Лето летит быстрее, чем хотелось бы. Остаток месяца Юнги то ли сидит в комнате, занимаясь своими делами, то ли гуляет с друзьями. За эти несколько недель он придумывает новые биты и записывает кое-что — достаточно хорошее, чтобы показать Намджуну. Такая продуктивность радует. Вечерами на закате они обязательно играют в баскетбол на площадке недалеко от дома Намджуна, а Юнги смотрит за игрой со стороны, опираясь спиной на импровизированные подушки из сваленных в кучу рюкзаков с блокнотом на коленях.

Он думал, что после поражения играть они прекратят, но, как оказалось, баскетбол стал настоящей привычкой. Как-то вечером они приходят к выводу, что навыки Намджуна надо улучшать. Тот, услышав такое предложение, морщится и пытается убедить друзей, что такие мероприятия проводить совершенно необязательно, поскольку никакого смысла в этом больше нет, но, естественно, они не обращают на его слова никакого внимания, мучают беднягу, а Намджун просто слишком сильно любит своих друзей, потому в итоге сдаётся и соглашается на невыполнимое задание с условием, что если справится, то Сокджин будет кормить его домашней стряпнёй целую неделю. Последующая за этим сцена оказывается настолько смешной, что Юнги её никогда в жизни не забудет.

Они заставляют Намджуна забить данк. Хосок с Тэхёном даже помогают ему — приподнимают, когда лидер подпрыгивает, держа в руке мяч и целясь. Мяч сквозь кольцо пролетает, и, технически, данк Джун выполняет, но вот после он хватается за это кольцо, повисает на нём, дрыгая в воздухе конечностями, и оно ломается. Да, кольцо ломается, пока Намджун на нём висит, отчего он падает на землю, отбивая задницу, так и продолжая сжимать в руке этот кусок металла.

А потом все взрываются смехом. «Бог Разрушения» определённо станет их локальной шуткой на всю жизнь.

Проходят дни. Юнги вполне может сказать, что счастлив. С ногой, конечно, хлопотно, но веселиться она не мешает. Они хотели съездить в Каннын, и запланировали поездку на середину августа — поэтому-то он сидит сейчас на станции Аураджи с набитой вещами сумкой в ожидании остальных. Впервые он пришёл рано, и теперь сидит здесь один, матерясь себе под нос. Друзьям он не признавался, но — по секрету — очень ждал этой поездки.

Все потихоньку подтягиваются один за другим: первым показывается Хосок, который несёт на спине Тэхёна, потом Чонгук, после него подходят Намджун с Сокджином — старший тащит большую и очень тяжёлую на вид сумку (Юнги предполагает, что там, по большей части, еда). Тэхён, будучи Тэхёном, одежды набрал самый минимум, на что Сокджин, будучи мамашей, только укоризненно качает головой и замечает, что младший даже не взял с собой достаточно белья.

Чимин приходит последний, и Юнги наблюдает, как Тэхён кидается ему навстречу. Эти двое шутливо борются, Чонгук дразнит мальчишку за то, что тот подложил в обувь стельки, а Хосок щипает его за щёку, пока не приходит поезд, и они все с шумом и гвалтом забираются внутрь. Намджун садится у окна и засыпает с наушниками в ушах, дети снова крадут у Юнги костыли и играют с ними (в этот раз ставят сцену из Звездных Войн), шумя на весь (хорошо хоть, что почти пустой) вагон, а Сокджин снимает всё это на камеру.

Каннын — это прибрежный город на востоке Южной Кореи, определённо поменьше Пусана. Лето же нельзя назвать летом, если не съездить хоть раз к морю, и они решают отправиться на пляж Кёнпхо — место достаточно известное (и, что самое важное, достаточно недорогое) среди старшеклассников, желающих отдохнуть у воды тёплыми летними деньками.

Сокджин и Намджун позаботились о жилье заранее, и поэтому они сразу обустраиваются в маленьком гостевом домике в пятнадцати минутах ходьбы от пляжа. Конечно, до роскоши пятизвёздочных отелей далеко, но в такую жару Юнги надеется лишь на то, что у них будет кондиционер.

