Танджиро открывает глаза. Делает глубокий вдох, втягивая умиротворённость, спокойствие и любовь, которые постоянно ощущает, находясь у своего дома. На слегка смуглое лицо падают солнечные лучи, приятно его обогревая. Волосы в хвосте колышутся от лёгкого ветра. Вокруг слышен шум листвы, руки покрепче сжимают ткань вокруг слегка ноющих плеч: корзина на спине хоть и пустая, однако совсем недавно была полной. Но Танджиро не привыкать: забота о семье, которую он так любит, никогда не была в тягость, к тому же выбора у него всё равно не было. Мальчик широко улыбается, когда в окне на секунду появляется детское лицо, а затем радостный звонкий голос кричит: «Мама, Танджиро пришёл!»

Танджиро дурачится с сёстрами и братом, жмурится и ойкает, если его случайно — или нет — тянут за и так взъерошенные и уже выбившиеся из хвоста волосы или тыкают в рёбра, пытаясь пощекотать, и заливисто смеётся, чувствуя себя бесконечно счастливым. Вышедшая из дома на крыльцо мама ласково зовёт ужинать и просит младших перестать мучить старшего брата, но всё равно не может сдержать улыбки, даже не пытаясь выглядеть строгой. Танджиро, усаживаясь поудобнее, втягивает носом приятный, аппетитный и такой родной запах; живот тут же на него отзывается и рука, как будто живущая своей собственной жизнью, тянется к палочкам. Едят они сегодня шумно: Такео, Ханако и Шигеру, не успевшие вымотаться за день, много разговаривают и иногда балуются, тыкая друг друга, а мама и Незуко пытаются их успокоить и заставить есть, пока не остыло. Танджиро тоже в этом участвует, иногда напоминая, что стол — не место для шалостей, но по большей части он, отлынивая от лежащих на его плечах старшего брата воспитательных обязанностей, просто слушает. Гомон его не утомляет и не раздражает, он даже не вспомнит, когда в последний раз сердился на кого-то из братьев или сестёр (не злился в том числе и когда получил шрам на лбу), но именно сейчас Танджиро как никогда раньше уверен, что без нескольких разных по тональности голосов со всех сторон и постоянного движения вокруг было бы совсем не то. Камадо любит это всё до щемящего чувства в груди, до теплоты, которая разливается по всему телу, наполняя его широкую, открытую для всех душу солнечным светом. Задумавшись, он слабо улыбается, не замечая, как голоса уже давно стали для него фоновыми. Тарелка с лапшой опустошена почти полностью, а сам Танджиро находится в процессе размышления над трепетным желанием крепко обнять всех по очереди, когда правая рука замирает на полпути ко рту, а по всему телу, начиная от носа, проходит электрический разряд, в одночасье переводя всё его существо в режим острой тревожной настороженности.

В раздувшиеся ноздри резко ударяет тошнотворный запах гнили.

Палочки выпадают из рук, громко стукаясь о тарелку, на стол попадают несколько капель соуса. Танджиро обеспокоенно и напряжённо сводит брови к переносице, всем своим существом выражая омерзение и закрывает рот рукой, прикрывая и нос. Расфокусированный взгляд направлен куда-то сквозь стол, он не замечает, как на него сразу же поворачивается несколько голов.

— Танджиро? Что-то случилось?

— Вы разве не чувств-… — невесть откуда взявшаяся едкая вонь исчезла так же внезапно, как и появилась, вынудив оборвать вопрос на середине. Танджиро растерянно хлопает глазами, понимая, что больше ничего кроме запаха еды не чувствует, и продолжает заметно более поникшим голосом, в котором слышится плохо скрываемое чувство вины, — ничего, просто показалось… простите.

Буквально на долю секунды Камадо чувствует себя словно за мутной завесой. Пытаясь ухватиться за это ощущение, он не замечает, как снова теряет связь с реальностью, уставившись в содержимое какой-то из тарелок. Танджиро силится понять, почему на короткое мгновение словно смотрел на себя со стороны.

«Почему это происходит?»

— Что-то не так, Танджиро?

Мальчик набирает в лёгкие воздуха, намереваясь ответить, но слова комом застревают в горле, чтобы через секунду выйти изо рта паром. Воздух вокруг становится могильно-холодным, Танджиро поднимает взгляд, чтобы встретиться с чужими, совершенно пустыми глазами. Все яркие и красивые цвета, окружавшие его, превратились в мрачные, холодные и отталкивающие. От тепла, которое он чувствовал, не осталось и следа, но ещё более невыносимыми были взгляды. Неродные, неприятные, ненастоящие. Неживые. Внутри стремительно нарастает беспокойство.

