Лиам со спокойной совестью ведёт свою старенькую Ауди по тёмной улице, ведь вечер свободен —  спасибо начальнице, которой бывает и самой не в тягость постоять за стойкой. И теперь он твёрдо намерен провести его со своей лучшей подругой, правда, её надоедливый сосед, скорее всего, тоже там будет...

Боковым взглядом Лиам выхватывает из темноты за окном машины мелькнувший силуэт — высокую фигуру в чёрном костюме, если зрение ему не изменяет.

Бобби «посчастливилось» снимать квартиру на Ньюкирк Стрит, а... контингент этой улицы был довольно специфичным: Лиам не удивился бы при виде кого-нибудь, отливающего на углу, а вот представить, чтобы сюда каким-то образом занесло костюм... Вот это уже сложнее. Лиам не видит лица в свете фонаря — единственного работающего на всей улице, — оно совершенно теряется.

Лиам паркуется прямо напротив белой входной двери со знаком «64» (что и подтверждает надпись краской из баллончика на ближайшей мусорке). Он подхватывает с пассажирского сиденья удручающе лёгкий пакет из супермаркета и ступает на битый тротуар, не забыв запереть машину (не просто же так тут люди с первых этажей зарешётчивают окна).

64 Ньюкирк Стрит — всего-навсего трёхэтажный блок апартаментов, неуклюже зажатый между двумя другими. Первый этаж выложен рябым кирпичом, остальные — дешёвыми тускло-белыми панельками. Дверь подпёрта камнем; Лиам заходит в неё не в первый раз и, уверен, что не в последний. Дальше только тёмная лестница.

Шариться под ковриком в поиске ключа просто смешно: ни о ковриках с «добро пожаловать», ни о запасных ключах в коридоре тут и помыслить нельзя, — поэтому Лиам просто и бесцеремонно барабанит по железной двери кулаком. Из-за неё доносятся шум телевизора и приближающиеся шаги.

— Карлос, блин! Мы не будем ничего покупать! Совсем! Компрендо, амиго?

— Бобби, это я.

Какое-то время Лиам слушает, как поворачиваются замки и гремят цепочки, а потом дверь распахивается и на пороге появляется Бобби. Серо-зелёные глаза за очками радостно распахнуты, на лице сияет широченная улыбка, от которой наверняка болят щёки. Растрёпанные волосы цвета красного дерева завязаны в хвост и закинуты на плечо, растянутая футболка с всевидящем оком, заключённым в треугольный радужный флаг, заткнута в шорты на пышных бёдрах.

У Лиама ровно мгновение для того, чтобы ответить на улыбку подруги, перед тем как она заключает его в крепкие — до хруста рёбер — объятия. Прямо на ухо гремят радостные крики:

— А-а-а, Лиам! Какие люди! Ну даёшь, а мы и не ждали! Ну проходи ты — а то стоишь, как неродной, честное слово!.. — говорит Бобби и чуть ли не силой втаскивает друга в квартиру. 

Внутри всё как и всегда. Одинокая энергосберегающая лампочка слабо освещает тесные апартаменты. По телевизору с давящей на уши громкостью идёт британская телепередача, с кухни доносится визгливое дребезжание стиральной машины. Со стены гордо взирают фотографии авторства Бобби в одинаковых дешёвых рамках. Между подушек выцветшего дивана можно без труда труда заметить блестящие упаковки из-под фастфуда и чипсов, в то время как парочка банок с пивом моститься на захламлённом столике рядом с раскрытыми книгами, журналами по фотографии и включённым ноутбуком. За голым, узким окном — синяя темнота.

— Купил вот, — скромно кивает в сторону пакета с покупками Лиам, — а то я тебя знаю: ничего кроме пива и замороженной фри в доме не держишь. 

— От души, бро, я свою половину позже заплачу, обещаю, — уже шлёпая босыми ногами в сторону кухни, бросает Бобби.

Сам Лиам становится в проходе, чтобы не мешать — кухня (если эту кладовку вообще можно так назвать) до неприличия узкая и маленькая: гудящий холодильник с подтёками, сухие деревянные шкафчики и шкафы, стиралка, плита, духовка, которой никто в жизни не пользовался, раковина — всё втиснуто и прижато друг к другу, словно в тетрисе. Но Бобби это совершенно не смущает: она умудряется не только умело орудовать в этой горе-кухне, но и пританцовывать под джазовые мелодии, которые сама же и напевает себе под нос.

