***

       Пыль.

       Везде.

       Невесомые, едва различимые частички медленно кружились в воздухе в слабых световых потоках ярко-желтого утреннего солнца, с трудом пробивающегося сквозь грязные стекла, лениво опускались вниз и взмывали обратно к потолку от малейшего движения воздуха, оседали на всем, до чего могли добраться, собирались пушистыми легкими комьями в углах. Пыль срослась серой шершавой пленкой на книгах в стеллажах и на деревянных подоконниках, на каменной полке над небольшим камином и на резном журнальном столике у дивана, хлопьями топорщилась из обветшавших нитей ткани, укрывающей мебель; колдун сдернул полотно с кресла одним резким движением – и она взметнулась, закружила в воздухе беспорядочными маленькими вихрями, постепенно оседая на его плечи и угольно-черные волосы.

       Дом…

       Дом почти уже погибшего рода, забытый и оставленный в одиночестве.

       Жизнь десятков поколений, заросшая пылью.

       И его жизнь – тоже?

       По крайней мере, с водой и электричеством здесь все было в порядке. И ловилась сеть. Наполовину вытянув телефон из кармана свободной кофты, черноволосый разблокировал экран, мазнул по нему пальцем, открывая мессенджер и мельком заглядывая в переписку, где давно уже висели его сообщения.

       Ворон: Я не сбежал.

       Ворон: Ты слышишь?

       Прочитано.

       Не отвечено.

       Ничего не изменилось…

       Мокрая тряпка с противным чавкающим звуком плюхнулась на пол, и колдун, собрав волосы в небрежный хвост – лишь бы не мешали, - следом за ней опустился на колени. Ворсинки ткани цеплялись за слежавшуюся пыль на паркете, скатывали ее в грязные комья, понемногу освобождая скрывающийся под ними блестящий темный лак.

       Капли жидкой грязи шлепались о глянцевые черные бока, оставляя неряшливые кляксы. Узкая дорога, размытая недавним дождем и не просохшая из-за густой листвы деревьев, всегда закрывающей ее от солнца, вилась впереди слабой змейкой, и можно было бы пролететь ее практически по прямой, игнорируя незначительные изгибы, но…

       Колдун забыл, когда в последний раз чувствовал столько всего одновременно, но сейчас и половине этих чувств он даже не мог дать точного определения. Надежда – на что? Вина – за брошенный дом, о котором должен был позаботиться еще давно, за молча оставленного позади некромага, за брызги грязи на глянцевых металлических боках? Злоба – не та, привычная, приходящая на место выплеснувшейся тьмы, а темная, давящая, заставляющая ненавидеть себя и эту дорогу, и события, приведшие сюда, и чертову куклу-вязанку с остевым пером в сердцевине, и снова себя… Чувства рвали его на части, заставляя второй раз в жизни ощущать вполне физическую боль где-то там, где должно было быть сердце. Хотелось кричать: просто так, в пустоту, выплескивая все это и зная, что никто не услышит. Тьма в груди беспричинно кипела, требуя выхода, и силы воли хватало лишь на то, чтобы не пустить в галоп верный мотоцикл и осторожно вести его на низких оборотах, огибая выбоины грунта под колесами.

       Он готов был сорваться, когда за очередным поворотом наконец показались стены деревянного дома, одновременно незнакомые и слишком знакомые, и взметнулось с крыши воронье, всей стаей с криками полетев навстречу, и тонкие струйки посторонней и в то же время очень близкой, почти что своей собственной тьмы осторожно, будто пробуя на ощупь, коснулись души…

       Дом…

       Дом дышал. 

       Снимая с окон тяжелые сатиновые шторы, Ворон слушал его размеренное просыпающееся дыхание: тонкие, едва слышимые поскрипывания где-то под крышей и шелест широкой кроны грецкого ореха над ней, размеренный тихий гул запущенного котла из кухни и голоса птиц за окном, и на фоне этих слабых звуков окружающая тишина почти оглушала. Молчал за окнами зеленый, летний, ароматный лиственный лес, не тревожимый ветром, молчал телефон, брошенный на краю дивана. Оттирая огромные, практически от пола до потолка стекла, колдун впускал в дом свет - и тот ложился полосами на освобожденную из-под ткани мебель, выгонял из углов тени, бликовал на граненых подвесках светильников, преломляясь и пуская по стенам солнечных зайчиков. 

       Работы здесь было еще далеко не на один день. Подлатать крышу, за годы сбитую птичьими коготками, привести в порядок крыльцо, отремонтировать все, что нуждается в ремонте – все это не так уж срочно, да и драить до почти стерильной чистоты весь дом не имело смысла, но Ворону это было необходимо. Было нужно просто занять чем-то руки, чтобы некогда было думать и оглядываться назад, чтобы забыть хотя бы на время все настойчиво лезущие в голову вопросы, на которые у него не было ответов. 

       Он понятия не имел, зачем приехал сюда. Ждал, что Дом нашел выжившую ветвь рода и позвал их? Думал, что приедет и найдет здесь кого-то, в ком тоже то мирно дремлет, то вскипает взбудораженной лавой, то топорщится черными перьями тьма? 

       Ха.

       Дом встретил его пустотой, застывшим воздухом и пылью…

       Колдун стоял, прислонившись лбом к дверной раме, сплошь изрезанной мелкими знаками, прикрыв глаза и растворяясь в едва ли не физическом ощущении того, как вокруг него вьется чужая, живая тьма, скользит по коже, невесомо и щекотно дотрагиваясь. Дом осторожно касался теплого клубка в груди, собирал в единое целое разорванную в клочья душу, укрывал ее пушистым серым покровом, приглушал бесконтрольный огонь эмоций, обжигающий сознание…

       Было спокойно – странно, но так спокойно, как он не чувствовал себя уже слишком давно.

       Острые птичьи когти царапнули тонкую кожу под шеей, заставляя его очнуться, но отпустили почти мгновенно. Забив у лица черными крыльями, ворон сорвался с его плеча в воздух, в открытую дверь, опустился на спинку закинутого тканью кресла, подняв в воздух облако пыли; под его выжидающим, внимательным и острым взглядом Ворон переступил через порог.

       Пыль.

       Везде…

       Оставленный на краю дивана, но вовсе не забытый телефон, на который черноволосый не совсем осознанно то и дело бросал взгляд, коротко звякнул. Пальцы против воли нервно дернулись, когда он разблокировал экран. Спам… всего лишь спам. Устало потерев пальцами глаза, колдун все же вновь открыл переписку, в которой ровным счетом ничего не изменилось. 

       Прочитано.

       Не отвечено. 

       Мягкий кончик остевого пера той куклы издевательски торчал из брошенного рядом рюкзака. 

