Отработка включает в себя не только уборку, но и другие возможные методы издевательств, причём назначенные всем учительским составом. Командует теперь не только госпожа О — остальные учителя быстро поняли, что можно пользоваться услугами двух рабов для собственной выгоды. На следующий день им приходится заниматься уборкой старого архива, в котором от толстого слоя пыли и грязи у Юнги слезятся глаза, а Чимин до сих пор волнуется о всякой сверхъестественной ерунде — в этот раз Тэхён напугал его слухом о громких воплях, что раздаются в школе каждый день после заката.

С приближением экзамена школа совсем неожиданно для Юнги становится настоящим бременем: им назначают дополнительные занятия, уроки заканчиваются теперь на несколько часов позже, чем обычно, а, учитывая ещё и отработку, они с Чимином уходят оттуда аж около восьми вечера. Намджун помогает с учёбой, хотя, честно говоря, Юнги так и хочется заявить, что ему на всё это плевать. Мечта уехать из города так и не покидает его мыслей, а блокнот каждую ночь наполняется всё бо́льшим количеством слов разочарования.

Ну, наказание хотя бы предоставляет вескую причину возвращаться поздно. В последнее время каждая минута в стенах родного дома для него словно проклятие — тяжёлый взгляд отца упреждает, что лекция грядёт, хочет Юнги того или нет, хотя почти неделю ему удаётся успешно избегать родителей, прошмыгивая тихонько в свою комнату или заваливаясь к Намджуну (он даже не ужинает почти дома, потому что с тех пор, как они с Чимином помирились, старушка Пак счастлива приветствовать Юнги у себя даже после его ужасного поведения).

Но, естественно, Юнги знает, что игра в прятки вечно продолжаться не будет, и эта вечность заканчивается в субботу следующей недели, когда он опять пытается выбраться из дома на очередную игру в баскетбол — строгий голос отца зовёт его, утверждая, что надо «поговорить с сыном».

Этот «разговор» — совсем неудивительно — заканчивается их криками, а мать стоит в углу комнаты, зажимая руками рот и плача. Брат в этот раз тоже здесь, смотрит в ужасе на обоих Минов, обменивающихся всё более громкими с каждым словом оскорблениями, а желваки на их лицах играют всё отчётливее. В прошлый раз Юнги пришлось вернуться домой из-за сломанной ноги, и после этого у них наступило временное перемирие, что послужило всего лишь отсрочкой — война всё равно началась бы, рано или поздно. Брат прекрасно знал, что так произойдёт. Юнги, назвав отца глупым трусом, совершенно не удивляется удару по лицу от старшего, да и кулаку тоже, прилетевшему в нос после того, как он снисходительно тянет, мол, если так хотел ударить своего сына, то мог хотя бы врезать как мужик.

Брату приходится удерживать руки отца, отрывая кулаки старшего Мина, покрытые кровью, от сына, что лежит на земле, держась за разбитый нос, и ничего из этого Юнги не ошарашивает. Даже наоборот — он улыбается ещё шире.

Но в ступор его заставляет впасть отец, который с вздымающейся от ярости грудью указывает пальцем на дверь и, сверля собственного сына взглядом, полным отвращения и разочарования, со злостью заявляет:

— Хорошо, делай, что хочешь. Уходи из этого дома, как всегда и хотел, и даже не думай возвращаться!

Да, Юнги всегда хотел этого, и вот отец сам предлагает ему желаемое. Он должен радоваться, должен чуть ли не летать от восторга и улыбаться до ушей, но вместо этого ошарашен — то ли из-за того, что это вообще происходит, то ли из-за того, что вышвыривает его из дома отец. Раньше всегда именно Юнги вылетал за дверь первый, ещё до того, как старший успевал закончить предложение, а в этот раз он, наконец, получает, что хотел, но почему-то сидит на полу, изумлённый, и смотрит на отца, не в состоянии поверить в происходящее.

— Ты слышал меня. Так чего ждёшь? Давай, уходи из этого дома! Ты мне не сын! — кричит отец и разворачивается к Юнги спиной.

Мать впервые подаёт голос, сразу же вклиниваясь в разговор — убеждает отца, что тот сильно погорячился; то же самое делает брат — просит сначала успокоиться и обдумать получше своё решение. Но Юнги не трус. Он не такой, как его отец. Он может взять себя в руки и достичь своей мечты — и именно это он и делает: поднимается на ноги и бежит к входной двери, не обращая внимания ни на крики матери, ни даже на кровь, что льётся из разбитого носа, лишь бежит быстрее и быстрее.