Звонкий голос неожиданно раздаётся за спиной и привлекает внимание Лиама.

— У нас гости, а мне не сказали? Да ещё и какие гости!

Оказывается, на поднятый шум из-за двери одной из спален выглядывает светлая, кудрявая голова соседа: и тут же усыпанное родинками лицо расплываемся в улыбке.

— Маккинли, — сдержанно здоровается Лиам, натягивая кислую улыбку.

Нового соседа Бобби он видел всего пару раз, учитывая то, что въехал тот только недели две назад. Все текущие знания Лиама о Маккинли ограничиваются его именем (а точнее фамилией, по которой к нему все почему-то и обращаются), как и Бобби, был студентом университета Джерси-Сити, учился на факультете кинематографии и не нравился Лиаму.

Тем временем он уже преодолел ничтожно малое расстояние до кухни, только тогда Лиам и заметил в его руках камеру.

— Это ещё для чего? — с подозрением задаёт вопрос Лиам, уже готовясь бить тревогу.

В ответ лишь самодовольная улыбка:

— Для моего нового проекта.

— Он постоянно снимает: как в реалити-шоу, круто, да? — в отличие от Лиама, Бобби ни капли не настороженна, а даже рада.

Расспросить ещё о чём Лиам просто не успевает: Маккинли проходит мимо него, чтобы присоединиться к соседке.

— Ты купил нам еду! Лиам, я тебя обожаю, вот серьёзно. Бобби, давай оставим его, а?

— Ну уж нет, — Лиам закатывает глаза, но потом снова улыбается. — Ладно, лучше скажите, как вы там в вашем универе.

— Почти смирился с тем, что всю жизнь буду снимать рекламы майонеза.

— Плакала на этой неделе всего лишь дважды! — с нервным смешком подхватывает Бобби, тут же переключаясь: — Маккинли, снимай, типа как у Джейми Оливера!

Её толстые, разваливающиеся сэндвичи мало на что могут претендовать, но тем не менее весь процесс «готовки сытных и изысканных блюд за пятнадцать минут» добросовестно заснимается со всей присущей серьёзностью.

Наконец они все заваливаются на пол в условной гостиной — с дивана до низкого столика не дотянуться, тем более Лиаму с его-то ростом — едят и говорят, пока на фоне шумит телевизор. Бобби сыпет вопросами, вот только Лиам всё никак не может разговориться: он пришёл к ней, но едва ли он искал компании её соседа — он ведь им никто, почти незнакомый человек. 

У Лиама есть одна лучшая подруга, несколько хороших знакомых и круг коллег, и его всё устраивает. Почему это он должен заводить дружбу с каким-то надоедливым незнакомцем, только потому что тот теперь живёт с его подругой? Конечно, Бобби тоже ужасно болтливая, шумная и чересчур дружелюбная... Но её Лиам знает целую вечность и даже чуточку дольше, да и лучшие  друзья они не просто так.

В любом случае радует то, что и без активного участия Лиама беседа не затухает: Бобби, чуть не задыхаясь, рассказывает обо всех новостях и историях так, будто с их последней встречи прошло ни меньше года, а никак не несколько дней, при этом успевая ещё и комментировать, что бы там ни шло по телевизору. Маккинли от неё не отстаёт: смеётся, заканчивает за Бобби предложения и даже кажется вполне себе нормальным. В конце концов, всё очень даже и не плохо.

Вот только камера, пристально наблюдающая со стола, не даёт покоя.

— Ты ведь поняла, что бариста с тобой флиртовала, да? — спрашивает Лиам, стоит им отойти от кассы.

В руках у Бобби острый тыквенный латте со взбитыми сливкам, сладкий до рези в зубах — больше десерт, чем кофе, — а на лице недоверчивая улыбка.

— Чего-о? Да не, ты попутал: она просто была вежлива.

В ответ на твердолобость подруги Лиам лишь пожимает плечами. Девушка, которая не просто не пожелала удавиться от «блистательного» юмора Бобби, но и всерьёз смеялась над её шутками, явно была заинтересована далеко не только в продаже кофе.

Они занимают их привычный столик у окна: люди за стеклом безразлично проплывают мимо, как пёстрые рыбы в океанариуме.