Всё вокруг замерло и как будто замёрзло. Совсем как зимой.

Танджиро, не в силах сказать хотя бы что-то, хлопает губами, ощущая себя совершенно беспомощным перед тем, что видит и испытывает. На одежде мамы, братьев и сестёр начинают ужасающе расползаться тёмно-алые пятна, и Камадо остаётся лишь переводить взгляд с одного на другое, пока в голове крутиться лишь «нет нет нет нет». Ступор не позволяет ни шевельнуться, ни закричать, только безмолвно наблюдать за тем, как идиллия, в которой он был так бесконечно счастлив, извращается и искажается, становясь уродливо перекошенной пародией на то, что было первоначально.

— Что-то не так, Танджиро?

Вопрос повторятся, но голос настолько неестественный и нечеловеческий, что страх волной проходит по всему телу, заставляя безропотно себе повиноваться и сгребая в цепкие лапы. Всё, чего Танджиро сейчас хочет, — чтобы этот кошмар закончился.

«нет нет нет этого не должно происходить боже»

Последнее, что чувствует Танджиро перед тем, как в ужасе проснуться, начав загнанно дышать, — сдавливающее ощущение на плечах.

***

Иноске резко открывает глаза. Феноменальное осязание его не подводит, и он отчётливо знает, что что-то не так, раз он проснулся. Хашибира рывком принимает сидячее положение, готовый при необходимости защищаться и нападать, но, оглянувшись по сторонам, не замечает ничего, что представляло бы угрозу и требовало бы вмешательства босса. Зеницу справа сопит, свернувшись в клубок, а вот Танджиро… сбитое дыхание, сведённые к переносице брови, сжатое в руках одеяло. Хашибира тоже хмурится.

«Плохой сон?»

Иноске кошмары снятся крайне редко, обычно он сновидения вообще не запоминает, но отчётливо помнит один из самых неприятных снов, который почему-то повторяется, хотя к нему никакого отношения не имеет. Он видит какую-то женщину, держащую его на руках, но он её никогда прежде не встречал и не знает. Она что-то ему говорит, иногда плачет и выглядит напуганной, а иногда улыбается и, кажется, что-то поёт, но её голос он после пробуждения не помнит от слова совсем. Иноске в такие ночи совсем не высыпается и злится: ему потом тяжело сосредоточиться. Организм тяжело реагирует на недостаток сна и поэтому охотиться он даже не пытается. Занят лишь плохо контролируемыми попытками вспомнить, что за женщина портит ему отдых и какой у неё голос. Это кажется важным и сравнимо для него с охотой, вот только Иноске не знает толком, на что охотится.

Смотря на ворочающегося и явно нервничающего Танджиро, Хашибира думает, что ему нужно помочь, чтобы он тоже мог спокойно отдохнуть.

«Гонпачиро старается изо всех сил на тренировках… я ему, конечно, ни в чём не уступаю! Раз он занимается так же усердно, как и я, то ему не должно ничего мешать спать.»

Откуда в нём желание помогать Иноске ума не приложит, но оно появляется не впервые. Чувство определённо новое и странное: раньше он никогда не испытывал какой-то глубоко кипящей злобы, наблюдая за тем, как кому-то больно, но точно знает, что когда больно Танджиро или Зеницу, он, не колеблясь ни секунды, сожмёт рукояти своих катан до побелевших от напряжения костяшек и стиснет челюсти, чтобы желваки заиграли, а милое лицо под маской исказилось в гневе и животном оскале. Хотя бы своей силой и готовностью всегда ринуться в бой и отомстить он попытается компенсировать невозможность облегчить их страдания. Иноске вспыльчивый и агрессивный и не замечает, как понемногу, раз за разом, он обращает свою силу для чьей-то защиты, не замечает, что сам пусть и редко, но полагается уже не только на себя и своё оружие. К сожалению, прямо сейчас, во втором часу ночи, рядом нет никого, кто бы сказал Иноске, что это называется дружбой, поэтому его риторический вопрос останется без ответа.

Он ещё несколько секунд смотрит на беспокойное выражение лица Танджиро, словно хочет убедиться, что ему действительно снится что-то нехорошее и мучает, а затем пересаживается к нему на кровать, кладёт руки на плечи и начинает трясти.

Танджиро просыпается резко и смотрит на нависшим перед собой Иноске с совершенно непередаваемым выражением лица: смешанное с испугом ошеломление быстро проявляется в виде влаги в глазах и дёргающихся уголков губ. Танджиро, пробубнив что-то невнятное, начинает плакать. Иноске смотрит на него с немым удивлением.