После прибытия все сразу же рвутся на пляж — Тэхён и Чонгук бегут, сверкая пятками, к морю, желая как можно скорее почувствовать песок под ногами и напрочь забыв, что у одного из компании сломана нога. Хотя Юнги не жалуется, лишь улыбается и хромает потихоньку со своими костылями, пока Хосок с Чимином не обмениваются хитрыми улыбочками, явно задумав какую-то шалость, подхватывают Юнги с земли, и все втроём несутся до самого пляжа: двое бегут, а один — тот, что земли ногами не касается — кричит.

Юнги, будучи Юнги, сидит в итоге в тени под зонтом и наблюдает за друзьями: Сокджин снимает всех на камеру, Намджун пытается поймать краба (хотя Юнги не особо понимает, почему он так упорно старается это сделать, ведь они планируют ещё куда-нибудь пойти), Хосок рядом ему помогает, а Чимин, Чонгук и Тэхён далеко впереди резвятся в волнах. Со сломанной ногой Юнги остаётся только сидеть и смотреть на друзей, но он вполне доволен таким раскладом и искренне наслаждается моментом.

На пляж Юнги в последний раз ездил много лет назад, и, надо сказать, как только он ступил на песок Кёнпхо, почувствовал тёплый бриз, такой отличный от холодного горного ветра в Йоранмёне, его сразу захлестнуло безмятежностью. Даже голубое небо тут совсем другое. Странно, но ему кажется, что оно тут словно подвешено выше, а его голубой оттенок глубже. Конечно, небо над ним то же самое, что и всегда, но ощущения определённо другие — вместе с тёплым песком под ногами и смехом друзей, что эхом отдаётся в ушах.

Он мог бы сделать фотографию, запечатлеть момент на кусочке бумаги воспоминанием на всю жизнь, но этого было бы недостаточно, ведь фотография неспособна поймать тот самый оттенок неба, который он видит своими глазами, или ветер, гладящий его по щекам, или шум волн, разбивающихся о песок. Юнги очень хотелось бы собрать все эти ощущения, поместить в какой-то объект, сунуть в рамку и повесить на стене своей спальни напоминанием о том, как он однажды был счастлив — как они все были счастливы.

— Эй, Юнги, хватит там кукситься! — кричит Сокджин. — Иди сюда, повеселись!

Он возражает, заявляя, что наблюдать за всеми из-под зонтика и так весело, но, друзья, конечно, не верят, и все вместе бегут к нему. Естественно, он знает, к чему всё идёт. Он угрожает сначала Тэхёну, который возбуждённо закусывает губу — Юнги готов поспорить, что в голове этого человека уже крутятся мысли о том, как бы бросить его в море — потом оправдывается тем, что гипс мочить ни за что нельзя, и даже песок под него попасть не должен, ведь кожа будет чесаться просто адски. А потом Чимин подаёт идею закопать его в песок. Все переглядываются с коварными лицами, а Юнги лишь повторяет без остановки: «нет» — сначала шёпотом, а потом переходит на крик.

— Да ладно, хён. Зато двигаться не надо будет. Всё, как ты любишь! — хихикает Чимин.

(Разумеется, после этого у Сокджина появляется фотография, на которой из песка торчит лишь голова Юнги и его левая загипсованная нога)

((А на закадровом видео к этой фотке можно услышать его непрекращающиеся маты))

+.-.+

Одна из самых знаменитых достопримечательностей Каннына — озеро Кёнпхо и этот же пляж, на которые можно полюбоваться из города, в особенности из Кёнпходэ — павильона с видом на озеро, почти всегда забитого туристами. Пока ребята резвятся на пляже несколько часов, Юнги любуется на закат солнца, что приветствует его алым лицом и оранжевой улыбкой, покрывая кожу тёплыми прощальными поцелуями и обещаниями, а потом им приходится снова расставаться, как и каждый день, когда своё место на небе занимают звёзды.