Ноги сами приносят его на поляну у самой кромки леса, где вся компания решила сегодня встретиться для баскетбола. Они не сразу замечают — шутят ещё издалека, мол, Юнги специально решил опоздать, и жалуются, что им уже наскучило смотреть, как Намджун ужасно ведёт мяч.

Но когда он подходит ближе, и друзья видят его залитый кровью нос, улыбки с их лиц исчезают. Они сразу собираются вокруг, толпятся, спрашивают, всё ли в порядке, пока Юнги пытается перевести дыхание и ощупать нос, который уже онемел и ничего не чувствует. Сокджин подаёт чистое полотенце, чтобы остановить кровь, и следующие десять минут он просто сидит, пытаясь успокоиться, а Чимин гладит его по спине.

— Что случилось, хён? — спрашивает Намджун. — Кто тебя так?

Мой собственный отец, хочет Юнги ответить. Его отец, наконец, собрался с духом физически выбить дурь из своего непослушного младшего сына. Его отец, наконец, дал то, чего он всегда хотел. Его отец, наконец, выставил его из дома.

Юнги хочет сказать это всё. Он должен радоваться, должен смеяться от счастья, но почему-то не может вымолвить ни слова, а к носу, наконец, возвращается чувствительность, и боль растекается от него по всему телу.

Чимин каким-то образом всё замечает — придвигается ближе, присаживаясь напротив, кладёт руку на плечо и осторожно, спокойным голосом спрашивает:

— Хён, что мы можем для тебя сделать?

И, как ни странно, на этот вопрос у Юнги ответ есть — мысль возникает в голове внезапно, словно загоревшаяся лампочка — такая же непредсказуемая, как и вся их компания.

И в этот момент Юнги снова радуется, что у него есть такие друзья, ведь ни разу в жизни они его не подводили.

+.-.+

— Кровь ещё идёт? — спрашивает Сокджин, когда они пересекают поле, приближаясь к зелёным кронам деревьев.

— Нет, уже остановилась, — отвечает Юнги. — Просто болит теперь.

— Хорошо, — кивает старший, а затем поворачивается, прищуривается. — У тебя губа тоже разбита. Надо было дать мне всё обработать перед тем, как идти к туннелю.

Юнги прикасается к губе, и на пальце остаётся кровь, хотя он не знает точно, из разбитой губы это или из носа. Да и плевать. Так он и отвечает Сокджину:

— Ничего, заживёт за пару дней.

Тот смотрит с беспокойством, но потом просто вздыхает и переводит взгляд обратно на дорогу.

Юнги не знает, почему выпалил именно это, но когда Чимин спросил, что они могут для него сделать, он внезапно вспомнил про туннель железной дороги Аураджи, и сказал, что если и правда хотят помочь, то пусть сходят с ним туда. Все шестеро удивлённо приподняли брови в ответ на эту странную просьбу, но никто не жаловался и ничего не спрашивал, так что они все быстро забежали по домам и собрали нужные вещи, а сам Юнги пошёл вместе с Сокджином, который по мере своих возможностей обработал его раны.

Вот, в принципе, и вся история о том, как они оказались здесь, и почему идут к туннелю, а один из семёрки оставляет за собой на дороге капли крови. В последний раз они проходили тут летом, когда небо над головой было голубым, а поля зелёными. Теперь небо уже темнее, и различие не только в этом — Юнги видит, что зелень на полях сменилась таким же красным, какой пятнает сейчас его лицо, а вместо тёплого бриза их сопровождает холодный ветер, совсем непохожий на своего летнего коллегу.

Юнги очень ценит то, что друзья его не донимают, не бомбардируют вопросами — вообще ничего не спрашивают после того, как отправляются в путь. Тэхён даже начинает вести себя так, словно вовсе ничего и не случилось, будто у Юнги нос совсем не разбит, а поход в туннель они планировали уже давно, а не подчинились взявшейся бог знает откуда у него в голове идее. Запланирован поход или нет, Тэхён явно радуется, что они вместе проведут целую ночь, и уже дразнит Хосока тем, что расскажет у костра очередную страшилку.

Намджун и Сокджин ведут себя более осторожно, и бросают на Юнги те взгляды, которых он хотел бы избежать. Он ничего особо не говорит после того, как выпалил своё внезапное пожелание отправиться в туннель, но замечает, что Чимин волнуется больше всех — младший шагает чуть ближе, чем обычно, и постоянно переводит на него взгляд.

