за его плечи, обхватывает руками сильно и жмёт к себе. А Намджун хватает его за подбородок, сминает губы пальцами и кусает почему-то за щёку. Это всё нерастраченное, осознаёт Чимин, когда встречается с ним взглядом. Они оба пытаются избавиться от внутренней злости, клубка окостеневших эмоций по отношению ли друг к другу или просто к жизни, случившимся обстоятельствам.

— Ты такой злой, — говорит ему Намджун, а Чимин вторит ему про себя: «я надломленный». — И губы твои такие жестокие, тоже злые. Сочные и красные.

Холодное дыхание вперемешку с чиминовым добивает.

— Дай мне, — шепчет он. — Дай, пожалуйста.

И Чимин просто расслабляет руки. Он отдаёт своё тело ему. Открывает свою грудь, свои бёдра, ноги, живот, пах.

Намджун улыбается и наклоняется к нему, двигаясь чуть выше, чтобы губами прижаться к нахмуренной переносице. А Чимин дразнит его подбородок кончиком языка, двигаясь, оставляя после себя влажную дорожку, пока не достигает нижней губы. И в этот раз всё случается просто. Чимин трепещет внутри от ощущений чужих губ на своих, он не захлёбывается в этом, он наслаждается. Неторопливо перебирает своими, касается языком, прикрыв глаза. И ему так хорошо, тепло. В плену намджунова тела. Он не чувствует себя как в замкнутом пространстве, наоборот, Чимин хочет теснее. И когда его голову с двух сторон локтями зажимают, он хочет плюнуть в лицо тому человеку, кто сказал, что совершенства невозможно достичь. Ему сейчас законы не писаны, и это не чёртова игра.

Чимину бы прекратить забивать свою голову дурными мыслями, но он не может не относиться ко всему, с ним происходящим, как к чему-то особенному. Как будто это последнее, что он почувствует, увидит на этом свете. Как будто после он перестанет существовать в том виде, в каком существовал до этих секунд. Поэтому он пытается быть взаимным без остатка. Он пытается отдавать, не желая оставлять себе сил. Он стонет плаксиво, стоит ладоням Намджуна снова оказаться на его рёбрах, пересчитать их, оглаживая натянутую кожу. Чимин чувствует себя музыкальным инструментом: клапаны его сердца — это отверстия в мундштуке флейты, его рёбра — гитарные струны, шея — клавиши пианино. И Намджун искусно играет на них, перебирает, нажимает.

Чимин хотел грязно, хотел безжалостно. Чтобы он мог с утра сказать: «Мной попользовались». Но почему-то так не выходит. Из всех тех сложных строений образа Сьюзан Намджуна в голове Чимина всё оказывается одновременно тем же и другим. Чимин видит эту тьму в его глазах, видит, как она плещется на дне зрачков, скалится, видоизменяется. И Намджун использует зубы, давит руками, дёргает к себе за бёдра, хватает грубо и целует мокро. Но между тем он вторгается в чиминово пространство, в его голые чувства, беззащитные так тонко, незаметно, что Чимину страшно. Страшно представить, как он будет дальше смотреть ему в глаза, если вдруг… если вдруг он обманывается, и всё это всего лишь случай, накатившие эмоции. Пустое.

Чимин стучит кулаками по постели, когда его бёдра расставляют шире, когда Намджун опускается ниже, скользя едва губами по его животу, влажным дыханием вторя. Он дрожит под его взглядом. У Намджуна невозможные глаза: ниспадающая плавная дуга верхнего века с острым концом у носа и нижняя, вторящая верхней, радужка глаз чуть прикрыта веком. Это заставляет замереть в очаровании, а особенно, когда он смотрит вот так, исподлобья. Как маленькие тлеющие угольки драконьих глаз. Намджун приоткрывает свои губы, языком обхватывая верхнюю, прежде чем он откроет рот шире. Чимин тянется к нему рукой, чтобы коснуться пальцами. Намджун их ловит, засасывает вглубь, отчего чиминов член дёргается, и головка начинает сочиться влажной смазкой. Возбуждение, как непобедимый зверь, умело давит собой. Намджун хватает его своей рукой, пока облизывает пальцы Чимина. Он резко дёргается выше из своего положения, выпуская изо рта последний чужой указательный палец. Чимин дышит хрипло, и это становится особенно слышно, когда Намджун подносит к его рту его же облизанную, мокрую в слюне ладонь. Чимин приоткрывает губы и позволяет протолкнуть себе в рот свои пальцы. И Намджун опускается вниз так же быстро, как и дёрнулся вверх. Чимин прикусывает свои пальцы больно острыми краями зубов. Его член оказался затянут точно так же, как и его пальцы до этого. Горячо, влажно, скользко. Его ствол мягко обхватывают намджуновы губы, его взбухшие вены давят кончиком языка, а головка оказывается зажата в тиски сжимающегося горла.