Этот кошмар совсем не похож на те, что были до этого: Танджиро погрузился на самую глубину своего отрицания и всё ещё не может до конца смириться. Он чувствует эту боль постоянно, она навсегда останется внутри него в виде незатягивающихся ран, потому что придаёт ему сил двигаться дальше, но Танджиро ведь не всемогущий; и никогда не пытался им быть. Сейчас он, не сдерживаясь, плачет, и плачет просто от глупого желания, которому всё равно не суждено сбыться: обнять маму и братьев с сёстрами. Всхлипывает, шмыгает носом, чувствует, что щёки начинают гореть. Плачет, как маленький ребёнок, потому что таким себя и чувствует.

Иноске этим невероятно озадачен. Он намеревался заставить Танджиро признать, что он самый крутой и сказать, что тот ему теперь вовеки должен, но Камадо, как только проснулся, начал плакать.

— Чего плачешь, Генгоро? — полушёпотом интересуется Хашибира, желая узнать, что его так расстроило. Он ослабляет хватку и Танджиро принимает сидячее положение. Размазывает по лицу слёзы, запускает руки в волосы и всхлипывает.

— Кошмар, — односложно выпаливает Танджиро, в который раз уже вытерев всё равно мокрую щёку. Голос у него тихий и дрожит даже при необходимости сказать одно-единственное слово.

Иноске чувствует, как где-то внутри неприятно колет от того, что он видит. Гонпачиро Камабоко постоянно бесит его своей добротой, которой хватает и на демонов в том числе, искренне радуется даже самым маленьким чужим (!) успехам и вообще делает кучу дурацких вещей, которые почему-то заставляют сердце Иноске пропускать удары, чтобы потом забиться как минимум в десять раз сильнее. То, что он сейчас плачет… неправильно.

Иноске не знает, с чего решил, что слёзы это обязательно что-то нехорошее. В лесу необходимости сдерживать свои эмоции не было, никто не назвал бы плаксой или с укоризной указал, что мальчики, вообще-то, не плачут, поэтому, будучи маленьким, он плакал, если было больно или страшно, а когда вырос — от внезапно накатывавших приступов тоски и меланхолии. Бывали моменты, в которые Иноске не покидало чувство, что он потерял и забыл что-то очень для него важное и ему непременно нужно эту вещь найти, но он в душе не представляет, что это такое, а чувство, что ему чего-то не хватает, становится от этого только сильнее. Такими вечерами Хашибира лежал на излюбленной им опушке, раскинув руки в стороны и смотря на звёздное небо над собой, и довольно часто оно у него в глазах начинало расплываться. Иноске слёз не стыдится, но плакать от этого всё равно не любит, потому что когда он плачет ему грустно. И наоборот. Поэтому Танджиро плакать не должен.

Он начинает говорить раньше, чем Иноске приходит в голову идея спросить, о чём был сон.

— Там… — Танджиро говорит с паузами, смотря прямо перед собой. Даёт себе время на обдумывание, пытаясь одновременно успокоиться, — там была мама и братья с сёстрами, — он сглатывает и делает глубокий шумный вдох через нос, — мне их не хватает.

Танджиро быстро приходит в себя. Легче ему не стало, но благодаря умению контролировать дыхание он хотя бы смог заставить себя ровно и глубоко дышать. Он поднимает взгляд на Иноске, который, кажется, смотрел на него неотрывно с тех самых пор, как разбудил, и отмечает, что в приглушённом свете с улицы и без того красивое лицо с мягкими чертами кажется ещё более привлекательным.

Голос у Камадо тихий, но от этого, кажется, ещё больше отдаёт болью и горечью. Иноске это не нравится. Ещё больше не нравится хотеть что-то сказать в ответ, но не быть способным внятно это сформулировать, однако Иноске всегда сначала делал, а потом думал. Он переводит взгляд на щеку Танджиро, по которой стекает слеза, и, подумав ровно секунду, поднимает руку, чтобы согнутыми пальцами её смахнуть.

Такая осторожность для него нетипична, и у Танджиро щемит в груди от теплоты, нехарактерной его диковатому другу. Иноске выглядит непривычно задумчивым и спокойным, касается его аккуратно и почти интимно. Без маски он такой впервые.

— Спасибо, Иноске, — Танджиро слабо, но по-доброму улыбается, как будто не плакал минуту назад из-за того, что ему ночью подкинуло сознание, а затем начинает заметно мяться: отводит взгляд в сторону и гнёт пальцы, — можно я тебя… хотя нет, не стоит, навер-

— В смысле не стоит! Говори, что хотел!

