Even Hell can get comfy once you've settled in…

(Даже Ад может быть комфортным, если в нём обосноваться…).*

— Неужели я так сильно тебе понравился? — в конце концов ему пришлось повернуться лицом к Намджуну, хоть и, когда он более-менее пришёл в себя, почувствовал ту самую утреннюю неловкость, когда толком непонятно «а что теперь?».

Чимин лежит неудобно на руке всем своим телом, он слегка приподнимается и снова укладывается, с облегчением устраивая руку как надо. Лицо Намджуна находится практически напротив его. Оно тонет слегка в подушке, и солнечные лучи подсвечивают трогательно торчащие короткие волоски на макушке. Он выглядит сонным. Щурится, и его мимика лица медленная, умиротворённая.

— Ты из тех людей, кто хочет всё подвергнуть точным цифрам и мерам? — задаёт в ответ вопрос Намджун.

Чимин прикрывает глаза. Это слышится в его адрес обвинительно, но он думает, что это так только для него.

— Нет… — выдыхает Чимин. — Просто, знаешь, я хочу быть уверенным.

— Уверенным, — повторяет Намджун. — Ты произвёл на меня впечатление, и я не мог перестать думать о тебе.

Чимин хмурится и бодает лбом намджунов подбородок.

— Не устраивает такой ответ?

— Нет, — Чимин раскрывает рот и пытается укусить. Он не особо понимает, что на него нашло. Но как бы то ни было, это не похоже на обычный перепих, потому что Чимин проснулся с ним в одной постели, потому что Чимина не прогоняют с пустыми отмазками, потому что Намджун говорит с ним. Но ему всё ещё нужно знать.

— Хорошо, — Намджун обхватывает лицо Чимина и придвигается сам ближе. Он смотрит в глаза, хочет коротко поцеловать, но Чимин хватается за его плечо, притягивая к себе.

Это чувство ему чертовски нравится. Лёгкое касание, скольжение губ о губы, бархатная кожа, горячее дыхание, которое опаляет щёки, ускоряющееся сердцебиение. И Чимину так хорошо. В эту самую секунду, чувствуя свежий воздух и поджимая замёрзшие пальцы ног, которые выглядывают из-под одеяла, он чувствует себя даже счастливым. В этом покое.

— Пару месяцев назад… — Намджун прерывается, коротко целует снова, как и хотел с самого начала, а затем продолжает: — Знаешь, тот небольшой бакалейный магазинчик прямо по дороге вниз от твоего университета и в сторону автомастерской — его сначала тяжело заметить.

Чимин хмурится, пытаясь вспомнить. Кажется, что-то было такое, когда он только приехал сюда. Сейчас он всегда заботится о том, чтобы у него было с собой что-нибудь перекусить, но тогда он был крайне несобранным, ещё больше погружённый в мысли о нуне с непривычки.

— Это тот, где на вывеске не хватает двух букв, и они просто закрашены краской?

— Да, — кивает Намджун, — это он.

— И? — Чимин начинает хмуриться, он предвкушает то, что скажет Намджун, с какой-то дрожью внутри.

Намджун снова ложится на бок, кладёт свою ладонь на чиминову талию, поглаживая оголённую кожу подушечками пальцев.

— И я не спал тогда перед этим всю ночь, а утром у меня должен был забрать машину, ох, такой вредный клиент, от которого я буквально за минуту разговора мог выслушать тысячу намёков и шуток про мою национальность и мои навыки из-за этого. В общем, я ещё не пришёл на работу, но был уже на взводе, — Намджун как-то неуверенно чешет подбородок, глядя на Чимина, который внимательно его слушает, вздыхает и всё же снова начинает говорить. — Я зашёл в тот магазин по дороге, чтобы купить сигарет и баночку того дерьмого кофе на кассе. И знаешь, я только вошёл, но уже был на пути к своей цели, как в меня врезался парень в спортивном трико, обтягивающей, что это? Футболке? Куртке криво повязанной на бёдрах и мокрыми от пота волосами. Я вроде бы как должен был разозлиться, но у него из рук посыпались батончики мюсли. А-а, сколько их там было? Пять? Шесть? Они все оказались на полу, прямо между мной и… тобой. И я думал, эй, этот парень собирается их поднимать, или что? Но ты стоял, смотрел на них с каким-то сожалением, что ли?