— Знаете, говорят, что «в Кёнпходэ одновременно можно увидеть пять лун», — зачитывает Сокджин из маленькой брошюры для туристов, которую он купил по дороге с пляжа, когда они пытались найти, где бы поужинать, прежде чем возвращаться в гостевой дом.

— Жаль, что в Кёнпходэ сейчас так много туристов, — сетует Чонгук, кивая на павильон вдалеке. Отсюда вполне можно рассмотреть красное здание с крышей и резьбой в традиционном стиле. И даже с этой дороги видно, какие длинные вереницы туристов тянутся к павильону.

Ужинают они в одном из ресторанчиков неподалёку, решив сегодня потратиться на мясо, а завтра уж перебиться фастфудом, и после еды и пары бутылок соджу Тэхён вспоминает слова из буклета и просит рассказать поподробнее о пяти лунах.

— «Одна на небе», — цитирует Сокджин строфы из брошюры.

— Естественно, на небе. Где же ещё ей быть? — перебивает Намджун.

(Юнги слышит, как Тэхён шепчет сидящему рядом Хосоку: «а одна на намджуновой заднице»)

— «Одна отражается в озере, одна — в море».

— Ладно, логично. Конечно, она будет там отражаться, — добавляет в этот раз Тэхён.

— А где четвёртая? — спрашивает Хосок.

— «Одна — в бокале вина», — продолжает читать Сокджин.

Юнги усмехается:

— Как банально. То есть, надо принести с собой ещё и бокалы с вином, чтобы увидеть в них отражение луны?

Намджун только собирается выдать догадку, где же можно увидеть пятую луну, как случайно задевает локтем стакан Хосока, который приземляется на пол и с грохотом разбивается. Все замолкают, устремив взгляды на Намджуна, а потом взрываются смехом.

— Господи! — хохочет Юнги. — Даже баскетбольный мяч у тебя в руках сдувается!

Настоящий Бог Разрушения — соглашаются все, после чего к их столику подходит одна из официанток, и бедному лидеру приходится сбивчиво извиняться и вытягивать из кошелька купюры, чтобы возместить нанесённый ущерб.

Они не пьют много, но Сокджина вырубает с жалких капель, а Тэхён танцует около каждого шеста, который видит, изображая с Хосоком сцену из Болливуда, а после они отвратительно отыгрывают Ромео и Джульетту или что-то похожее. Они возвращаются в гостевой дом, решают, что пора ложиться спать — вся семерка более чем готова забраться под одеяла и уснуть, восстанавливая энергию, потраченную за весь день беготни под солнцем.

А Юнги в итоге лежит, недовольный, с открытыми глазами, потому что у него так легко уснуть не получается. Может, из-за того, что не написал сегодня ничего в блокнот — это уже такая привычка, без которой даже заснуть не выходит. Или же из-за оглушительного храпа Намджуна — Юнги подумывает о том, как бы найти нож и перерезать горло этому человеку. Застонав, он хромает к рюкзаку, вытаскивает блокнот, который всегда и везде носит с собой, и выскальзывает за дверь, чтобы добраться до свежего воздуха.

Он идёт мимо комнат по коридору, выходит из домика на веранду, где его приветствует ночное небо. Улыбаясь самому себе, он садится на скамейку, кладёт блокнот на колени, но тут дверь, из которой он только что вышел, открывается снова, и его зовёт знакомый голос:

— Хён, что ты делаешь?

Он оборачивается и видит Чимина, выглядывающего из приоткрытой двери.

— Уснуть не могу.

— Сейчас почти два часа, — говорит мальчишка.

— Да, я знаю. Но уснуть не получается. Не представляю, как вы можете все спать под этот храп, — жалуется Юнги.

— Ну, Сокджин-хён отключился, Чонгук спит крепко, а Тэхён напомнил мне взять беруши.

Юнги ругается себе под нос. Точно, беруши. Как он мог не подумать.

