Один крестьянин всю жизнь мечтал увидеть тэнгу. И вот на склоне лет он решился на путешествие в те места, где, согласно легендам, обитали эти ёкаи.

Взял он посох, котомку, и отправился в путь. Долго шёл, миновал горы, леса, поля и реки, пока не завидел вдалеке затерянную меж редких деревьев пагоду. В пагоде жил один-единственный монах-отшельник. Крестьянин попросил укрыться на ночь, и монах разрешил.

Узнав о цели его путешествия, монах слегка удивился. Гость сидел напротив него, отпивая по глотку чай из чашки, а по крыше пагоды барабанил начавшийся дождь.

- Не первый ты, кто пытается их увидеть, - молвил монах. – Да только ни один ещё не вернулся оттуда, - он указал на окно, за которым высились голубоватые, поросшие лесом, вершины гор. – От меня в обе стороны ведёт единственная тропа, и если бы кто-то вернулся, то непременно прошёл бы мимо моей обители. – Он покачал головой, хотел ещё что-то добавить, и умолк.

Крестьянин вздрогнул и не сразу отважился ответить.

- Если эти люди имели недобрые помыслы, то должны были знать, что их ждёт.  Я же иду с чистой душой, у меня даже ножа при себе нет. Да и как человек может убить демона? Причинять вред им и среде, в которой они живут, я не посмею.

Тёмные глаза монаха пристально взглянули на собеседника.

- Тэнгу не станут разбираться, с чем ты к ним пожаловал. Для ёкаев человеческая сущность – загадка. Они убивают не из злобы, а из страха. Ты, я гляжу, ещё не так уж стар, побереги себя. Эта встреча не принесёт тебе той романтики приключений, что ты, должно быть, ищешь. Однако если терять тебе нечего – ступай. Моё дело – предупредить.

Крестьянин ничего не ответил, допивая чай, но как будто чувствовал, что монах рассказал ему не всё.

- Вы поведали мне, что никто оттуда не вернулся, - начал японец. – Но при этом забыли упомянуть себя.

На сей раз взгляд отшельника был резок и холоден – сталь блеснула в старых глазах, а морщин на лице, казалось, прибавилось. Тем не менее, вскоре взгляд монаха смягчился, и он, глубоко вздохнув, встал и без единого слова отнёс пустые чашки внутрь, затем вернулся обратно и, заложив за спину руки, подошёл к ближайшей колонне. Взгляд его был устремлён в небеса, и капли дождя орошали его мудрое лицо. Крестьянин молча стоял в стороне, и казалось, был смущён больше, нежели сам монах.

- Да, - вымолвил, наконец, отшельник. – Я единственный. Там, в горах, у меня была семья. Это было давно, в пору моей молодости. С самого рождения я был сиротой при живых родителях, потому что появился на свет с уродливым горбом на спине. Родители отказались от меня и принесли сюда, оставив посреди дикой природы, чтобы я хотя бы зверям пользу принёс, напитав их плотью своей. Меня спас взрослый дайтэнгу, вырвав из когтей голодного волка. В течении двадцати пяти лет я жил рядом с ним и прочими ёкаями, и считал себя таким же тэнгу, как они, и как они, полагал, что наступит день, когда из горба у меня прорежутся крылья. Но однажды горб просто исчез. Он становился всё меньше и меньше, а затем пропал. Воспитавший меня тэнгу был очень напуган, словно вдруг понял, что я человек. А я не понимал, почему им страшно. Страх моего «отца» передался и остальным, и они, особенно карасу, попытались изгнать меня из гор. 

Я не собирался покидать того, кого возлюбил как родителя с самого первого дня, но чуть позже стал свидетелем жестокой расправы тэнгу с двумя путниками. Тогда я впервые увидел других людей и понял, что и сам могу запросто стать их жертвой. И сбежал сюда, в заброшенную пагоду. Было очень тяжело из-за разлуки. По ночам я иногда ощущал, как «отец» пытается обнаружить меня при помощи своей магии, но из-за страха и обиды умело скрывал своё присутствие.

Так прошло больше года. Я успокоился и жил жизнью обычного отшельника, стремясь окончательно забыть своё прошлое, но оно, как это часто бывает, настигло меня неожиданно. Целая группа каких-то людей миновала пагоду, и я спросил, куда они направляются. Ничего конкретного не объяснив, они отшутились и ушли, а я потихоньку последовал за ними.