И всё равно Юнги продолжает молчать, стараясь сосредоточить внимание на Чонгуке с Тэхёном: последний сидит у младшего на плечах и пытается сделать сальто. Они идут около полосы деревьев, поэтому, когда отвлечься не получается, он поднимает глаза к небу в попытках найти любовь своей жизни и гадая, сможет ли она успокоить его, но звёзды сегодня решили спрятаться из виду, оставляя ему лишь угрюмое чёрное ночное небо, что заменило солнце. Неужели они насмехаются над Юнги, сговорившись за спиной с его отцом? Неужели празднуют вместе со стариком долгожданное избавление от дерзкого сына?

Диванчик, что они оставили в туннеле летом, до сих пор никем не тронут, как и бочка, в которой они разводили костёр. Тэхён с Чонгуком пытаются разжечь огонь из веточек и разбросанных тут листов бумаги, пока Намджун и Хосок забрасывают на диван одеяла, чтобы сидеть было мягче. Сокджин вытаскивает еду, которую взял с собой, и вскоре они всемером кучкуются вокруг костра, пытаясь не замёрзнуть. Сейчас осень, значит, ночью будет холодно, но, раз пока что только сентябрь, то температура вполне терпимая. Всего на пару недель ближе к ноябрю, и просьбу Юнги провести здесь ночь можно было бы приравнивать к самоубийству. А ещё завтра воскресенье, так что ему точно понадобится компания, желательно такая, которая сможет отвлечь от тревожных мыслей.

И друзья с этим хорошо справляются: Тэхён начинает свой рассказ обещанной страшилки, который продолжается под оркестр из визгов Хосока различной высоты, а потом все дразнят Сокджина отношениями с Минджу, отчего тот заливается краской.

— Я прямо отчётливо могу представить, как хён и нуна открывают ресторанчик в центре города и растят там детишек, — говорит Чонгук.

— О, неужто Сокджин-хён уже получил твоё благословение? — дразнится Хосок.

Чонгук смеётся:

— Ну а почему бы и нет? Я был бы счастлив породниться с Сокджин-хёном.

— Ты говоришь так только затем, чтобы тебя кормили бесплатно каждый день, — подкалывает Тэхён младшего.

— Кстати, вы все вечно у меня едите, так что можно уже с вас деньги собирать, — замечает Сокджин.

— Кстати, что насчёт тебя, Чонгук? — спрашивает Намджун. — Уже решил, в какой университет поступать будешь?

И разговор переходит к теме планов на будущее — той, которую Юнги после всего, что случилось, пытается избегать. Он слегка ёрзает на своём месте, чувствуя себя неуютно, и хочет, чтобы Намджун забрал свой вопрос обратно.

— Не знаю. У меня ещё целый год впереди, — отвечает младший.

— А это значит, что и у меня тоже, — сразу вклинивается Тэхён, обнимает Чонгука со спины и лохматит ему волосы. — Я не брошу нашего макнэ в этом городе одного, когда вы все уедете в Сеул.

Сеул. Больше не мечта. Сеул станет окончательной и определённой реальностью. Не имея больше дома, Юнги не остаётся ничего, кроме как идти вперед. Но без дома, куда можно вернуться…

— Ты в порядке, хён? — спрашивает спокойный голос.

Конечно, это Чимин, который сидит рядом и кладёт ладонь на его руку, замечая беспокойство.

Разговор затихает; ребята поворачиваются к Юнги. Он осматривает всех, одного за другим. Внимание ему не нравится, он надеется, что друзья вернутся к своим историям и будут игнорировать тот главный вопрос, который и привёл их всех сюда высказанным внезапным желанием. Но почему-то Юнги вместо этого открывает рот и рассказывает друзьям то, что, как он считал, захочет оставить при себе хотя бы до конца дня.

— Мой отец вышвырнул меня сегодня из дома, — говорит он монотонно. — Наконец-то.

В ответ тишина. Слышно лишь потрескивание огня и вой ветра снаружи. Странно. Юнги же не впервые убегает из дома — это не должно уже казаться чем-то непривычным.

Но почему в этот раз всё ощущается так по-другому?

Тэхён подаёт голос первый, улыбаясь широко, как и всегда:

— Эй, всё в порядке, хён. Тебе не о чем волноваться.

— Да, мы всегда тебя поддержим, хён, ты же знаешь, — уже Хосок.