— Я… — Чимин помнит это, он помнит, что они выпали у него из рук, все те батончики, он не ел тогда ещё ничего и тоже не спал перед этим ночь, и эти батончики — это было единственное, что он собирался съесть, чтобы заткнуть голод. Он это всё помнит, но он не помнит Намджуна.

Намджун снова тянется к нему и целует, а Чимин покорно отвечает. Теперь он ближе, почти касается его своим лбом. Чимину одновременно хочется закрыть свои глаза и в то же время смотреть безотрывно в глаза напротив.

— Я поднял их для тебя. И ты посмотрел на меня таким взглядом, как сквозь. Тихо сказал «спасибо» и вышел наружу. На кассе стояла женщина, которая не очень добро отозвалась тебе вслед. Она втянула щёки, когда пробивала мне сигареты и кофе, и зло сказала, что вы все там зомби на грани голодного обморока. Я пожал тогда молча плечами и, думаю, на этом бы всё и закончилось, если бы вечером, проходя той же дорогой, уже на ступеньках твоего университета, я снова не увидел тебя. Ты, кажется, действительно был готов свалиться в обморок. И я даже собирался помочь тебе, но ты встал на ноги и пошёл сам, — Намджун замолкает, Чимину кажется сначала, что это конец его истории, и он уже ищет в своей голове правильные слова, которые мог бы сказать, но голос Намджуна снова раздаётся, более тихий и низкий: — Я стал чаще ходить именно той дорогой. Не знаю, почему… Но среди всех остальных я всегда тебя узнавал. Ты… Видя тебя, я всегда думал только о двух вещах: он такой сильный и, интересно, какая у него улыбка.

— О…

Намджун отодвигается и ложится на спину. Он смотрит в потолок и будто выдыхает всё напряжение.

— Это выматывает.

Чимин прижимается ближе сам. Он утыкается лбом в намджуново плечо. Его пальцы скользят по горячему смуглому запястью и останавливаются на ладони. Чимин поднимает взгляд и смотрит на профиль Намджуна. Он закрыл глаза, не выражая лицом ничего. Чимин закусывает губу. Он ведь так хочет этого. Побывать здесь ещё раз, заснуть и проснуться в этой постели ещё раз. Оставить какую-то свою вещь и забыть её забрать снова. Оставить что-то ещё. И однажды утром обнаружить на раковине вторую, свою щётку, а в отражении зеркала его. С сонной улыбкой. И ещё горячие губы на шее сзади, пока раковина занята. И Чимин бы повернулся, от его рта бы пахло мятной зубной пастой, которая случайно осталась немного на щеке. Намджун стёр бы её пальцем и тогда…

Чимин вздыхает. Он продолжает движение по намджуновой ладони. Они переплетают пальцы.

— Я не всегда такой, — тихо говорит Чимин.

— М-м?

— Просто у меня случилось не лучшее время.

— Не надо, — Намджун приподнимается, пытаясь спуститься на пол с кровати. Чимин продолжает крепко держать его за руку.

— Не надо что?

— Я не хочу заставлять тебя улыбаться или как-то оправдываться. Мы такие, какие есть, ладно? И, — Намджун оборачивается, взглянув сначала на их скреплённые руки, — в конце концов, у нас есть время, чтобы узнать друг друга, да?

Чимин замирает на месте. Он стоит коленями на кровати, с его бёдер съезжает одеяло, а сам он всё ещё обнажён. Но его это не смущает. Он останавливается после этого вопроса, потому что это оно. То самое «а что теперь?».

И это утро. Этот разговор. Эмоции. Ему нужно просто постараться, да? Он же столько много уже преодолел. Он прилетел сюда. Один. Чимин победил адскую конкуренцию и оказался здесь. И его нуна. Она ведь до сих пор не знает. И ему стоит постараться всё так же усердно в этом, потому что он действительно хочет быть здесь.

Чимин кивает, соглашаясь со словами Намджуна, и на его губах появляется маленькая улыбка, когда он говорит:

— Думаю, я попробую те панкейки, которые ты предлагал в прошлый раз.

— Может, лучше яичница?