Добравшись до гор, где жили тэнгу, эти люди начали рубить деревья. Ничего ужаснее я и представить не мог, ведь их ждала страшная участь – быть растерзанными могучими ёкаями за вред природе, однако помешать этому я не мог. Вскоре ситуация резко переменилась, и мне стала ясна конечная цель их похода. Как оказалось, лес они рубили, чтобы вызвать гнев тэнгу и попробовать истребить их. Кроме того, им удалось обнаружить и загнать в ловушку из поваленных деревьев дочь моего «отца» - совсем ещё маленькую дайтэнгу. Я был в такой ярости, что не передать словами, ведь особи женского пола у тэнгу рождаются редко, потому-то никто и никогда про них не слышал и не упоминал в легендах. Эти мерзавцы окружили испуганную девочку и сделали из неё наживку. Они тыкали её палками и ружьями, оскорбляли, но притронуться боялись, а она плакала и звала на помощь отца.

Бросившись вверх по склону, я помчался за подмогой. Тэнгу уже знали о незваных гостях, но ещё не ведали, что всё гораздо хуже. С некоторыми из тех, что летели к людям, я установил мысленную связь. Они не сразу, но узнали меня, но не остановились, когда я упомянул о ребёнке. И только один из карасу развернулся, схватил меня и полетел обратно. Чуть набрав высоту, он швырнул меня в воздух, и я попал прямо в руки к «отцу». Он был так рад нашему воссоединению, что не сразу понял, что его дочь в беде. А когда осознал, то обогнал всех остальных тэнгу, оглушая меня криками ярости, но вдруг словно обо что-то ударился и рухнул вниз. То же стало и с остальными. Должно быть, их собственная защитная магия, призванная не дать людям проникнуть сюда, не пускала ёкаев дальше по тем же соображениям. «Отец» уже слышал крики дочери и видел её мучителей, но ничего не мог поделать. Установленный тэнгу магический барьер не препятствовал передвижению их детей, так как автоматически считал всех, кто меньше тэнгу, людьми, поэтому и пропустил девочку-ёкая.

«Отец» гневно ревел и метался, не в силах помочь дочери, затем вместе с остальными тэнгу переключил гнев на меня. Он полагал, что это я привёл тех людей. И для того, чтобы спасти девочку и вернуть доверие тэнгу, мне надлежало расправиться с мучителями в одиночку.

Благодаря прекрасной физической форме, которую я развил в себе, живя бок о бок с тэнгу, мне удалось поотнимать у людей оружие, избить и заставить спасаться бегством. Девочку я привёл к отцу, который был так счастлив, что попросил меня остаться с ними, но я отказался. Для себя я решил так: раз я виноват в том, что пропустил этих людей к тэнгу, значит, с тех пор моя участь – охранять их мир от посягательств. И я ушёл. Навсегда. С тех пор и живу тут. Пропускаю одиноких путников, ибо они много зла ни природе, ни тэнгу принести не могут. Предупреждаю их о том, что они могут там увидеть. Но они, как видно, не внемлют, раз никто так и не вернулся.

Воцарилось молчание. Крестьянин понимал, для чего монах рассказал ему свою историю – он больше не хотел бессмысленных жертв. Вопреки этому, путник всё же решился идти в горы.

- И что же, - осторожно спросил он. – Ваш… тэнгу и его дочь по-прежнему живут там?

Монах повернулся и кивнул.

- Да, живут. Даже когда я умру, они будут жить дальше. Тэнгу могут прожить четыреста лет. Я не могу к ним вернуться, ибо смертью своей только расстрою «отца». Да и долг мой перед ним за тот случай пока не оплачен сполна.

Он помолчал, словно пытаясь унять болезненные воспоминания, затем направился внутрь, но на пороге обернулся и спросил:

- Вы отдохнули?

Крестьянин кивнул.

- Тогда пойдёмте спать, а утром отправитесь далее.

Наутро крестьянин попросил монаха:

- Я решил попытать счастья и не поверну назад. Признаться, ваша история впечатлила меня, но не думаю, что испугала. И всё же, если я их встречу, могу ли я дать им знать, что видел вас, что вы живы и с вами всё в порядке? На словах, боюсь, они не поверят…

Губы монаха едва заметно дрогнули при этих словах, а во взгляде мелькнула благодарность.

- Конечно. Я понял, что вы подразумеваете. – Он достал из складок своего одеяния большое чёрное перо длиной не менее метра. – Это перо моего «отца» и некогда было частью веера, что он подарил мне когда-то. Если он увидит его, то не тронет вас. Только это вовсе не значит, что все прочие тэнгу поступят так же.