Юнги знает, что у него лучшие друзья на свете. Они собрались здесь ради него, выполняя глупую прихоть. Намджун разглагольствует о первом шаге во взрослую жизнь, углубляется в какую-то философскую чушь о молодости и независимости, Сокджин предлагает, если нужно будет, оставаться на ночь у него дома — да, в принципе, все заверяют, что всё будет в порядке. Но почему-то Юнги после этих слов совсем не становится легче. Почему-то он думает лишь о том, как нелепо они звучат, пусть даже он и знает, что друзья говорят искренне и хотят лишь помочь. И он просто кивает, не отводя взгляда от потрескивающего огня, и выдавливает из себя такое же нелепое и напряжённое «спасибо».

+.-.+

Вскоре они засыпают — после того, как спели все вместе, затем Хосок битбоксил, а Намджун зачитывал рэп вместе с Чонгуком, у которого, к всеобщему удивлению, получается довольно хорошо. Юнги для рэпа был не в настроении, потому просто слушал. Друзья прекрасно понимали его состояние, так что просто разговаривали оживлённо — вели себя именно так, как Юнги и хотел, чтобы они себя вели. А теперь Чонгук спит у Тэхёна на коленях, тихонько похрапывая, пока тот увлечённо что-то рассказывает. Следующий носом клюёт Сокджин, а затем и Намджун опирается на старшего плечом и широко зевает.

Скоро вновь слышно лишь потрескивание огня и вой ветра, а Юнги всё сидит на диване, лишённый сна. Совсем как тогда в Канныне — не может никак уснуть. Чимин сидит рядом и, кажется, дремлет. Медленно и аккуратно поднявшись со своего места, Юнги идёт к выходу из туннеля в приветствующую его холодную ночь.

Он сидит, скрестив ноги, у самого края, откинувшись головой на стену справа, и снова ищет на небе свою любовь, надеясь, что она не предаст его опять, но почему-то тот, кого зовут богом, сегодня к нему не благосклонен, и прячет любимые звёзды, продолжая насмехаться над парнем.

И, слыша приближающиеся сзади шаги, Юнги ни капли не удивлён увидеть усаживающегося рядом с ним у выхода из туннеля Чимина, который словно с самого начала дня ждал момента, когда можно будет поговорить.

Да, совсем как в Канныне.

— Ты же и не засыпал совсем, да? — подкалывает его Юнги.

— Ага, раскусил, — тот даже не отрицает.

Юнги вздыхает. Вдалеке слышен усиливающийся храп Намджуна; кажется, лидер проваливается в сон всё глубже.

— Что на самом деле случилось, хён? — спрашивает мальчишка.

Юнги отвечать не хочет. Хочет держать рот на замке. Но спрашивает Чимин, а когда в дело вступает этот мелкий, Юнги почему-то всегда находит способ предать самого себя — прямо как звёзды решили сегодня предать его.

— Ты меня слышал. Отец выставил меня вон, — говорит он тихо.

Чимин не спрашивает больше о деталях, лишь сидит и ждёт, что же Юнги скажет дальше. Не спрашивает — просто находится рядом, и слова сами срываются с языка, старший этого даже не осознаёт:

— Не знаю. Я думал, что буду счастлив, всегда ведь хотел сбежать из этого дома, из Йоранмёна, построить своё будущее в Сеуле, — говорит он. Он же так на это надеялся. — Но теперь, когда я, наконец, получил возможность… Не знаю, почему, я просто…

…испугался. Просто испугался. Он поражён, что у отца действительно хватило смелости выставить его из дома — раньше Юнги сам убегал, и сам же в итоге возвращался. Может, он просто лицемер, с громкими словами выступающий против этого ограничивающего, словно клетка, города, а когда и вправду представилась возможность сделать то, о чём он так кричал, у него просто не хватило смелости вырваться из собственной тюрьмы. Но в этот раз всё серьёзно — у него больше нет дома, в который можно прийти; нет места, куда можно вернуться после заката.

— Что, если в Сеуле у меня ничего не получится? — не сдерживается он. — Что, если я налажаю? Мне больше некуда возвращаться.

Он теперь сам по себе, и только сейчас понимает, насколько это страшно. И страшно даже не из-за денег в кошельке или крыши над головой — ужасает тот факт, что он просто остался один.

И снова наступает тишина (или, может, Намджун просто отвечает на его высказанные тревоги храпом). Чимин реагирует не сразу, но, когда отвечает, Юнги хочется врезать мелкому по башке.