       Ворон: Эй.

       Достав размотанную, потрепанную, но еще узнаваемую вязанку, Ворон сквозь настежь распахнутую дверь вышел с ней на крыльцо, залитое вечерним рыжим светом и усыпанное палыми от жары листьями, бросил ее на ступени, устроился рядом. Чиркнул кремень потертой временем бензиновой зажигалки, – теперь уже всего лишь зажигалки, - и на конце сигареты затлел неяркий огонек. Только сейчас, с наслаждением выдыхая горьковатый дым, черноволосый почувствовал усталость – и опустошенность, как будто остатки эмоций выгорали вместе с набивкой тонкой сигареты в его пальцах. Странное спокойствие, поселившееся внутри от прикосновений Дома, превращалось в жутковатое, неприятное, усталое безразличие, и он ничего не мог с этим поделать. 

       Ворон: Ты злишься?

       Зеленые точки просмотра рядом с сообщением появились почти мгновенно.

       Аметист: Угадал. Молодец. Возьми с полки пирожок.

       Сбрасывая пепел в сторону, он едва улыбнулся уголками губ: пропитанные сарказмом и раздражением слова сейчас ничего не значили. Не так уж и злится, раз ответил. Наведя камеру на куклу, он отправил в чат фото: спутанные полосы белого льна и угольно-черное перо на пожелтевших листьях. Каменный тоже умеет читать знаки. Он поймет.

       Ворон: Я не собирался уходить. Прости. Не знал, что так получится.

       Аметист: Где ты?

       Ворон: В Гнезде. 

       Ворон зарылся босыми ногами в пушистый ковер травы у ступеней: дорожка, ведущая к крыльцу, давно заросла, теперь от нее не осталось и следа. За день нагретая солнцем трава была еще теплой, приятно грела, покалывала острыми гранями кожу.

       Аметист: Нашел, что искал?

       Усмешка, против воли поселившаяся на губах, отдавала сигаретной горечью. Еще несколько секунд колдун смотрел на ряд букв, снова и снова перечитывая последнее сообщение - и наконец отложил в сторону смартфон, оставив его без ответа и погасив экран, откинулся назад, на неудобные ступени, больно впивающиеся своими гранями в спину. 

       Что дальше? 

       У Ворона не было ответа.

       Слабый ветер, поднявшийся к вечеру, легко трепал травинки и тонкие прутья, выбивающиеся из птичьих гнезд, облепивших крышу и крону дерева; вороны и галки, сойки и сороки - пестрая мешанина перьев на ветвях и черепице монотонно галдела и двигалась, то и дело срываясь в воздух или снова возвращаясь. Грецкий орех шумел листвой над крышей веранды, прорастая сквозь нее через специально оставленный проем, и едва ощутимые крупицы силы текли по стволу и зеленым прожилкам, за десятки лет пропитав дерево насквозь, сделав его частью Дома. Тьма струилась вдоль живых волокон, огибая мертвые ветви, перебиралась на ближайшие балки крыши и на траву у корней, тонкими струйками разбегалась в стороны, постепенно исчезая в земле... Разглядывая почерневшую, ссохшуюся кору старых ореховых ветвей, Ворон никак не мог понять, откуда они взялись: тьма не позволила бы им погибнуть, так почему это все же случилось? Острый взгляд черноволосого зацепился за лысые проплешины на травяном ковре, за растрескавшуюся на них землю, за участок крыши, который без видимой причины избегала шумная стая - и в памяти поднялось смутное, нечеткое, давно забытое: случайно услышанные в детстве обрывки разговоров взрослых, болезнь, едва его не убившая, и чувство, будто запертые в детской груди темные обрывки беспомощно бьются в попытках что-то найти, присоединиться к тому, частью чего были всегда…

       О ком они тогда говорили, каменные, стоявшие над постелью горящего в лихорадке безымянного птенца, то проваливающегося в глухую пустоту, то на мгновение приходящего в сознание? 

       О ком они молчали потом, когда он подрос?

       Ветер тихо шелестел травинками у его ног, едва касаясь кожи.

       Дом засыпал…

       Он бесшумно ступал по темному коридору. Давно погас свет и тени превратили каменные стены в иллюзию средневекового замка, стихли разговоры, только где-то наверху тихо хныкал ребенок Яшмы, не желая спать, и ее тихий голос спокойно напевал колыбельную, и все еще догорал в гостиной камин. Оставленный без присмотра?..

       Птенец умел быть очень тихим, когда это было нужно. Когда хотелось на влажный ночной воздух, на крышу, к прохладному ветру, к шелесту крыльев ворон, слетавшихся на его зовущее щелканье. Когда хотелось остаться наедине с самим собой. 

       - Ты его боишься, Рубин? -  знакомый голос звучал глухо, с нотками угрозы.

       Черноволосый придержал на месте створку окна, которую едва успел приоткрыть.

       Он умел быть очень тихим, когда этого хотел.

       Он не умел не быть любопытным.

       Неслышно скользнув вдоль стены, он остановился у арки прохода в холл, слился с тенями, прижав угловатую худую спину к теплым камням. 

       - Не его, - верховный камень некромагов неподвижно сидела у камина в глубоком кресле, и ее огненные волосы отражали всполохи догорающего пламени. – Но я видела, на что он может быть способен. Его Дар в Пограничье полыхает так, что только слепой не заметит.

       - Не суди его по поступкам, которые он может когда-нибудь совершить. Или не совершить. Ты не можешь знать, каким он станет, ему всего тринадцать.

       - Именно, Оникс, всего тринадцать, а он уже сильнее любого взрослого колдуна из своего рода! – выдержка подвела ее, и темное бордовое вино слабо плеснуло в бокале от дернувшейся руки, но она тут же вновь понизила голос. – Я знала Гарвана, и птенец на него очень похож. Он такой же… самоуверенный, заносчивый, себе на уме. Я не хочу, чтобы в нашем доме случилось что-то вроде того, что Гарван сотворил со своим. 

       - Чего ты от меня хочешь?

       - Я не знаю, Оникс. Я боюсь не его, а того, кем он может стать. 

       - Так прогони его, глава каменного рода, - угроза в тихом голосе сменилась на усталое раздражение, и его учитель поднялся на ноги, обошел по кругу кресло, в котором она сидела. Рубин молчала в ответ, вновь замерев в неподвижности. – Хочешь, я скажу вместо тебя, почему ты не можешь этого сделать? Тебе не будет нужды признаваться вслух. 

