- Это еще что за делегация? - такими словами "поприветствовал" Эрик с высоты веранды столпившуюся у его калитки группу старых добрых, но непрошенных друзей. Прошла всего пара недель с инцидента в поместье, и он не думал, что Ксавьер нагрянет без предупреждения и так скоро, да еще вместе с Мистик, Зверем и Ртутью.

Ксавьер улыбался столь открыто и дружелюбно, что у Эрика от отторжения сводило челюсть. Пребывающая в человеческом обличии Рейвен разглядывала лак на ногтях, будто происходящее ее вообще не касалось, Хэнк неловко топтался туда-сюда, не зная за что хвататься: то ли машину переставлять, то ли Ксавьеру калитку открывать. Эрик вперил взгляд в сына. Тот, сутуло опираясь на костыли, жался за спинами и выглядел сонным.

- Ты не пригласишь нас войти, друг мой? - мягко намекнул Ксавьер.

Эрик машинально потянул калитку за железные петли, и пока группа направлялась к дому, принялся с почти нездоровым интересом разглядывать Питера.

Теперь сомнений в родстве не осталось. На следующий день после битвы, наплевав на ноющие мышцы и тяжесть движений, а также основательно потряся Чарльза на предмет адреса, Эрик отправился к Магде Максимов, матери Ртути и, как предполагалось, своей бывшей девушке. Встреча, ожидаемо, не прошла гладко, но все нужное узнать удалось. Встретив женщину вживую, Эрик наконец вспомнил ее. Она действительно не играла в его жизни никакой роли, и он проводил с ней время больше от скуки, но что бы там кто ни думал, беременную он бы не бросил. Семья была для Эрика тем святым, что клеем удерживало осколки разбитой души вместе. Может, он и не любил Магду, но обязательно полюбил бы своего ребенка и постарался стать хорошим отцом, дай она ему шанс. Но она испугалась его силы и сбежала, а он прожил пятнадцать лет в неведении. После такого, конечно, никаких теплых чувств к ней Эрик отыскать в себе не мог и даже с облегчением воспринял заметную беременность и следы присутствия в ее доме другого мужчины.

Странно было осознавать, что по миру не ходит – мчится плоть от плоти его, родной сын, живой, хоть и не невредимый. За прошедшие недели Эрик каждое утро при пробуждении прокручивал в голове выжженное Магдой: «Да он еще грудничком был, а уже притягивал разную металлическую мелочь и смеялся, а я плакала от страха, что он вырастет таким же чудовищем, как и ты! Но слава Богу, дрянная способность атрофировалась, едва он научился бегать. Видимо, сгонять за понравившейся вещью ему проще, чем примагничивать к себе». Магда ненавидела металлокинетику, Эрик же думал, что рудиментарные фамильные способности это… мило. Весьма необычное для его суровой души чувство, но, пожалуй, он действительно растрогался. Сама того не ведая, желая лишь уязвить, Магда вложила в его ладони крупицу жизни Питера, тем более ценную, что невосполнимую. Пребывая в мучительном дремотном пробуждении, Эрик задавался вопросом, получилось бы у Питера развить контроль над металлом, будь его опытный отец рядом. Ответа он не находил, но в одно свято верил: не способности делают человека монстром. Монстром человека делает боль.

- Можем мы расположиться в доме или ты настолько негостеприимен, что дальше веранды нас не пустишь? – вывел из вязких размышлений голос Ксавьера.

- Сегодня довольно прохладно. Не желаю замерзать под ваш нудеж, - отшутился Эрик и распахнул двери своего жилища, приглашая в объединенную с кухней гостиную.

