На пресловутом уроке истории во вторник Юнги нервно грызёт ручку. Все друзья сейчас на соревновании, играют против какой-то команды – то ли БАБ, то ли БАТ, то ли ещё как-то – и, если они выиграют сегодня, то пройдут в полуфинал. Юнги прекрасно осознает, насколько сложно без него им будет. А сам он что? Застрял в школе, конечно, со сломанной ногой и гипсом, под которым все чертовски чешется. Друзья уехали – потому и парта за спиной пустует. Он переключается: теперь не грызёт ручку, а выстукивает здоровой ногой по полу и переводит взгляд с учительницы, что зыркает на него, словно ястреб, на настенные часы, и обратно. Как раз должна идти середина матча, и у Юнги в голове даже мелькает мысль о том, чтобы помолиться – вполне неплохая идея, если это дарует его тупому лучшему другу Ким Намджуну приличные способности в баскетболе хотя бы на один день. Он ругается себе под нос, обещая Намджуна сначала отпинать, а затем хладнокровно прикончить, если тот будет тянуть команду вниз. Оказывается, ему настолько отчаянно хочется выиграть эти соревнования. Баскетбол – единственная гордость Юнги как в этом богом забытом городке, так и в собственной жизни. Он сейчас должен выполнять контрольную по истории, расписывать, как Корейская война рассорила две страны, и объяснять её влияние на страх Америки перед коммунизмом, но чёрта с два он сможет сосредоточиться на этой фальсификации, которую его мозг сейчас даже с Кореей отказывается связать!

Чимин вчера, когда его подвёз, вернулся на тренировку, а сегодня, как и обещал, появился под дверью Минов на восходе (Юнги тогда ещё спал, но проснулся, когда с улицы начали громко орать его имя в убогой пародии на сцену Шекспира: «Джульетта, где же ты, моя Джульетта?»). Мать удивленно вздёрнула бровь, наверняка задаваясь вопросом, как Юнги умудрился найти себе личного помощника, или же почему у этого незнакомца их велосипед.

Распрощались они утром, перед первым уроком – всем друзьям надо было уже отправляться на станцию, чтобы доехать до ближайшего города, где и проходит игра. Юнги прощался с ними с самым кислым выражением лица, злясь на самого себя за то, что не может участвовать, и что поставил под угрозу как сегодняшнюю победу, так и первое место, в которое они столь сильно верили до этого глупого инцидента. Он помнит слабую улыбку Чимина и тот взгляд, полный сожаления, прежде чем мальчишка помахал рукой и исчез за школьными воротами вместе с остальными.

Юнги сыпет проклятиями себе под нос, в отчаянии взлохмачивает свои волосы, но кого он может винить? Судьбу, если такая вообще существует? Или бога, если судьбы покажется мало?

Похоже, учительница замечает, как подозрительно он себя ведёт, потому что поднимается и двигается к его парте, но парень даже не слышит шагов рядом – он полностью погряз в мрачных мыслях и ненависти к себе. Замечает он её, в итоге, только когда по парте стучит длинный, костлявый и отвратительный палец – как раз в этот момент воображаемый Ким Намджун в его голове позорится и промахивается во время одного-единственного штрафного броска.  

– Мин, глаза на листок, пожалуйста, – говорит историчка строго и требовательно.

Надо думать, прежде чем устраивать сцену перед тем самым учителем, у которого на уроках он засыпает постоянно, за что его, естественно, и так недолюбливают, но у Юнги на фоне переживаний настолько бушует воображение – и рисует отчётливые картины будущего, в котором их команда проигрывает без шансов, а всё из-за его отсутствия – что он раздражённо поворачивается к учительнице с озлобленным выражением лица и произносит ровным голосом:

– Заткнись, старая карга.

Угадайте, кто опять остаётся сегодня после уроков?