— Ты спи. Я вернусь, когда закончу, — с этими словами он вытаскивает ручку и сосредотачивается на своём блокноте, думая о сегодняшнем прекрасном закате и призраке быстротечного лета.

Чимин не отвечает, а Юнги решает записать что-то типа «перед моими глазами пять лунных отражений», когда слышит шорох двери — наверное, мелкий вернулся в дом. Но нет, Чимин вместо этого выходит на улицу и становится перед ним, прокашливаясь, словно хочет сказать что-то.

— Что? — спрашивает Юнги, приподняв вопросительно брови, но не отрывая взгляда от страниц и даже не прекращая писать.

— Эм, хочешь сходить… — он, наконец, поднимает голову, потому что слова интригуют, — …куда-нибудь?

— Сходить куда-нибудь?

Чимин, кажется, покраснел.

— В Кёнпходэ, например? Днём и вечером там всегда куча туристов. Может, сейчас нет никого?

— Чимин, я думаю, люди не ходят в такие места в грёбаные два часа ночи не просто так, — замечает Юнги.

— Ну, мы же гуляли ночью в Йоранмёне. К тому же, я думаю, будет весело.

Юнги не может не заподозрить, что у мальчишки есть какой-то скрытый план.

— Здесь не Йоранмён, Чимин, — добавляет он, хотя, надо сказать, идея кажется довольно интересной. Вдруг найдётся вдохновение для текстов. Просто представьте, каково это: сидеть на ступеньках Кёнпходэ, любуясь ночным небом и слушая шум волн. Да, всё-таки идея прекрасная.

— Именно потому, что здесь не Йоранмён, — улыбается Чимин.

Юнги смотрит на эту улыбку и почему-то вспоминает ту ночь, когда они вдвоём, повинуясь странному порыву, сбежали через окно Чимина и смотрели на звёзды на школьном стадионе. Это всё уже как-то слишком знакомо.

+.-.+

— Видишь, хён? Идея действительно была хорошая, — говорит Чимин.

Они вдвоём шагают вниз по дороге под ночным небом. Юнги поднимает голову, но не видит звёзд, разбросанных по чёрному холсту, как в Йоранмёне, и немного расстраивается. Медленно они идут под светом фонарей; Чимин шагает рядом, и, скопировав движение Юнги, тоже задирает голову к небу.

Как младший и предположил, Кёнпходэ оказывается пустым, ведь, естественно, какие туристы отважатся прийти сюда в два часа ночи, если только это не парочка глупых подростков — таких, как они. Чимин помогает ему забраться по ступенькам к павильону — нога сломанная, всё-таки. В помещении темно, освещения внутри самый минимум — не лучшее место для того, чтобы писать, понимает Юнги, однако на ступенях у самого входа сияния ночного неба оказывается вполне достаточно.

Они сначала осматривают павильон внутри, а когда это надоедает, садятся на ступени. Справа виден океан, тянущийся далеко-далеко и тающий в темноте, слева — спокойное и неподвижное озеро Кёнпхо, зеркальная гладь которого создаёт невероятный контраст с бушующими напротив волнами.

На небе висит луна, освещая всё вокруг тёплым сиянием — совсем робким по сравнению с солнечным — а иногда, когда дует ветер, вокруг неё оборачиваются облака и скрывают из виду. Она словно девушка, играющая в прятки, с улыбкой редкой, но прекрасной. Луна скрывается от солнца, оставляя за собой след из мерцающих звёзд, чтобы любимый смог проследовать за ней — и так до самого рассвета, когда он, наконец, не отыщет её, возлюбленные коснутся друг друга едва-едва, а затем начнут игру заново.

Юнги снова записывает на бумагу лирическую ерунду, рифмует слова, мыслями странствуя где-то далеко, между небом и луной, пока Чимин опять не зовёт его:

— Эй, хён, смотри, что я нашёл! — мальчишка шарился по павильону, осматривая всё вокруг, а теперь присаживается рядом с Юнги с бутылкой воды в руках.