       Каменная стена будто жгла спину и черноволосый нутром чувствовал, что лучше бы он выбрался через окно на крышу пару минут назад, чтобы никогда не слышать этого случайного разговора, не предназначенного для посторонних ушей. Чужое, но знакомое имя пульсировало где-то в горле. Гарван…

       - Потому что он давно уже часть твоей семьи, Рубин. И то, что он врановый, для тебя больше не имеет значения. 

       - Гарван, Гарван… - имя перекатывалось на языке, отдавая металлическим привкусом. Было в нем что-то слишком знакомое, отзывающееся в груди дребезжащим звоном натянутой струны, слабой пульсацией тьмы. Поднявшись резким движением и на ходу подобрав со ступени телефон, Ворон в несколько шагов пересек теперь уже чистую гостиную, пахнущую свежей водой и лимоном, прикоснулся к изогнутой ручке двери в дальнем углу – и замер на несколько мгновений, не решаясь ее повернуть. Черноволосый знал, что за этой дверью, хоть и никогда не видел: в тот единственный раз, когда много лет назад он был здесь, он так и не смог заставить себя открыть ее.

       Ручка повернулась с легким скрипом давно несмазанного механизма. 

       Темные решетчатые стены пропускали полосы солнечного света, разбавляющие мрачный сумрак узкого коридора, и ветер, едва задевающий развешанные на балках толстые крапивные нити; ветер осторожно трогал узлы и закрепленные в них перья, тихо постукивал маленькими деревянными медальонами с именами, будто стараясь не слишком тревожить память о мертвецах. Нити сплетались между собой, образуя сложную сеть, обвивали стены, обрывались у самого пола или немного выше, отслеживали историю птичьего рода… Колдун пустил между пальцами ближайшую нить, кожей чувствуя мелкие узелки, прочесть которые был не в силах: некому было объяснять ему то, что врановые хранили в памяти всю жизнь, передавая знания из поколения в поколение. Просматривая бирки одну за другой, он чувствовал, как сквозь нити и деревянные плашки текут крупицы знакомой тьмы.

       Пестрое перо сойки, голубое с черным, мягко коснулось ладони; узелков на ее нити не было, как и на соседних. Кто из каменных прикрепил его сюда? Рубин? Оникс? Ведя пальцами вдоль грубой веревки, колдун коснулся соседнего медальона с почерневшим, выжженным символом яровика, перевернул, чтобы рассмотреть имя. 

       - Гарван… - угольно-черное перо ворона у потемневшей с годами бирки едва качнулось от дыхания колдуна, чтобы почти сразу вновь замереть. Его тезка. Мамин брат. – Что за ритуал ты пытался провести?

       Вторая дверь, закрытая, с растрескавшейся от времени и непогоды древесиной, темнела в дальнем конце этого узкого решетчатого коридора, и Ворон избегал смотреть на нее. Заведя руку за спину, он легко дотронулся до обнаженного лезвия аутэма на поясе, поморщившись от легкой, привычной уже боли; птичье перо и дерево впитали выступившие на коже капли крови, когда он зажал их в ладони.

       - Покажи мне…

       - Эй, куда собрался? – сильные руки перехватили его поперек живота, легко подняли в воздух, перевернув вниз головой и мягко встряхнув; поехавшие было со скользкой ступеньки ноги вдруг оказались выше чужих широких плеч. Привычные предметы вверх тормашками казались нелепыми и глупыми настолько, что птенец заразительно рассмеялся, заставив насмешливо фыркнуть и сдержанно улыбнуться черноволосого колдуна, и тот все же поставил его обратно на пол. – Не бегай у лестницы, сколько раз я тебе говорил.

       Ступени тихо поскрипывали под его шагами, и он вел пальцами по резным перилам, чувствуя, как сила из пореза на руке по капле струится вместо крови, въедается в старое лакированное дерево, становясь частью Дома; чувствуя, как другие крупицы тьмы встают на ее место, впитываясь из воздуха в грудную клетку, заполняют освободившееся в груди пространство, которое раньше занимала только привычная, мягкая, уютная пустота и клубок знакомой бесцельной злобы.

       Птенец уже нахмурил брови то ли обиженно, то ли расстроенно, но тут же отвлекся: сделав пару шагов до распахнутой двери в комнату, колдун обернулся, глядя на него острым взглядом теплых карих глаз.

       - Давай так. У меня для тебя кое-что есть - если ответишь правильно на три вопроса, я тебе это подарю. Идет? - колдун достал что-то из ящика, зажав в кулаке так, что птенец не успел увидеть, и детское любопытство заставило его подбежать, едва не запнувшись о порог, и закивать головой изо всех сил. – Тебя как зовут?

       - Сэт!

       Колдун толкнул дверь у лестницы, двигаясь, как во сне, находясь еще между реальностью и воспоминаниями из далекого, очень далекого детства – и пыль за ней взметнулась от движения, закружилась в воздухе, мешая дышать, сбилась по углам в пушистые серые комья.

       - А маму?

       - Ярина, - трехлетний малыш старательно выговаривал чуть ли не по слогам, но непослушная «р» все равно не получалась.

       - А кому можно говорить имена? – колдун перебрал пальцами, и таинственная вещица в руке глухо звякнула.

       - Никому! – птенец знал, что все сказал правильно, и гордость вперемешку с любопытством захлестнули его с головой. – Только маме, бабушке и тебе. 

       Полированная сталь амулета жгла кожу на груди сквозь тонкую ткань футболки, когда он бесцельно кружил по небольшой комнате, ища неизвестно что, водя чувствительными пальцами по стенам и мебели, по шершавой ткани пледа, застилавшего постель, и гладкому стеклу окна, по исцарапанной и потертой поверхности письменного стола, по еще теплым от солнца корешкам книг, оставляя в пыли призрачные бороздки. 

       Что-то заставило его замереть, задержав руку у одной из толстых тетрадей, брошенных на столе. Тьма тянулась между его пальцами и мягкой потрепанной обложкой, как карамельные сладкие нити, мягко искрилась в остатках солнечного света. 

       - Что там? Ну что? – птенец нетерпеливо пытался разжать сомкнутые пальцы колдуна, усмехающегося его попыткам. В конце концов раскрыв ладонь, Гарван свободной рукой взял с нее амулет, приподнимая его в воздух, и три отполированные до зеркального блеска стальные трубочки с тонким звоном ударились друг о друга, болтаясь на узком кожаном ремешке. Птенец смотрел завороженно, открыв рот и ловя взглядом цветные отблески на металле, не веря, что теперь и у него будет свой амулет, точь-в-точь такой же, как у всех взрослых – с восторгом не веря даже тогда, когда колдун завязал шнурок позади его шеи и прохладные трубочки коснулись кожи, почему-то отзываясь теплом, а не холодом. 