- Я понял, спасибо вам, - крестьянин взял перо и спустился с лестницы. Отвесив друг другу поклоны, они расстались.

Утренний туман окутывал подножья гор. Воздух был напоён ароматом цветущей сакуры и слабоватым запахом дыма – должно быть, монах уже готовил себе завтрак или просто растапливал печь. Тучи со вчерашнего дня почти не рассеялись, небо было серым, а значит, дождь в любой момент мог пойти вновь. Крестьянин решил поторопиться.

Спустя час напряжённой ходьбы он достиг предельной высоты, выше которой было уже опасно подниматься в его летах. Воздух ощутимо резал лёгкие, и дыхание то и дело перехватывало. Оглядевшись, крестьянин увидел склон, поросший редким лесом, и направился туда. Ему казалось, что там меж стволов что-то то и дело движется, будто в странном танце мечутся неведомые существа.

Используя большие валуны в качестве прикрытия, он сумел подобраться так близко, что и сам не поверил в удачу. То, что увидел крестьянин, было самым прекрасным зрелищем в его жизни.

Перед ним на небольшой, окружённой деревьями поляне исполняли причудливый танец гигантские, величиной почти с жирафа, существа. Около двадцати крылатых гоблинов в пёстрых одеждах кружились, приседали, подпрыгивали, балансируя крыльями вокруг нескольких дайтэнгу поменьше. Те кучкой столпились посередине и просто смотрели на танцующих.

Нижние ветви деревьев были буквально усеяны вороноподобными ёкаями. Карасу, казалось, с нетерпением ждали своей очереди, чтобы пуститься в пляс, а пока отбивали ритм танца на бочкообразных барабанах.

Здесь происходило то, что каждую весну у всех живых существ предваряет появление потомства. Крестьянин лицезрел брачные танцы народа тэнгу. И он же первым из людей, не считая монаха, видел женщин тэнгу. Завороженный зрелищем, он восхищался красотой их танцев, позабыв о том, что может быть моментально убит, если ветер переменится и подует в сторону тэнгу.

А краснокожие гоблины танцевали вокруг своих женщин в ускоряющемся темпе, их длинные чёрные и белые волосы, распущенные или завязанные в высокий хвост, развевались за спиной, трепещущие крылья принимали самые разные формы, обутые в геты человеческие ноги с когтями почти не касались земли, находясь в постоянном движении. Несколько раз крестьянин встретился взглядом с большими жёлтыми глазами нескольких дайтэнгу, и тогда дрожь пробегала по его телу. Напрасно он опасался: ни один из ёкаев не видел его, ввергнутый в транс стремительностью танца. Лишь бдительные карасу, занятые лишь отбиванием ритма, могли с высоты приметить притаившегося за камнем человека, но они предпочитали наслаждаться зрелищем, исподтишка пожирая жадными взглядами виновниц торжества, которые из-за видовых различий им никогда не достанутся.

Ритм танца возрос до невыносимой быстроты, и в глазах у крестьянина всё поплыло. Столь быстро плясать могли только тэнгу. Вдруг барабаны смолкли, и танцоры, резко подпрыгнув, буквально вонзили себя в землю каблуками гет. Земля, казалось, вздрогнула от колоссальной нагрузки, и в этот момент неосторожным движением крестьянин выдал себя и привлёк внимание отвлечённых от танца карасу.

Дайтэнгу в полной тишине стояли перед своими избранницами, а те будто бы не торопились с выбором. Наконец, одна из них медленно подошла к стоявшим полукругом мужчинам и встала напротив одного из них. Её широкие белые крылья раскрылись, образовав купол между ней и избранником, и дайтэнгу шагнул к своей невесте, также расправив крылья. Как только их перья и длинные носы соприкоснулись, оба пропали. После этого настала очередь остальных. Но крестьянину было не суждено досмотреть до конца великолепную церемонию, потому что он вдруг почувствовал позади чьё-то присутствие. Оглянувшись, он повалился на спину и едва успел вытащить из-за пазухи дар монаха, чтобы пояснить цель своего появления, но нависший над ним карасу пронзительно закричал страшным птичьим голосом, схватил несчастного и исчез вместе с ним.

Очнулся крестьянин внутри огромного поваленного дерева, служившего домом одному из дайтэнгу. В полутьме в тот же миг вспыхнули два жёлтых огня. Дрожа от страха, японец выставил перед собою перо, умоляя не трогать его, объяснил, что не желает зла ёкаям, а это перо ему дал тот, кого воспитал один из тэнгу.