— Ш-ш, — безвольно шипит Чимин, чувствуя себя тяжёлым, неспособным поднять даже руки.

Он топится в мокром удовольствии и напрочь поражается движениям Намджуна. Как будто колдовскими. Его перекаты напряжённых плеч, его движение головой вверх-вниз, скрюченные пальцы у чиминовых бёдер и медленное, почти сонное, движение век, которые на долю секунд прикрывают настоящие пожары ада во взгляде.

«Вот так, вот так, я буду не против, если ты меня сожжёшь», — думает Чимин и тут же выкручивается на постели, выдыхая весь воздух из своих лёгких. Он совершенно безжалостно дёргает бёдрами вверх, вгоняя свой член в глотку Намджуну, а тот в отместку загоняет в него скользкий палец, придавливая большим под мошонкой. Чимин к нёбу прижимает язык, прикусывая снизу зубами. Он мычит с глухим писком и пытается не лягнуть Намджуна ногой, напрягая её так сильно, что сводит мышцы судорогой.

Его член выпускают изо рта, и он шлёпается на горячий живот. У Чимина грудь мощно вздымается, как мешок кузнечных мехов. Намджун снова возвышается над ним, продолжая вгонять пальцы так, что Чимин проезжается под этой силой чуть вверх. Губы Намджуна красные, спелые. И Чимина трясёт от этого. Он отпускает простынь, которую сжимал в кулаке, оголяя край матраса, и хватает Намджуна за шею, притягивая к себе.

— Сильнее, — говорит он, а затем высовывает длинный язык и привстаёт на локтях, чтобы поймать чужое дыхание.

Намджун хочет схватить Чимина в ответ, но он не может отнять руку, на которую опирается. Его мышцы бугрятся на плечах. Он замирает над истосковавшимися губами Чимина, дразнит и мучает одновременно. И тогда Чимин сгибает одну ногу в колене, скользит ступнёй вверх по постели, пока не достигает кромки намджуновых трусов. Он поддевает пальцами резинку и рукой помогает себе стянуть их. Намджун немного бесится, что Чимин прервал его сейчас, но дёргает ногами, избавляясь от нижнего белья окончательно. Он добавляет ещё один палец, который раздвигает ещё шире тугие мышцы, и давит в этот раз большим пальцем чуть сильнее. Чимин вскрикивает, и этот крик ловит ртом Намджун. Целует его беспорядочно и непредсказуемо, из-за чего Чимин не может в ответ захватить своими губами его губы. Намджун отстраняется и снова прижимается к нему, заставляя зайтись бёдра Чимина мелкой напряжённой дрожью.

И в этот момент Чимин будто отключается. Он не чувствует себя сознательным человеком. У него в голове происходит атомный взрыв, в ушах скрипучий звон, а сам он — прирученный бестолковый змей, который только и может, что двигаться под музыку заклинателя.

Он издаёт много звуков. Коротких, непереводимых, совсем не музыкальных. Они вырываются из него вместе с дыханием и кажутся очень жалобными.

Намджун встаёт на колени, хватает его за бока и тянет к себе. У Чимина влажные волосы путаются на затылке, а сырая постель под ним холодит кожу. Но это не то, на что он обращает внимание. Его промежность плотно прижата к горячему члену и колючему паху. Он чуть не давится слюной, вовремя проглатывая её как надо, и не отрывает взгляд до тех пор, пока этот член весь в смазке и покрытый тонкой резинкой не погрузится в него. Чимин беспорядочно закрывает своё лицо руками и стонет в них. Его прошивает от копчика быстродвижущейся болью вверх. Как выстрел или ток по проводам. Но это то, что он хотел, то, что ему нужно. То, что он ждал большего всего.