Эта кофейня — совсем не то, что бар, где работает Лиам. Через широкие окна, чуть ли не в пол, льётся целое море света. Входную дверь не перестаёт мотать туда-сюда. И всё новые люди... Сидят, разговаривают, печатают на ноутбуках. Чистые столики, цветные стулья, свежий паркет. До ушей доносятся отголоски уличного шума, из уст баристы звучат чужие имена, шумят кофеварки. В одиночку Лиам бы ни за что не задержался бы тут. Но с Бобби... ей это место очень подходит. 

Она как раз на середине истории о том, что они с её новым соседом выкинули на прошлых выходных: глаза блестят, цветастые браслеты и фенечки мотаются на запястьях — так сильно девушка жестикулирует — даже веснушки, рассыпанные по лицу, будто бы горят ярче. Вдруг Бобби прерывается на полуслове, складывает руки на столе и наклоняется вперёд, неожиданно серьёзная:

— Блин, Лиам, в чём твоя проблема? — когда вместо ответа она получает лишь вопросительный взгляд, приходится пояснять: — Каждый раз, когда речь заходит о Маккинли, у тебя сразу такое лицо... ну ты понял.

Лиам раздражённо передёргивает плечами, избегая смотреть подруге в глаза. Вместо этого он решает поизучать её футболку NASA.

— Ну уж прости. Что поделать, если он мне не нравится. Ну не вызывает доверия и всё тут.

Бобби одаривает его выразительным взглядом.

— И ты ещё говоришь, что это у меня навязчивые идеи.

— Издеваешься? — Лиам ловит себя на том, что повышает голос; кажется, он принимает происходящее слишком близко к сердцу. — Да мы даже имени его не знаем!

— Эм-м, доброе утро, его вообще-то Маккинли звать, забыл что ли? 

— Это фамилия, — бросает Лиам, отпивая американо; когда глаза Бобби удивлённо лезут на лоб, он чуть не давится от смеха. — Боже, только не говори мне, что ты этого не знала. «Маккинли» — да что это за имя такое, по-твоему?

— ...австралийское?.. Отстань, не знаю я!

Бобби отмахивается и смеётся чуть ли не до слёз. Наконец отдышавшись, она продолжает с уверенной улыбкой:

— Вот можешь что угодно про него говорить, но я считаю так: нам было суждено встретиться. Хрен знает, у кого мы были на вписке, но мы всё ночь подговорили о космосе и о политике («заговорах», — мысленно поправляет Лиам). А ведь мне как раз нужен был сосед! Ну, ты помнишь: после того, как Олехандро забрала эмиграционная служба и всё такое... 

Лиам продолжает глядеть на подругу с совершенно неубеждённым выражением лица, но Бобби не привыкла так просто сдаваться:

— Маккинли, он как Ли Харви Освальд — бедный парень ничего не сделал, а все против него ополчились и...

— Бобби, нет! Кеннеди убил именно он, как ты не понимаешь. Да, работы для одного не мало, но далеко не невозможно... 

— Ага! Ага! Лиам, ну ты сама наивность! Всё равно, что утверждать что Мэрилин Монро — самоубийца.

— Но так оно и было!

— Так, нет, ты только послушай...

Разговор легко сворачивает в привычное для двоих русло. Когда через час, а может и больше, они собираются уходить, Бобби покупает ещё один кофе, на этот раз даже слаще предыдущего. Она откалывает очередной нелепый каламбур, бариста снова смеётся, откидывая волосы. Лиам едва ли может сдержаться от закатывания глаз.

Палящее летнее солнце висит высоко над Линкольн-Парком. Откуда-то тянет запахом барбекю. Посередине пруда шумит фонтан, и отдалённо доносятся радостные крики детей. На лужайке тут и там валяются бездельники.

Бобби с шутливым трагизмом распинается о том, на какие немыслимые жертвы она идёт: «Фотографировать в полдень — ну где это видано! Всем известно, что лучший свет, он после заката», — и всё ради своего лучшего друга, который, в отличие от нормальных людей, работает по вечерам. Лиам говорит, что обязательно попросит поменять ему смену, но молчит о том, на какие жертвы идёт он сам — ну разумеется, Маккинли увязался за соседкой. В последнее время они ну прямо неразлучны. «Ты же не против, да?» — каждый раз, когда на встречу они приходили вдвоём, широко улыбалась Бобби. 