Хашибира заводится моментально и только чудом не срывается на повышенный тон, рискуя разбудить Зеницу. Забывший о том, насколько легко Иноске загорается подобными вещами, Танджиро понимает, что теперь отказаться от идеи точно не выйдет, и, чувствуя, что начинает стесняться, сжимает одеяло в руках.

— Можно я тебя обниму?

«Что?»

Иноске осмысляет услышанное. Он, конечно, видел, как Танджиро иногда обнимает сестру и Зеницу, и им всем это, видимо, приносило удовольствие, но его самого не обнимали ни разу в жизни: сначала было некому, потом его боялись, а нынешнюю причину он не знает. Танджиро чувствует себя неудобно, думая, что Иноске хоть и не берёт во внимание чужие личные границы, но при этом имеет свои, и излишняя близость будет его нервировать. Он выглядит озадаченным и словно вот-вот спросит, для чего люди вообще обнимаются.

— Зачем?

Танджиро, ожидавший либо «да», либо «нет», приходит в замешательство, сразу же за которым следует осознание, <i>в чём же дело.</i>

— А… э… ты не знаешь, что такое обниматься? Это-

Иноске чувствует, как у него начинают гореть щёки.

— Я знаю! Я всё знаю! Думаешь я совсем тупой? Давай!.. это… давай обнимай меня.

Танджиро еле сдерживает улыбку, увидев Иноске, к которому так привык. Кивает и двигается поближе к сидящему на кровати юноше.

Сердце Иноске пропускает удар, когда чужие руки обхватывают его талию и кто-то живой оказывается настолько близко, да ещё и без намерения убить. Танджиро прижимается к нему и кладёт голову на правое плечо. Объятие заставляет вспомнить о временах, когда Иноске был ещё маленьким и большую часть времени находился вместе с кабанами, пока ещё не способный жить самостоятельно и обеспечивать себя всем необходимым для выживания. Они не делали ему ничего плохого и были большими и тёплыми, поэтому малыш чувствовал себя в безопасности. Это не совсем то же самое, что сейчас делает Танджиро, он на кабана не похож даже близко, но ассоциации с детством и ощущением спокойствия и защиты влияют на его восприятие всего, что в данный момент происходит. Вот только Иноске не знает, куда деть руки. Он опускает взгляд вниз, на спину Танджиро, концентрируется на его руках, обхвативших талию (Хашибира прекрасно их чувствует даже будучи одетым в пижаму: кожа в этих местах словно становится в сто раз чувствительнее, предупреждая о том, что кто-то оказался очень близко), и думает, что должен в ответ сделать что-то похожее. Со стороны Иноске выглядит до умиления нерешительным и робким, даже не знает, с каким замешательством и смятением на не скрытом под кабаньей маской лице он сейчас пытается сообразить, как отвечать на объятие, чтобы Танджиро вдруг не решил, что он не умеет это делать, но на них никто не смотрит, поэтому он свободен в своём смятении. Неуверенно и почти осторожно Иноске обхватывает руками прильнувшего к нему Камадо; сначала слабо, а потом посильнее. Тихое «спасибо» по правую сторону служит знаком, что он всё сделал правильно.

Танджиро очень тёплый и по комплекции немного меньше. Как оказалось, прижимать к себе что-то живое и маленькое — очень приятно, и Иноске, не желающий отстраняться ещё долго, понимает, почему Зеницу так улыбался, обнимаясь с Танджиро, когда тот радовался каким-то его успехам, а Незуко, иногда не рассчитывая силу, заставляла брата, нервно посмеиваясь, просить немного ослабить хватку. Сам Танджиро, чувствуя, что его обняли в ответ, еле сдерживает улыбку и думает, что с Иноске приятно обниматься, а ещё его сильное тело чувствуется даже через пижаму, и он впервые оказывается к нему настолько близко. Он ощущает, как его прижимают сильнее, и, принюхавшись, чувствует исходящее от Иноске спокойствие и отчасти смущение. Это хорошо. Танджиро чувствует то же самое.

— Если ты хочешь, то… то можешь обнимать меня когда угодно.

«Как будто мне нужно твоё разрешение.»

Через время всё-таки приходится разойтись, чтобы лечь спать, и Иноске прокручивает в голове свои ощущения и эмоции от объятий, пытаясь в них разобраться, пока не засыпает. Танджиро же, перед тем, как уснуть, понимает, что помимо смущения и спокойствия чувствовал запах, напоминающий ему о том, как его мать смотрела на отца.