Это место разительно отличалось от камеры, в которой она провела половину своей жизни. Другие запахи, другие поверхности, даже двигаться и дышать здесь было непривычно. А уж когда всё затряслось, а тело неожиданно сдавило, Номини впервые за долгое время испугалась.
Двадцатая не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она очнулась в совершенно пустой общей камере. Останков разорванного учёного уже не было, как и её сородичей, и лишь остывшие запахи из ячеек говорили о недавней оживлённости. С полузабытых дней раннего детства Номини не оставалась в одиночестве, и с каждым пробуждением в тишине её охватывал всё больший страх. Целыми днями она, жалобно скуля, заглядывала в пустые ячейки и зал, где текла вода. В отчаянных порывах скребла дверь, зовя Дэвани, Имора, Тэру и даже Моэд. Но стены лишь откликались тихим эхом. Даже плосколицые перестали показываться.
И в какой-то момент девочка поняла, что не чует никаких запахов, кроме своего собственного. Она вжималась носом в чужие лежанки, исползала все отхожие места, но не нашла даже слабых отголосков. И это вселило в Номини настоящий ужас, заставляющий разбивать руки в кровь об ненавистные двери и срывать голос в попытках докричаться до кого-нибудь. Пока однажды тишина не ответила ей, ослепив ярким светом…
Много позже Двадцатая поняла, почему они ослепляют её каждый раз, когда приходят. Плосколицые боятся её. Боятся того, что она посмотрит им в глаза, и они будут делать то, что она захочет. И несмотря на внезапные вспышки света, бесящие её, Номини нравилось это чувство. Нравилось, что её стали бояться.
И вот сейчас, в новом месте с новыми запахами, её продолжали слепить перед тем как войти. Но было нечто, настораживающее Номини. Прежде она не знала, когда тусклое безмолвие обратится режущим глаза светом и шипением открывающихся дверей. А здесь Двадцатая слышала тихие шаги и отголоски чужих разговоров.
Этот шум всегда предвещал ненавистный свет, и, в очередной раз услышав его, Номини закрыла лицо ладонями в попытке избежать болезненного ощущения. Привычно зашипели двери, и её руки завели за спину, чтобы сковать. Но в этот раз учёные не знали, что она зажимает глаза не из-за рези…
Подняв голову, киэнодэши столкнулась взглядом с незнакомой плосколицей, застывшей от неожиданности. И, наблюдая за тем, как знакомый до скрипа зубов шлем выскальзывает из ослабевших пальцев женщины, Двадцатая ликующе оскалилась.
***
В последнее время плосколицые так редко приходили, что шипение открывающихся дверей сразу привлекло внимание. Лениво потягиваясь, высунула голову и Моэд, с удивлением и интересом рассматривая посетителя. Это была не плосколицая, а киэнодэши, смутно напоминающая кого-то. Спрыгнув на пол, Восьмая без колебаний направилась к незнакомке. Или всё же знакомке?
Худая, не шибко высокая, в отличие от самой Моэд. Свободно висящая роба не скрывала женскую грудь, а из-под тёмной копны волос виднелись светлые глаза со знакомой затравленной злобой. Неверяще шевеля ушами, Восьмая протянула руку:
— Неужели… кроха Номини?
Двадцатая тут же оскалилась, но больше по старой памяти, всматриваясь в лицо Моэд. Она так давно не видела сородичей, что даже Восьмая вызывала у неё тёплые чувства.
Сойдясь почти вплотную, киэнодэши жадно втягивали запах друг друга. Склонив голову набок, Моэд воодушевлённо облизнулась:
— Кроха Номини так выросла… так хорошо пахнешь…
Столкнувшись взглядами, они яростно вцепились друг в друга. До хруста задрав голову, Двадцатая зарылась пальцами в волосы Восьмой, чувствуя язык на своих губах. Открыв рот, она неловко и торопливо отвечала на поцелуй, перенимая животную страсть Моэд.
Проведя много времени в одиночестве, Номини жаждала прикосновений, и чувствуя, как к ладоням Восьмой присоединяются ещё руки, глухо застонала.