Маккинли лежит, растянувшись на траве, между приятелями: лицо, руки, ноги залиты солнцем и россыпью родинок, волосы ещё больший беспорядок, чем обычно — настоящее вьющееся гнездо. Он лениво покачивает в воздухе ногами в безумных носках и снимает Бобби. Та не отрывается от своей собственной профессиональной камеры, направленной на беговую дорожку, стремясь запечатлеть то ли непрерывное движение жизни, то ли просто подтянутых девушек. На солнце блестят её очки в цветастой оправе, объектив камеры да значки, которыми усеян перед её джинсового комбеза. Загорелые ноги сложены по-турецки, бордовые волосы, собранные в свободный хвост на плечо, в лучах пекущего солнца щёки в веснушках горят тёплым румянцем.

С двумя громоздкими камерами перед лицами оба соседа выглядят, как полные придурки (о чём Лиам не преминает им сообщить). Он сам бесстрашно сидит под пеклом во всём чёрном, потягивает грейпфрутовое пиво, взятое из общей упаковки, и не забивает голову мыслями. Лиам бы даже согласился терпеть Маккинли. Если бы тот не был таким чертовски странным.

— А вы в курсе, что из этого вот самого пруда ещё в конце марта труп выловили?

На слова соседа Бобби опускает камеру, поворачиваясь к друзьям.

— Блин, не помню, может, и слышала что-то такое. А что? Это было убийство?

— Конечно, что ж ещё, — со снисходительным тоном знатока отзывается Маккинли.

Привычное жгучее чувство раздражения закипает в груди Лиама. Когда он подаёт голос, уровень сарказма в нём зашкаливает.

— Дай угадаю: теперь ты скажешь, что она была убита какими-нибудь сектантами-иллюминатами в ходе древнего ритуала, а под прудом находится индейское кладбище.

Маккинли переводит камеру на Лиама, хоть тот и упорно пытается отпихнуть её рукой.

— Ну что за глупости, это явно сделал не человек. А вы только подумайте, какой сюжет мог бы получиться!

— Да ты смеёшься надо мной, — ну не может же здравомыслящий (что тоже спорно) человек и правда верить в подобный бред.

— Над тобой, Лиам, никогда, — держа руку у сердца, заверяет его Маккинли, проникновенно глядя прямо в глаза. И тут же катится со смеху.

Бобби точно так же не сдерживается от того, чтобы не разразиться счастливым хохотом. 

— Да вы оба умом не блещите, — сквозь слёзы выдаёт она и щёлкает пару кадров с ними.

В миг пропадает последнее благодушие Лиама. Он не без труда выуживает камеру из рук Маккинли и мстительно пинает того в голень — чтоб заканчивал валятся и садился уже.

— Ну давай, посвяти нас в свои гениальные мысли.

Маккинли честно пытается согнать улыбку с лица, но, видимо, оно просто-напросто не приспособлено для серьёзного выражения, да карие глаза всё продолжают смеяться. А вот изобразить пафосный тон ведущего новостей ему вполне удаётся:

— Крик, от которого кровь стынет в жилах, нарушил мирную жизнь города: изувеченное тело няни найдено в озере Джерси-Сити. Каким монстром должен быть человек, чтобы сотворить подобное, или всё же это дело рук реального чудовища? Неужели Дьявол из Джерси перекочевал из Пайн Барренс в Линкольн-Парк? Никто не в безопасности. Берегите себя и своих близких и будьте бдительны.

И тем не менее, вокруг всё так же мирно и спокойно, из реальных угроз — только солнце, упорно пытающееся прожечь дыру у Лиама в чернявом затылке, да критический кретинизм Маккинли, принимающий опасные обороты. Всё сказаное кажется настолько глупым, что даже смешно.

— Ты идиот.

Лиам опускает камеру на колени с таким неубеждённым видом, на который только мог быть способен человек. Теперь уже он сам еле сдерживает смех. Да и Маккинли лишь пожимает плечами, тряхнув кудрявой головой, и вновь сияет привычной улыбкой. Зато Бобби, по всей видимости, рассказ впечатляет. Не удивительно: она всю жизнь верила любой ерунде, которая достигала её ушей.

— Ребят, ну по-братски, хорош уже! У меня аж мурашки побежали, вот, смотрите!..

Бобби с горящими глазами протягивает руку, увешанную браслетами. Никаких мурашек, конечно же, нет и в помине: в середине июля солнце безжалостно палит в тридцать градусов по Цельсию.