Чарльз заливисто, совсем по-юному, рассмеялся, глядя прямо в глаза, пока Хэнк втаскивал по ступеням инвалидное кресло, а Рейвен нетерпеливо шипела им что-то в спины, и Эрик почувствовал пронесенный сквозь года старый уют ксавьеровского поместья, отдающий запахом мастики и пылью разогретых солнцем ветхих книг. Удивительно, как люди, которых он всей душой не желал больше видеть, перебранками, улыбками и взглядами зажигали в его доме тепло очага. Своим невыносимым светом Чарльз будил в груди звонкую боль, неловкие движения стесняющегося свой силы Хэнка звучали ностальгической нотой, а наивность и импульсивность Рейвен так и не стерлись жизнью. Эрик не мог взять в толк, почему эти люди не меняются и упорно хранят в себе нечто хрупкое и бесполезное, но, черт возьми, очень приятное. На их фоне Питер воспринимался успокаивающе, потому что с ним не были связаны никакие сильные воспоминания.

- Ну и хамло же ты, Эрик. Уж мог бы своей силой поднять коляску: тогда и Чарли так не мотало бы, и Хэнку пришлось проще, - занудно упрекнула Рейвен.

- Ой, брось, - оскалился Эрик, - может, мне еще и пацана за заклепки на куртке протащить, как щеночка за шкирку?

Питер смутился и слегка покраснел. Он шел последним и не успел даже на первую ступеньку лестницы взобраться.

- Грубиян! – хмыкнула Рейвен и толкнула в плечо. – Иногда мне думается, я по тебе скучаю, но потом сталкиваюсь лицом к лицу и… ан нет, показалось!

Эрик с удовольствием рассмеялся. В их перебранках было больше дружеского, чем обиды, и каждый подкол воспринимался как добрая весточка, что его еще не вычеркнули из жизни.

Эрик придержал дверь для отстающего Питера, что с его стороны было верхом радушия, и сразу же, как тот проковылял внутрь, направился к бару: не хотел терпеть сборище моралистов на трезвую голову. Когда все нашли себе местечко, где приткнуться, а четверть стакана скотча перекочевала в желудок, Эрик занял свое любимое кресло, предварительно согнав возмущенного Маккоя, и потребовал от Чарльза объяснений. Догадки о цели визита полностью подтвердились: Ксавьер хотел затащить-таки его преподавателем в свою школу, объясняя свою настойчивость тем, что школе нужен опытный защитник, и никто лучше Эрика с этой ролью не справится. При этом он сыпал ворохом лестных слов, по нескольку раз упоминал выдающуюся эрудицию, острый ум и харизматичность, столь важную в работе со студентами, но суть оставалась такова: Чарльз боится за подопечных и хочет иметь на своей стороне действительно сильного и, чего греха таить, безжалостного союзника. Во всей этой истории Эрику непонятно было только, зачем Ксавьер притащил с собой Питера. Ну ладно Хэнк и Рейвен в качестве перевозчиков, но чего ради заставлять перенесшего тяжелую операцию парня трястись по бездорожью в глушь… Мелькнула даже мысль, будто Ксавьер отложил на время свою человечность ради успеха кампании и выставил парня веским аргументом. Неужели Чарльз пытался давить на отцовские чувства? Этого Эрик никак не мог взять в толк.

- Ну, хватит, - решительно оборвал он поток рассудительных речей, когда почувствовал, что начинает терять жесткие личные границы, поддавшись завлекающему голосу. – Я тебя понял, Чарли, но мне нужно время. Обещаю на этот раз действительно хорошо подумать и ответить в течение недели-двух, но только при условии, что это мое слово станет окончательным, и если я откажусь, ты больше не предпримешь попыток затянуть меня в свою школу.

Чарльз вцепился когтистым взглядом, так что сердце покрылось царапинами, помолчал, затем согласно кивнул. А Эрик в полной мере ощутил судьбоносность момента, зная нерушимую приверженность друга данному слову. Теперь буквально все зависело от воли Эрика, и если бы он вдруг принял решение навсегда остаться в одиночестве, так бы и произошло, а прими он приглашение и обернись все катастрофой, винить кроме себя было бы некого. Такая колоссальная ответственность могла раздавить любого, но Эрик, напротив, чувствовал облегчение, потому что действительно уверенно ощущал себя лишь в экстремальных ситуациях. Чтобы понять реальную цену того или иного поступка, людей или событий, ему требовалось поставить на кон все.

