— И надеюсь, парень, такого больше не повторится, — говорит офицер полиции, хлопая Юнги по плечу, после чего отпускает к матери, которая ждёт около выхода из участка.

Юнги предполагал, что та будет сердиться — во всяком случае, отец злился бы, что его непутёвый сын опять сорвался и влез в передрягу, в которую на этот раз оказывается втянута даже полиция. Но она, на удивление, не высказывает ни намёка на недовольство или презрения — лишь улыбается, отчего Юнги чувствует себя ещё ужаснее. Сердце слегка сбивается с ритма в её тёплых объятиях, но слёзы на глаза всё-таки не наворачиваются. Юнги в принципе никогда не плачет. Даже не помнит, когда плакал в последний раз.

(Не то, что некоторые, у которых реветь — уже хобби)

Юнги снова убежал и не возвращался до самого понедельника, и в этот раз никто и правда не представлял, куда он пропал. Друзья, зная, что дома он не живёт, переживали сильнее обычного, и в итоге пришли к его матери, а потом связались и с копами. Юнги их за это бы возненавидел, даже понимая, что они просто волнуются, но слишком устал, чтобы злиться.

В тот день шёл дождь, как и в другой небезызвестный четверг. Вообще, кажется, что, когда бы ни случалось что-то важное, всегда льёт дождь. И он бежал, насквозь промокший, сквозь водную пелену в этот четверг  — прямо как в тот, другой.

Он не взял с собой ничего — ни куртку, ни рюкзак; просто выбежал из класса с одними лишь беспокойными мыслями в голове и нёсся по дорогам до тех пор, пока не заболели ноги. Сколько времени он не останавливался, Юнги не знает, но затормозил лишь тогда, когда не мог больше сделать ни шагу — колени сразу подкосились, и он свалился на землю. Это уже было, наверное, около полуночи, и Юнги осознал, что находится недалеко от туннеля железной дороги Аураджи.

Он оставался в бегах до понедельника, даже не задумываясь, в какую сторону податься — просто позволял ногам самим нести его куда им угодно. Ночью в четверг он ночевал в туннеле, завернувшись в одеяла, которые друзья так удачно оставили там во время последнего визита, в пятницу на жалкие копейки, что нашёл в кармане, купил поесть, а спал на станции. В субботу пробрался в свой пустующий дом, а в воскресенье — в подсобку спортзала.

Он понятия не имеет, как умудрился не заболеть, учитывая погоду и практически полное отсутствие еды, но это, наверное, даже хорошо — иначе его нашли бы, скорее всего, лежащего без сознания и с температурой где-нибудь посреди дороги. В понедельник ноги сами вели в направлении к станции, а мозг импульсивно подкинул идею купить билет до Сеула на деньги, что он захватил из дома — вот тогда-то полицейские и поймали его, шагающего, словно зомби, по дороге, и привели в участок.

Во время поездки домой Юнги не произносит ни слова. Отец ведёт себя так, словно младшего сына у него нет и никогда не существовало, и именно брат кричит, ругается, рассказывая, как все волновались, и как эгоистично и безответственно он поступил. Но Юнги в ответ не говорит ничего, молчит, а дома закрывается в своей комнате на замок.

Всё кажется нереальным. Вот он опять в своей спальне, только что пробегал несколько дней без определённой цели. Хотелось бы сказать, что убегал неизвестно почему, но Юнги знает причину прекрасно. В последний раз, когда в четверг шёл дождь, он пролежал в кровати несколько дней из-за одного лишь признания в любви, и, если посмотреть с этой стороны, то вполне объяснимо, почему теперь он ровно столько же времени слонялся по городу, как призрак.

Тогда он с температурой лежал в кровати, и компанию составляли лишь темнота и серый потолок, а в этот раз его сопровождали холодный ветер и небо над головой, на которое он смотрел долго, сколько мог, надеясь, что оно привычно дарует умиротворение и спокойствие, но небо лишь напоминало о том, о чём он так старался забыть. А каждую ночь, когда он закрывал глаза, единственное, что отдавалось эхом в голове — это фантомный вкус губ Пак Чимина на своих собственных, и неважно, сколько раз он повторял те самые слова, словно заклинание — снова и снова.

— Это неправильно.

(Неправильно ли?)

+.-.+

Очередной вторник, и он, смахивая, скорее, на полумёртвого, отправляется в школу. Друзья сразу обступают со всех сторон, заваливают вопросами и выражают своё беспокойство, а Намджун бьёт по лицу, как только видит, со словами, что лучше бы ему не выкидывать подобные глупости снова. Они все волнуются. Очень сильно волнуются.