+.-.+

Сломанная нога – единственная причина, почему историчка через несколько часов наказывает ему просто сидеть в классе без дела. Вообще, он думал о том, чтобы поспать, но в таком беспокойном состоянии уснуть невозможно: он лишь ёрзает на месте и дёргает здоровой ногой, думая о том, что игра уже закончилась, а значит, ребята как раз должны ехать обратно. Шесть часов вечера – Юнги сидит в классе и волнуется.

В итоге, застонав, он вытаскивает блокнот и решает почеркать что-нибудь, как всегда делает, если хочет отвлечься – и действительно отвлекается уже через несколько параграфов, в которых размышляет о глупости и сравнивает сломанные надежды со своей сломанной ногой, а затем мысли переходят в другое русло, и он пишет вместо этого о том, как сбежал из дома и оказался перед дверью Чимина.

 Сопляк поругался с родителями, и я (снова) видел, как он плачет.

 Юнги опять думает: об их безумном побеге из дома по дереву через окно, о мальчишке, что носился по всему городу в его поисках с израненными ногами, о звёздах, на которые они любовались ночью на стадионе (его гениальная идея, естественно), о поездке на велосипеде и чувстве полёта.

Юнги бы никогда не признался, но в этот короткий промежуток времени он был счастлив, настолько, что и не помнил, что пытается сбежать. Настолько, что – впервые с незапамятных времён – маленького родного города ему было достаточно.

Он смотрит на часы и чуть не воет; друзья должны уже закончить с игрой и ехать обратно в Йоранмён, если только не решили сами отпраздновать победу, о которой он так отчаянно молился. Или они боятся возвращаться и рассказывать угрюмому Юнги о поражении. Так какое из двух?

В любом случае, здесь настроение будет портиться ещё сильнее, поэтому Юнги неуклюже встаёт и прыгает из класса, таща за собой бесполезную ногу. Уже время заката, но у него в мыслях крутится лишь худший вариант развития событий: они проигрывают, и с трофеем можно распрощаться. А все из-за глупой ноги, из-за штыря, который сломался почему-то именно тогда, ни с того, ни с сего. Почему он не мог отлететь в какой-нибудь другой день, когда они с Чимином, как и обычно, ехали домой из школы? Тогда всё было бы не так сложно.

На мосте Аураджи у него от прихрамывания начинает болеть вторая нога, и это бесит ещё сильнее. Юнги останавливается отдохнуть, опирается на ограду моста, массирует бедро. В этот раз голову он не поднимает, смотрит лишь на горизонт, что раскинут далеко за извилистой речкой, полями риса и холмами. Он отдыхает тут со своей глупой ногой, пока друзья в десятках километров отсюда позорятся как последние дураки на поле. Как же отстойно быть не в состоянии сражаться за свою мечту – а зудящая под гипсом нога ещё так милостиво постоянно об этом напоминает.

Но, опять же, если бы он мог вернуться во времени назад, чтобы не ехать вчера на том самом велосипеде, не стоять позади одного мальчишки, не раскидывать руки в стороны навстречу ветру, паря между двумя мирами, Юнги думает, что, возможно, он бы…

– Юнги-хён?!

Юнги оборачивается, слыша знакомый голос. Конечно, это Чимин – бежит к нему с другой стороны моста, а потом, весь взмокший, останавливается рядом, тяжело дыша. Мальчишка наклоняется, опираясь ладонями на колени, хватает ртом воздух и пытается восстановить дыхание после дальнего забега. Он выглядит так, будто одолел марафон. Значит, остальные тоже вернулись.

– Я сбе-сбегал в шко-школу. Тебя там не бы-было, – бормочет он между короткими торопливыми вдохами.

– Как игра?! – Юнги чуть не кричит. Это единственное, что ему до смерти надо узнать.

Чимин не разгибается, старается отдышаться, но, честно говоря, Юнги ждать не любит, и вообще ситуация напоминает типичный напряжённый момент из чёртовых триллеров. Ему даже хочется ударить мелкого, приказать ему наплевать на кислород и просто сообщить уже результат. Подышать можно позже, сейчас важнее другое.

– Мы сде-сделали это, хён.