— Ну ты и тупой, хён, — говорит мальчишка ровным тоном. Даже слишком ровным.

— Прошу прощения? — поворачивается к нему Юнги. Насмешки это сейчас что, новомодный способ успокаивать, или просто белый и пушистый мальчик Чимин заразился минюнгитом?

— Разве ты не слышал, что сегодня все говорили? — спрашивает младший. — Ладно, у тебя больше нет дома. Одного дома. Как ты не понимаешь, что у тебя есть шесть других?

И снова Юнги не может ничего ответить, как и в тот момент, когда отец заехал ему кулаком, но на этот раз по лицу врезало не чужими костяшками, а словами Чимина.

— Я не сомневаюсь, что у тебя будет всё хорошо в Сеуле, хён. Поверь, я же сам оттуда, и знаю, как там выживать, — шутит мальчишка, да так отстойно, что Юнги хочется ответить чем-то вроде «ничего ты не знаешь» или «то, что ты в Сеуле родился, не наделяет тебя таким талантом». — Но даже если ничего и не получится, у тебя всегда будут шесть домов, в которые можно вернуться. Каждый из нас будет счастлив тебя поприветствовать и принять у себя, хён.

Только сейчас Юнги, наконец, полностью осознаёт слова друзей, отчего чувствует себя настоящим мудаком за то, что сомневался в них. Они шестеро согласились выполнить его нелепую просьбу без единого вопроса, поступили так лишь из-за слов Юнги, что они ему нужны.

— В первый раз, когда меня выгнали из дома, — голос Чимина звучит печально и задумчиво, и мальчишка поднимает глаза вверх, к небу, вспоминая болезненное сеульское прошлое, — мне вообще некуда было идти, кроме как сюда. — Чимин действительно прошёл через то же, что и Юнги, а может, даже через большее. — И тогда я даже не знал, будет ли у меня когда-нибудь то, что я смогу назвать домом.

Юнги и правда сегодня вышвырнули из дома, но он и впрямь совсем тупой, раз не понимал, что у него уже есть свой дом — здесь, в заброшенном туннеле железной дороги Аураджи, с шестью людьми, которых он может по праву назвать своей семьёй. Да, пусть его вышвырнули вон, пусть от него отказался отец, но правда в том, что тот дом для него с самого начала домом-то не был, если сравнивать с бандой друзей, с которыми он смеётся под звёздным небом каждый четверг после баскетбольной тренировки.

Вот его дом.

— Теперь у тебя есть, — тихо говорит Юнги, смотря на мальчишку, который сидит рядом.

(И дом Чимина тоже)

А когда тот поворачивает голову и смотрит ему в глаза, Юнги понимает, что звёзды от него сегодня и не думали прятаться.

— Знаю, — шепчет Чимин, не сводя с него взгляда.

И вправду повторяется то, что было в Канныне. Юнги всё никак не может объяснить, как так получается: как перед ним разворачивается целое небо, хотя он даже не задирает голову? Всё множество звёзд вселенной отражается в глазах мальчишки, который утверждает, что любит его.

Звёзды действительно не прячутся.

Он попросту их искал не там.

+.-.+

Утром Чонгук находит их обоих спящих около входа в туннель — мальчишка уложил голову Юнги на плечо (и, как утверждает младший, обслюнявил его самую любимую — а скоро и единственную — футболку). Под слепящим утренним солнцем Юнги, как ни странно, чувствует себя лучше, а во время обратной дороги умудряется даже рассмеяться, когда Тэхён и Чонгук устраивают шуточную войнушку против Хосока и Чимина. Пусть небо не голубое, а солнце не яркое, но Юнги греет картина, на которую он смотрит (и плевать, что небо на самом деле серое — во всяком случае, голубой цвет, которого наверху весь день так не хватает, он сам может компенсировать синяком на лице).

В воскресенье он возвращается в Йоранмён с лёгким сердцем и искренней улыбкой на лице, а когда солнце заходит, и всем приходится возвращаться домой после запланированного ещё на субботу баскетбола, на Юнги смотрят шесть пар глаз — не с жалостью, не так, словно он их к чему-то принуждает. Нет, они просто ждут.

И сказанные ночью Чимином слова эхом отдаются в голове.

— Итак, чья же резиденция будет награждена привилегией принимать великого и невероятного Мин Юнги сегодня ночью? — шутит Намджун.

Юнги усмехается.

У него и правда есть шесть домов, куда всегда можно вернуться.