       - Ну вот, теперь совсем как взрослая птица, - поднявшись на ноги, Гарван мимоходом потрепал племянника по угольно-черным волосам. – Беги, похвастайся маме. 

       - Я помню… - осторожно приоткрыв обложку, черноволосый колдун всмотрелся в резкий, летящий, нетерпеливый почерк, как будто рука писавшего не всегда успевала за ходом его мыслей. – Я тебя помню, Яромир. 

       Пробираться сквозь этот почерк было сложно: размашистые элементы букв, зачеркнутые множество раз предложения и абзацы, подчеркнутые отдельные слова, пометки мелкими буквами между строк и небрежные рисунки на полях – листья растений и древние символы из тех, что вырезают на амулетах и дверях, графичные плетенки и бессмысленные черточки в ряд, какие часто наносишь на край листа, задумавшись и даже не обращая внимания… Гарван был умен. Очень умен. Он ставил эксперименты со своей силой осторожно, делая все так, чтобы они никого не затронули; искал новые компоненты для отваров, новые слова заклинаний, новые ритуалы – и старые, давно забытые, но могущественные. Он оживлял их, анализировал результаты, дорабатывал, ждал, пока затянутся порезы от аутэма на руках – и пробовал снова, беспорядочно и порой сумбурно записывая все, что делал. 

       Гарван был умен… и совершенно точно не учитывал, что кому-то придется разбираться в его записях. 

       Устроившись на недавно вычищенном диване, Ворон ушел в его дневники с головой, не в силах оторваться, в сложных местах делая карандашом пометки прямо поверх строк или на обрывках бумаги - и постепенно обрастая по кругу скомканными листками, кружками с остывшим недопитым кофе, упаковками от чего-то, чем перекусывал, не отрываясь от текста. Иногда, выходя на крыльцо с сигаретой и рукописями, он замечал, как меняется цвет неба - но спать не хотелось, и эта информация просто проносилась мимо сознания, ничуть не задевая.

       Его отвлек звонок – на последней странице, исписанной летящим неразборчивым почерком, когда он почти уже понял, о чем говорили Оникс и Рубин у угасающего камина много лет назад, думая, что никто их не слышит. Кофе из ближайшей кружки, взятой вслепую, противно горчил, и колдун поставил ее на место, вздрогнув от неожиданно завибрировавшего под рукой забытого телефона. 

       - Доброе утро.

       - Утро?.. – Ворон сел на диване, зажимая телефон плечом. Солнечный свет сквозь незашторенные окна заливал просторную гостиную уже даже не золотистым рассветом, а яркими белыми лучами, не оставляя места теням даже в углах, и вместе с этим светом на него навалилась усталость, которую он последние часы гнал от себя, сам не замечая. Болели глаза – от солнца, от недосыпа, от рукописей, так его затянувших.

       - Все нормально? – в голосе некромага сквозили плохо прикрытая напряженность и скованность. Как будто не было того времени, когда ежедневные звонки в полночь стали не просто привычными, а обязательными, ожидаемыми, как ритуал, который нельзя нарушать, и не приходилось подбирать слова и искать повод, чтобы друг друга услышать. – Ты не отвечал на сообщения, так что…

       - Все в порядке, - столкнув на пол смятые клочки бумаги с какими-то заметками, черноволосый лег обратно, чувствуя, как усталость давит на него, заставляя закрыть глаза и просто вслушиваться в знакомый низкий голос. – Я еще не ложился. 

       - Ладно, я тогда не буду мешать. Выспись.

       - Стой, не уходи, - Ворон слушал его тихое дыхание, не понимая, почему так не хочется оставаться в тишине. – Ты здесь?

       - Да. 

       - Я снова с тобой разговариваю, почти засыпая. Как в том чертовом заснеженном городе. 

       - Мне нравится твой голос в такие моменты, - сквозь слова пробились новые интонации, более расслабленные, и колдун знал, что Аметист в этот момент усмехнулся. 

       - Ладно, я не это хотел сказать. Знаешь, я тут… - Ворон замолчал, сбившись, даже не представляя, как выразить словами все, что кипело в нем с тех пор, когда он впервые взял в руки ту куклу-вязанку. – Слишком много всего произошло в последние дни. Жаль, что тебя здесь нет. 

       - Я могу приехать, если хочешь.

       - Хочу. Скинуть тебе геолокацию?

       - Не надо, я тебя найду. Твой дом в Пограничье только слепой не увидит.

       - Хорошо…

       Проваливаясь в сон, колдун чувствовал, как уже привычно и уютно теплеют дочерна выжженные на коже линии Печати - одной на двоих с некромагом. 

       ***

       Плотная пробка из темной пены медленно поднималась сквозь узкое горлышко наверх, мелко пузырясь по краю у рыжих бортиков; всего через несколько секунд она вздулась выпуклой шапкой над краями, готовясь выплеснуться наружу, но, убранная подальше от огня, тут же осела, беспомощно ввалилась вниз по центру, оставляя на стенках разводы. Колдун наклонил медную джезву над кружкой, держась за длинную деревянную рукоять – и пена пошла трещинами, а затем сдалась под давлением горького черного напитка, лопнула, выпуская наружу скрытый под ней густой аромат, немного отдающий дымом костра, перцем и мускатным орехом.

       Кофе… Ворон прикрыл на секунду глаза, вдыхая этот запах полной грудью, прежде чем взять кружку и сквозь приоткрытую дверь тихо выскользнуть в гостиную. Мягкие и широкие льняные брюки сползли вниз от движений и теперь висели на бедрах, – очередная раздражающая привычка, от которой никак не избавиться, - и он слегка споткнулся о слишком длинную штанину, проходя мимо расстеленного дивана; замедлил шаг, скользнул пальцами по спутанным и разметавшимся по подушке седым волосам, намеренно растрепывая их еще больше.

       - Доброе утро. 

       Улица встретила ярким светом и той живой тишиной, которой не бывает в городе: шелест и шорохи близкого леса, голоса птиц, тихие поскрипывания крыльца под ногами. Устроившись на ступенях, Ворон с щелчком откинул крышку зажигалки, прикурил тонкую сигарету, немного щурясь на свет: глаза все еще не привыкли к нему после сна и сумрака кухни с плотно зашторенными окнами. 

       - Технически уже давно день, - некромаг сел на ступени перед ним, откинулся назад, приваливаясь спиной и складывая руки на его колени, как на подлокотники кресла, закрыл глаза, подставляя лицо горячим солнечным лучам. 

       - Когда проснулись, тогда и утро.

       Сонный, расслабленный и растрепанный, некромаг вызывал иррациональное желание пальцами сжать до синяков его плечи, укусить, сделать больно – как раньше, в доме каменных ведьм, когда они просто не могли спокойно находиться рядом, не придираясь друг к другу, и все же как-то иначе… но Ворон только перекинул через его плечо руку, чтобы устроиться поудобнее.