Юнги моргает. Чимин всё ещё стоит, полусогнутый, и лица его Юнги не видит.

– Вы что?!

Мальчишка выпрямляется и смотрит Юнги прямо в глаза. Он не произносит ни слова, ни жеста не показывает, просто делает глубокий вздох, а на его лице медленно расползается улыбка.

Юнги не знает, что на него находит. Может, меланхолия из-за мыслей о звёздах и ночном небе или красоте вчерашнего заката, вместе с которым он словно летел. Может, осознание того, что Чимин бежал от самой станции до школы, а потом, когда понял, что Юнги оттуда уже ушёл, и к его дому, чтобы рассказать всё. По большей части, наверное, это просто радость за друзей, лёгкость после освобождения от тревог, что мучили его целый день – наказание после уроков теперь кажется за всё это такой ерундовой ценой. Но, чем бы это ни было, оно заставляет сделать шаг вперед, не обращая никакого внимания на боль в ноге, и заключить мальчишку в объятия.

– Мы прошли в полуфинал, хён, – говорит Чимин. Его руки сначала просто висят вдоль тела, но затем он медленно поднимает их и обнимает старшего за плечи в ответ, словно не сразу решившись.

– Пак Чимин, идиот, после того, как ты сломал мою ногу, лучше бы тебе выиграть это соревнование.

Юнги чувствует, как мальчишка в его руках напрягается; он вдруг понимает, что сейчас сказал и сделал (в основном огорошён тем, что сделал), и отстраняется, краснея. Так не похоже на него, хотя вот произнесённые слова как раз в его стиле – но из-за них, наверное, Чимин опять начнёт дрожать в страхе.

– Шучу я, понятно? Ты мне ногу не ломал, это просто случайность, – быстро добавляет Юнги. Говорить сейчас даже лучше – поможет отвлечься от его глупого поступка. – Не смей опять извиняться, – грозит он младшему пальцем.

– Не буду, хён, – Чимин мягко улыбается. – Но взамен пообещаю выиграть соревнования.

И улыбаются уже оба.

Тем вечером Мин Юнги пишет «мы в полуфинале» огромными прописными буквами в своём блокноте, окружает эту надпись маленькими небрежными набросками фигурок, играющих в баскетбол, а внизу изображает, как семь человечков держат неумело нарисованный трофей, который они скоро заполучат (один из человечков с высунутым языком – это Тэхён).

Этой ночью Юнги засыпает с улыбкой и светлым чувством, что их команда сможет выиграть даже без него, и мысленно благодарит вселенную за то, что она подарила им это благословение по имени Пак Чимин.

(Этой ночью Пак Чимин засыпает с улыбкой, думая о том, как Юнги обнял его сегодня вечером, вспоминая ту теплоту, что он почувствовал всего лишь на мгновение, и мысленно благодарит вселенную за то, что она подарила ему шанс влюбиться в мальчишку по имени Мин Юнги)

+.-.+

– Да ладно, Намджун, ты можешь лучше! – кричит Юнги, стоя с костылями в спортзале и наблюдая, как их лидер ведёт мяч мимо Чонгука, пытается сделать лэй-ап, но терпит неудачу вот уже в пятый раз.

– Юнги, ты этого беднягу мучаешь беспощадно весь последний час. Может, дашь ему передохнуть? – сидящий рядом Сокджин хлопает его по плечу.

Намджун на поле стонет, валится на землю, раскидывая широко ноги и руки, и тяжело дышит. Даже Чонгук просит быть помягче с их несчастным лидером. Милосердие с ролью тренера у Юнги не вяжется совершенно, но, всё-таки, он тоже беспокоится, да и Хосок замечает, мол, может, позволить Намджуну отдохнуть, пока этот бедолага не вывихнул лодыжку или не потянул сухожилие, чтобы не рисковать травмировать ещё одного члена команды после того, как их лучший игрок просто тупо поломал себе ноги.

