С самого утра было душно и жарко, но при этом довольно пасмурно — к вечеру синоптики обещали грозу с ливнем. Впрочем, некоторым из гостей казалось, что туча все же пройдет стороной, и лишь сильный сухой ветер погоняет по московским улицам не попавший в урны мусор, пыль да не удержавшиеся на ветках деревьев листья. Но именно дождь, пожалуй, был бы куда более подходящим. Солнце, как назло, нещадно жарило. Его лучи, пробиваясь сквозь плотную пелену облаков, кажется, просачивались сквозь черную ткань одежды и обжигали кожу. Словно в укор, в наказание, что все люди вокруг гроба живы, а девушка в нем — нет.

На кладбище, как положено, было только черное с редкими пятнами белого. У могилы собрались люди, часть из которых Ариса видела несколько раз мельком в отделении полиции, часть из которых — не видела никогда. Но все они были в черном, все с печальными лицами и многие — со слезами на глазах. Глупо было спорить, почти всем из них действительно было жаль, что жизнь молодой девушки оборвалась так рано. Но можно было по пальцам одной руки пересчитать, кто из всех присутствующих действительно был дорог Олесе. И кому действительно была дорога она.

Арисе было мерзко смотреть на все происходящее и понимать, что многие из присутствующих уже на утро забудут, что мир потерял одну очень милую девушку, которая когда-нибудь могла бы стать известной журналисткой. А еще Арисе было просто больно и пусто внутри. А еще страшно: что будет дальше?

Девушка презрительно поморщилась, поправляя платье, и поспешила ближе к Роману и Жене, ближе к могиле и гробу. Мертвым плевать, какого цвета их похороны и сколько людей на них пришло. Зато живым это событие почему-то кажется чем-то из ряда вон выходящим, хотя любая смерть — пусть даже насильственная, — закономерна. Все когда-нибудь будут мертвы. Так почему люди так переживают из-за этого? Ариса не понимала.

Не понимала, но и не хотела устраивать скандал на похоронах сестры. Ведь вряд ли хоть кто-то из гостей поймет, если Ариса будет вести себя активно и совершенно как обычно, не переживать с виду из-за случившегося. Тем более это все может вызвать и без того лишние подозрения. Да и неправда все это, что Ариса не переживает. Переживает, и очень. Ведь она сама убила Олесю. Сестру, которую любила и не хотела… да никогда бы в жизни не тронула, если бы не собственная безопасность!

И девушка прекрасно понимает, что виновата. Понимает, что, когда ее поймают, Роман ее возненавидит. Но это будет потом… Когда-нибудь. Сейчас Ариса не собиралась сдаваться. Ни за что. Не ради этого она пожертвовала Олесей и своей привязанностью к ней, не ради того, чтобы ее быстро поймали. Это было бы глупо.

Роману было паршиво. Ариса видела это — по черным кругам под глазами, по тремору рук, по порой скрывающемуся голосу, по ссутуленной спине и пустому взгляду в покрытие гроба. Видела и прекрасно понимала, что Олеся после смерти жены стала для Романа всем. Всем миром для него, единственной семьей. Ариса всю жизнь была лишь дополнением и нисколько не винила в этом мужчину. Но сожалела — об этом и о смерти Олеси. И еще не решалась заговорить с отцом с самого утра. Или просто боялась?..

Она не знала. Да и, если уж честно, не слишком хотела знать. И продолжала молчать.

Жене же было скорее неловко находиться на похоронах. Ариса знала: Олеся какое-то время была влюблена в сотрудника отца, но быстро поняла, что ему это неинтересно. И отнеслась к этому, как ни странно, спокойно. Сам же Женя к Олесе относился с братским теплом и заботой, но был для нее скорее неплохим приятелем, чем другом, а ощущал себя порой и просто случайным знакомым для нее, просто коллегой отца.

А потому и находиться на кладбище рядом с гробом, по сути, далеко не самой знакомой ему девушки было странно. Это Ариса тоже видела и тоже его вполне понимала. И хотела бы предложить не грузиться, пойти и заняться тем, что ему важнее… Но она так же понимала, что это предложение может прозвучать грубо и плохо отразиться на отношениях. А еще Женя, вероятно, не уйдет хотя бы из уважения к Роману.

