От резкого движения ногу простреливает болью, и Мелегант, досадливо морщась, осторожно присаживается на лавку, на которой сидел еще несколько секунд назад, и с которой вскочил — слишком быстро, чтобы не потревожить едва зажившее ахиллово сухожилие. Клюка тоже не осталась на месте, заскользив от тряски вдоль лавки, и только изогнутое под его руку навершие, зацепившись за щель между досок, удерживает ее от падения. Мелегант перехватывает ее тремя пальцами, аккуратно пристраивает рядом, как она лежала прежде, и только после этого, успокоившийся и собравшийся с мыслями, обращает внимание на ристалище. Лодегранс все так же стоит, угрожающе держа руку на эфесе своего меча — вложенного в ножны, пока что, но готового в любой момент пролить кровь, — и ругается сквозь стиснутые от гнева зубы. Старый друид стоит напротив него, и молча выслушивает: на его лице, во всей его позе мешается безразличие к происходящему и чувство собственного превосходства, что, кажется, еще больше выводит Лодегранса из себя — и веселит остальных. Мелегант уже может видеть затаенные усмешки рыцарей, окруживших спорщиков, их удовлетворение от того, что победивший их соперник оказался в итоге повержен самой судьбой.

Старый Мерлин на роль той самой судьбы подходит идеально — печально известный магик, отрекшийся от мирской суеты после смерти короля Утера, но, тем не менее, едва ли растерявший даже малую толику своей силы. И все вокруг тоже понимают это, как понимает Мелегант, как понимает и Лодегранс. Он может сколько угодно лаять, но укусить… нет, слишком осторожен для этого. Будь у него поддержка его людей — возможно, но не здесь и не сейчас. Он уже проиграл этот спор.

Мелегант вздыхает и тянется к кувшину с водой, но замирает, удивленно приподняв брови, не находя его на положенном месте. Кто-то начинает шумно хлебать за спиной, как будто специально дождавшись момента, когда пропажу обнаружат, и Мелегант невольно закатывает глаза. Останавливает усилием воли руку, что уже потянулась схватить спрятанный в складках одежды кинжал, и оглядывается. Уриенс, как и ожидалось, стоит сзади и чуть сбоку, на расстоянии, куда не дотянется рука с оружием, но достаточно близко, чтобы не пришлось перекрикивать толпу при разговоре. В его руках пропавший кувшин, в глазах — смешанное с опаской любопытство, а на лице сияет выражение довольства и умиротворения. Он уже успел избавиться от доспеха, и пышущее жаром недавних схваток тело бликует в лучах солнца дорожками пота — или воды, если он не пренебрег омовением.

Мелегант едва заметно ведет подбородком, приглашая подойти ближе, и приподнимает бокал. Уриенсу приходится подойти почти вплотную, чтобы наполнить его.

Лишь дождавшись, когда Мелегант утолит свою жажду, и расслабленно откинется на спинку лавки, он проговаривает, негромко, будто просто размышляя вслух:

— А Утер, оказывается, не так глуп был, как о нем говорят.

— Я бы не был так уверен, — Мелегант хмыкает, — что все это его идея. Слишком тонко для человека, каким он слыл.

Краем глаза он замечает, как Уриенс пожимает плечами.

— Тебе виднее. Но пацан-то!..

Мелегант переводит взгляд на мальчишку, одухотворенно заглядывающего в глаза Мерлина, и едва не фыркает от того, как комично тот выглядит в окружении разменявших уже не один десяток лет воинов. Словно цыпленок, случайно оказавшийся в толпе петухов, такой же щуплый и беззащитный. Держится за вытащенный из камня меч, прижимает его к груди, как любимую игрушку, и, кажется, даже не замечает враждебных и презрительных взглядов. Как будто и не осознает, что опоздай Мерлин хоть на пару мгновений, не стало бы у людей избранного короля.

А может быть — действительно не осознает.

— Слава богу, судьба миловала меня участвовать в этом фарсе, — цедит Мелегант сквозь зубы.

В душе вскипает раздражение от картин, услужливо предложенных разумом. Он не сомневается в том, что победил бы турнир, так же, как не сомневается в своем участии, — если бы не ранение, он не смог бы удержаться от возможности заявить о своем превосходстве, окунуть лицом в грязь всех тех, кто смеет считать себя выше него. Мелегант как наяву видит самого себя на месте Лодегранса — победившего, но побежденного, униженного мальчишкой-оруженосцем, даже не осознающим собственных действий. Непонимающим, на что подписался.

— Ну, может, все не так уж плохо, — бубнит Уриенс, погруженный в собственные мысли, — все же — кровь от крови…

— Надейся, — Мелегант сухо смеется, бросая острый взгляд на собеседника, — и молись об этом. Тебе перед ним на колено вставать, и в верности ему присягать. И жить — на его земле, по его законам.

— Встану, — безразлично отвечает Уриенс, не отрывая взгляда от ристалища. — Все встанут.