И когда Намджун расходится, когда он и Чимин ловят нужный им ритм, сцепившись руками, ногами и губами, тогда-то это и происходит — доверие.

— Сейчас… сд…сделай это сейчас, — Чимина сворачивает и выворачивает одновременно от пульсации воспалённой простаты. — Придуши меня!

Ладонь Намджуна большая, она охватывает шею достаточно и правильно. Чимин хватает её слегка дрожащими пальцами и двигает вверх прямо к подбородоку.

— Только… не напрягай…их.

У Намджуна слегка туман в голове. Он двигает бёдрами резко и ритмично, упиваясь чувством давления на собственном члене.

— Их? — переспрашивает он хрипло.

Чимин хватается за его плечи, облизывает губы и сквозь стон, перемешав на середине слова слоги, говорит:

— Пальцы.

Намджун наклоняется ближе, чтобы лицом к лицу, чтобы слышать и чувствовать чиминово дыхание на своей коже. Он целует его мягко, едва касаясь губами, и после этого всей плоскостью своей ладони, едва обхватывая пальцами шею, начинает давить. С этого момента Чимин не может говорить. Он чувствует на своих горящих губах чужие губы, которые ловят его ритмичное дыхание. В его организме бунтуют гормоны, и увеличивается чувствительность в разы. Он даже стонать не может, только издавать лёгкие хрипы.

Он обездвижен, придавлен к постели. И его трахает Намджун, от которого кровь пенилась ещё с той секунды, когда он увидел его грязное лицо в масле и мазуте. Почувствовал запах бензина и сигарет. Услышал его голос, агрессию, страсть. Его нежность, чувственность и… неравнодушие.

И от этого у Чимина снова начинают мокнуть глаза. От этого он позволяет его ладони душить себя, довести до пугающей грани. В какой-то момент в его лёгкие поступает кислород. Он жадно вдыхает его и делает выдох. Слёзы выходят за берега и катятся вниз по щекам, затекая по челюсти на шею. Намджун убирает ладонь резко, заменяя её губами. Он ловит языком солёный пот и слёзы, которые смешиваются и горчат на языке. Он хочет остановиться, но понимает, что ему не позволят, потому что Чимин всё ещё хватается за него, всё ещё придавливает к себе сильными ногами.

Намджун собирает с его щёк мокрое, целует веки и возвращает ладонь на место. Ненадолго. Чимин кончает сильно и изматывающе. Он будто бьётся в истерике и так сильно сжимает Намджуна, что тому больно. И как только мышцы расслабляются, Намджун выходит из него. Всё ещё возбуждённый, но уже на грани. Он не делает на этом акцент, свои потребности отодвигает на задний план и прижимает Чимина к себе в объятия, который слабо реагирует в ответ. У него кружится голова и немеют конечности. Он дышит загнанно в потную шею Намджуна и не совсем понимает происходящее, когда вырубается.

▼▼▼

Утро приходит быстро и болезненно. Он опять просыпается в этой постели, имея едва возможность пошевелиться нормально, с той лишь разницей, что его закрывают от прямых солнечных лучей и легко поглаживают шею под подбородком. Кожа покрывается мурашками, и Намджун это видит. Он как-то выдыхает со смехом воздух и прижимается губами к сухому чиминову затылку. Рука с шеи опускается ниже на живот, и Чимин ловит её своей, сжимает крепко. Он всё ещё не открыл глаза, лежит молча, удерживая ладонь Намджуна на себе и чувствуя его тело спиной. Сознательно и привычно слышится гул машин с улицы и ощущается сквозняк. В спальне Намджуна днём очень светло и от этого растекается по венам нега. Так хочется здесь остаться.

Чимин пытается наконец-то заговорить и произнести «доброе утро», но вместо этого всхлипывает почему-то. Он откашливается и всё же хрипит вместо задуманного «привет» на корейском. Намджун снова утыкается носом в его затылок и отвечает тем же тихо и едва различимо.