На остальных пришедших людей Ариса предпочитала не оглядываться. Почему-то Арисе очень не хотелось думать, что кто-то еще кроме Жени мог прийти на похороны только из-за уважения к Роману, а не из-за эмоциональной привязки к Олесе. Как бы легко девушка не относилась к смерти, все же ей хотелось в последние минуты побыть с сестрой наедине. Впрочем, похоже, ей и так они уже достались…

***

Ариса хотела бы сказать, что достать клофелин в ту ночь было самым муторным и тяжелым делом, но, к сожалению, это было совсем не так. Препарат достать оказалось даже наоборот — довольно легко: у Олеси была первичная открытоугольная глаукома, с которой девушка мучилась последние несколько лет и из-за которой врачи ей давали рецепт на глазные капли, содержащие в себе далеко не маленькое количество действующего вещества клофелина. И, боги, как же Ариса сожалела, что препарат оказался под рукой, еще и в нужном для передозировки количестве.

Сестру Ариса все же очень любила. Любила и очень не хотела причинять боль, не хотела убивать. Вот только если первого можно по возможности избежать, то второго — никак нельзя. Потому что знание Олеси, даже если она поклянется никому ничего не говорить, — опасность. Опасность в первую очередь для нее самой сейчас, как и для Куколки. А Куколка не хочет, чтобы ее нашли.

Это ведь как игра в кошки-мышки с полицией! А полиции жульничать нельзя, хотя, стоит признать, Олеся для них — просто клад.… Но жулики всегда проигрывают. Ведь даже если она не будет говорить ничего напрямую, она сможет оставлять подсказки, намекать и давать какие-то невербальные знаки. Даже если сама не будет этого понимать, что маловероятно. Слишком Олеся не любила Куколку и не слишком любила Арису, чтобы не подарить найденную ею ценную информацию об убийце полиции.

Учитывая, что убийство Олеси Куколка не планировала, место для этого найти было затруднительно. Впрочем, мучить сестру Ариса не собиралась, а потому для начала ограничилась прогулкой с несопротивляющейся и не до конца пришедшей в себя девушкой до ближайшего парка — до которого стоило просто пройти через двор и перейти дорогу, а там благо уже было настолько тихо и безлюдно, что Ариса даже удивилась: где все желающие выпить и расслабиться-то?

А вот развести содержимое четырех тюбиков-капельниц из едва открытой Олесиной упаковки с каплями для глаз в пол-литровой бутылке обычной воды Ариса успела еще дома. Да, честно говоря, что уж разводить: вскрыть тюбики и вылить в воду, благо хорошо смешивается, и по цвету капли такие же. И, стоит признать, Ариса очень надеялась, что такой дозировки для Олеси хватит и это убьет ее. Другое дело, она совершенно не представляла, как заставить сестру выпить бутылку целиком. Не заливать же насильно. Не в этом случае.

Впрочем, как раз с этим на удивление проблем не возникло: более или менее придя в себя, Олеся слишком доверчиво отнеслась к предложению Куколки попить. Или она все же по-прежнему видела свою сестру? Ариса не знала. И не понимала, как удержала желание вылить отравленную воду на землю в себе. Однако Олеся этих метаний девушки не замечала и воду послушно выпила всю, практически залпом, едва ли обращая внимание на не слишком приятный сладковатый привкус, так что Ариса даже опомниться толком не успела и взвесить все «за» и «против» своих действий.

Или Олеся просто понимала, что смерти ей не избежать, и догадывалась, что в воде что-то есть? Ариса не знала. И, Боже, как же хотела не видеть происходящего.

— Так ты убьешь меня? — негромко уточнила Олеся, отдав Арисе обратно бутылку, в которой теперь осталось буквально несколько капель.

Куколка замерла на несколько секунд, внимательно глядя на пленницу. Хотя, пожалуй, пленницей Олесю можно было назвать с трудом: сидела она добровольно и никуда не бежала, хотя и очень боялась, это было видно. Более того, девушка даже не была связана, и от осознания того, что ее все еще не пытаются вновь уговорить не делать ничего плохого, Ариса впадала в некоторый ступор.

