Покачивая ногой, Номини внимательно всматривалась в небо над головой.
— Я никак не могу осознать подобные расстояния. Звёзды настолько далеки, что едва видны. Мне неприятно об этом думать. Даже не страшно, просто… Как-то тоскливо.
— Ты чувствуешь свою незначительность, ничего удивительного. Но это похвально, некоторые твои сородичи вообще туда не смотрят.
Равнодушно пожав плечами, Двадцатая продолжила рассматривать сияющие брызги в чёрном небытие космоса через прозрачные стёкла одного из залов научного центра. Она знала, что Шиилану не нравилось, как быстро некоторые киэнодэши остывали к его рассказам. Ей и самой иногда становилось скучно от сухого голоса, объясняющего, что такое звёзды, цвета, климат и зачем нужно учиться разбирать странные узоры из палочек. Нет, конечно, сейчас Номини понимала, что умение читать значительно улучшило её существование в заброшенном научном центре, позволяя ей самой бродить по стерильным коридорам, находить ответы на постоянно возникающие вопросы и смеяться над менее грамотными сородичами. Но всё же иногда Шиилан сильно наскучивал Номини, и тогда она отволакивала неспособного самостоятельно передвигаться шитури к Тэре, который проявлял куда больше рвения к изучению окружающего мира, чем кто-либо из киэнодэши.
Однако сейчас она была совсем не против компании учёного.
— Не понимаю, почему ты считаешь, что мой страх перед космосом лучше беззаботности других киэнодэши.
— Твои чувства исходят из желания познать мир, а именно это когда-то позволило моим предкам научиться путешествовать к тем самым звёздам…
Номини оскалилась, брезгливо облизывая губы.
— Прогресс. Ты рассказывал: начиная с простых рабочих инструментов и заканчивая этим научным центром, который может обеспечить сытое и безопасное существование даже нам, выродкам из лабораторий. Интересно, ставить над нами опыты вас надоумило такое же желание познать мир?
Шиилан промолчал, как и всегда, когда всплывала тема проекта «Киэнодэши». И как бы сильно Номини ни злилась, желая узнать о своей природе куда больше, чем о вакууме или гравитации, она уже давно убедилась, что вызнать у упрямого шитури ничего не получится. Лишённый конечностей, свободы и хоть какой-то связи с внешним миром, он уже был сломан настолько, что в одиночестве не пытался себя убить лишь из-за собственной беспомощности.
Тогда, оставшись наедине с ней на небольшой космической станции, Шиилан ещё проявлял эмоции, горел ненавистью и болью, издеваясь над Двадцатой.
***
— Ты ведь тоже хочешь пить? Скажи, как это сделать, и я напою тебя тоже.
Учёный засмеялся, и его пересохшие губы полопались, выпуская кровь.
— Помнится, в докладах Иезрашила говорилось, что ваша ветвь не слишком вынослива, — облизнувшись, мужчина захрипел от ощущения горькой влажности во рту. — Возможно, я успею ещё полюбоваться тем, как ты подыхаешь от жажды и голода.
Неотрывно смотря на белёсые кровавые потёки на подбородке шитури, Номини просипела:
— Ты знаешь, как отсюда выйти, — она кивнула в сторону запечатанных створок, — но без рук и ноги ты даже встать не сможешь. Тебе тоже плохо.
Шитури вновь расхохотался, орошая лицо белой кровью, хлынувшей из трещин на губах. И тут же он почувствовал на бёдрах жар и тяжесть чужого тела. Облизнув его подбородок, Двадцатая поморщилась от терпкой горечи, но поняв, что большего не добьётся, присосалась к израненной губе.
Шиилан в ужасе замотал головой, взбрыкнул в попытке сбросить с себя мучительницу, заколотил по ней культями. Но Номини лишь крепче обхватила его голову ладонями и вгрызалась уже зубами, глотая кровавую слюну и болезненные стоны. Шитури выкручивало в резких сухих приступах тошноты, обжигавших горло. Его колотило от отвращения к тому, что происходит, к тому, что Номини оказалась крупнее и сильнее, и он ничего не мог сделать с тем, как она извращалась над его телом и самой его природой.
Интимная, горячая от энергообмена связь в виде поцелуя сейчас обратилась в отравляющий разум кошмар. Ни в каких докладах и заметках учёных не говорилось, что киэнодэши тоже способны на подобный контакт, никому бы в голову не пришло подставляться интереса ради под грубые прикосновения подопытных. И сейчас Шиилана било в судорогах омерзения от знакомого покалывания в местах соприкосновения, от скользнувшего между его зубов языка. С силой сжав челюсти, он почувствовал, как его обволакивает солёный привкус алой крови, а Номини свирепо рычит ему в рот.
Оставив в покое многострадальную голову шитури, Двадцатая злобно оскалилась, размазывая по губам смешавшуюся кровь.
— Не знала, что плосколицые тоже умеют так злиться. Если не хочешь, чтобы я кусала, скажи, как найти еду и воду.
Шиилан ответил ещё более яростным оскалом. Если она думает, что сможет сломать его этим, то она ещё неразумнее, чем он считал. Хуже она уже не сделает.
Шитури не знал, насколько он ошибался.
***
Вздохнув, Номини поднялась на ноги.
— Опять молчишь? Может, хоть скажешь, почему нам нельзя выходить отсюда? Ты говорил, что у нас слабый иммунитет, но я-то не заболела от контактов с другими.
