– Мы живем во сне, – слышится хриплый, медленный голос. – Нам кажется, что мы живем, но на самом деле…

Утер растирает виски – их ломит от боли – и тянется за новой порцией… чего бы ему там не налили.

– Мы спим! – в голосе прорезается торжество, как будто говорящий приглашает разделить с ним момент триумфа от осознания открывшейся истины. Если бы еще он не говорил так невыносимо медленно.

Лед обжигает губы холодом, а напиток обжигает язык алкоголем. Утер уже привык к этому, он не морщится, когда горячий комок прокатывается по горлу, падая в пищевод. Он наслаждается этим.

Вспышки ламп на танцполе смешиваются с пульсацией музыки, мир плывет и дробится на маленькие кусочки из фиолетовых басов, красного смеха, резинового привкуса пьяных улыбок. Мир смешивается с Утером, растворяется в нем и растворяет его в себе, и они, вместе, поднимаются на ноги, дрожат в такт музыке, прижимаются к чужим телам в танце.

Они бегут от воспоминаний будущего, от предчувствий прошлого – от проблем и забот, которые так неважны сейчас, и даже смешно, нелепо понимать, что для осознания этого ему потребовалось так много времени. Ничто неважно – все равно он спит, просто спит.

Он утыкается носом в длинные белые волосы человека в своих объятиях, – он не помнит, когда они оказались так близко, – с силой проводит ладонями по плоской груди и животу, прижимает к себе крепче чужую спину. Его партнер изгибается, послушно льнет к рукам, а у Утера шумит в голове от близости – и возрастающего с каждой секундой возбуждения. Они двигаются в едином ритме, и мир вокруг откликается рычанием музыки, криками толпы, объединенной этой животной, пьянящей атмосферой вседозволенности. Утер обхватывает чужие запястья – теплые и мягкие, не по-мужски хрупкие, – и фиксирует в своих ладонях, с восторгом ощущая, как расслабляется и подчиняется его партнер. Он вплетает пальцы в шелковые пряди, запрокидывает чужую голову и впивается губами в нежную кожу под ухом. Губ касается холод – одна из сережек прижимается к его коже, – и этот контраст заводит его еще сильнее. Утер не слышит, оглушенный музыкой и кровью, стучащей в голове, но всем телом чувствует, как из горла партнера вырывается первый стон.

Мир меняется вокруг них, извивается однотипными коридорами, скрывающими реальность в полумраке, прижимается к их телам холодными рельефами стен, дразнит иллюзией уединения лифта, сжимается и подталкивает их друг к другу. Утер никогда бы не подумал, что его номер находится так далеко.

Он дрожащими пальцами вытаскивает ключ-карту из портмоне, пока чужие губы целуют его шею, а чужие руки ловко раскрывают бляшку его ремня. Он рычит, бросая партнера на кровать, едва удостоверившись, что дверь закрыта. Он наваливается сверху и стонет от жара кожи под своими ладонями, от отзывчивости мужчины в своих руках. Тот смотрит на него широко раскрытыми серыми глазами.

Глазами со звериным зрачком.

Он даже не успевает осознать этого, когда рука уже ныряет под матрац, а серебряный кинжал привычно ложится в ладонь. Утер подносит его к горлу вервольфа и застывает, все еще нависая над ним, с коленом, раздвигающим его ноги и привкусом его губ на своих. Хмель выветривается из его головы, и ему хочется смеяться и плакать от нелепости ситуации.

Та маленькая ведьма должно быть действительно прокляла его. Ему стоило отнестись серьезнее к ее сказанным в запале злобы словам. Может быть, тогда неудачи не преследовали его одна за другой, вот уже который месяц, может быть, тогда он сохранил бы…

Вервольф лежит под ним, почти не дыша, его взгляд и тело напряжены, а лицо едва уловимо изменилось, явив свои хищные черты. Утер смотрит – почти любуется красотой, заключенной в них. Усталость наваливается на плечи, разочарование сжимает горло и неожиданно он понимает, как бессмысленны его действия теперь. Что он собирается делать с трупом волка на руках?

Черт, он слишком стар для подобных потрясений.

Утер убирает кинжал и поднимается на ноги, с силой проводит руками по лицу, и, встретившись взглядом с вервольфом, отворачивается.

– Убирайся, – его голос звучит глухо и надтреснуто. Дьявол, он так жалок.

– Но…

– Убирайся!

Перед глазами восстает из глубин памяти лицо – безмятежное и спокойное, с ледяным презрением к миру в глазах. Губы беззвучно шевелятся, вынося ему приговор, и – замолчав – изгибаются в извиняющейся улыбке, настолько же лживой, как и показное спокойствие.

"Пора уступить дорогу молодым, Утер".