— Какого чёрта ты не мог пойти к нам?! — возмущается друг.

Юнги редко видел Джуна таким злым, и вполне понимает лидера — он бы сам, наверное, поступил так же на его месте, выкинь один из друзей что-нибудь настолько тупое.

— Эй, хватит. У Юнги наверняка есть свои причины, — вступается Сокджин, легко хлопая Намджуна по плечу, а потом поворачивается к Юнги. — Всё в порядке. Мы на тебя не злимся, просто переживаем.

— Да, хён. И мы всегда поддержим тебя, — соглашается Хосок.

Следующие подходят Чонгук с Минджу, оба говорят, что сильно волновались — как и остальные. Он стоит в коридоре около класса, и друзья по очереди читают лекции о том, как много он для всех них значит, но ошарашивает Юджин — девушка зовёт его по имени, подходя ближе, и смотрит широко раскрытыми глазами.

Юнги всегда знал, что не заслуживает ни капли теплоты от Чон Юджин, и, естественно, объятий он не заслуживает тоже — а она просто подходит и обнимает его на глазах у всех друзей, не говоря ни слова.

— Ты такой глупый, — шепчет она ему в ухо, обнимая крепче. — Никогда больше так не делай.

Он отвечает просто тем, что обнимает её в ответ, размышляя, что точно не стоит такой доброты. Почему это не может быть она? Почему Чон Юджин не может быть той, кого он поцеловал тогда в классе? Почему это был…

— Хён?

Всего лишь шёпот — а, может, слова даже не сорвались ещё с губ мальчишки — но Юнги как-то их слышит. Он поворачивается в сторону голоса и встречается взглядом с теми глазами, что важнее всех.

Прямо здесь, в коридоре, стоит Пак Чимин — и Тэхён рядом — и смотрит на Юнги с Юджин, чьи руки всё ещё обвиты вокруг его шеи.

— Ты вернулся.

Мальчишка — тот, от которого он убегал — натягивает на лицо улыбку, что оставляет на сердце Юнги глубокие порезы. Грудь словно сжимает изнутри, а колени снова слабеют; сердце колотится, и охота лишь опять сбежать, прямо как Чимин тогда пытался, под дождь. В этот раз сбегает Юнги, потому что слишком неправильно. Ему пришлось убегать затем, чтобы всё исправить.

(Будто побегом вообще можно что-то исправить)

Во время урока он не смеет повернуть голову, зная, что Пак Чимин сидит прямо за спиной, не смеет посмотреть на мальчишку — он едва выдерживает даже просто своё присутствие в классе, помня, что случилось в этой самой комнате в прошлый четверг. Он знает, что друзья будут ждать на перемене, но просто уходит в подсобку спортзала, ложится на маты и смотрит в потолок, на который в последние дни смотреть легче, чем на столь любимое небо. Впервые небо для Юнги скучное и унылое, и обшарпанная побелка привлекает сильнее, чем огромное голубое полотно, в котором можно утонуть. Этот грязно-белый хотя бы напоминает только о том, что нужно починить крышу, голубое же небо с белыми облаками заставляет возвращаться мыслями к одному мальчишке.

До конца уроков он так и не досиживает — уходит где-то перед второй переменой. Впервые Юнги не поднимает голову к небу.

Вместо этого всю дорогу его глаза прикованы к земле.

+.-.+

Школа больше не важна. Юнги плевать на результаты экзамена — на самом деле, ему бы думать, чем он планирует заниматься в Сеуле, но он только лежит бо́льшую часть времени на кровати, размышляя о том, чтобы сбежать, чтобы уйти под землю, где его не достанет солнечный свет. Туда, где небо будет скрыто от глаз.

А рано утром в среду его зовёт звонкий голос Чон Юджин, и мать говорит, что девушка ждёт его внизу.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он, спустившись. Юджин одета в форму и готова к урокам. Её дом к школе ближе, значит, она специально потратила время на дорогу к нему в такую рань, и для этого должна быть причина, которую Юнги сейчас и пытается узнать.

— Выполняю обещание, — отвечает она, копаясь в сумке, а потом достаёт и протягивает купюру в десять тысяч вон.

— Что?

Бессмыслица какая-то. Девушка приходит к нему домой только затем, чтобы принести деньги.

— Мы тогда поспорили, помнишь? Насчёт госпожи О, — объясняет она. — Я проиграла.