Спокойный, до отвратительного скучный рабочий день — чего ещё ожидать от вечера среды? Лиам лениво протирает барную стойку и не жалуется — заплатят ему в любом случае. Старый музыкальный автомат у стены молчит, вместо него завывает местная певичка (музыкантом назвать, язык не повернётся), нестройно бренча на измученной гитаре. По пыльному экрану телевизора друг за другом бегут кадры какого-то телешоу — кажется, что-то с Опрой. Официантка Габи — работница даже похуже Лиама — с привычным недовольным выражением лица пялится в смартфон, бодро отстукивая акриловыми ноготками по экрану, и то и дело бросает нетерпеливые взгляды на часы— выжидает, когда можно будет начать проситься уйти пораньше. Хозяйка бара Патришия сама сидит за одним из столов, напевая под нос и откровенно бездельничая, как и её работники. Всего пара усталых посетителей, да и те уже дожёвывают свою картошку, отдающую горьким фритюрным маслом.

Всё мирно ровно до того момента, когда входная дверь распахивается и раздаётся на удивление знакомый голос.

— Так вот, где ты работаешь! Мило.

Но Маккинли и не думает рассматривать бар, с самого начала устремляя взгляд на Лиама. А на самом: футболка с идиотским принтом, и толстовка с нашивками — всё в ужасно кричащих цветах, больно бьющих по глазам. В руках неизменная камера — видно, и правда везде её с собой таскает. Открытое лицо — всё в родинках, насмешливые карие глаза, широкая улыбка — прямо-таки лучится довольством. В отличие от Лиама. Он отбрасывает тряпку в сторону, чтобы воинственно упереться руками в столешницу.

— Что ты тут делаешь? — сквозь зубы цедит Лиам, недовольно сверкая глазами.

Маккинли бережно ставит камеру на барную стойку и стягивает бейсболку, высвобождая кудрявое облако волос. Садится на один из высоких стульев — ноги в стоптанных кедах повисают в воздухе.

— Как что? — стоит Маккинли, улыбаясь, наклониться вперёд, Лиам тут же отодвигается. — Пришёл навестить друга и выпить в приятной компании.

Лиам косится на начальницу, мирно раскладывающую пасьянс в стороне, потом снова на улыбающуюся физиономию перед собой. Какой-никакой, а клиент — надо работать.

— Ну и. Что будешь?

— На твой выбор.

Лиам небрежно, почти не глядя, наливает что-то из бутылки, и Маккинли, точно так же не уделяя внимания содержимому, опрокидывает стакан.

Его заметно передёргивает:

— Ужас какой... Это ещё что такое было?

— А я откуда знаю, — безразлично пожимает плечами Лиам: он правда далеко не лучший бармен и вообще пока только учится.

— Давай ещё. Запилил одним пацанам рекламный ролик — теперь можно и деньги тратить.

Маккинли продолжает давиться отвратительными ликёрами, выкладывать наличные и болтать, не затыкаясь. О новой инопланетной теории Бобби и том шоу, которое они начали смотреть («Хотя я сам бы лучше снял»), о том, какие скучные в колледже обычно задания и как одно кафе не хотело пускать его с камерой. О том, что они с Лиамом мало общаются, так чтобы вдвоём. Обо всём этом Лиам изо всех сил старается не слушать.

Тем временем хриплый голос из угла допевает наверное уже третью нелестную песню про Трампа и переходит к более личным проблемам:

— Лиа-а-ам, скоти-ина-а-а-а, ну нале-е-ей ты мне пива-а-а!

Но Лиам лишь раздражённо морщится, отмахиваясь: «Никакой благотворительности, Сюзан». В ответ в его сторону тут же летят разгневанные «Бюрократы!» и «Чёртовы капиталисты!», щедро приправленные матом. Маккинли еле сдерживает смех, протягивая ему помятую двухдолларовую купюру.

— На пиво артисту.

— Не перевелись в этом мире добрые люди! Хорошая у тебя энергетика, сразу видно, — голос звучит хрипловато и развязно, однако преисполнен лихого веселья и искренности.

Сюзан уже бодро вышагивает за своей заслуженной кружкой пива. Её глаза странно блестят, будто бы она была под веществами (а может, так оно и было). Когда-то должно быть светлые волосы теперь потемнели, растрепались и висели скальными космами с запутавшимися в них тонкими косичками и бусинами. Выцветшие джинсовые шорты и короткая футболка мохрятся — видно, сама обрезала.

— Так значит, ты тоже тут работаешь? — спрашивает Маккинли, но Сюзан уже с наслаждением прикладывается к кружке.