– Ты в порядке? – тихий голос разрывает тишину, прогоняя воспоминания.

– Я, кажется, велел тебе уйти.

– Ты не в порядке, – констатирует вервольф, и Утер переводит взгляд на его лицо – удивительно спокойное, учитывая произошедшее всего минутой ранее. – Я могу помочь?

– Как ты мне поможешь? – губы сами собой складываются в кривую ухмылку. – Ты даже не знаешь кто я.

Если бы знал – сбежал бы сразу, едва увидев его на горизонте. Репутация среди магических народов у него не лучшая – и абсолютно, черт возьми, заслуженно. Вервольф подползает к краю кровати и, скрестив ноги, смотрит на него с неясной иронией:

– Кто же не знает Утера Пендрагона, главного Инквизитора Британии?

– Бывшего, – сухо поправляет его Утер и хмурится. – Почему тогда ты..?

Вервольф пожимает плечами.

– Ты же знаешь нашего брата, – его глаза смеются, а тон голоса – беззаботен, а Утер даже не знал, что они могут быть такими... человечными. – Не умеем противостоять соблазнам.

– Как я мог забыть, – Утер скрещивает руки на груди. – Сотни молодых женщин ведь живое… вернее, мертвое доказательство этому.

Верфольф кривится и отводит взгляд.

– Не все из нас такие, – тихо говорит он, но слова его не звучат убедительно.

Утер не отвечает. Он видел много тварей за свою карьеру, и не одна из них не страдала наличием морали, но говорить об этом сейчас хочется меньше всего. Тем более с такой же тварью, как они.

– Когда я вернусь, чтобы тобой здесь и не пахло, – говорит он и, с трудом подавив привитые инстинкты, поворачивается к вервольфу спиной, уходя в ванную комнату.

Холодная вода окончательно прогоняет дурман из мыслей, и Утер, щурясь от яркого и холодного света ламп, рассматривает свое отражение. Красные от недосыпа глаза, неестественно бледная кожа – он и сам сейчас походит на одну из ночных бестий. И ярко красные, припухшие от поцелуев губы, как последний штрих, ни дать ни взять – нажравшийся до отвала кровосос вернулся в логово. Наверное, потому этот волк на него и клюнул.

Первое, что бросается в глаза, когда он выходит из ванной, – пустая кровать со сбитыми простынями. Утер удовлетворенно прикрывает глаза: у вервольфов всегда был хороший инстинкт самосохранения.

– А погладить можно?

– Что? – Утер вздрагивает от неожиданности и рывком поворачивается к углу, откуда донесся вопрос.

Вервольф все еще здесь, играет в гляделки с его, Утера, почтовым вороном, на удивление спокойно сидящем на своем насесте.

– Погладить, – повторяет вервольф, оглянувшись, и улыбается. – Я его впустил, ты не против? На улице холодно.

– Почему, демоны тебя подери, ты еще здесь?

Утер подходит ближе, намереваясь выгнать, наконец, этого сумасшедшего зверя за порог, но не успевает даже моргнуть, когда стройное гибкое тело прижимается к нему, а горячие руки обвивают его шею.

– Не прогоняй, – шепчет вервольф, опаляя дыханием его губы. – Пожалуйста.

В его глазах смешивается так много эмоций, что Утер теряется и не может даже придумать, что ответить на это. Он пристально рассматривает находящегося слишком близко мужчину, впервые замечая маленькие лучики морщин у глаз, тщательно прикрытые черными стрелками и горькую складку на переносице, – не отдавая себе отчета, он тянется, разглаживая большим пальцем кожу, и зверь прижимается лбом к его руке, тяжело дыша.

– Я тебя сразу там заметил, – хрипло говорит вервольф. – Всю ночь не мог отвести взгляд, хоть и понимал, что…

– Ты псих, – отвечает Утер, бездумно прижимаясь губами к чужому виску. Он все еще безбожно пьян, все дело в этом. – Ты понимаешь это? Псих.

Вервольф тихо смеется и тянет его за собой. К кровати – и, возможно, в ту пучину безумия, в которой сам обитает. Утер не уверен, что хочет знать.

Ворон насмешливо каркает им вслед, пряча голову под крыло – он хочет спать после долгого полета. К его лапе привязано короткое письмо, которое Утер обнаружит только поздно утром, и к тому времени оно уже не будет иметь для него значения.

«Ты понимаешь, что виноват в этом не меньше? Ты не можешь сдать ее, иначе они узнают и о твоем поступке. Оставь мою дочь в покое, я повторяю – она не виновата в том, что с тобой происходит. Ни один человек не полюбит тебя – вот, что она сказала. Для тебя это все равно не имеет значения, верно? Так что просто оставь нас в покое. Игрейн Де Буа»