Вспоминает он мгновенно, и, вздыхая, снова думает: почему это не могла быть она? Почему он сейчас не может поднять голову и увидеть, что небо починилось? Что восход снова прекрасен, а не мучителен; что каждое облако напоминает о ней.

Но вместо этого оно напоминает ему о Пак Чимине. И всегда так было.

— Мы спорили давным-давно. Не нужно было приходить прямо сейчас, — отвечает Юнги.

Слова звучат холодно — он прекрасно это знает, и видит, как на лице Юджин мелькает что-то, а спустя секунду уже сменяется улыбкой. Чон Юджин. Она прячет эмоции так же хорошо, как внезапный летний дождь.

— Всё нормально, — говорит она. — Пожалуйста, возьми их, Юнги.

Он точно не заслуживает такого.

— Почему ты это делаешь?

Ответ Юнги и сам знает. Наверняка знает. Но девушка лишь улыбается тепло:

— Просто хочу, чтобы ты опять пришёл в школу.

Да, именно этого от него хотят друзья. Но если он придёт, то встретит Пак Чимина, а когда увидит Пак Чимина, то…

— Так. Ладно, не хочешь брать — не бери, но заключаю с тобой ещё один спор прямо сейчас, — вдруг заявляет Юджин. — Спорим на десять тысяч вон, что Мин Юнги сегодня не придёт в школу.

Её слова ранят только сильнее. Это же их фишка, шутка, которую понимают лишь они двое, и оттого, что она использует её сейчас, чувство вины лишь растёт. Отвечает Юнги с улыбкой. Годы спустя он, наверное, поблагодарит Чон Юджин.

— Ты разоришься, Чон Юджин.

+.-.+

Каждый раз, когда он вспоминает о том дне, ему больно. Каждый раз, когда он смотрит на небо, ему больно. Каждый раз, когда он смотрит на Чимина, ему больно. Юнги всеми силами пытается не натыкаться на мальчишку взглядом. Он заставляет себя отдыхать на переменах вместе с ребятами на их излюбленном месте, и Чимин, конечно, тоже тут, сидит напротив и смотрит на него пристально, а Юнги всё это время не отводит глаз от пола. Друзья не спрашивают, что не так, хотя точно знают: что-то происходит.

Однако чем дольше он заставляет себя находиться здесь, тем сильнее закручивается что-то в желудке и сжимается сердце. Он думает, что сможет забыть, притвориться, словно ничего никогда не было — и это лучший из возможных вариантов. Глубоко внутри Юнги знает: он не хочет терять дружбу с Чимином. Тот всегда в первую очередь остаётся его другом, и ничего не надо менять. Юнги постарается вести себя, как обычно, весело проводить вместе с друзьями то время, что у них осталось в Йоранмёне. Да, так и поступит.

То, что он сделал, было неправильным — следовательно, оно никогда не происходило, и не сможет ничего изменить. Он просто сотрёт эту сцену из памяти, и всё — тот дождливый четверг перестанет существовать. Он никогда не говорил Чимину, что, может быть, с самого начала ненавидел его, Чимин никогда не спрашивал, любит Юнги его или нет, и — самое главное — их губы никогда не соприкасались. Они никогда не целовались и…

— Хён, могу я с тобой поговорить?

Он один в подсобке спортзала, накачивает запасной мяч для привычной тренировки по баскетболу в четверг. Прийти себя Юнги сюда заставил усилием воли, зная, что Чимин тоже тут окажется, и вот мальчишка смотрит на него с такой тоской во взгляде, какую он просто не в состоянии выдержать.

Юнги разворачивается и смотрит на паренька, который, закрыв дверь в подсобку, стоит теперь около неё, и желудок опять делает кульбит — при одном только взгляде на Пак Чимина. Мозг твердит: надо бежать прямо сейчас, если есть возможность. Но разве Юнги только что не убеждал себя, что стоит вести себя, словно ничего не случилось? Он не должен убегать — сам же ненавидел Чимина, когда тот так поступал, разве нет?

— О чём? — спрашивает он, хотя ответ очевиден. Естественно, Юнги знает прекрасно, о чём Чимин хочет поговорить.

Тот делает шаг к нему.

— О вчерашнем, о…

— Не о чем говорить, — отрезает Юнги немедленно, перебивая паренька. — И ничего никогда не происходило, — добавляет, снова опуская взгляд в пол, потому что знает, что не может смотреть Пак Чимину в глаза. Если он посмотрит Пак Чимину в глаза, то захочет лишь…

— Нет, хён, нам нужно поговорить об этом, — настаивает Чимин, чего Юнги от него совсем не ожидает. Он-то полагал, что мальчишка промолчит, подыграет, позволит всему случившемуся остаться в списке тем, о которых вслух говорить не стоит, и в итоге забыться.