▼▼▼

Чимин долго не может решиться вставить ключ в замочную скважину. Он стоит около двери, прижимаясь лбом к холодной стене с облупившейся краской. У него внутри плещется, пузырится то чувство, которое заставляет неконтролируемо улыбаться. И он, правда, прикладывает все усилия, чтобы мышцы его слушались в конце концов, но они наотрез отказываются подчиняться.

Он закрывает глаза и даже немного не верит в то, что совсем недавно он ел пригоревшую яичницу, потому что так тяжело было оторваться от него. Так тяжело было на самом деле перестать целовать его. И в душе. Ох, они чуть не сломали полочку, на которую Чимин решил опереться. И в ушах, глазах и рту была вода, которая сначала доставляла дискомфорт, но потом Чимин перестал на неё обращать внимание, пытаясь поймать эти его губы и обхватить за шею крепко-крепко, чтобы Намджун не смог от него отстраниться.

И как он сказал: «Я напишу, когда у нас будет новый урок». Таким голосом. Чимин точно не сможет сымитировать его. Но от этого голоса всё сладко заныло. И ему так не хотелось уходить…

Но в реальность нужно возвращаться. Он здесь не один. Чувство ответственности, которое его глушило ежедневно, медленно поднимается в нём, чтобы напомнить о себе. Его жизнь, вся та, что была до Намджуна, не кончилась. Она всё ещё с ним. Даже больше, чем он хочет об этом думать.

Чимин сжимает до боли ключ в кулаке, а затем всё же вставляет в замок, немножко подпирает дверь своим плечом, поворачивает ключ до щелчка замочного механизма, и вот, дверь открыта.

В квартире тихо. Даже телевизор не работает. Чимин проверяет обувь нуны, которая, к его облегчению, оказывается на месте. Он также проверяет кухонный закуток, ищет в холодильнике, чем мог бы перекусить, раздумывает над тем, успеет ли он сходить в магазин и приготовить ужин, потому что зачем-то попросили собраться сегодня вечером в выходной его группу в танцевальном классе.

Чимин осторожно открывает дверь в спальню нуны, он видит её силуэт, укрытый одеялом, и выглядывающую руку из-под него же. Спит. Это даже хорошо. Он не совсем готов к её расспросам и вранью, которым наверняка придётся воспользоваться. Чимин тихо прикрывает дверь. Отправляется к себе, чтобы переодеться, и всё же решается сходить в магазин. Если он не будет долго копаться, то всё успеет.

Но он всё же почти опаздывает. Заходит в класс запыхавшийся, с взъерошенными волосами, потому что бежал, и обидой на то, что каким-то невероятным образом именно в самый неподходящий момент у его сумки порвалась лямка. Он сваливает эту сумку в угол у стены, где кучей лежат так же чьи-то рюкзаки и сумки. Чимин встаёт в последнюю шеренгу заранее одетый в трико и обутый в балетные чешки.

Мисс Жонсьер в классе появляется практически через минуту, как только Чимин послушно встаёт в шеренгу. Он ещё не отдышался толком, и ему приходится глотать свои частые и глубокие вдохи, из-за чего слегка першит в носу и давит в груди. Они даже не спрашивают, зачем и почему здесь. Хотя Чимин слышал, как только зашёл в класс, любопытные шепотки, которые тут же замолкают, как только раздаётся скрип дверных петель перед появлением мисс Жонсьер.

У неё всё тот же прямой стан, на голове идеальный пучок из волос, строгие цвета вязаного платья, цепкий взгляд. Она осматривает их на привычный, свой манер, и, дождавшись пианиста, даёт отмашку началу тренировок.

С Чимина сходит десять потов, его еле держат дрожащие ноги. И не только его. Он хмурится, потому что совсем был не готов к такому. Никто был не готов. А мисс Жонсьер всё отдаёт команды, которые они беспрекословно выполняют. В итоге Чимин валится на пол, когда им дают передышку. Он наблюдает за остальными. И до смешного, парень рядом с ним проливает на себя воду, когда пытается сделать глоток из своей бутылки — руки совершенно не слушаются.