       - Напомни, чего ради мы торчим тут уже неделю?

       - Я жду нужную фазу луны. А ты… ну, не знаю, ради бесплатного секса?

       - А, так вот оно что. Конечно, обычно же мне за него платить приходится, - Аметист насмешливо фыркнул и Ворон, стараясь не рассмеяться, уткнулся носом в седой затылок, чувствуя приятный слабый запах грозы и дождя с тяжелыми, резкими нотками мускуса.

       - Что у тебя за привычка людей нюхать? С самого детства так делаешь. 

       - Не знаю, - он выдохнул в сторону сигаретный дым, чуть отстраняясь. – А ты что, помнишь меня в детстве?

       - Мне было десять, когда тебя привезли. Конечно, помню, ты бесил меня почти с первого же дня. 

       - Это все Печать. С ней ведь рождаются, так что… Она нас друг к другу тянула, только мы об этом не знали - вот и выплескивали ее влияние, как получалось. Ну, это я сейчас все понимаю… а тогда я тебя боялся. Того, что ты меня парой слов наизнанку выворачивал. Того, что во мне тьма вскипала, когда ты оказывался рядом. 

       - Так вот почему ты мой байк угнал, - некромаг, улыбаясь, отвел руку назад, зарылся пальцами в жесткие черные волосы, мягко почесывая чувствительную кожу под ними. – Или просто стащил блестяшку, Ворон?

       - Заткнись, а то ухо откушу. Вороны едят человечину, если ты не знал, - в этот раз тихий смешок в голосе скрыть не удалось. – Нет, не поэтому. Смысл Печати вообще не в том, чтобы мы друг в друга влюбились.

       - А в чем тогда? – Аметист расслабленно откинул голову на его плечо, безошибочно выделяя из слов черноволосого признание, сделанное мимоходом.  

       - Понятия не имею. Возможно, надо просто научиться пользоваться тем, что она дает.

       Орех над головой тихо шумел кроной, разбавляя солнечный свет, приглушая шелест крыльев стаи на скатах крыши, и Ворон какое-то время слушал эти уже привычные звуки, просто позволяя некромагу невесомо водить пальцами по руке и наслаждаясь этими ощущениями. Тьма в груди свернулась теплым уютным комком, успокоилась – как всегда перед предстоящим сложным ритуалом. 

       - Я ее вижу иногда, когда ты меня касаешься.

       - Ты о чем?

       - О Печати, - Аметист подтянулся, упираясь в его колени, чтобы устроиться повыше. – Не только о ней, на самом деле. Вижу Печать, она как выжженные черные линии на коже. Вижу цветное марево душ вокруг живых существ, тьму, которая течет в доме. Как будто смотрю твоими глазами, Поцелованный огнем.

       - И как впечатления?

       - Дико. Ты всегда так видишь?

       - Почти, - Ворон сбросил пепел в стоящую на ступени банку. - Если не обращать внимания, оно исчезает ненадолго.

       Что-то не давало покоя. Мысли который день то и дело возвращались к записям Гарвана, к тому, что произошло по его вине много лет назад, но полная картинка все равно не складывалась: казалось, он помнил слишком мало из своего детства, чтобы этот пазл удалось собрать. Никто из каменных никогда не поднимал при нем эту тему.

       - Слушай… - колдун затушил сигарету о стеклянный ободок банки, уперся подбородком в висок Аметиста, замолчал ненадолго, будто раздумывая – стоит ли? – Ты сказал, что помнишь день, когда меня принесли в Каменный Дом. 

       - И что?

       - Ты знаешь, что тогда случилось? – он чувствовал, как немного напряглись прежде расслабленные плечи некромага. - Может, слышал что-то от взрослых. 

       - Зачем, Ворон? Столько лет прошло…

       - Я нашел дневники Гарвана, - Ворон отвел руки в стороны, позволяя каменному выбраться из объятий и встать. – Я знаю, что за ритуал он пытался провести, знаю, почему у него не получилось. Хочу понять, почему я выжил, а остальные нет.  Оникс всегда отмалчивался, когда я пытался об этом заговорить. 

       - Он не знал, - Аметист поднял с крыльца кружку с уже начавшим остывать кофе, к которому черноволосый так и не притронулся, прислонился плечом к деревянной стойке, удерживающей навес крыши. – Ни он, ни Рубин, никто. Я как-то расспрашивал Рубин о тебе… давно уже, после того, как ты сбежал. Она сказала только, что вы, колдуны, без тьмы умираете, а в тебе ее практически не было, когда все это произошло. 

       - Это ничего не объясняет, если честно, - поймав вопросительный взгляд некромага, Ворон вздохнул, взял первую подвернувшуюся под руку травинку, чтобы просто занять чем-то руки, свернул ее кольцом. – Нет, все верно, без тьмы нам не выжить. Дело в другом. Тьма зарождается в Пограничье, так? Оттуда ее понемногу вытягивают сюда, в наш мир, Дома ведьм и некоторые амулеты, а уже из них колдуны могут концентрировать тьму в себе; я, например, всю жизнь не имея доступа к Гнезду, мог восполнять растраченную тьму только из амулетов, а это долго, отсюда у меня после ритуалов эта бесцельная злоба, которую я не могу контролировать, слабость и чувство пустоты внутри. Используя силу, мы сбрасываем накопленную тьму обратно в Пограничье. Все, круг замкнулся.

       - Разве вы…

       - Подожди, не перебивай, - он забрал кружку из рук каменного, сделал небольшой глоток: кофе все еще пах перцем и дымом костра. Говорить обо всем этом с некромагом оказалось значительно тяжелее, чем он думал. – Так вот, Гарван… Гарван просто переоценил свои силы. Остановиться он не мог, есть ритуалы, которые нельзя прервать, просто физически невозможно. От него уже ничего не зависело. Я так понимаю, что, пытаясь завершить тот ритуал, он использовал всю доступную ему тьму, отовсюду, куда смог дотянуться: из Дома, из себя, из своих сестры и матери, из меня… и ее все равно не хватило, потому что он так и не довел его до конца. Так что вопрос, почему какие-то крохи тьмы во мне тогда остались, все еще открыт. 

       - Почему он не взял тьму из Пограничья?

       - Ты меня сейчас вообще не слушал? Оно так не работает. Тьма, которая находится в Пограничье, колдунам напрямую недоступна. 

       - Но ты же берешь, - кружка вновь перешла в руки Аметиста, и теперь уже Ворон смотрел на него непонимающим взглядом. – Помнишь, перед тем, как впервые сбежать, ты дал Каменному Дому защиту? Я был в Пограничье в тот момент и видел, как тьма течет сквозь тебя.