Вместо неё отвечает Лиам:

— Наоборот: только клиентов отпугивает своими визгами. Мы просто прогнать её не можем.

Сюзан выражает своё мнение довольно красноречивым жестом.

— Аккуратнее с выражениями, эмо-бой. Последний человек, который на меня наезжал, получил ведро свиной крови на голову. Имён я, конечно, называть не буду: как-никак не последний человек в политике, но...

Маккинли направляет на неё камеру и принимается увлечённо слушать.

Кружка Сюзан становится пустой довольно быстро: всего после пары совершенно безумных историй её жизни («И это только за этот месяц!» — говорит она с гордостью). Сюзан покрепче перехватывает гитару и возвращается обратно в свой угол — петь о том, как откусила копу ухо.

Маккинли и не заметил бы, что в баре новый посетитель, если бы не Лиам, уставившийся ему за спину. 

— Здравствуй, Шейла.

Одна, без пары, без друзей, без коллег. Вошедшая женщина робко улыбается. У неё — тускло-рыжие волосы и погасшие глаза.

— Привет, ребят.

В приглушённом свете тёмные круги под её глазами кажутся ещё больше. Шейла садится у бара, тяжело наваливаясь на сложённые руки.

— Сделаешь Маргариту? — молящим тоном, будто о последней услуге, просит она.

— Лайма нет, соль кончилась. Могу налить просто текилы, — лениво отзывается Лиам.

Шейла, как в воду опущенная, мрачно кивает. «Мне тоже!» — успевает вдогонку бросить Маккинли.

Он уже было готов завести разговор с, кажется, постоянной посетительницей, вот только ей, видимо, и без того не до него: то сверлит экран телефона взглядом из-под нахмуренных бровей, то всё оборачивается да глазеет вокруг. На телефоне хватку не ослабляет, даже когда, жутко морщась, один за другим опрокидывает шоты текилы. Маккинли сидит достаточно близко, чтобы видеть побелевшие костяшки её пальцев.

Хозяйка Патришия как раз проводила Габи и теперь двигалась к барной стойке: губы привычно растянуты в блаженной улыбке, глаза и тонкие морщины лучатся теплом. На тонкой шее весело поблёскивают цветастые подвески, кулоны да бусы.

— Милая, у тебя всё хорошо? — участливо интересуется она, рассеянно перетасовывая колоду карт. 

Взгляд Шейлы задерживается на цветных рубашках, с упругим шорохом мелькающих в сухих руках Триши. А у самой в потухших глазах загорается что-то недоброе.

— Триша, а можете мне погадать?.. — с надеждой тянет Шейла.

Лиам только и может, что закатить глаза. Но всё равно напрягается. Сочувственная улыбка сползает с простодушного лица Триши. Не то чтобы Лиам сильно верит во все эти предсказания, но Шейла — да, ещё как. И карты ей частенько выпадают не лучшие...

— Ты гадаешь?! — обрадованно подскакивает Маккинли. — Ой, а можно мне сначала?

Лиам не уверен, заметил ли он взволнованный и напряжённый взгляд Триши или просто, как обычно, ведёт себя как идиот.

— Ну конечно, мой хороший, — снова расцветает Триша.

Шейла давит вежливую улыбку и покорно уступает очередь, обращая внимание на свой напиток. Шурша длинной юбкой и летящими рукавами, Триша опускается за барную стойку подле Маккинли. Лиам усердно протирает стаканы — а то заняться ему больше нечем, кроме как этим цирком, как же — но продолжает наблюдать со стороны. Худые пальцы, сверкая перстнями, принимаются умело тасовать.

— На что гадать будем?

Маккинли неприкрыто усмехается и глядит прямо на Лиама.

— На любовь.

— Хорошо. Не буду вас, молодёжь, долго мучать: расклад полной колоды, но простой, всего на три карты. 

Триша зажимает упитанную колоду между ладонями, сложёнными в подобие молитвенной позы и закрывает глаза. В баре почти что тихо: лишь телевизор жужжи,  раздаются тихие, одинокие разговоры из-за дальнего столика да поёт Сюзан. А потом Триша спокойно открывает глаза и принимается быстро тасовать: её руки летают, как птицы.

Наконец, она раскрывает карты широким веером. В глазах рябит от одинаковых рубашек. По просьбе Триши, Маккинли аккуратно выбирает три карты, которые она, отодвинув остальную колоду в стороны, раскладывает в ряд на гладкой столешнице.