Да, именно по этой причине все семеро после уроков не вылезают из спортзала (Намджун особенно), тренируясь под руководством Юнги. Он устал жалеть себя, и понял, что если может сделать хоть что-то, кроме как молиться о победе их команды, то он это сделает. Тэхён пошутил, что Юнги, сидящий на скамейке и выкрикивающий приказы и оскорбления в сторону Намджуна, смотрится там как-то слишком правильно (не говоря уже о том случае, когда он заехал Намджуну костылём из-за того, что тот посреди игры немного выпал из реальности, и в итоге пропустил пас). Все шутливо согласились, что Юнги и впрямь похож на ворчливого пожилого тренера. Ну, они хотя бы его уважают и слушаются, выполняя все требования.

– Ладно, Намджун – пятнадцать минут отдыхаешь, но после тебе бы лучше отточить этот лэй-ап до совершенства, или заставлю отрабатывать данки и не выпущу отсюда, пока у тебя не получится.

Юнги вздыхает, запускает пальцы в волосы, и садится на скамейку, а Чонгук падает рядом – весь красный и вспотевший. Их младший с самого выигрыша четвертьфинала тренируется сильнее, чем раньше. Сегодня четверг – как обычно – а игра будет следующую пятницу, в первую неделю Июля в Чунчоне. В прошлом году они заняли лишь третье место, но в этом им нужно первое. У всех, за исключением Чонгука, это последний шанс, а кубок – идеальный подарок на выпуск из школы.

– Как нога, хён?

Юнги хмурится, слыша от Чонгука такой глупый вопрос:

– Всё еще сломана. А чего ты ожидал? Что она излечится по волшебству?

Младший только усмехается. Если бы Юнги сейчас с Чимином говорил, тот бы, наверное, уже с испуганным лицом опускал глаза вниз, в пол.

– А мы можем просто накачать тебя морфином и выпустить в пятницу на поле, хён?

– Ага, и после такого я могу навсегда распрощаться со способностью ходить, – отвечает Юнги, отвешивая младшему щелбана.

– Ну, эту игру ты можешь тоже не выиграть, хён, – шутит Чонгук, потирая ушибленный лоб.

– Не говори так, Чонгук. Конечно, мы выиграем, – включается в разговор Хосок, слушавший их, оказывается. – Мы же за этим Намджуна и мучаем сейчас, – добавляет он со смешком.

– Да, вся надежда полностью на его страдания, – говорит уже Сокджин, переводя взгляд на упомянутого Намджуна, все ещё валяющегося на полу рядом с Тэхёном, который периодически тыкает лидера в нос. – А иначе зачем Юнги издеваться над ним до такой степени, верно?

Юнги ухмыляется, поднимается с лавочки и дует в свисток (да-да, у него теперь на шее даже свисток висит – осталось только спортивный костюм надеть, и образ будет завершён).

– Пятнадцать минут уже прошло, Намджун, поднимайся. Попробуй теперь обойти Тэхёна, и в этот раз тебе лучше справиться с лэй-апом! – рявкает он.

Лидер тянет что-то вроде «пятнадцать минут же не прошло» и «я ног не чувствую, они как желе», но всё равно поднимается, снова пытается повторить упражнение, опять падает и выслушивает очередную лекцию вперемешку с руганью от их так называемого тренера.

Когда Намджун пытается во второй раз, Юнги не может не усмехнуться, услышав сзади комментарий Сокджина, который словно читает его мысли:

– Забираю свои слова обратно. Он должен мучить так Намджуна всё время. Это, оказывается, весело.

(В итоге Намджун наказан отработкой данков, и они все сидят в спортзале и наблюдают, как лидер старается сделать невозможное вплоть до десяти вечера, перекусывая раменом от Минджу.)

(Домой они возвращаются не оттого, что устали – просто мяч от слишком долгого влияния разрушительной силы пальцев Намджуна вдруг сдувается прямо у того в руках.)

+.-.+

– Прости, хён, я…

– Всё нормально, Чимин, – бормочет Юнги в ответ, нагнувшись вперед, и крепко зажимая кулаки между коленями.

– Если бы я не…

– Боже, да заткнись ты просто! – он повышает голос.