- Хорошо, ты дал слово. А теперь объясни, зачем вы притащили сюда этого, - Эрик не глядя кивнул в сторону притихшего в своем кресле Питера. Потом что-то дернуло его взглянуть на юношу, и он с удивлением обнаружил его спящим. – Он, что, заснул?

- Нда-а, он теперь большую часть времени спит, - странно извиняющимся тоном пояснил Хэнк.

- Теперь?.. – не понял Эрик.

На помощь тушующемуся Маккою пришла Рейвен. Голос ее звучал жестко и с оттенком неприязни.

- Питер восстанавливается после выхода из искусственной комы. Джин предупредила, что еще минимум неделю он будет вялым и сонным, но постепенно придет в норму.

То ли на солнце за окном набежало особо плотное облако, то ли в глазах потемнело. Сердце глухо стукнуло в груди, обливаясь жидким азотом. Эрик вдруг обнаружил в ладони вилку и не смог вспомнить, как она там оказалась.

- Кома? Почему ты не сказал мне? – тихо, старательно управляя голосом спросил он у Чарльза.

Тому явно стало не по себе. Ксавьер поерзал, удобнее устраивая руку на подлокотнике каталки, и сдержанно ответил:

- Это была не кома, Эрик, а управляемый сон. Нам пришлось это сделать. Джин отключила сознание Питера и замедлила химические процессы, чтобы можно было провести операцию. У него невероятно быстрый метаболизм, анестезия не действовала, а он и так перенес ужасно много боли и без вмешательства хирургов. Ты бы тоже не дал резать его по живому. Он восстанавливается быстрее людей и болевой порог у него выше, но все же недостаточно. Мы боялись, он не переживет операции.

Ксавьер замолчал, повисла тягостная тишина. Эрик красными вспышками припоминал хрупкую рыжую девушку с большими инфернальными глазами, которая с потусторонней собранностью поддерживала сознание своего профессора, пока тот в пространстве мыслей боролся с захватчиком школы, и лишь толика человеческого беспокойства отражалась в ее дрожащих руках, уложенных на виски.

- Джин? Джин Грей? Эта девчонка опасна! – прорычал Эрик, рискуя разбудить Питера. – Ты сам говорил мне, что она плохо контролирует свои способности. Прорва сил без реального владения собой – она рисковала убить его, а я даже не знал! Ты должен был сообщить мне.

- А тебе следовало находиться там, в больнице, рядом с сыном! – ворвалась в перепалку разгневанная Рейвен. – Ох, ну конечно ты не претендуешь на звание прекрасного семьянина, но, черт бы тебя побрал, Эрик, твой сын балансировал на грани! Ты сам видел, что с ним произошло и в каком он состоянии. Я лично не ждала от тебя многого, но думала, ты хотя бы из приличия навестишь его.

- Замолчи, - низко прошипел выведенный из себя Эрик.

Как в старые времена, когда при любых сильных эмоциях владение собой испарялось, задребезжали все металлические предметы в доме. Ксавьера тряхнуло в его инвалидном кресле, кованый ажур книжных полок расплелся на смертоносные пруты, магнитный зажим, собиравший штору вбок, звонко врезался куда-то в потолок, ткань свободно упала, и комната погрузилась в плотный сумрак, освещаемый лишь вторым окном со стороны кухни. Что-то разбилось. Эрик взял себя в руки и дистанционно щелкнул включателем.