Мелегант медлит мгновение, прежде чем вернуться к наблюдению. Спорить с утверждением кузена нет смысла, — Мерлин, очевидно, возьмет шефство над юным королем и едва ли позволит ему остаться без подданных. Уже сейчас можно заметить с каким настойчивым ожиданием маг оглядывает собравшихся рыцарей, как едва заметно касается кончиками пальцев своего посоха, то ли предупреждая, то ли угрожая несогласным. Наверняка, даже позволяя Лодегрансу высказать свои претензии, Мерлин преследовал собственные мотивы — поселить в юнце благодарность за заступничество или же сразу показать с кем и чем ему придется в дальнейшем… или все это вместе взятое, Мелегант, будь он на месте Мерлина, именно так и поступил бы.

Уже вечером, со стороны наблюдая за присягой рыцарей, он неохотно признается себе в том, что восхищен: магом и его планом, который не сломался за столько лет ожидания, и тем авторитетом, что он создал себе в этих землях. Никто не смеет и слова сказать против, даже те, кто проговаривает слова клятвы сквозь зубы, прикипев взглядом к земле, несомненно, будут служить своему новому королю со всей яростью и честью.

По крайней мере, до тех пор, пока за спиной этого юнца стоит столь грозная сила. Что же до будущего… время покажет.

Уже следующим утром Мелегант отправляется домой, не имея больше никакого интереса остаться. Он мог бы задержаться до инаугурации, выказать почтение новому королю, но не обнаруживает в себе такого желания. После сцены на ристалище, оставившей на языке горький привкус чужой подлости, юный король куда-то запропастился, а Мелегант постарался сразу же выкинуть его из головы.

Но даже дни спустя, когда отряд пребывает в Горре, он не может отделаться от мысли, что, повернись жизнь немного иначе, жертвой интриг старого мага мог бы оказаться он сам, так что, когда отец поднимает вопрос о создании политического союза с Камелотом, Мелегант категоричен:

— Этот юнец был признан только из-за влияния Мерлина, — он делает глоток вина и качает головой, воскрешая перед глазами тот день. — Я сомневаюсь, что из него выйдет король — плохой или хороший, какой угодно. Может случиться, что уже через пару лет…

Он обрывает себя на полуслове, но отец кивает, понимающе и одобрительно.

— Значит, подождем, — подводит он итог.

Но Мелегант не ждет — не ожидает ничего от будущего, и даже не рассматривает возможности вновь встретить короля Камелота. Чем больше проходит времени, чем больше своих обязанностей передает ему отец, — тем меньше его интересует что-либо, выходящее за пределы новой жизни. Он тонет в бесконечных советах, бумагах, приемах — впервые за всю свою жизнь исполняет обязанности наследника в полном объеме.

Подчиняет себе людей, что еще несколько лет назад зло скалились ему в спины.

Указывает место зарвавшимся, заросшим мхом и жиром советникам, что слишком привыкли жить под пятой Рима и уже не способны решать дела без приказа из-за моря.

Ставит на колени рыцарей, что когда-то смеялись над его поражениями и не подавали руки.

Мелегант… правит, и наслаждается каждой секундой, как бы тяжело ни было, сколько бы бед в королевство не принесли засуха и налеты бандитов. Отец передает ему полную власть, себе оставив лишь корону — и он даже рад этому, потому что его дни полны и без необходимости появляться среди людей, толкать чувственные речи и осматривать владения.

Так что весть о короле, кинувшем клич о сборе армии в поход против саксов, Мелегант не пропускает, но все же не удостаивает внимания достаточного, чтобы знать подробности. И когда он их узнает — что же, это… неожиданно.

— Мальчишка оказался живучее, — смеется отец, — чем мы представляли. Готовься, через несколько дней он пребудет с визитом, и нам нельзя дать слабину. Даже перед этим… магом.

Мелегант согласно склоняет голову:

— Я пошлю Теней им навстречу для… сопровождения, — его личная гвардия, может, и не так хороша в магии, как хотелось бы, но прекрасно умеют ей противостоять.

— Ты собираешься принять участие в этом… походе? — спрашивает отец, легко, почти легкомысленно, наполняя им кубки.

Мелегант невольно морщится, — старая рана, стоило вспомнить о ней, сковывает ногу ноющей болью, — и качает головой:

— Не вижу смысла вмешиваться сейчас.

Отец не выглядит довольным, но молчит, позволяя ему самому принять решение. Мелегант неожиданно чувствует волну благодарности — уже давно прошло время, когда любое его решение могло быть отвергнуто без оснований, но одно то, что отец не разжигает спор, как раньше, и не возражает ему вовсе, стоит гораздо больше, чем бесконечные советы, так раздражавшие Мелеганта в юности. Поддавшись порыву, он склоняется ближе к столу, и объясняет свою позицию: напоминает о прошедшей засухе, истощившей запасы, о том, как много времени прошло с последней войны и что люди слишком расслабились, сдерни их без подготовки с насиженных мест, и каждый второй останется в поле. Отец слушает его рассуждения, не перебивая, изредка кивая своим мыслям, и медленно цедит вино, почти не отводя взгляда от пляшущего в камине пламени.

Когда Мелегант, опустошенный долгим монологом, переводит, наконец, дыхание, отец смотрит ему в глаза и неожиданно улыбается:

— Я горжусь тобой, сын.

Он уходит, оставляя Мелеганта, оглушенного столь неожиданным концом беседы, отстраненно размышляющего о том, насколько все изменилось всего за несколько лет. Насколько он изменился…

А на столе перед ним, переливаясь золотом в свете пламени, лежит корона.