Шиилан покачал головой, показывая, что не собирается отвечать, и уже приготовился к тому, что киэнодэши потащит его за волосы, как она всегда делала от досады и злости. Но Двадцатая лишь ущипнула его за плечо и спокойно подняла на руки. Ткнувшись лицом в её шею, шитури в который раз задумался, хватит ли ему сил перегрызть горло ненавистной киэнодэши, и в который раз посчитал, что даже если бы получилось, остальные подопытные не дали бы ему удовлетвориться совершённым и превратили бы огрызки его жизни в бесконечную пытку. А он уже успел убедиться, что жестокости киэнодэши не занимать.
***
Когда сознание потупилось от голода и жажды, Шиилан ещё вяло надеялся на скорую смерть. Он так устал от нескончаемой боли, что даже схожие мучения Номини его не радовали. Он уже смирился с тем, что издохнет здесь вместе с киэнодэши, убившей весь состав станции. Да, он знал, где достать еду и воду, как отправиться на Карайаши, но всё это было возможно только с помощью единственного существа с руками, а он не желал взаимодействовать с этой мерзкой пародией на шитури. Подумать только, их создавали с желанием усовершенствовать вид, дать надежду на будущее, а получились дикие жестокие животные.
Эта мысль погасла вместе с сознанием учёного. Но вместо желанных объятий небытия он почувствовал боль, не ту, что беспрестанно мучила его тело, а острую, резкую, скопившуюся в уцелевшей ноге. Шиилан ощутил, как чужие пальцы грубо разжимают его челюсти и запихивают в рот что-то мягкое и тёплое. Вяло шевеля языком, шитури послушно глотал волокнистую массу, не чувствуя вкуса и задумываясь о том, кто его кормит. Тело отчаянно цеплялось за шанс на выживание, игнорируя всё остальное. Но когда желудок судорожно сжался, отказываясь принимать пищу, а очередная волна боли отрезвляюще хлестнула в мозгу, учёный открыл глаза, с ужасом глядя вниз.
Единственная уцелевшая голень была объедена до кости, а Номини уже не выглядела умирающей с голоду. От горького вкуса собственной крови шитури скрутило в остром приступе тошноты. Двадцатая тут же зажала ему рот.
— Мне тоже сначала плохо было. Терпи.
Слабо качая головой, Шиилан заскулил. Несмотря на сильную тошноту, организм не торопился отторгать съеденное в бреду. Это окончательно сломало несчастного шитури. Осознание произошедшего осушило все эмоции, оставив лишь тупое, ноющее отчаяние. Будто почуяв перемену, Номини убрала руку с его лица, и Шиилан жалко застонал:
— За что ты так со мной? Почему... Почему просто не заставишь меня, как других, подчиняться тебе?
Девушка покачала головой.
— Нет. Другие молчат или говорят не то, что мне надо, я не умею пока заставлять осторожно.
— Убей меня… Умоляю…
— Я знаю, что если умрёшь ты, умру и я. А я не хочу, как те, лежать вонючей кучей мяса. Если ты не говоришь, где еда и вода, я буду есть тебя. И кормить тебя тобой же. Ты не умер, когда другая плосколицая отрубила тебе руки и ногу. Значит, не умрёшь, если я буду есть ту, что осталась. Я заставлю тебя жить.
Шитури заплакал от глухой безысходности. Номини, наверное, и сама не понимала, насколько страшными были её слова. Она просто хотела выжить и не имела никаких ограничителей на пути к этой цели. А Шиилан слишком устал от боли…
— Я всё скажу… Дам тебе еду и воду, всё, что хочешь… Только перестань мучать, умоляю, перестань…
Номини радостно повела ушами, явно довольная покладистостью шитури. Поднявшись на ноги, она вопросительно посмотрела на учёного, ожидая действий. Тот лишь тихо выдохнул:
— Сейчас я скажу, как открыть дверь, но сначала отруби её, — он слабо кивнул на обглоданную голень. — Такие раны не заживут нормально, и я буду постоянно мучиться от боли. Легче избавиться, чем лечить.
Смотря в дикие глаза киэнодэши, Шиилан почти не надеялся на сочувствие и вяло удивился, когда она приложила ладонь к его щеке. Лёгкое покалывание — и Номини дернула верхней губой.
— Тебе и в самом деле больно. Я сделаю, но сначала еда.
***
Бережно усадив Шиилана на его постель, Двадцатая достала бутылку воды с трубочкой, из которой шитури пил без посторонней помощи.
— Я скажу Тэре, чтобы он пришёл к тебе, пока ты без меня.
— Ты опять пропадёшь? Где ты прячешься в такие моменты? Я слышал, другие киэнодэши пытались найти твоё укрытие, но не смогли, даже Тэра.
Номини хитро осклабилась.
— И не найдут. Никто так не умеет. — Она открыла дверь и уже в проёме внезапно обернулась. — Шиилан, а что значит «асани»? Почему маленькие шитури кричат это слово?
Учёный непонимающе присмотрелся к Двадцатой:
— Асани? Мама? Тему родительства в двух словах не объяснить… Только, откуда ты… — он испуганно дёрнул головой. — В научном центре нет детей, Номини. Откуда ты это взяла? Номини, Номини!
Перед тем как за Двадцатой закрылись двери, Шиилан с холодящим тело ужасом заметил на её лице кровожадный оскал и понял, что узнать об этом она могла, только выйдя из научного комплекса.