Рейвен не понимала, ее наивность в равной степени нравилась и бесила. Бесила потому, что была тождественна недальновидности. Эрику достаточно было знать, что жизнь сына вне опасности (а Чарльз как раз это и утверждал), приходить же и убеждаться лично не стоило ради самого Питера. Появление Магнето в одной из крупнейших и оживленных клиник мигом породило бы массу кривотолков, а болтливые однокашники, посменно дежурящие у палаты друга, не преминули бы разнести на весь свет новости о питеровском неосторожном «Пап!», брошенном на поле боя ему, Эрику. Сын Магнето – худшее клеймо для живущего в обоих мирах, человеческом и мутантском, а Питер, судя по отрывочным сведениям, имел немало друзей и в том, и в другом. Достаточно даже не твердой уверенности, а просто слухов о родстве, чтобы юноша из всеобщего любимчика превратился в изгоя. Эрик не хотел ему такой судьбы и считал, что он не должен страдать за чужие грехи, особенно если учесть, что отца-то Питер никогда не знал и, следовательно, не подвергался разрушительному влиянию. Эрик даже думал, лучше бы Питеру и дальше оставаться наполовину сиротой.

- Друг мой, успокойся, - отрезвляющий голос проник прямо в голову, а руки коснулось сдерживающее тепло – Чарльз перегнулся через подлокотник инвалидного кресла и сжал поверх ладони свою. – Вот поэтому мы взяли ответственность на себя и не стали говорить тебе. Ты бы разнес клинику в клочья и напугал бедняжку Джин, а ведь только она могла помочь. Да, я упоминал, что она плохо управляет собой, но в серьезных ситуациях на нее можно положиться. Мы не знали, перенесет ли Питер операцию без наркоза, нам стоило рискнуть. Понимаешь?

Эрик понимал все, кроме одного.

- Почему этого не мог сделать ты? Тебе я доверяю.

Он не вкладывал в эти слова какой-то особый смысл, но внезапно все присутствующие застыли в благоговейном изумлении. Чарльз выглядел глубоко тронутым.

- Я ценю твое доверие, друг мой, - хрипло начал он, сильнее сжимая ладонь, - но я не смог бы. У меня нет контроля над Питером, он для этого слишком… другой. Ты поймешь это, когда увидишь Питера и Джин рядом – это новое поколение мутантов, завораживающе прекрасное, невероятно сильное и неподвластное нашему вмешательству. Сознание Питера настолько быстрое и яркое, что у меня не получается даже считывать простейшие его мысли, не говоря уж о принудительном погружении в сон. Каждый раз, как я касался его сознания, мне казалось, я слеп и глох. Точно так же, как и мозг, тело его работает на невероятных скоростях, и мне не по силам вмешиваться в этот совершенный механизм. Мне – нет, а Джин может. Потому что такая же. Я помню, ты говорил, будто мутанты во сто крат превосходят людей, что мы новая ступень эволюции. Так вот эволюция прямо на наших глазах набирает бешеные обороты. Планета не успела свыкнуться еще с появлением первого поколения, как возникло следующее, куда более мощное и совершенное. Нам остается только принять тот факт, что скоро и нас попросят подвинуться. И у нас нет ни малейших шансов воздействовать на тех, кто идет за нами. Только они сами могут влиять друг на друга.

Ксавьер убрал руку и утер со лба проступившую от пламенной речи испарину. Эрик молчал, завороженный нарисованной ему картиной. Не важно, прав был Чарльз или нет, сама идея чудесного поколения резонировала глубоко в душе, а мысль о том, что его сын – часть этой красоты, отдавалась нежной болью в груди. Это были слишком мощные переживания, чтобы осознать их, Эрик сам не понимал, что чувствует, и почему ему вдруг так светло грустно. Он никак не мог даже твердо связать с собой Питера, лишь бессознательная часть безоговорочно приняла его как родного, уму же приходилось долгой цепочкой логических выводов напоминать о том, что Питер не чужой, он продолжение своего отца, новая жизнь после него. Эрик не справлялся с невыносимым давлением осознания.

- Если он такой, как ты утверждаешь, то почему же оказался на грани жизни и смерти? – медленно, с печалью, проговорил Эрик больше себе, чем другу.

Ксавьер задумчиво потер висок.