Мальчишка сразу закрывает рот, а Юнги не смеет повернуть голову, чтобы не видеть его блестящие от накатывающих слёз глаза. Он даже на друзей смотреть не смеет, каждый из которых сидит на своём месте в поезде до Йоранмёна в полной тишине.

Они проиграли. Их противниками в полуфинале оказалась пресловутая команда под лидерством У Чихо – Юнги знает, что это один из лучших игроков Канвондо (или даже всей Южной Кореи). Эти ребята заняли первое место в прошлом году, но Юнги надеялся, что, может, они сумеют как-то справиться. У него горло дерёт от бесконечных криков и просьб о таймаутах – около десятка за игру, не меньше –  во время которых он отчаянно пытался придумать стратегию и объяснить её своим товарищам по команде. Они всё равно проиграли с разрывом в десять или около того очков, а сердце каждого сжалось, когда прозвучал последний гудок.

В эту пятницу Юнги практически сбежал из школы и запрыгнул на поезд до Чунчона с ребятами. Он сидел на скамейке, как тренер, и всё равно этого оказалось недостаточно. В какой-то момент игры он действительно думал сам выйти на поле (Чонгуку даже пришлось удерживать его от этого, когда Юнги упёрто решил так и поступить).

Но они проиграли. Они проиграли, и теперь у Юнги все надежды и мечты сломаны, сломаны так же легко, как и его нога. Остальные тоже расстроены, молчат – за всю поездку домой никто не сказал ни слова – но все видят, что он ощущает боль от поражения сильнее всех. Даже прекрасный закат не может успокоить. Юнги хотел бы, чтобы шёл дождь, но красота неба будто издевается над ним – звёзды всегда сияют ярко, даже когда он чувствует себя так дерьмово. Почему нельзя было показать ему сегодня мрачное дождливое небо, которое бы так подошло к тому, что творится сейчас в его сердце?  

– Всё нормально, Чимин, никто не винит тебя за тот последний бросок, – говорит Сокджин.

– Но я мог бы забить, – не унимается Чимин.

Сокджин вздыхает, поглаживая его по плечу:

– Даже если бы ты попал, мы бы не выиграли, так что не думай об этом.

– Но если бы я не сломал Юнги-хёну ногу…

– Всего лишь несчастный случай, мы все знаем. Это не твоя вина, понял? – повторяет Сокджин успокаивающе с мягкой улыбкой.

Не слышно смеха, когда они возвращаются по дорогам Йоранмёна к своим домам. Юнги привычно остается с Чимином – тот идёт в нескольких шагах позади, как и в ту памятную ночь. На самом деле, Юнги, таща свою сломанную ногу за собой, плетётся раздражающе медленно, и Чимин мог бы запросто обогнать его – Юнги надеялся, что он так и сделает – но вместо этого тот подстраивается под низкую скорость и покорно следует за старшим позади.

Они просто идут, молча, уже дольше, чем полчаса. Юнги словно в агонии – из-за сломанных надежд, из-за ноги, и даже ночное небо не в состоянии потушить этот обжигающий пожар в его сердце. Он слишком зол – и на себя, и на бога, и даже на дурацкий гипс, нога под которым чешется просто невыносимо. Да что там, он даже на дорогу зол – в Йоранмёне, среди холмов и гор, дороги не самые ровные: то поднимаются вверх, то спускаются вниз, как качели, мучают его каждым шагом, что приходится ступать, а поблизости от Сончонгыль он уже подпрыгивает, едва тащит ногу и чуть ли не ползёт.

В какой-то момент Юнги сдаётся, позволяет себе упасть на асфальт прямо посреди дороги и глубоко дышит. Ему хочется лежать здесь, пока его не переедет грузовик.

Чимин подходит ближе, становится рядом, а Юнги, не в состоянии сдержаться, со злостью смотрит на мальчишку:

– Что?! – рявкает резко и недружелюбно. Быть приветливым настроения нет.

– Ты так домой не доберёшься, хён, – шепчет Чимин медленно.