— Это же чьё-то. Выкинь, — морщится Юнги, кидая взгляд на бутылку, а потом снова фокусируется на своём блокноте, задаваясь вопросом, зачем мелкий взял уже начатую бутылку воды, которую только выбросить и оставалось.

— Нет, хён, я не о том. Помнишь, что нам говорил Сокджин-хён про пять лун?

В Кёнпходэ одновременно можно увидеть пять лун – вспоминаются слова Сокджина.

— Это просто миф, чтобы туристов завлекать, — усмехается Юнги.

Чимин надувает щёки, потом опускает на землю забытую кем-то бутылку с водой, которую отыскал чёрт знает где, и они сидят рядышком в тишине.

Юнги наслаждается моментом, как он всегда делает в Йоранмёне, когда Чимин шепчет снова:

— А какая пятая?

— Что пятая? — не понимает Юнги. От блокнота он не отрывается.

— Луна. Сокджин-хён сказал, что можно увидеть пять, но я видел только четыре, — поясняет Чимин.

Юнги поднимает голову и вспоминает сказанные Сокджином слова, что отдаются эхом в его голове, словно заклинание.

«Говорят, что в Кёнпходэ одновременно можно увидеть пять лун. Одна на небе»

Он смотрит вверх — да, конечно, вот она. Они приехали в идеальный период месяца, когда полная луна сияет прямо над головами, ярко выделяясь на ночном небе.

«Одна отражается в озере»

Он смотрит налево — на озеро — и отчётливо видит её, отраженную на гладкой спокойной поверхности воды.

«Одна — в море»

Отражение в море выглядит по-другому, не так ясно, как в озере, и уловить его на поверхности воды чуть сложнее.

«Одна — в бокале вина»

В бутылке с водой — жалкой пародии на бокал — у Юнги отражения рассмотреть не получается, но он вполне может притвориться, что оно там есть.

— А пятая где? — спрашивает он Чимина.

Тот пожимает плечами:

— Не знаю, Сокджин-хён так и не закончил рассказывать.

— По-любому там какая-нибудь слащавая фигня. Или вместо бокала надо принести целое ведро воды, чтобы увидеть её, — фыркает Юнги.

— Не знаю. Мне вот нравится думать, что пятая луна — это дверь, которая ведёт куда-то.

— Ты читаешь слишком много фантастики.

— Что? Разве мне нельзя представить, что где-то здесь, в павильоне спрятаны сокровища династии Хан, но их можно рассмотреть только под лунным светом и в определённый период года?

Юнги усмехается:

— Такое сокровище считается национальным достоянием, болван.

Чимин смеётся, смотрит на луну на небе, по-видимому, размышляя над чем-то, а потом опять поворачивается к Юнги:

— Но всё-таки мне хочется верить, что пятая луна на самом деле где-то здесь, прямо у нас перед глазами.

Прямо перед глазами, скрытая от взора прочих; всегда на виду, но её просто не замечают… во всяком случае, пока что не замечают.

После этого они выдвигают всякие глупые предположения насчет пятой луны, сидят на ступеньках долго, потеряв счёт времени — прямо как тогда около дома Юнги, когда заговорились до самого рассвета. Только в этот раз их отрезвляет не восход солнца, а служитель павильона — старик, который, похоже, должен охранять это место, замечает фигуры двух подростков, проказничающих в павильоне посреди ночи. Конечно, он их прогоняет, угрожая вызвать полицию, если они и правда напакостили или что-нибудь испортили. Чимин смеётся, таща Юнги на спине, и они вдвоём удирают от старика, размахивающего метлой.

Скоро они добираются до гостевого дома, спят часа два, после чего их утром будят друзья и вытаскивают в музей Очихён дабы полюбоваться на старые корейские дома и школу Конфуция. Передвигаются они весь день, словно два трупа, а вечером, когда вся компания размещается у озера, Юнги засыпает, положив голову Чимину на колени. Наступает ночь — их последняя ночь здесь, прежде чем придётся возвращаться в Йоранмён, поэтому они всемером решают отправиться на пляж — в этот раз на Чёндон-чжин в паре километров от Каннына — и запустить несколько фейерверков. Юнги наблюдает, как детишки играют с бенгальскими огнями, выписывая ими в воздухе на фоне ночного неба разные фигуры, бегают и радуются, как маленькие. Все смеются над Хосоком, который каждый раз, как загорается фейерверк, взвизгивает, закрывает руками уши и испуганно дёргается.