Чимин откидывает голову, прикрыв глаза, отсчитывает про себя до пятидесяти и собирается подняться, опираясь на руки. Он открывает глаза, и тут его взгляд спотыкается о взгляд мисс Жонсьер, за спиной которой стоит мистер Вилсон. У Чимина сердце на секунду замирает, а затем начинает так быстро биться, что ему даже становится на какое-то мгновение плохо. Теперь он понимает для чего это. Сквозь шум в ушах он слышит голос мисс Жонсьер, которая говорит, что мистеру Вилсону для постановки срочно нужен один танцор и танцовщица. И как всегда он выберет лучшего и лучшую. Чимин думает, что есть ещё возможность умело налажать, чтобы остаться у мисс Жонсьер и не привлекать внимание мистера Вилсона, потому что за всё время обучение в этом заведении на слухах, что ходили до него и ходят при нём, он успел создать в лице мистера Вилсона монстра для себя.

У мистера Вилсона густые курчавые волосы с редкой сединой, и Чимин ненавидит это. У мистера Вилсона глубоко посаженные ярко-голубые глаза, которые выглядят очень невинно и чисто на его лице, и Чимин ненавидит это. Мистер Вилсон любит перебирать в пальцах чётки, хотя, насколько говорят остальные, он не верующий, Чимин ненавидит и это. Мистер Вилсон улыбается своим большим ртом и кажется на фоне угрюмой и строгой мисс Жонсьер лучшим вариантом, и, конечно же, Чимин ненавидит это. Всё в мистере Вилсоне кажется Чимину отталкивающим и грязным.

Мистер Вилсон выступает вперёд и говорит, что пока их гоняла мисс Жонсьер, он успел понаблюдать за ними. Он сделал таким образом, чтобы посмотреть на них в естественной среде, когда они не пытаются сверх стараться или, в случае некоторых, наоборот допускать ошибок. Чимин смотрит на мистера Вилсона, слушая его голос, и понимает, что он всё знает. Знает о слухах, знает о своей репутации. И он не стесняется намекать на это.

Кто-то из группы на периферии догадывается встать на ноги, но мистер Вилсон со смехом останавливает. Он говорит, что не нужно этого делать, потому что он уже сделал свой выбор, перед ним не нужно рисоваться.

Чимин буквально задыхается. Когда мистер Вилсон загадочно улыбается и проходится мимо них. Он останавливается рядом с первой шеренгой, там сидит Ванесса, которая уже готова подорваться с пола и дать свою руку мистеру Вилсону, она ждёт, что выберут её, но этого не происходит. Мистер Вилсон останавливает свой выбор на подружке Ванессы, Ингрид, которая часто оставалась в её тени. У Чимина всё сжимается внутри. Он понимает, что эту девушку буквально затравят, и ему хочется кричать на весь класс от этого, но он молчит.

У него внутри формируется такое поганое чувство неизбежности. И когда перед ним садится на корточки мистер Вилсон, в глубине души он не удивляется, хотя его сердце в эту секунду готово проломить его рёбра.

— Пак Чимин, верно? — он неправильно произносит имя, но Чимин, как и всегда, не подаёт вида. — Думаю, твоя нераскрытая сексуальность мне очень подойдёт.

Чимин смотрит в большие чёрные глаза Ингрид, единственную стоящую на ногах в своей шеренге, и, сморщив нос, подаёт руку так же, как и она до него, мистеру Вилсону. Он встаёт, чувствуя боль во всём теле, тяжело дышит. Они с мистером Вилсоном оказываются одного роста, может, разница между ними и есть, но она не видна на первый взгляд. И от этого Чимин чувствует себя более уверенно. Он бы не пережил, если бы мистер Вилсон смотрел на него сверху.

▼▼▼

Домой Чимин возвращается уже когда темно. Он долго гуляет, слушая музыку в наушниках, долго стоит на улице прямо под домом, смотря на небо и мимо проходящих людей. По итогу он останавливает свой выбор на одной песне, которая крутится на повторе, добивая текстом снова и снова. Параллельно с надрывом солиста у него внутри растёт ядовитый гнев и лопается с каждым хлёстким словом. Это как терапия. Его личная, которую он сам придумал.