— Номини… как ты тут оказалась?.. Номини выросла… Номини…
Шёпот киэнодэши тихим гулом отражался в ушах Двадцатой, и даже если бы она хотела, то вряд ли бы смогла узнать говорящих. Привыкшая к тишине и стылости, девушка растворялась в чужих тёплых касаниях. Она лишь дёрнула плечом, когда чьи-то руки нетерпеливо стаскивали с неё робу.
Стоило Моэд оторваться от её губ, как тут же приник кто-то другой. Скосив глаза, Номини хотела посмотреть, с кем она целуется, но почти сразу же закрыла веки. Какая разница, чей язык хозяйничает между её зубов? Чьи руки грубо сминают её грудь, царапают спину? Она так хотела чужой ласки, что, наверное, и плосколицего бы приняла…
Прикусив чью-то губу, Номини зарычала, когда в неё грубо проникли, но ласкающие руки удержали её от порыва выбраться из остро пахнущего влажного клубка тел. Сухие и неприятные толчки сменились ритмичным скольжением, и, расслабившись, Двадцатая поддалась этому темпу и сама потянулась за поцелуем. Теперь она поняла, почему киэнодэши с такой охотой и увлечённостью занимались этим.
Внутри разливалась горячая влажная тяжесть, каждое прикосновение пронизывало внутренности резкой дрожью, и Номини не могла представить более острого и томительно удовольствия, когда даже боль казалась чем-то приятным. Всё это сливалось в какую-то мутную смесь ощущений, вытесняющую из головы любые мысли, и Двадцатая решила полностью отдаться этому чувству.
К тому моменту, когда киэнодэши отступили, уставшие и удовлетворённые, Номини не могла подняться. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. С усилием удобней приткнувшись между Пятым и Одиннадцатой, девушка уставилась в потолок, постепенно приводя мысли в порядок. Что она будет делать дальше?
***
Пока плосколицая расправлялась с другими учёными, Номини чувствовала удовлетворение и страх. И если первое было вполне естественным, то понять, чего она боится, Двадцатая не могла. Разглядывая изувеченные трупы, девушка поморщилась.
Что будет, когда все плосколицые превратятся в груду мяса? Что будет с ней? Она не знала ничего за пределами своей камеры и могла бы выяснить у них больше, как Дэвани разузнал про кости. Но у кого узнавать, если мясо не говорит?
Торопливо последовав за учёной, обнаружила скулящего плосколицего с отрубленными руками, на которого уже опускался резак.
— Стой!
Вздрогнув, учёная завершила удар, но не на голову сородича, а на голень. Завыв от боли, мужчина отполз в угол и внезапно отрывисто засмеялся. Это озадачило Номини.
Плосколицый протянул к ней обрубки:
— Ну же, тварь… заверши начатое… добей! Раз уж ты добралась сюда… мы с Киваришилайей – единственные, кто выжил. Но моя… несчастная помощница вряд ли сможет… опомниться, — его тело дёрнулось в болезненной судороге. — Я бы… многое отдал, чтобы посмотреть… на то, что с тобой будет после моей смерти.
Киэнодэши склонила голову набок:
— Смерти?
— Ох… перед кем я распинаюсь… убийца, не знающая понятия смерти. — Шиилан прижал обрубки к груди. — Тебе нравится… заставлять других убивать? Резать на части? Но… что ты будешь делать дальше?
Двадцатая вздрогнула, услышав вопрос, который уже крутился у неё в голове. Учёный продолжил:
— Сможешь ли ты… добыть себе еду и воду? Как долго ты проживёшь, не зная даже… как сканером открыть дверь, не то, что станцией управлять? Даже… даже интересно, что произойдёт раньше: в центре обнаружат пропажу связи или… ты сдохнешь от голода и жажды?
Номини так и не смогла понять большую часть слов и только поморщилась, недовольно поведя ушами. А Шиилан вновь протянул к ней окровавленные культи:
— Добей… не могу больше терпеть…
Отобрав у плосколицей резак, Номини села напротив учёного.
— Хочу узнать.
Шиилан непонимающе дёрнул ухом.
— Что… что узнать?
— Что такое смерть. И где Дэвани?