Они возвращаются назад в гостевой дом, спят лишь несколько часов, а потом всех будит Сокджин и зовёт посмотреть на восход. Большинство ворчит, но в итоге все просыпаются и тащат свои усталые ноги к морю, разлепляя по дороге сонные глаза, а когда приходят, небо как раз медленно начинает заливаться светом, и Юнги наблюдает за поднимающимся солнцем, что так красиво освещает пляж. Оно показывается, и двое влюблённых, наконец, касаются друг друга, целуют, обнимают, окутывая своим теплом, пока луна не отстраняется из объятий и звёзды не исчезают, уклоняясь от яркого солнечного света. В этот момент Юнги ощущает странную наполненность в сердце — оно словно готово взорваться. Сейчас ему всего в жизни кажется достаточно, но это ощущение слишком необычное, чтобы его можно было как-то описать.

— Грустно, что это наше последнее лето вместе, — вдруг говорит Сокджин.

Это именно то, что все семеро так пытаются отрицать. Это лето и правда последнее, которое они проводят друг с другом, а что случится после — никто не знает. Последнее лето, прежде чем все разойдутся своими дорогами. Они сидят в тишине, никто не реагирует на слова Сокджина. Юнги просто смотрит на небо и думает об этом всём: о неопределённом будущем и Сеуле — своей мечте, которая, как ему почему-то кажется, всё отдаляется. Никто не говорит ни слова, но Юнги готов поспорить, что тот всхлип, который он услышал, принадлежит Хосоку.

— Мы должны вернуться сюда когда-нибудь, — шепчет лидер, пока они всемером сидят на тёплом песке. — Что бы ни случилось, мы должны пообещать возвращаться назад каждые пять лет.

В ответ на это слышно бормотание, среди которого выделяется голос Чонгука:

— В Каннын? Почему, например, не в Чёджу, хён? — шутит младший.

— Это неважно, — опять говорит Сокджин. — Йоранмён, Каннын, Чеджу или Сеул — не имеет значения. Мы должны отыскать друг друга спустя пять лет, а потом ещё через пять лет, и ещё, и ещё.

Юнги хочет отпустить остроту о том, какая же это сентиментальная фигня. Он эти слезовыжимательные сопли ненавидит. А вот Чимину такое точно нравится, — думает он, вспоминая, как мальчишка плакал от счастья во время инициации на холме. Он поворачивается к Паку, который сидит рядом, но тот не плачет, а тепло улыбается.

— Тогда пообещаем, хён, — заключает Тэхён.

Хосок фыркает и говорит подрагивающим голосом, что никогда их не забудет, что они друзья навеки. Чонгук признаётся, что будет по всем скучать после того, как они выпустятся, и тихо шепчет, что, на самом деле, ему страшно оставаться здесь одному, без них. Небо светлеет, Тэхён гладит Чонгука по спине и обещает, успокаивая, что про младшего не забудет и не уедет из Йоранмёна, пока Чонгук не закончит школу — и тот не сдерживает слёз.

Юнги понимает, что у них всех свои тревоги, свои переживания: Чонгуку страшно оставаться одному, Намджун говорит, что хочет в Сеул, но сам боится своего решения, и даже Сокджин, который решил остаться в их маленьком городке после выпуска, опасается, что не будет доволен жизнью здесь.

— Я думал, что буду ненавидеть Йоранмён, когда только приехал, — начинает Чимин тихо. — Я думал, что после Сеула моя жизнь разрушена. Я д-даже не предполагал, что встречу здесь т-таких д-друзей, как вы, — к концу предложения его голос начинает дрожать. Юнги думает, что мальчишка сейчас расплачется.

