Шинобу, как оказалось, прекрасно умеет мотивировать. Танджиро же остаётся лишь слушать и внимать, приоткрыв рот от удивления. Милейше улыбаясь, Кочо в считанные секунды добирается до самых уязвимых точек и умело ими манипулирует, заставляя вскипевшего Иноске подскочить с места с твёрдым намерением доказать, что он может всё на свете и никто ему не ровня, а Зеницу, падкого на красивых девушек и их внимание, — покраснеть до кончиков ушей и пообещать, что он будет стараться изо всех сил, раз Шинобу собралась его подбадривать больше всех.

Они оба смертельно устают, пытаясь освоить полную концентрацию дыхания, поэтому засыпают моментально, и Иноске даже если захочет, то не успеет подумать о том, почему за Танджиро, который пока тренируется отдельно, оттачивая техники или медитируя, так занимательно наблюдать. Воспрявшие духом, они с Зеницу действительно упорно занимаются, выкладываясь на полную. Иноске теперь преследует немного другую цель: во что бы то ни стало догнать и обогнать Танджиро, но смысл всё тот же — сказать, что он ничем не хуже. Иногда Камадо упражняется рядом и приходит к ним узнать, как обстоят дела с освоением техники. Объяснять и учить у него получается из рук вон плохо, но это нисколько не умаляет его порой безрассудного рвения помочь всеми доступными средствами. Зеницу, кажется, рад от кого угодно услышать «ты молодец и отлично справляешься» и немного смущённо улыбается, услышав, как его хвалят и искренне рады успехам, Иноске же обещает сломать Танджиро челюсть, потому что нечего тут приходить и напоминать своим присутствием об их разных положениях. Между умеющими постоянно контролировать своё дыхание и теми, кто делает это только иногда — огромная разница; это не может не раздражать. Танджиро его не бесит только пока тренируется неподалёку, а не сидит где-то рядом, потому что во время перерывов, которые Кочо устраивает с каждым разом всё реже и реже, Иноске может смотреть, как он, сосредоточившись, сводит брови вместе, покрепче обхватывает деревянный меч руками, сжимает челюсть и напрягается всем телом. Пару раз Хашибира ловит себя на том, что повторяет те же действия даже если просто сидит на земле.

После освоения концентрации дыхания тренировки приобретают другой характер и выматываться Иноске начинает меньше. Но с появлением свободного времени появляется и существенный минус — теперь он успевает отвлечься на случайно проносящиеся мысли.

Это происходит уже не впервые с тех самых пор, как они начали путешествовать втроём и заполняет собой всё сознание, мешая спать даже несмотря на усталость. Иноске рефлексировать не любит, но занимается сейчас именно этим, раз за разом прокручивая в голове моменты, когда люди заставляют его чувствовать себя… странно. Да, хорошее и простое слово. Ёмкое. Он чувствует себя странно.

Люди, которых Иноске по умолчанию считает слабее себя — если только ему не докажут обратное, — какой-то непостижимой и неясной ему магией заставляют чувствовать тепло внутри и это настолько приятно, что бесит, потому что ему мало и он хочет ещё. Иноске себя за это не стесняется, просто злится, когда чего-то не понимает, а таких вещей в последнее время стало заметно больше. Было так легко, когда на ближайшие пять километров он был единственным существом, умеющим более менее абстрактно мыслить и связно разговаривать, а теперь он, пытаясь оценить то, что слышал и что заставило его так оторопеть, неосознанно фиксируется на испытанных эмоциях, обращая на них всё своё внимание, что на самом деле порождает ещё большее замешательство.

«Ты молодец, Иноске!»

«Я так рад, что ты жив!»

«Давай сражаться вместе! И думать вместе!»

«Бесишь, Камабоко.»

Хашибира недовольно сводит тонкие изящные брови вместе, хмурясь, и поджимает губы, уставившись в потолок над собой. По обе стороны от него тихо сопят Танджиро и Зеницу (примечательно, что они оба дышат как нужно), за окном колышет листья лёгкий ветер, биологические часы внутри вопят, призывая хозяина перестать так измываться над ещё восстанавливающимся телом и лечь, наконец, спать, но мысленно Иноске далеко от своего нынешнего положения и окружающих его вещей. Он не замечает, что вместе с возвращением в собственные воспоминания в какой-то момент начинает зацикливаться уже не на своих эмоциях, безуспешно пытаясь понять, почему простая похвала его так обескураживает.

Может, дело в том, как Танджиро ему всё это говорит?

«Спасибо, Иноске, благодаря тебе мне спокойнее»

И улыбается. Открыто, солнечно, так простодушно и искренне, что любой бы опешил, не поверив, что всё это тепло, вся любовь и доброта обращены в его сторону. Что уж говорить о Хашибире, который, впервые столкнувшись с искренней похвалой, лежит в два часа ночи, забывает вовремя моргать, чтобы глаза не сохли, и перебирает одно за другим воспоминания. Он, конечно, в курсе своей крутизны, он ведь изобрёл собственное дыхание, живя в лесу в полном одиночестве, и Танджиро вообще-то говорит ему очевидные вещи.

Очевидные вещи, которые почему-то сильно смущают.