— Нет, не нужно. Ничего не случилось, — стоит Юнги на своём, и идёт к двери, не сводя взгляда с собственных ног.

Но Чимин нагоняет его и останавливает, не позволяя взяться за ручку.

— Отойди! — восклицает Юнги.

— Нет, — голос у мальчишки удивительно уверенный.

— Отойди, а то ударю тебя.

— Не ударишь!

Юнги предупреждает всерьёз — он действительно врежет мальчишке, который стоит прямо перед ним, куда-нибудь в живот, лишь бы только доказать, что тот неправ. Почему-то на ум приходит воспоминание о том, как они вдвоём стояли под ливнем; в тот день Чимин просил Юнги его отпустить, а теперь вот всё наоборот.

— Я считаю до трёх, и лучше тебе отойти.

— Послушай меня, хён…

— Один.

— Пожалуйста, просто дай…

— Два.

— Просто посмотри мне в глаза.

До трёх он не досчитывает. Мальчишка просит только посмотреть ему в глаза, на что Юнги не осмеливается. Часть его говорит этого не делать — мол, опасно, случится плохое, если поднимешь взгляд, а другая уверяет, что это всего лишь короткий зрительный контакт. Что вообще такого может произойти?

Потому он поднимает голову и смотрит на небо прямо перед собой, если именно так можно избежать разговора, который настолько страшит. Но почему? Почему он продолжает видеть там свои любимые звёзды?

— Чего ты так боишься? — спрашивает Чимин.

Тебя, хочет ответить Юнги. Потому что вижу небо в твоих глазах.

(И потому что на небе видит Чимина)

Его всё не отпускало чувство, словно поменялось что-то, и он никак не мог понять, что именно — а теперь осознаёт, что изменился сам, и это до смерти пугает. Ему не нравятся парни, и он не мечтал никогда о поцелуе с парнем. Раньше он встречался с девушками, целовался с ними — и не с одной. Пак Чимин для него лишь лучший друг, не более. Но почему тогда он настолько же важен для Юнги, как и небо?

Почему-то то, что произошло вчера, преследует его мысли, сердце бьётся, как сумасшедшее, даже сейчас, а под кожей от волнения покалывает?

— Теперь дай мне уйти, — шипит Юнги, быстро отводя взгляд.

— Господи, хён. Ты ответил мне! — кричит Чимин. — Ты ответил на поцелуй, и даже не смей отрицать!

Да, ответил. Он тоже целовал Чимина, и помнит, какими на вкус были эти губы.

— Заткнись! Ничего не было, ясно тебе? Это неправильно.

— Тогда почему ты так себя ведёшь? Ты не можешь просто взять и притвориться, что ничего не произошло. О моих чувствах ты не подумал?

Раньше Чимин был робким, раньше он убегал, а теперь противостоит Юнги. Может, мальчишка просто устал — устал мечтать, и зацепился за ту единственную надежду, которую Юнги ему дал, твёрдо вознамерившись не отпускать ни за что.

— Ты сам сказал, что ничего не надо менять, — говорит Юнги. Да, он сам знает, что оправдание жалкое, и что это лишь попытка повесить всю вину на Чимина.

— Но изменилось? — спрашивает младший. — Что-то изменилось?

Юнги хочет ответить «нет» — и должен так ответить, но мозг напоминает, что тогда он солжёт, ведь что-то действительно изменилось. Может, где-то между их поездками вместе на велике, или походами домой из школы. Или же во время разговоров под луной. Когда — неважно, важно то, что что-то и правда поменялось, а Юнги этого признавать не хочет.

Он просто не может это признать.

— Ответь на вопрос, хён, — требует Чимин, когда комната погружается в тишину.

— Заткнись. Разговор окончен, — отрезает Юнги, и пытается снова дотянуться до дверной ручки, но Чимин опять ему мешает. Они борются: Юнги пытается выйти из комнаты, а Чимин его останавливает.

— Почему ты продолжаешь убегать?!

Потому что что-то поменялось, и теперь ему страшно. Что-то поменялось, и он этого не понимает. Что-то поменялось, ведь когда Юнги смотрит на Чимина, он видит звёзды; когда он смотрит на лицо паренька, внутри что-то ёкает. Когда он смотрит на Чимина, он хочет лишь…

— Тогда просто скажи, что не любишь меня, и…

— Заткнись!