       - Покажи мне.

       - Что?

       - Вытащи меня в Пограничье. Ты же смог вытолкнуть меня оттуда, значит, можешь и в обратную сторону?

       - Могу, - Аметист протянул руку и Ворон, ухватившись за нее, поднялся на ноги, попал в кольцо из чужих объятий, не вызывавших ни малейшего дискомфорта. – Закрой глаза. И не отпускай меня: там нет места живым.

       Ворон не заметил никаких изменений, хоть и пытался: теплые руки некромага, обнимающие через грудь и живот, его по-прежнему ровное горячее дыхание, сухие жесткие мышцы – он чувствовал их лопатками, немного откинувшись назад, приваливаясь к нему спиной, как еще несколько минут назад каменный расслабленно прислонялся к нему. Разве что стали более глухими скрипучие голоса птиц, долетавшие с крыши сквозь ореховую крону.

       - Можешь смотреть, - знакомый тихий голос над ухом звучал ниже обычного, множился едва уловимым эхом, и от десятков чужих голосов, звучащих в нем, по загривку пронеслась стая холодных мурашек, приподнимая тонкие волоски на коже. Почему-то хотелось вцепиться в обхватывающие его руки, чтобы они наверняка никуда не исчезли, и Ворон едва удержался от этого, прикрываясь привычной, уютной маской ледяного спокойствия и заставляя себя открыть глаза.

       Пограничье было таким, каким колдун его запомнил: серое, пасмурное, затертое, как старое зеркало. Распущенные волосы приподнимались над плечами, плавая в застывшем воздухе, как в воде, спутываясь с седыми прядями Аметиста. Плавные черные линии Печати на коже проваливались вглубь, превращаясь в угловатые трещины, зарастали изнутри прозрачным красно-фиолетовым камнем – таким же, какой размеренно пульсировал в теле некромага, выглядывая из разломов и трещин серой, будто окаменевшей кожи и необъяснимо отдаваясь теплом где-то в груди. Тьма, которая медленно текла в стенах Дома, здесь сбивалась клубами у крыльца, сплошь исчерченного светящимися охранными символами, и у подножия старого грецкого ореха, стелилась по земле полосами черного тумана, въедалась в крону дерева, скользя струйками силы между листьями. Ворон сложил из пальцев простой знак защиты, выплескивая сквозь него часть силы – и призрачная лента тьмы, поднявшись с земли, скользнула по его коже, впиталась в орнамент Печати, заставляя на мгновенье потемнеть камень внутри.

       - Ты всю жизнь неосознанно брал отсюда тьму, когда была острая необходимость. Печать делала это за тебя, колдун.

       Пульс неприятно бился в горле. Так значит, он поэтому выжил? Успел вытянуть немного тьмы с изнанки живого мира, прежде чем потерял сознание? Ворон не помнил совершенно ничего о том дне, только осенний лиственный лес рядом с Гнездом, где они с Сойкой гуляли, и узкую тропинку сквозь подлесок, и щетинящиеся острыми шипами кусты боярышника, и голоса птиц, невидимых в густых золотисто-рыжих кронах.

       Ему казалось, что он всего лишь моргнул – но за эту долю секунды мир вернул себе цвет и звук. Горячее южное солнце пекло обнаженную кожу, неприятно слепило отвыкшие глаза.

       - Все нормально?

       - Да, - черноволосый мягко высвободился из его рук, небрежным жестом растрепал седые волосы. Голову занимали совершенно другие мысли, но показывать это не хотелось. – Хватит дурью маяться, дел еще много.

       - Сегодня безлуние. Далеко еще до твоей нужной луны? – Аметист обернулся на пороге, бросил этот вопрос через плечо: ничего не значащая фраза, сказанная из пустого интереса, но Ворону понадобилось несколько секунд, чтобы ответ не звучал лживо.

       - Уже скоро. 

       Колдун раздернул в кухне плотные шторы, настежь открыл окно – и солнечный свет залил комнату, выгнал удушливый полумрак. Острые коготки неприятно скрежетнули по древесине подоконника; ворон любопытно тронул клювом стоявшую рядом бутылку, едва ее не опрокинув, и черноволосый, отодвигая в сторону забившую крыльями птицу, в последний момент успел подхватить хрупкую стекляшку. Зеленая жидкость плеснула от движения, потревожив настаивающиеся внутри мелко нарубленные травы.

       - Это тебе точно не нужно, пернатый.

       - А что там? – Аметист, зашедший следом, легко вынул плотно подогнанную пробку, принюхиваясь. – Пахнет, как абсент.

       - Так, еще один. Это настой для ритуала, - забрав бутылку, Ворон сквозь сито перелил настой в стакан, избавляясь от трав и осадка, и накрыл крышкой. – Полынь, дурман, крушина, тирлич-трава.

       - Сплошные галлюциногены?

       - Расширение сознания. В этом вся прелесть черного колдовства, - улыбнувшись уголками губ, он сложил из пальцев жест «окей». Было до странности легко разговаривать с каменным вот так вскользь, ни о чем, переводя в шутку любую фразу.

        - У меня дела в городе, - некромаг с тихим стуком поставил в мойку опустевшую кружку от кофе. – Не хочу ехать потом по темноте, так что вернусь завтра утром. Не натвори никакой херни.

       - За мной не надо следить, я не ребенок. 

       - В этом и проблема. У той херни, которую ты творил в детстве, было куда меньше последствий.

       - Проваливай уже, - дернув за жесткий ремень в джинсах, Ворон притянул его ближе, коснулся сухими губами виска. Отпускать Аметиста, зная, что следующий день может и не наступить, совершенно не хотелось, но он все же заставил себя разжать пальцы.

       - Это так странно.

       - Что?

       - Что скрытный, сдержанный и холодный Ворон может быть таким… податливым. Нежным. Таким обычным, - некромаг слегка сжал руку на бедре колдуна, но отпустил почти в ту же секунду, отстраняясь, как ни в чем не бывало. – До завтра. 

       - Да.