Перо в тот же миг было выхвачено из дрожащих рук крестьянина. Внутри ствола словно стало светлее, и потрясённый человек узрел перед собой огромного – больше, чем танцоры, - седого дайтэнгу, с тонкими белыми усами и бородой. Чёрные крылья подобно двум горам высились у него за спиной. Старый ёкай грозно смотрел на пришельца, чуть оскалив жёлтые зубы. Не сразу крестьянин заметил рядом с ним ребёнка тэнгу – ту самую девочку, которую спас монах. Она цеплялась за одежды отца. На вид ей было лет двенадцать по человеческим меркам.

Грозный ёкай прищурил глаза, разглядывая перо, затем отдал его дочери.

«Тебе повезло, - раздался в голове у крестьянина громовой голос. – Не принеси ты это перо, я бы убил тебя на месте. Зачем ты пришёл сюда? Мой сын в опасности?»

Крестьянин не сразу смог ответить: страх завладел им ещё сильнее после того, как он понял, что только что был на волосок от смерти.

- Я… я просто хотел передать вам весточку от него. Чтобы вы знали, что он по-прежнему несёт свою службу в ваших краях, искупая вину перед народом тэнгу.

Говоря это, он невольно глядел на дочь ёкая. Малышка застенчиво улыбалась ему. И если бы не цвет её кожи, крылья и длинный нос, она ничем не отличалась бы от человеческого ребёнка с этой невинной улыбкой. Внезапно крестьянин осознал, что испытывает сильную ненависть к тем, которые когда-то пытались мучить это славное дитя, и ему стало стыдно за подобных себе. Тэнгу имели полное право ненавидеть людей, и он не мог их в этом винить, раз сами люди довели ёкаев до этой вражды.

Словно почуяв этот эмоциональный всплеск, дайтэнгу сказал:

«Мы храним эти места дольше, чем существует род людской, и поначалу были подобны вам и даже пытались с вами воевать – такова наша природа. По этой причине среди нас всегда больше мужчин, чем женщин. Соперничество и жажда противостояния с другими демонами у нас в крови, мы не можем без этого. Но люди порой хитрее, и мы начали их избегать. Если будет нарушен баланс и гармония в природе, мы исчезнем. Некому будет защищать леса и горы от посягательств человека. Я вижу, что ты пришёл сюда с добрыми помыслами, но ты видел наше таинство, а за это надлежит уничтожить, чтобы ты не рассказал об этом людям. Но поскольку за тебя поручился мой сын, и перо тому подтверждение, я отпускаю тебя, и даже память тебе не сотру. Только покинув наши края, ты поймёшь, что никогда больше не вернёшься сюда снова. Люди и ёкаи не должны соприкасаться. Передай моему сыну, что я помню о нём и рад, что с ним всё в порядке, но наши миры должны оставаться разделёнными».

Крестьянин пообещал исполнить всё в точности. После этого гоблин поднял правую руку, и в ней возник веер хаутива. Перо проплыло по воздуху и закрепилось в веере, который состоял из таких же чёрных перьев. Тэнгу взмахнул им – и крестьянина сдуло прочь, в мгновение ока переместив на тропу. Оглянувшись, он увидел, что обитель тэнгу теперь далеко позади.

Раздумывая о том, что с ним приключилось и почти не веря в это, он не заметил, как добрался до пагоды. Вышедший навстречу монах спросил, что, должно быть, поиски оказались неудачными, на что крестьянин возразил:

- Я встретил вашего отца и отдал ему перо. Он помнит о вас и рад, что вы в добром здравии.

Монах понял, что расспрашивать подробнее об увиденном не стоит, и просто кивнул. Они оба получили то, что хотели. Поклонившись друг другу, крестьянин и монах расстались. Их пути разошлись, чтобы больше никогда не пересечься.

Добравшись до родных мест, крестьянин, скованный обещанием не рассказывать, что увидел, очень скоро стал объектом насмешек односельчан – мол, никуда он не ходил и ничего не видел, а был в соседнем городе и пьянствовал. Стало крестьянину обидно, а доказать обратное он не может. И тогда вопреки запрету он описал им дивные танцы тэнгу на лесной поляне. Веры этот рассказ, конечно же, у слушателей не прибавил, а поутру, когда крестьянин проснулся, обнаружил, что не может вымолвить ни слова: лишили его ёкаи голоса в наказание за обман. Так и остался крестьянин немым, и дабы искупить вину, ушёл в ближайший монастырь и навсегда уподобился тому монаху, которого встретил во время своего путешествия.