Юнги не знает, почему поступает так: поднимает голову и смотрит Чимину в глаза. Может, какая-то часть мозга подсказывает, что так можно застать мальчишку врасплох, достичь свободы, к которой он так стремится. А другая его часть словно получает под дых какой-то невидимой силой. У Чимина опять в глазах звёзды, а Юнги вспоминает о том дождливом четверге, и вот она — правда, с которой он так боится столкнуться лицом к лицу. Вот она, прямо перед ним.

Ведь когда он смотрит на Пак Чимина, ему хочется лишь схватить мальчишку за шею, притянуть к себе и поцеловать снова, как тогда.

Что он и делает.

Хватает Чимина за шею и прижимается сильно к его губам своими. Юнги уже не думает, снова отбрасывает все вопросы и тревоги подальше в угол, утрамбовывает в коробку. Может, теперь он разберётся, поймёт. Может, ему станет противно, он опять оттолкнёт мальчишку и удостоверится, что ему нравятся только девушки. Может, за него говорила лишь похоть, что накопилась за целый год бездействия.

А может, он целует человека, которого любит. Целует, наслаждается каждой секундой, прижимая Чимина к двери, держа его за шею, и сминает мягкие губы мальчишки всё сильнее, дыша тяжело.

Чимин отвечает ему с таким же напором, и вдруг уже Юнги прижат к ближайшей стене с не меньшей силой, а оба запястья оказываются в плену пальцев Чимина — тот хочет удостовериться, что у Юнги не выйдет оттолкнуть его, как тогда. Сначала вёл старший, но Чимин инициативу забрал быстро — он совсем не боится пробовать на вкус всё, до чего может дотянуться, всего Юнги, и поцелуй становится глубже. Язык Чимина переплетается с его собственным, пальцы медленно разрисовывают запястья невидимыми окружностями, а потом рискуют опуститься на поясницу, сжимают рубашку так сильно, словно Юнги исчезнет, стоит только отпустить.

Он сначала дёргается от удивления, чувствуя язык Чимина, скользящий по зубам, но младший успокаивает его выдохом в губы. Он не спешит, вырисовывает круги уже на пояснице Юнги, чувствуя отчаянное желание старшего. Чёрт побери, да они оба сходят с ума от жажды большего. Чимин не смущается совершенно, Юнги тоже, с их губ каждую секунду срываются новые стоны, и это единственное, что мозг Юнги сейчас в состоянии осознавать — и ещё то, как они хватают жадно воздух, отказываясь размыкать прижатые друг к другу губы. Всё тело в огне, горит изнутри, а особенно внизу, где штаны.

Голос разума в голове затихает с каждой секундой, единственные звуки, наполняющие комнату — это их низкие стоны на грани рыка и тяжёлое дыхание. Юнги накрывает одной ладонью зад Чимина, а вторая всё цепляется за спину мальчишки, подтягивает ближе, и Юнги трётся отчаянно — ему это сейчас так необходимо. У Чимина в голове, кажется, мысли те же самые — он вжимается бёдрами в пах Юнги, и тот чувствует растущую под тканью штанов эрекцию.

Это неправильно во всех смыслах. Разве он не старается всеми силами избегать Чимина? Он пытался последние несколько дней, не позволял себе смотреть на мальчишку, отвлекал собственный мозг от воспоминаний о вкусе этих розовых губ. Но почему же нечто неправильное настолько приятно? Отчего всё настолько неверное ощущается так потрясающе? Юнги сейчас плевать абсолютно на всё, на друзей, ждущих в спортзале — он сдаётся, отдаётся на волю всего того, что сам считает неправильным, и — самое главное — не хочет останавливаться, не хочет отрываться губами от неба, что плавится во рту, пока со всех сторон его обнимает тепло.

Может, они бы и вовсе не остановились, если бы не открывшаяся дверь.

— Эй, чего вы двое тут заст…

Они оба замирают, и внезапно кожа Юнги обжигает пальцы Чимина, словно кипяток. Мальчишка отскакивает назад — как можно дальше — и как раз в этот момент внутрь заходит Чонгук.

Юнги тяжело дышит, Чимин просто перебирает нервно пальцами волосы, не отводя взгляда от земли, словно ничего не случилось. Юнги лишь надеется, что Чонгук так и подумает, и тем временем пытается отдышаться, тяжело глотая воздух и вытирая пот со лба.