— Я… очень не хочу делать этого, — помолчав немного, все же созналась она. Тяжело вздохнула и нервно облизала губы. Пожалуй, даже во время первого убийства Арисе не было так же страшно, как сейчас. — Но ты слишком много знаешь.

— Да… — Олеся опустила голову и тихонько всхлипнула. — Значит, будет больно?

Она понимала, что бежать бесполезно, тем более в ее состоянии: голова болела и немного кружилась, а еще, кажется, на волосах была кровь. В теле ощущалась слабость, а глаза слипались. Так что Олеся прекрасно понимала, что бежать не сможет, а просить, плакать и умолять не убивать ее смысла совершенно нет. Девушку трясло изнутри, а взгляд был пустой и несчастный.

Как бы то ни было, Олеся даже после того, как ощутила на себе жестокость Арисы, все еще не могла поверить, что Куколка — именно она. Не понимала просто, как Ариса может ей быть. Ведь это… Это же ее сестра! Да, пусть не родная и появившаяся дома незадолго до смерти матери, но все же сестра. Которая поддерживала, любила и была самым дорогим человеком.

Иногда Олесе даже казалось, что она отца так сильно не любила никогда, как Ариску — когда-то забитую и несчастную сироту, а теперь просто самую лучшую сестру на свете. Ведь после смерти матери это именно Ариса поддерживала Олесю, именно она помогала справиться со страхами и травмами и всегда была рядом. В отличие от отца, который постоянно пропадал на работе и сам едва ли справлялся с болью после потери жены.

— Нет… Нет, не будет, — Ариса, кажется, даже испугалась слов сестры и отрицательно помотала головой. Протянула руку, чтобы коснуться Олеси, но, заметив, как та дернулась, осеклась. — Олесь… Я бы никогда не стала делать тебе больно… Послушай, я…

— Ты уже сделала, — Олеся подняла глаза на сестру и тихо всхлипнула. Потом неопределенно махнула рукой. — Ведь это ты убийца. Ты — Куколка! Все это время была, — девушка отчаянно всхлипнула и закрыла лицо руками, разрыдавшись.

Ей, кажется, было уже не столько страшно, сколько больно. И еще она была в явном шоке. Олеся перестала понимать, кто такая Ариса и зачем она делала все, что делала с теми убитыми ею людьми. Однако, несмотря на подобные мысли и факты, Олеся никак не могла отделаться от мысли: как бы там ни было, а Ариса все еще сестра, все еще родной и дорогой человек, которому она хотела бы помочь. Но который, к сожалению, не нуждается в ее помощи и считает саму Олесю лишней, мусором.

— Да, была, — согласилась Ариса и сама спешно вытерла уголок глаза, где тоже стали выступать слезы.

Вот уж кому-кому, а Арисе сейчас было страшно. Она не хотела видеть боль сестры, не хотела убивать ее. Но не могла иначе. Уже нет. Вряд ли скорая успеет, а если и успеет, тогда все точно знают, кто такая Куколка. А этого нельзя допустить.

Однако Олеся всегда была самым родным и близким человеком для Арисы. Она была той, кто первый принял ее в семью, первый кто нашел с ней общий язык, подружился и поддержал. Кто защищал в школе от нападок и кто всегда-всегда поддерживал. Олеся была самым заботливым, самым поддерживающим, чутким и важным. Она была тем человеком, которого Ариса боялась потерять больше всего, тем, кого больше всех берегла — и не смогла спасти от самой себя. Не уследила, не отвлекла, не оградила. И убила собственными руками.

— Но тебе не будет больно, Олесь, — проглотив всхлип, Ариса погладила сестру по плечу и осторожно обняла. — Я клянусь тебе, больно не будет. Олеськ… Прости меня. Пожалуйста, прости меня за все. Мне жаль. Очень-очень жаль, клянусь тебе. Я люблю тебя. Пожалуйста…

Олеся замерла на несколько мгновений, не зная, чего ожидать от сестры, но потом порывисто и очень крепко обняла Арису в ответ, охотно откликаясь на ее слова и как будто прощая за все, за что сестра извинялась.