- Как и Джин, он все еще не до конца владеет своими способностями. Вспомни себя, разве у тебя сразу получалось ворочать подлодки? Нет. Эти дети, в отличие от нас, с младенчества проявляли признаки неизведанной силы, но им еще только предстоит раскрыть способности в полной мере. Я верю, однажды настанет день, когда Питер сможет без усталости пересечь целый континент за смехотворный промежуток времени.

Эрик оказался действительно впечатлен. И почему-то безоговорочная вера Чарльза в Питера трогала куда больше аналогичной веры в самого Эрика. Возможно потому, что в глубине души он считал себя недостойным любого доверия этого светлого человека, а вот услышать из его уст подобное о Питере было приятно. Эрик заглянул в глаза другу и увидел там зеркальное отражение собственного завороженного восхищения. В тот момент он был уверен в том, что у них с телепатом наконец-то полное взаимопонимание и разделение чувств.

В эту тонкую идиллию вклинилась бестактное эмпатическое бревно Рейвен.

- По-хорошему, ты должен встретиться с Джин и поблагодарить ее, но что с тебя взять!

Эрик и бровью не повел. С Джин ему действительно стоило увидеться, но это не дело Рейвен, к тому же он спохватился, вспомнив о первоначальном вопросе.

- Так зачем вы заставили его проделать длинный и неудобный путь сюда? Не лучше ли ему отсыпаться в палате?

- Так пожелал сам Питер. У него есть к тебе просьба, и он счел за лучшее поговорить лично.

- Мы будем ждать, пока он проснется или я могу разбудить? – спросил Эрик, потому что в свете последних новостей действительно не понимал, как скажется на юноше искусственная побудка.

- Он крепко спит, я бы не советовал тревожить его сейчас, - подал голос Хэнк.

- А ведь ему еще обратно ехать. Оставишь мальчишку на пару деньков у себя или вышвырнешь? – грубо осведомилась Рейвен.

Эрик впечатал ладони в колени и закатил глаза.

- О, боже, Рейв, ты действительно меня ненавидишь. В твоем понимании я способен выставить за дверь тяжело раненного человека?

- Да, - хором ответили Рейвен, Чарльз и Хэнк.

Пару мгновений Эрик боролся с удивлением и собирал себя для ответа.

- Ну, в общем-то да, - признал он в итоге, - но ситуация ситуации рознь. Во-первых, Питер мой сын, во-вторых, он мне просто симпатичен, в-третьих, я не обязан вдаваться в объяснения.

Эрик посмотрел в сторону крепко спящего подростка. Питер расслабленно растекся по креслу, сложив руки на животе, серебряные пряди отросшей челки затеняли веки, уберегая глаза от света люстры. Во сне он чуть приоткрыл рот, что придавало ему совсем юное, очаровательно беспомощное выражение. Эрик смотрел, и ему начинало казаться, будто он слышит песню железа, пульсирующего у сердца как раз под логотипом известной рок-группы. Черт знает, почему Питер выбрал себе именно эту фанатскую футболку, но агрессивный принт как нельзя лучше подчеркивал его мальчишескую хрупкость.

- Это самое очаровательное признание, какое я от тебя когда-либо слышал, - с полной честностью заявил Ксавьер.

Эрик криво улыбнулся. Разговоры уже начинали порядком утомлять.

- Что вам еще от меня надо?

Ксавьер неожиданно сник.

- Ты нас выгоняешь?

При всей жесткости приоритета личного удобства, Эрик испытал чувство вины за скрытое желание отделаться от посетителей.

- Нет, Чарли. Но я устал. Я очень долго жил в полном одиночестве. Что десять лет, проведенные в камере, что нынешнее затворничество привили мне непереносимость длительных контактов. Кстати, ты подумай, нужен ли тебе преподаватель, отвыкший от социальной нагрузки. И к тому же, напоминаю, с судимостью.

- Уверен, ты справишься. С властями разберусь я сам. С течением времени все вернется на круги своя, - твердо сказал Чарльз. – А сейчас мы, пожалуй, оставим Питера, и пойдем, не будем надоедать.