— Мы просто…

Но потом Юнги видит это — это выражение на лице Чонгука. Сначала замешательство, непонимание, младший просто, нахмурившись, переводит взгляд с Чимина на Юнги и обратно, а потом уже нечто иное — именно то, чего Юнги так боится. Его мир снова рушится, и он тонет, опускается всё глубже и глубже в океан.

— Ребята, вы тут вечеринку устроили? — заскакивает в подсобку Тэхён с широкой улыбкой, приобнимает Чонгука за плечи.

— Не знаю. А что, устроили? — спрашивает тот с неприязнью, после чего разворачивается и выходит прочь, оставляя Юнги в таком состоянии, словно весь его мир только что заполыхал огнём.

Юнги приходится уйти. Ему необходимо уйти от Пак Чимина подальше, иначе он снова совершит ту же самую ошибку. Ему страшно ошибиться ещё раз; Чимин же может просто подойти к нему, и всё рухнет в одночасье, по лёгкому взмаху руки. Он разворачивается, игнорируя и Чимина, и Тэхёна, и вылетает из подсобки в спортзал.

— Хён, где мяч? Нам нужен запасной, а то вдруг мощь смертоносного прикосновения Намджуна явит себя снова? — смеётся Хосок.

— Я сегодня пас. Домой пойду, — отвечает Юнги, широкими шагами пересекая зал, и хватает рюкзак, не обращая внимания на вопросы Хосока и следующие за ним шаги. Друзья из-за его внезапного решения уйти переглядываются в недоумении. Краем глаза Юнги видит Чонгука — тот единственный смотрит на него по-другому, тем самым взглядом, в котором легко читается: я знаю, что произошло на самом деле.

Юнги игнорирует всех, думает лишь, как поскорее уйти отсюда.

А выйдя из спортзала, он бежит — так быстро, как только ноги позволяют, в надежде, что никто его не преследует. Он бежит до самого дома, не останавливаясь ни разу, чтобы перевести дыхание. Всё в его мире обращено в хаос, сердце колотится, а мысли мечутся между тем, как потрясающе было касаться Чимина, и взглядом, которым наградил его Чонгук. Оба эти воспоминания впечатаны глубоко в подкорку мозга и проигрывается в голове кадрами, снова и снова, пока ноги несут его по улицам.

Его сегодня словно разорвало напополам. Всё запутанно, непонятно; единственное, в чём он в этот день уверен — так это в том, что боится.

Впервые в жизни Мин Юнги боится. Впервые в жизни он в неподдельном ужасе.

Ему снова нужно убежать, исчезнуть с лица земли, и поскорее. Да, сейчас можно и вправду поехать в Сеул, как он мечтал, и даже брать ничего с собой не надо — только одежда, которая на себе, и решимость. И всё. Это будет правильно. Побег — всегда выход. В этот раз он исчезнет окончательно.

И во время его отсутствия Чон Юджин будет с каждым днём становиться богаче на десять тысяч вон.

Он уже на полпути к станции, когда вспоминает про эту девушку. Ну почему не она? Почему это не её он хочет целовать? Почему не она ему нравится? Тогда он бы был нормальным — он и должен был быть нормальным, но что-то изменилось. Пак Чимин изменил что-то внутри, превратил его в то, чего он так боится.

Юнги стискивает зубы, разворачиваясь. Он возненавидит себя за то, что собирается сделать, и ранит множество людей. Но разве это и так не произошло? Он уже ненавидит себя за то, что целовал Чимина. Может, ему удастся всё исправить. Наверняка все проблемы решатся сразу.

Эти мысли крутятся в голове, когда Юнги подбегает ближе к дому Юджин, а вскоре уже колотит в дверь.

Девушка открывает, на её лице растерянность, и она волнуется ещё сильнее, когда Юнги сгибается пополам, опираясь ладонями на колени, и пытается восстановить дыхание.

— Что случилось, Юнги? Ты в порядке? — спрашивает она.

Ничего не в порядке. Всё нужно исправить.

Он поднимает голову и смотрит на девушку, чувства у которой к нему такие же искренние, как и у парня, которого он только что целовал. Юнги ненавидит себя, и будет ненавидеть ещё сильнее за то, что сделает дальше, но он, по крайней мере, исправляет всё.

(Исправляет же?)

— Чон Юджин, — выдавливает он, до сих пор дыша тяжело.

— Да?

Он возненавидит себя за это. Точно возненавидит.

— Будешь со мной встречаться?