       Ворон сидел за кухонным столом, поджав под себя ноги и водя пальцами по жесткой коже ножен аутэма, до тех пор, пока последние слабые отзвуки мотора его автомобиля не затихли где-то далеко, скрытые расстоянием и густой листвой деревьев у обочины – и только тогда поднялся на ноги, достал из шкафа собранный накануне рюкзак. Отвлекаться лишний раз не придется, все необходимое будет под рукой. Привычные уже несколько шагов через гостиную, решетчатый коридор, нарезающий на части солнечный свет, птичьи перья и медальоны на узелках, глухо постукивающие от движения воздуха; положив пальцы на ручку второй двери, он ненадолго замешкался, разглядывая трещинки на потемневшей от времени древесине, бессмысленно растягивая время, но в следующее мгновенье надавил на нее и толкнул от себя створку. Нет смысла ждать. Это всего лишь дверь… 

       Пол тихо поскрипывал под ногами, слишком давно никем не тревожимый, проваливался по центру круглым глубоким бассейном, пустым, с рассохшимися швами. Лишенное окон и много лет простоявшее запертым, сейчас это помещение, казалось, впитывало тусклый свет, пробивающийся из решеток за дверью, всеми поверхностями: шероховатыми, неровными плитами черного камня, которыми вымощены пол и яма, потемневшей медной пластиной за узким водопроводным краном, потертыми и немного пыльными полотнами черной ткани, закрывающими сейчас зеркальные стены… Звуки с улицы сюда почему-то почти не долетали, или это просто притихла наконец вечно галдящая стая, почувствовав, что впервые за много лет врановый колдун ступил через порог обрядовой комнаты? Тишина давила, отзывалась тонким звоном в ушах. Поправив край одного из полотен, чтобы закрыть выглядывающий уголок старого зеркала, - сегодня они ему не нужны, - Ворон бросил в яму рюкзак и спустился следом.

       Мел неприятно скрипел о плиты пола, отдаваясь в руку сотнями мурашек; постоянно заглядывая в дневник Гарвана и сверяя каждую черточку, Ворон медленно, без спешки выводил мелкие символы рунического текста вдоль края бассейна – по кругу, посолонь, чтобы их сила обращалась в центр, а не наружу. Белые линии на черном камне будто светились сами по себе, но это всего лишь рассеянный свет играл со зрением шутку. Каждая деталь имела значение, и колдун то и дело стирал отдельные черточки, чтобы нанести их немного иначе. Кто знает, чего может стоить ему малейшая ошибка? 

       Он не следил за временем, но, кажется, прошло несколько часов, когда три ряда символов вокруг каменной ямы наконец были завершены. Заканчивать пришлось, подсвечивая себе телефоном: уже исчез свет, пробивавшийся сквозь решетки коридора, уступил место тьме безлунной ночи, и негромкий шелест крыльев притихших птиц стал еще тише, и немного немели запястья, покалывая иглами тонкую кожу – то ли от усталости, то ли от ожидания той привычной боли, когда их коснется острие аутэма, сейчас мирно спящего на медной пластине между двух широких и низких свечей. Осторожно, чтобы не повредить письмена, Ворон выбрался из ямы, зажег свечи, не без усилия провернул единственную рукоятку крана – и холодная вода тонкой струйкой ударилась о дно, разлетелась брызгами по стенам бассейна, постепенно набирая напор, собираясь лужицей и захватывая все больше пространства, растворяя рассыпанную на дне соль. 

       Собрав лишние вещи, он вышел, оставляя дверь открытой; осталось только дождаться, когда вода заполнит яму – и когда часы покажут полночь. 

       Линии Печати слабо пекли кожу, и Ворон, сев на ступени крыльца, привычно потер руку. Некромаг сейчас где-то в Пограничье. Охотится на застрявшие между мирами души? Смотрит на Гнездо, полыхающее тьмой? Ночная прохлада после долгой работы в обрядовой комнате прочищала голову, помогая успокоиться, взять под контроль эмоции, избавиться от лишних мыслей: они скользили мимо, едва задевая сознание и не задерживаясь. Дым от сигареты в неподвижном воздухе висел клубами, вился тонкими белесыми лентами, едва заметно расползающимися в стороны, оседал горьким привкусом на губах, давно пересохших от жажды, но пить нельзя: на пустой желудок травы подействуют быстрее. Скорее по привычке, чем из необходимости Ворон разблокировал экран смартфона, заглянул в неизменную переписку с Аметистом, пролистал фотографии, накопившиеся за долгое время в чате с каменными некромагами, куда не написал ни разу – но и удалиться из группы почему-то не мог себя заставить, изредка подглядывая за чужой жизнью, частью которой так и не смог стать. 

       Молчание странно притихшего леса давило на уши. Окончательно смолкли птицы на крыше, перестав даже перескакивать с места на место, и их тонкие острые коготки не царапали черепицу и ветви ореха, не было даже привычного стрекота цикад, который замечаешь, только когда он исчезнет. 

       Пора.

       На ходу скидывая прямо на пол лишнюю одежду и амулеты с запястий, - теперь уже ничего не имеет значения, тем более порядок, - колдун прошел сквозь гостиную, сквозь решетчатый коридор, ступая босыми ногами по прохладному влажному дереву настила; легкие перья на узлах, подлетев в воздух от его резких движений, коснулись на мгновенье обнаженной кожи и тонкого льна свободных брюк. Он поднял оставленный у порога прозрачный стакан, одним движением опрокинул в себя мутноватую зеленую жидкость - и непривычно крепкая настойка обожгла горло огнем, заставив закашляться, разлилась болезненно-горячим пятном в груди. Есть всего пара минут, прежде чем травы ударят в голову, чтобы войти в обрядовую комнату, спуститься в ледяную воду и разбавить ее кровью, чтобы на грани слышимости, одними губами произнести наизусть заученные слова из дневника своего предка и постараться сделать то, что он не смог завершить.

       - Давай… - древесина двери, слишком старая, рассохшаяся, под пальцами немного осыпалась мелкой крошкой краски, когда колдун сделал шаг через порог и закрыл за собой створку, оставаясь в полумраке, освещаемом только слабыми огоньками свечей. – Пора, Ворон. Не натвори херни.

       ***

       Пыль…

       Невесомые крупицы кружились в воздухе, то вспыхивая на мгновенье в тусклом, слабом свете двух свечей на медной пластине, то вновь исчезая в окружающей темноте, медленно опускались вниз, превращаясь в белые хлопья, оседали на лицо холодным снегом, растаивающим от тепла кожи. Вода держала колдуна; он лежал на спине, расслабив тело и отпустив мысли, следил равнодушным взглядом за снегом, которого не могло быть. Изрезанные аутэмом руки эта соленая вода жгла хуже огня, но… за все нужно платить. Уже были произнесены слова, и отдана плата, и оставалось только ждать, сжимая в ладони куклу-вязанку из белого льна с черным пером в сердцевине. Темнело в глазах – или это просто свечи, медленно сгорая, давали все меньше света с каждой новой минутой? Ворон не был уверен; да он об этом и не думал, позволяя времени и событиям течь мимо, сливаться с холодной водой вокруг.