– Ну и что? Просто… уходи, Чимин, – говорит он. – Я не хочу с тобой разговаривать.

Чего сейчас точно неохота – так это слышать очередные извинения и смотреть в полные сожаления глаза. Юнги думает, что Чимин не станет упираться и просто пройдёт мимо, оставив его, наконец, в одиночестве, но ошибается – мальчишка вдруг садится на асфальт рядом с ним посреди дороги.

– Что ты делаешь? – спрашивает Юнги, повернув голову.

– Что? Я с тобой не разговариваю, хён. Просто сижу здесь, – отвечает Чимин, не отводя взгляда от дальней точки склона холма.

– А я что, сказал тебе сидеть здесь?

– Нет, ты сказал с тобой не разговаривать, это совершенно другое. И знаешь, что, хён? Я так и сделаю, закрою рот, но я не оставлю тебя одного, пока ты благополучно не доберёшься домой, – в этот раз Чимин поворачивается и смотрит на Юнги.

Тот ожидает увидеть взгляд, полный сожаления, может, с ноткой печали, как и всегда, или страхом, который у этого мальчишки к нему до сих пор почему-то полностью не проходит. Чёрт, да те же слёзы ожидал. Но видит вместо этого решимость, которая даже немного выводит из себя, потому Юнги понимает, что Чимин точно не оставит его одного, прямо как только что и заявил.

И почему-то хочется смеяться. Он должен беситься, злиться, наорать на сопляка, но вместо этого хочет смеяться и над словами Чимина, и над нелепой решимостью в его глазах.

– Ты такой идиот, Пак Чимин, ты сам хоть представляешь? – ухмыляется Юнги. Он хотел бы злиться дольше, на самом деле, показать мальчишке, каким может быть страшным, но губы сами растягиваются в слишком привычной усмешке, скрыть которую не получается.

И Чимин улыбается вместе с ним:

– Говорит тот, кто первый уселся посреди дороги.

– Ну, ты к середине ближе. Если проедет грузовик, с жизнью ты попрощаешься первый.

– К твоему сведению, я сижу здесь не из-за сломанной ноги. Если и правда грузовик подъедет, я легко встану и убегу в сторону, не то, что некоторые.

– Поверь, Пак Чимин, когда сюда будет ехать грузовик, ты ни за что не останешься целым и невредимым. Хоть что-то в тебе сломается, обещаю, потому что я тебе ещё не отомстил.

Чимин только улыбается, и Юнги не может удержаться от того же. Всё слишком поверхностно. Почему Пак Чимин способен без труда излечить его плохое настроение всего лишь взглядом и глупыми словами?

Вздохнув, Юнги массирует измученное бедро, поворачивает голову и смотрит на склон дороги, на который он каким-то чудом забрался со своей сломанной ногой. Небо над головой уже тёмное, а мерцающие звёзды оркестром исполняют свою прекрасную мелодию – как и всегда. Но нет, на этот раз он не поднимает глаза наверх – вместо этого Юнги смотрит вниз, где видит маленькие мерцающие по-особенному огоньки в окнах домов Йоранмёна, словно отражение звёзд. Он может разглядеть отсюда извилистую реку Сончон, сверкающую под лунным светом, и мост Аураджи, что блестит вдалеке. Сегодняшнее поражение напомнило, как сильно он ненавидит этот город, однако есть у него слабость к такой красоте, поэтому заставить себя всё это ненавидеть по-настоящему он не может.

Опять же, если бы не сломанная нога, он и не узнал бы об этой новой прекрасной стороне города, который он любит и ненавидит столь сильно.

(Просидели они почти час, пока действительно по дороге не проехал грузовик, и водитель не принял их за двух суицидников)  

Мы проиграли.

Но я и сопляк обнаружили сегодня на дороге нечто прекрасное.

+.-.+

(И, если говорить о чём-то сломанном, то скажем так: Юнги свою месть в некотором смысле совершил)

(Потому что кое-что в итоге действительно сломалось)