— Первая карта означает прошлое и причины. Вторая — нынешнее положение, суть. И последняя — будущее.

Первая карта открывает взорам женщину в голубом, важно восседавшую между двух колон, в ногах у неё валяется месяц. На второй привязанный за ногу человек свисает вверх тормашками. Последняя карта — какие-то собаки, воющие на луну.

— Жрица, Повешенный и Луна. Ни одной перевёрнутой карты, все из Старших Арканов. Сильные карты. Так вот, Жрица в этой позиции...

— Спасибо, да я в принципе улавливаю, что это значит, — останавливает её Маккинли, наверное, впервые за всё время звуча вежливо. 

Улыбка никуда не девается, но становится какой-то... другой.

— Умеешь читать Таро? — уважительно вскидывает белёсые брови Триша.

— Ну так, чучуточку, есть немного.

На этот раз Лиам опережает Шейлу — она даже рта не успела открыть.

— Ну раз такое дело, то давайте и мне, что ли.

— Тоже на любовь? — лукаво улыбается Триша, собирая карты.

— На будущее. Мало ли, вдруг карты скажут Вам поднять мне зарплату.

И вот уже четыре новые карты покоятся на барной стойке. Триша выглядит крайне сосредоточенной: с таким же лицом она могла бы изучать ценные бумаги в офисе где-нибудь на Уолл-стрит. Она уже не отрывает пристального, проникновенного взгляда от карт.

— Первая карта покажет, мешает ли что-то твоему настоящему, — белые костлявые пальцы ловко переворачивают карту, и вот на Лиама смотрят два сфинкса и воин в повозке. — Колесница в перевёрнутом положении — Старший аркан — влиятельный. Ничего драматичного не происходит, но всё же дурной знак: в самый неожиданный момент Фортуна может отвернуться и принести с собой множество проблем. Карта говорит, что ты недооцениваешь ситуацию и порой переоцениваешь свои силы.

Лиам позволяет себе закатить глаза: все эти гадания начинают раздражать (нет, ну мало в его жизни знатоков, теперь ещё и карты поучают). Шейла и Маккинли притихают и внимательно слушают. Последний даже воздерживается от язвительных комментариев: они явно относятся к этому цирку с конями серьёзно, и это бесит ещё больше.

— Вторая карта расскажет нам о преграде, ожидающей в будущем, — переворачивает карту, она смотрит на Лиама, позволяя отчётливо разобрать рисунок: человек на коне в окружении столбов. — Перевёрнутая Шестерка жезлов означает преследующие проблемы и обоснованные страхи. Карта предупреждает: враг у ворот. Так, ладно... Третья карта откроет будущее. И это... — седая женщина, мучающаяся от кошмаров, — Девятка мечей. Тревоги, напасти, паника и чувство вины... Причина всех проблем кроется в бессилии перед неудачами...

Кто знает, есть ли Трише ещё что сказать — она спешно переходит к последней карте, хмуря брови:

— Четвёртая карта — суть, пояснение грядущего, — белый конь, под копытами которого мрут люди, и скелет-великан; улыбающийся череп чуть повёрнут, пустые глазницы смотрят прямо Лиаму в глаза, — Смерть, Старший аркан, тьфу ты, опять перевёрнутая, да что ж это такое!.. Ну ладно... Карта указывает на страхи перед жизнью или служит предупреждением. Также карта говорит о том, что человек напрасно надеется и верит. Под воздействием карты человек сам того не замечает, как притягивает к себе еще больше проблем. И эти проблемы ему очень трудно решить, а особенно, завершить их...

Скомкано договорив, Триша смахивает карты со стола и прячет в колоду. По всей видимости, играм с картами на сегодня конец. Шейла ещё раз лезет к Трише с просьбами, но та лишь машет руками: «Нет-нет, на сегодня всё, ой, у меня мигрень». Маккинли заказывает ещё выпить, и приходится открывать новую бутылку. Тут же подскакивает Сюзан — по новой выпрашивать халяву. Не гремит жуткий гром, и никого не поражает молнией. Жизнь спокойно идёт своей чередой и дальше. И всё равно задним умом Лиам думает о том, что ведь Триша гадала ему и раньше — этой участи не мог избежать ни один работник её бара — и ничего особо необычного до сегодняшнего дня не говорила. В последний раз это было каких-то две недели назад. Тогда Маккинли ещё не переехал к Бобби и не вошёл в их жизни.