Но Чимин сглатывает, поворачивается, смотрит прямо на него и снова улыбается тепло — глаза у него влажно блестят, но на щеках ни слезинки. Юнги вспоминает слова, сказанные в классе в последний день учёбы, и понимает, что Чимин одним взглядом говорит ему: «Я держу свое обещание, хён», «Я не заплачу снова». Он улыбается в ответ, обнимает мальчишку за плечи и притягивает к себе ближе.

Опять наступает уютная тишина — все семеро не отрывают глаз от солнца, что к этому времени уже поднимается над горизонтом. Вернее, Юнги думает, что друзья заняты именно этим, потому что вскоре он замечает, как все смотрят на него, словно ждут, что он сейчас скажет что-то сентиментальное, заканчивая их цепочку откровений.

— Что? — возмущается он.

— Ну же, Юнги. Твоя очередь, — ухмыляется Намджун.

— Вы хотите, чтобы я тоже выдал какую-нибудь сопливую чушь? Нет уж, спасибо. Мин Юнги чувств не испытывает, — отказывается он, показывая язык.

Все шестеро ноют, даже Чимин легонько толкает в плечо, а когда Сокджин угрожает, что прикажет детям бросить его в воду, если он ничего не скажет, Юнги сдаётся:

— Ладно, ладно. Вы, ребята — самое лучшее, что со мной случалось в жизни. Я люблю каждого из вас. Вот, я всё сказал.

— Господи, Юнги, как же это убого, — возмущается Намджун.

— Это лучшее, на что я способен. Или ты хочешь, чтобы я ещё слезу пустил? О таком даже не мечтай.

— Да ладно, хён хотя бы сказал, что любит нас, а то я половину времени, что с ним знаком, считал, что он нас терпеть не может, — смеётся Чонгук.

— Не заставляй меня забирать свои слова обратно, — грозит ему Юнги.

— О-о-ох, Мин Юнги признаёт свою любовь. Ты любишь меня, да, хён? — подскакивает к нему Хосок, обвивая руками за шею со спины. Юнги хочет ответить «нет», ударить и забрать обратно сказанное ранее, потому что, если честно, в проявлениях чувств он полный профан, но хотя бы в этот раз ради друзей можно постараться.

— Да-да, я люблю тебя, Чон Хосок, — протягивает он безразличным тоном, выпутываясь из рук друга.

— И даже меня? — слышит он в этот раз голос Тэхёна, что прямо сочится энтузиазмом. — Даже Намджун-хёна, который, по сути, виноват в нашем проигрыше на соревнованиях?

(Намджун кричит «Эй!» — всё, как и всегда)

— Да, даже тебя, Тэхён, и особенно Намджуна.

— А меня, хён? — спрашивает в этот раз Чимин, всё еще сидящий рядом, указывая на себя пальцем. Повисает недолгая пауза. Юнги не знает, почему отвечает не сразу, почему на несколько мгновений задумывается снова о небе и о той ночи, что они провели вместе в Кёнпходэ. Он не знает, почему вспоминает разговор про пять лун. — Меня ты любишь? — спрашивает мальчишка снова.

Юнги моргает, ведь готов поклясться: на секунду ему показалось, что он видит перед собой что-то ещё, а не просто улыбающегося Пак Чимина. На секунду почудилось, что он видит луну, и это очень странно, учитывая, что уже утро, да и на небо он взгляд не переводил. Он просто смотрит в глаза Пак Чимину — мальчишке, который сидит на пляже в окружении друзей, смеясь и разговаривая — но на долю секунды Юнги думает о луне и видит её прямо перед собой, отражённую от этих карих глаз, что смотрят на него в ответ.

— Да, я люблю тебя тоже, Пак Чимин.

«Говорят, что в Кёнпходэ одновременно можно увидеть пять лун.

Одна на небе,

одна отражается в озере,

одна — в море,

одна — в бокале вина

и ещё одна — в глазах любимого человека.»

Мы пообещали друг другу, что будем встречаться каждые пять лет

А сопляк свои обещания держит.