Артур едва ли замечает, как на телевизоре сменяются сцены, он давно потерял нить повествования, и даже изредка возвращаясь в реальность — уже не может понять, о чем идет речь. За окном светает, и его глаза уже слипаются, но мысль, которую он обдумывает добрую половину ночи, яркой неоновой вывеской застряла в голове, мешая сосредоточиться на чем угодно, кроме нее. Вопрос, которому нужен ответ. Вопрос, ответить на который может только сам Артур.

Тони на экране пренебрежительно ведет плечом, искривив губы в многозначительной усмешке, и Артур коротко косится на Мелеганта. Тот полулежит на подлокотнике дивана, укутанный в одеяло и вяло доедающий последний кусок пиццы, медленно моргает от сонливости, но упорно продолжает следить за сюжетом. Устроить марафон было его идеей, а Артур из практики уже знает, что в этом случае он не сдастся первым. Будет упорствовать, показывая, что может следовать своему решению — даже если это будет откровенно вредить. Обычно Артур начинал просить пощады при первых же признаках усталости — неважно, чьей именно, — но сегодня…

Что-то пошло не так.

Что-то, произошедшее во втором фильме франшизы, что-то, задевшее в свое время за живое всех зрителей, без исключения, заставившее людей в залах кинотеатров аплодировать стоя. Что-то, что Артур хочет повторить.

Это глупо — он сам понимает, насколько, но ничего не может сделать с тем, как настойчиво эта мысль возвращается, снова и снова, будоража воображение. Он представляет, как это могло бы произойти: изумление в глазах Мелеганта, его радость, в ту же секунду скрытую, конечно, за прищуренными веками и поджатыми губами, за тяжелым покачиванием головы: «Ну и идиот же ты, Артур»…

Артур прикрывает глаза и улыбается, сердце в груди сжимается от представленной картины, кровь кипит и хочется — сейчас же, сию секунду воплотить ее в жизнь. Он даже открывает рот, бездумно, поддаваясь порыву, но слова застревают в горле.

Не так и просто перешагнуть через себя.

Привитые с детства правила сжимают горло ледяными пальцами, останавливают, предостерегают. «Подумай еще раз, — говорят они, — действительно ли это того стоит?» Готов ли он, Артур, принести эту жертву, готов ли жить с последствиями?

Говорит ли само наличие его сомнений в пользу того, что он не должен делать этого?

Делают ли они его желание менее… искренним?

Сколько себя помнит, Артур берег слова. Сначала — по настоянию родителей, исправно дававшим ему подавители, после — самостоятельно следя за тем, чтобы не сказать лишнего. Не доверяя своей порывистости, он не отказался от подавителей по сей день, принимая их перед вечеринками и походами в бар, перед просмотром новых фильмов в кино и на важных встречах. Он все еще помнит свое ошеломление, когда, достигнув совершеннолетия, он прошел тест и узнал, что из отпущенных ему природой слов осталось не больше половины. Когда, как он успел их потратить, Артур не помнил, и это стало предостережением куда более эффективным, чем навязываемые школой и родителями правила.

Немногим больше тысячи слов на целую жизнь, которую еще только предстоит прожить. С тех пор он стал бережлив, ведь все, что можно сказать словами, могло быть выражено и жестами, и перепиской. Школьные учителя всегда четко задавали границы использования слов: экстренные ситуации, угрозы для жизни и здоровья. Когда нет времени или возможности написать, когда нет кого-то, кто мог бы увидеть просьбу о помощи — в этом, и только в этом случае произнесенные вслух слова дозволительны.

Артур был научен историей отца, лишившегося голоса к тридцати, предостережен матерью, сказавшей свое последнее слово в сорок три. Моргана всегда смеялась над их проповедями, но перестала — в двадцать восемь лет, оборванная приступом боли на середине монолога. Теперь она не смеется, ненавидя то, насколько беззвучный смех похож на кашель или одышку.

Мелегант не лишен голоса, — пока что нет, — но у него не осталось и сотни слов в запасе. Для его возраста, когда все ровесники уже замолчали, это удивительная удача, но Артур никогда не скажет это вслух. Потому что знает причину, по которой эти слова так и остались невысказанными.

Потому что у любой удачи есть обратная, зачастую неприглядная, сторона.

Артур мягко проводит пальцем по ступне Мелеганта, привлекая его внимание, и качает головой. Фильм закончился, осталась лишь сцена после титров, а на следующий их сил точно не хватит. Мелегант согласно кивает, кидая в него пультом, и сползает с дивана. Все еще укутанный в одеяло, волочащееся за ним по полу, он подбирает коробку от пиццы, пустые бутылки, и идет на кухню, гулко шлепая босыми ногами. Артур не может сдержать улыбки.

Отключив телевизор, он идет следом, и застывает в дверях. Первые лучи восходящего солнца мягко освещают стоящего у раковины Мелеганта, солнечными зайчиками запутываясь в собранных в пучок волосах. Артур любуется тем, как покачиваются бедра в такт тихой музыке, играющей у соседей, как порхают над тарелками руки, как норовят выскользнуть из ослабевшей резинки непокорные кудри. Ему почти больно от осознания, насколько ему повезло столкнуться с Мелегантом несколько лет назад. Всего один поворот не туда, одна минута промедления могла лишить его всего, что он имеет сейчас.

Артур подходит ближе и обнимает Мелеганта со спины, утыкаясь носом ему в шею. Едва ощутимо касается губами теплой кожи и улыбается, когда влажные пальцы на мгновение зарываются в его волосы.

В такие секунды Артур чувствует себя до смерти счастливым.

С тихим смешком, Мелегант отстраняется и бросает в него полотенцем, требуя присоединиться, и Артур послушно встает рядом. В четыре руки они управляются быстро.

Мелегант потягивается с отчетливым наслаждением, и Артур просто не может устоять перед искушением — кладет на показавшийся из-под свитера живот холодные руки и тут же отскакивает, уворачиваясь от инстинктивного удара. Мелегант шипит вслед, когда Артур со сдавленным хохотом выбегает из кухни.

Он падает на диван, все видом излучая покорность, но от мести его это не спасает. Мелегант накидывает одеяло ему на голову и душит, прижимая плотную ткань к лицу. Артур не видит, но знает, как светятся торжеством его глаза, как змеится на губах победная улыбка.

Но также он знает то, что этот бой еще не проигран.

Артур нащупывает ребра Мелеганта под свитером, проводит вдоль них ногтями, добиваясь дрожи и ослабления хватки. Выскальзывает из-под одеяла, тяжело дыша. Подавшись назад, он зажимает руки Мелеганта между спиной и спинкой дивана и, пользуясь полученным преимуществом, прижимает к себе напряженное тело.

Артур касается губами подбородка, щеки, дрогнувшего в полуулыбке уголка губ, — и целует Мелеганта со всей нежностью, на которую способен.

И ему позволяют.

Позже Мелегант посмеется над ним, назовет жадным до ласки щенком, но сейчас он отвечает Артуру. Перебирает пальцами волосы на затылке, едва ощутимыми касаниями ласкает его шею. Улыбается в поцелуй.

Артур смотрит ему в глаза и понимает, что все это время — он знал ответ на мучивший его вопрос. Ему просто нужно было немного времени, чтобы принять его.

— Я люблю тебя, — негромко говорит он, прижимая Мелеганта к себе, — люблю тебя больше всего на свете.

И следя за тем, как распахиваются в ошеломлении и неверии глаза, Артур знает — он готов потратить каждое слово на то, чтобы повторять эти слова вновь и вновь.

И о них он никогда не пожалеет.