Маккинли возит по стойке мелочь, пытаясь понять, сколько налички у него осталось, и упорно продолжает о чём-то трепаться. Лиам устало наблюдает за его потугами и продолжает гадать: да когда же он уже уйдёт? За этот вечер Лиам услышал от него, наверное, целые сотни историй о нём самом, о Бобби, о его друзьях и знакомых и друзьях знакомых... И тем не менее, о Маккинли он всё ещё не знал ровным счетом ничего. Вокруг становится всё тише. Мими уже давно покинула бар, так же тихо и печально, как и появилась в нём. Даже Сюзан прекратила надрывать глотку, и теперь сидит и тихонечко перебирает простенькие аккорды — сочиняет очередной социально острый «шедевр».

Время, как назло, тянется мучительно медленно. Лиам устало бросает взгляд на своего единственного клиента: того уже знатно развезло по барной стойке.

— Думаю, с тебя хватит. Вызвать такси?

— Увы, почти все мои деньги перекочевали к тебе в карман, так что...

— Лиам, милый, поздно уже. Может, подбросишь друга до дома? Я бар сама закрою...

Сейчас доброта Триши очень некстати. Вот только водителем Лиам ещё не работал, радость-то какая. Он честно попытается возразить:

— Он мне даже не друг... даже не приятель...

Лиам твёрдо решает, что на сегодня с него хватит потакания!.. А через пару минут они оба садятся в его машину. Камера Маккинли покоится на панели автомобиля, а он сам на пассажирском сиденье: склонил кудрявую голову набок и, не скрываясь, смотрит на Лиама из-под полуприкрытых век. Сам Лиам ответных взглядов старается не бросать, оправдываясь тем, что как-никак, а за дорогой следить надо.

— Не так уж ты и пьян, — укоризненно подмечает он.

Слабая улыбка становится привычно насмешливой.

— Я тебя умоляю, я родом из Тампы — текила у меня в крови, можно сказать.

Их скорость не превышает шестидесяти километров в час, но бар и весь сегодняшний вечер неумолимо быстро отходят в прошлое и уже вспоминаются, как что-то далёкое. Лиам не понимает, хорошо это или плохо, да и не очень-то и хочется, если честно. Наверное, он просто устал. Но на кой чёрт Маккинли понадобилось прожигать целый вечер в тухлом баре Тришы так и остаётся непонятным.

— И зачем ты только всё это устроил...

Пару секунд на Лиама смотрят, как на полнейшего идиота, потом Маккинли как-то по-странному грустно усмехается и спокойно переводит взгляд на дорогу.

— Не понимаю, о чём ты, — и тянется, чтобы выключить камеру.

Остаток пути до Ньюкирк Стрит проделан в тишине. Лиам даже жалеет о том, что радио молчит. Становится неловко.

Маккинли не смотрит на него, даже когда они приезжают в пункт назначения. Лишь бросает необычайно ровным для человека, который пил весь вечер, голосом: «Поднимешься? С Бобби поздороваешься», — перед тем, как отстегнуть ремень и выйти из машины. Лиам и сам подумывал о том же, так что... 

Приятно прохладный воздух бодрит после дня, проведённого в духоте. Ещё пуще бодрит внезапная тревожность: в незашторенном окне квартиры Бобби не горит свет.

— Бобби, что, спать собиралась?

— Нет, — задумчиво отзывается Маккинли, — хотела устроить марафон «Правил моей кухни» вообще-то...

По лестнице они поднимаются молча, как бы невзначай перескакивая через две ступеньки. Лиам замечает, как нервно Маккинли теребит красный шнурок на запястье — незамысловатый, но искренний подарок Бобби. Не успевают они ни постучать, ни достать ключи, как тяжёлая дверь резко распахивается, чуть ли не зашибая их самих. И вот крепкая рука Бобби уже взволнованно впивается в острый локоть Лиама, а глаза горят совершенно испуганно. Под носом и немного на щеке уже высохшие красные следы — у неё шла кровь.

— Ну наконец-то!.. — шепчет она, загоняя своих друзей внутрь.

Свет, какого-то чёрта, выключен по всей квартире. Разделавшись со всеми замками, Бобби наконец-то оборачивается, приваливаясь к двери спиной. Теперь она смотрит только на своего соседа, а тот на неё. Теперь в серо-зелёных глазах блестит не страх, а азартное волнение.

— Я видела его.

Неожиданно Лиам понимает, что он один тут чего-то не знает. И не знает, должно быть, очень и очень многого.