Когда веки начинают опускаться сами собой, а мысли начинают плыть неконтролируемым потоком, Иноске успевает лишь отвлечённо подумать, что ему нравится, когда Танджиро улыбается. Сильно тянет улыбнуться в ответ, причём именно улыбнуться, а не хищно оскалиться, как он привык. Это чувство быстро перекрывает слабая, но всё же злость, стоит только подумать о том, что они так и не сразились, и Монпачиро, наверное, всё ещё думает, что он сильнее.

Сегодня он предоставлен самому себе, поэтому Иноске упражняется в балансировании. Это успокаивает и заменяет ему медитацию, потому как разум занят вниманием к конечностям, суставам и мышцам и если постараться, то он перестанет воспринимать всё происходящее вокруг, что порой кажется жизненно необходимым для непривыкшего к такому количеству социального взаимодействия Иноске.

Однако возможность абстрагироваться не означает полное отключение от реальности. В дикой природе это чревато последствиями, а Иноске ещё никто не говорил прямо о том, что людям можно доверять и принимать их помощь, а жить среди них — далеко не то же самое, что жить среди зверей. Обоняние у него развито куда лучше, чем у среднестатистического человека и даже у тренировавшегося годами мечника, он ощущает многие вещи так же хорошо, как их бы услышал Зеницу или почуял Танджиро.

Благодаря этой способности Иноске в один момент отчётливо улавливает на себе чужой взгляд.

Он, крепко ухватившись руками за метлу, которая лежит на горлышке вазы, держит равновесие и балансирует, пока кто-то наглейшим образом рассматривает его спину, невероятно этим дезориентируя. Поднять голову так, чтобы увидеть явно не ценящего свою жизнь идиота Иноске не может, каким бы сильным и крутым ни был: отвлекись он от положения метлы на горлышке и всё может закончиться весьма плачевно.

Иноске злит чувствовать, как кто-то с неприкрытым интересом скользит взглядом по его напряжённой спине, останавливаясь в точности там, где у него родинки или старые, уже давно побелевшие шрамы. Ещё больше его злит, что он почти уверен в личности человека, проявляющего такой интерес к его телу. От этого становится некомфортно настолько, что вся его непоколебимая до этого концентрация стремительно сходит на нет, и Иноске приходится ощутимо сильно напрячься, чтобы не упасть, из-за чего он не в состоянии разразиться гневной тирадой о том, что его отвлекают.

«Скажи уже хоть что-нибудь, мать твою! Хватит меня рассматривать! Спущусь отсюда — убью.»

Танджиро, который последние пятнадцать минут искал Иноске по всему поместью, застывает у порога. Он осторожно отодвигает сёдзи, точно уверенный, что увидит за перегородкой мечника в маске кабана, потому что обоняние его не подводит, и уже набирает в грудь воздуха, чтобы сообщить о новых клинках, но слова комом застревают где-то в горле.

Спину Иноске он видит далеко не впервые. По правде говоря, Танджиро удивился бы больше, увидев друга в таком же одеянии, как у него самого или… как у любого, в общем-то, другого мечника и уж тем более столпа. Сейчас он впервые обращает на неё такое внимание, ещё не знающий о том, что Иноске умеет чувствовать, когда на него смотрят, и сейчас его лицо под маской — смесь натуги и смущения.

Танджиро без зазрения совести рассматривает рельефные напряжённые мышцы, цепляется взглядом за шрамы и редкие родинки, хорошо заметные с расстояния, на котором он стоит, замечает крепкие сильные руки и ямочки на пояснице. Иноске, вероятно, действительно физически сильнее, но Танджиро, в отличие от него, мериться силой не хочется. Он искренне восхищён и уже по новой набирает в грудь воздуха, чтобы сказать об этом, но Иноске, не выдержав, его опережает.

— Ты чего вылупился? Говори, что хотел, хватит на меня пялиться! — надрывный голос тут же выдаёт напряжение и взвинченность своего обладателя.

Под маской невероятно душно и жарко, всё лицо горит, губы плотно друг ко другу прижаты, а по лбу стекают капли пота, потому что теперь приходится прикладывать в разы больше усилий, чтобы держать равновесие, а просто опуститься на пол без видимой на то причины Иноске не может.

Танджиро виновато заливается краской, поняв, что всё это время действительно внаглую пялился.

— П-прости! — достойных оправданий у Камадо нет, поэтому он выбирает честность, — ты очень гибкий и сильный, Иноске! — Танджиро сглатывает, прежде чем продолжить, — и ещё!.. и ещё я пришёл сказать, что наши новые клинки Ничирин уже должны быть готовы!

Иноске, наконец, опускается на пол, решив, что новые катаны — достаточная для этого причина, и делает глубокий вдох полной грудью, надеясь согнать этим напряжение, в котором он находился последние несколько минут. Очень хочется снять маску и побыть какое-то время без неё, а также сказать лобешнику, чтобы пожирал так взглядом кого-то другого, но Иноске не делает ничего из перечисленного. Хлопающий глазами Танджиро выглядит не менее смущённым: поджатые губы, покрасневшее лицо, стоит и гнёт пальцы в ожидании ответа.

— Я и так знаю, что гибкий и сильный! Ещё раз будешь так смотреть — запущу в тебя этой вазой! — Иноске указывает на неё пальцем, доказывая серьёзность своих намерений, — пойдём быстрее за клинками, чего стоишь?

Танджиро, помедлив, несколько раз быстро кивает.