Чимин поднимается на нужный ему этаж, бездумно разувается, вешает куртку, кидает сумку возле обуви. Он наливает себе стакан воды, пьёт её и давится. Носоглотку жжёт, и слёзы наворачиваются. Он прокашливается тихо, хотя хочется драть своё горло.

Чимин чертовски устал. День кажется ему бесконечным. И утро с Намджуном — что-то из другой вселенной, сон, который быстро растворился в его сознании, стоило ему проснуться. Он вертит телефон в руках, думая написать Намджуну, чтобы удостовериться, что его не глючит, что всё реально. Из спальни слышатся шаркающие шаги, и Чимин откладывает эту идею на потом. Он идёт в сторону комнаты, уверенно открывает дверь.

У его нуны весь подол ночнушки и ноги в крови. И Чимин с ужасом смотрит на это, а она на него, застыв перед ним.

— Что… Что это?

— Выйди! — кричит нуна.

Чимин в шоке дёргается назад, когда видит перед собой бледное лицо сестры, а затем обшивку двери прямо у самого своего носа. Он дёргает за ручку, пытаясь открыть дверь, но та не поддаётся.

— Нуна!

— Уходи!

— Открой мне дверь, нуна, пожалуйста!

Чимин стучит и толкает, приговаривая, чтобы его впустили. Нуна замолкает. И Чимин чувствует, что сам буквально на грани истерики.

— Нуна! Открой мне!

Он хлопает двумя ладонями по двери и зло выкрикивает:

— Да чтоб всё горело!

За дверью слышится всхлип. И Чимин пинает дверь с сильным грохотом. Он отходит от неё, включает в гостиной свет, осматривает всё вокруг, и когда его взгляд вылавливает белую дверь в ванную, он несётся туда. Чимин затыкает свой рот, чувствуя подступающую тошноту. Кровавые разводы, которые пытались неудачно смыть с ванны, выглядят чудовищно в его глазах.

Как долго она это делает? Как долго она причиняет себе боль? Почему он раньше этого не заметил?

Дышать. Ему нужно дышать.

Он снова подходит к двери, стучится аккуратно, прижимаясь ухом.

— Нуна… открой.

Чимин слышит, как она плачет.

— Нуна, — он опускается на пол, прислоняясь спиной к двери.

— Ты злишься? — раздаётся глухо голос.

Чимин слышит в нём страх.

— Нет, — с опаской отвечает он.

— Ты злился.

Чимин закрывает своё лицо ладонями и машет головой.

— Нет, нуна, это не так… Я… просто устал, понимаешь? У меня на учёбе… в общем, возникли трудности, и я не знаю, как их решить. Я просто… просто вышел из себя.

Возникает тишина. Чимин усиленно вслушивается в происходящее за дверью. Он достаёт снова телефон из кармана и смотрит на часы. Минуты сменяются друг за другом, а нуна всё не отвечает. У Чимина в голове много дурных мыслей. Он заходит в диалог с их мамой и долго смотрит на кнопку «совершить звонок». Он боится, что всё же не справится с этим всем.

Чимин чуть не падает, когда дверь открывается. Его со спины обхватывает нуна. Она прижимается к нему, дрожа всем телом. И он выворачивается из её рук, чтобы прижать к своей груди. Они сидят на границе двух комнат: гостиной и спальни. Тело сестры такое острое, худое. Оно помещается между расставленных чиминовых коленей. Чимин обнимает её и целует в лоб и макушку. Нуна дрожит. Всё ещё. И Чимин чувствует, как на самом деле он боится. Боится потерять её. Боится не успеть. Через всю ту злость на неё, через всю ту боль, что она причиняла и причиняет ему до сих пор. Через все те нездоровые отношения, он всё ещё её любит. Больше всех.

Он гладит по её спутанным жёстким волосам. Укачивает в объятиях и приговаривает тихо «расскажи мне, расскажи».

Нуна вжимается лицом в его шею, съезжая чуть вниз. Она полулежит на нём, хватаясь за его руки, и глотает свои слёзы. Она берёт Чимина за ладонь и позволяет коснуться его пальцам её порезов.

— Они не глубокие, — говорит она, — это только для того, чтобы почувствовать боль.

— Зачем? — Чимин прикрывает глаза, когда вспоминает, как просил Намджуна душить себя.

Они оба такие.