Они сидели так еще довольно долго. А может, Арисе только так показалось. Тем не менее она до последнего не выпускала сестру из объятий, гладила ее по спине и волосам и тихо роняла слезы, все крепче прижимая Олесю к себе по мере того, как она необратимо засыпала навсегда. А Олеся все это время плакала и отчаянно, совершенно доверчиво и любяще цеплялась за сестру. Арисе даже показалось на мгновение, что это просто вечер, в который Олеся расстроилась по какому-то поводу, а сама она, как обычно, утешает ее.

Вот только это не обычный вечер. И это были последние часы, — а может, уже и минуты, — когда Ариса видела Олесю живой. Она последняя, кто увидела Олесю живой, и последняя, кого Олеся увидела в своей жизни.

***

Через какое-то время после прощания с Олесей на кладбище стало пусто. Все, пришедшие на похороны девушки, разъехались: кто-то отправился домой или по делам, но большинство все же — на поминки, домой к Стругацким. Ариса, правда, присутствовать на этом событии уже не захотела точно, и ни Роман, ни Женя ее останавливать не стали: первому явно было не до этого, второй предпочел просто не дергать девушку. Так что Ариса осталась одна у свежей могилы.

Откровенно говоря, Роман не хотел давать для надгробия фотографию, которую дочь делала на паспорт или документы в университет. Нет, он хотел все же видеть дочь счастливой. И для этого неплохо подошла портретная фотография Олеси с новогодней поездки семьи в Польшу. Тем более, что Олесе там очень понравилось, потому фотографию оставалось только обрезать под нужный размер. Так что на Арису с надгробия смотрела счастливо улыбающаяся Олеся с радостными огоньками в глазах, а рядом можно было увидеть полное имя — Стругацкая Олеся Романовна, — и годы рождения и смерти.

Похоже, только это и остается от человека после смерти, даже насильственной — лишь две даты на каменной плите. И больше ничего.

— Прости, — вдруг шепотом проговорила Ариса и тут же запнулась.

Ее голос дрожал, сжатые в кулаки ладони были убраны в карманы кофты, а взгляд метался из стороны в сторону, словно девушка не хотела смотреть на могилу. Говорить с сестрой — с мертвой сестрой, — было непривычно, неправильно и очень-очень больно. Наверное, отчасти потому что Ариса теперь останется совсем одна. Без семьи, потому что Роману она и не дочь вовсе. И без лучшей подруги, потому что никто кроме Олеси никогда так хорошо не понимал девушку. Но все это лишь эгоистичные истеричные мысли, которые так или иначе начинаются у всех, кто потерял кого-то близкого.

Кто-то мог бы сказать, что после потери дорогого человека чувствуешь боль и отчаяние, панику, ужас и печаль, горе. Но Ариса сказала бы, что все это — ложь. Потому что после смерти так или иначе родного человека не чувствуешь ничего. Только пустоту, которая как черная дыра засасывает в себя любые эмоции, не давая даже почувствовать себя живым. И наверняка у многих бы появилось такое эгоистичное чувство злости на умершего, ведь как он мог оставить тебя одного, как мог бросить, лишив возможности видеться и общаться вновь и вновь.

Наверное, у Арисы были бы такие же ощущения, не убей она сестру собственноручно. Но их не было. Была лишь вина.

— Прости меня, — прочистив горло, повторила Ариса. Она говорила совсем тихо, только для себя — и, возможно, умершей Олеси. Девушка честно пыталась не заплакать, но выходило не очень хорошо. В груди что-то щемило, и теперь, оставшись в одиночестве, Ариса могла четко почувствовать ту злость, которой, как она думала, у нее нет. — Прости меня, правда. Олесь… Олесечка, я не хотела убивать тебя. Клянусь, я… Просто защищалась! Мне жаль… Правда жаль, что ты так… закончила…

Тихо всхлипнув, Ариса тут же выпрямилась и спешно вытерла слезы, словно кто-то мог их увидеть. Потом опустилась на корточки рядом с могилой и провела пальцами по дате смерти, невольно вспоминая, как прошлой ночью обнимала сестру в последний раз.

— Прости меня. Клянусь тебе, Олесь, это было не зря… Это спасет меня…

Это все, что остается от человека, после смерти каждого — лишь две даты.

И память. Воспоминания, фотографии, вещи… Все, что угодно. Но и оно со временем потеряется, сотрется и забудется…

И по итогу в вечности от каждого останется лишь две даты на надгробии.