- Нет, вы не… - горячо выпалил Эрик, прежде чем успел осознать несвойственный себе порыв; чтобы собраться с мыслями и продолжить, пришлось сделать медленный вдох, - я не буду против, если вы еще когда-нибудь заглянете ко мне. Не обещаю образцовый прием и хорошее настроение, но двери не закрыты для моих старых друзей. Изредка мы можем видеться.

Взвизгнули диванные пружины, Рейвен подскочила, протопала к эрикову креслу, на ходу вздыбливая чешуйки и укладывая их в свой настоящий, синий, облик, резко и цепко обняла за шею, после чего по-женски в голос заревела.

- Ненавижу тебя, Эрик! Люблю и ненавижу! Ты большая часть нашей семьи. Каждый раз, когда пропадаешь, закрываешься в себе, жизнь становится чуточку тусклее. Сволочь ты самая настоящая, Эрик Леншерр! И ведь все равно любим тебя!

Эрик окаменел под ее объятиями и только боялся растерять слабый огонек внутри души, напомнивший о своем существовании.

- Рейвен, - позвал до крайности смущенный Чарльз.

- Отстань, не тебе меня одергивать, - огрызнулась та.

С пару мгновений донельзя этичный Ксавьер боролся с собой, а потом ментально послал все к черту, так что его настроение эмпатийно уловили все собравшиеся, и прикоснулся к сознанию Эрика. Все мысли и чувства Эрика стихийно захлестнуло чужим дружественным светом, он погружался в чужое тепло, как Атлантида под морские воды: стремительно и неотвратимо. Он и раньше знал, насколько мощное у Ксавьера сознание, но в этот раз так остро ощутил его силу на себе, что почти перестал различать, где чьи чувства. Ему стало казаться, будто и сам он – сгусток безусловного приятия, любви и света. Это переживание являлось настолько новым и отличным от обычного восприятия, что Эрик ощутил физическую боль и желание зарыдать.

Хэнк встал со своего места, но подойти не решался и неуклюже топтался, совершая нелепые взмахи руками.

- Ну, я… ты… знаешь, тоже…

- Ради всего святого, Хэнк, не надо, - милосердно прервал его метания Эрик.

- Но ты ведь понял, что я тоже?..

- Да.

Хэнк удовлетворенно и одновременно с тем стеснительно кивнул, поправил очки, скрывая за жестом замешательство, и счел за лучшее выйти из дома вообще.

- Так, все, хватит, - резко и твердо оборвал Чарльз.

Отсоединение от связи молотом ударило по затылку, на Эрика тут же навалилась тонна не пережитых отрицательных эмоций, которые он научился не замечать, и которые напоминающими острыми иголками вонзились в раскрывшуюся в чужом тепле душу.

- Я думаю, мы все устали. Не стоит перегружать друг друга впечатлениями. Мы сейчас уже поедем, Эрик. Присматривай за Питером, в сонном состоянии он ужасно невнимательный. Если будет спать по двенадцать часов, да так, что не добудишься, – не пугайся, это нормальный процесс восстановления. И… зови, если что. Если соскучишься. Я всегда услышу.

Эрик внимал ему с закрытыми глазами и на прощание кивнул так же, не глядя. Он прислушивался к звукам, пока не услышал лязганье дворовой калитки, и только потом открыл веки. Друзья уехали, в доме остался сын. Повинуясь несвойственному нежному порыву, наверняка фантомно оставшемуся после присутствия в сознании библейски вселюбящего Чарльза, Эрик присел на корточки около кресла, в котором спал Питер, и взял в свои ладони свисающую с подлокотника руку, нащупал большим пальцем пульс и на несколько минут погрузился в упоительное созерцание пульсирующего в крови железа и слабо подрагивающего магнитного поля. К его неудовольствию, стройный, звенящий, но слабый звук бегающего по телу живого металла искажали многочисленные алюминиевые заклепки на куртке и цацки, которые Питер зачем-то килограммами вешал на себя.

И все же Эрик его слышал. И это было волнующе.