       Снежная пыль оседала на мокрых волосах у лба, превращаясь в растаявшие капли, отмеряла своим неторопливым кружением минуту за минутой, в которые ничего не происходило, и в конце концов колдун упустил момент, когда тьма, неровными лентами поднявшись со дна, оплела его за считанные мгновения, обернулась вокруг него саваном, утянула за собой вниз, заставляя захлебнуться… в секундной панике показалось, что соленой водой - но Ворон тонул во тьме, обступившей со всех сторон. Она заливала легкие, не давая вдохнуть до тех пор, пока не потухло сознание и не закрылись глаза, пока не перестало судорожно дергаться туго опутанное и сдавленное тело, и только тогда отпустила, позволяя очнуться. 

       Позволяя дышать собой вместо воздуха. 

       Позволяя быть внутри себя. 

       Подняться сразу не получилось, и какое-то время колдун стоял на коленях, пытаясь просто отдышаться. Тьма его окружала, глухая тишина отдавалась тонким звоном в ушах; сложно было понять, закрыты или открыты глаза, пока он не посмотрел наконец на собственные руки – он их видел, будто где-то был источник света, будто кто-то просто вырезал фон, оставив на его месте совершенную черноту. 

       Что он должен сделать?

       Вокруг не было ничего, только он сам да белая льняная вязанка, намертво зажатая в пальцах, выпачканная каплями его крови. Ворон сделал шаг - и тьма под босой ногой разошлась кругами, отблескивая гладкими краями крошечных волн, будто он ступал по воде. Невпопад вспомнилась встреча с Солнечным Котом, когда ему оставалось только ждать в травяном пустом поле, глядя на проплывающие высоко в небе облака и перебирая попавшие под руку колоски. Возможно, здесь его ждет то же самое?..

       Тряхнув спутанными волосами, Ворон выбросил это из головы. Не было времени на лишние мысли и не было времени ждать: с каждой минутой где-то там слабела его жизнь в отравленном травами теле, вытекала из порезов вместе с кровью, выплескивалась в Пограничье следом за использованной тьмой. Оглядываться в этом странном месте не было смысла, и он просто пошел вперед, шаг за шагом, все время ожидая натолкнуться на что-нибудь в этой непроглядной черноте. Звон в ушах постепенно исчез, уступил место тишине, в которой то и дело появлялись на мгновение звуки, далекие или близкие – нервное, сбитое дыхание, резкие выдохи, тихий смех ребенка, быстрые шаги и снова дыхание; черноволосый дергался каждый раз, оборачиваясь за ними то в одну, то в другую сторону, но они исчезали в ту же секунду, словно морок. Хлопок оперенных крыльев друг о друга раздался так близко, что он почувствовал движение воздуха, увидел мелькнувшую на краю зрения и растворившуюся в темноте тень – тень, которая была едва светлее окружающей тьмы. Хотелось броситься следом за ней, но Ворон знал, что ему не догнать птицу. 

       Здесь не было ничего, что помогало бы следить за временем и казалось, что и самого времени не было. Несколько секунд или минут - сколько прошло, прежде чем он услышал ее голос? Предупреждающий короткий крик, неагрессивный, тихий; колдун резким движением вскинул руку, выставляя перед собой – и через мгновенье острые когти сомкнулись на ней, царапая обнаженную кожу, сжали до легкой боли. В последний раз взмахнув крыльями, ворон сложил их, переступил уже осторожнее, почти бережно, поудобнее устраиваясь на предплечье.

       - Ну привет… 

       Вытянув шею, черная птица тихонько защелкала, тронула изогнутым концом клюва и тут же отпустила прядь волос, почти ласково толкнула головой в лицо, здороваясь. Что-то неуловимо неправильное было в ней, какие-то черты, которых не должно быть, но никак не получалось поймать это и понять.

       - Поможешь? – колдун приподнял вязанку, все еще зажатую в ладони, будто показывая ее ворону; где-то на краю сознания мелькнула и пропала мысль о том, как же это по-идиотски выглядит со стороны, когда он разговаривает с птицами, как с равными. – Я здесь ищу кое-кого.

       Наклонив голову, ворон глядел на него черными бусинами глаз, почти не моргая, выжидающе, будто пытаясь рассмотреть что-то, тлеющее сейчас на самом дне души, о чем черноволосый и сам еще не знал. Что он пытается в нем увидеть? Колдун смотрел в ответ прямо и спокойно, дожидаясь, когда птица примет решение, и через какое-то время ожили черные крылья, расправились за спиной. Он сорвался с места, исчезая в окружающей тьме, и откуда-то позади донеслось его хриплое низкое карканье, короткое, зовущее - такое же, что много лет назад на заброшенном погосте вывело Ворона из зазеркалья к ждущему новорожденному аутэму… и он вновь обернулся на этот зов. 

       Она стояла всего в нескольких шагах от него – детская кроватка с резными бортиками и решетчатыми стенками, белая, неестественно белая на фоне окружающей тьмы, выстланная изнутри пыльно-розовыми нежными пледами. Ворон видел, как они едва заметно шевелились в такт движениям младенца, слышал его тихое недовольное хныканье - предвестник плача; заставив себя сдвинуться с места, он подошел, встал над ней, впервые в жизни видя живое существо, в груди которого крохотной еще бусиной пульсировала и кружилась живая, знакомая тьма, тянулась по телу тонкими змейками – и ребенок, замолчав, в ответ взглянул на него странно осознанным взглядом, которого колдун не ожидал от совсем еще малыша. Сколько ей? Не больше полугода? Птица на краю кроватки переступила лапами, вспорхнула, перебираясь по руке черноволосого на плечо.

       - Привет, птенец. Это твое? – он осторожно положил на край одеяльца растрепанную, испачканную в его крови куклу. Малышка схватила ее по-детски неуклюже, невпопад размахивая ручками, сжимая маленькие кулачки на полосках белого льна, и это заставило Ворона усмехнуться – непроизвольно, едва заметно, уголками губ. Он понятия не имел, что ему делать дальше, и почему-то хотелось просто побыть немного рядом с этим крохотным существом с зарождающейся душой птицы. – Совсем ничего не боишься…

       Немного склонившись над кроваткой, он ладонями оперся на резной бортик – и тьма вокруг в то же мгновенье пошла рябью, кругами по воде, разбегающимися от них во все стороны. Расступаясь, она постепенно, накатывающими волнами открывала сероватое, будто подернутое дымкой пространство вокруг: светлый пол под ногами и пушистый ковер на нем, взрослую кровать со скомканным одеялом, строгий тонкий торшер, шкаф… высокие порожки, тающие в пространстве, там, где должны были быть стены, и за ними – другие комнаты, широкий зал, слишком заполненный мебелью, чья-то спальня, узкая кухня. Дымным мороком в них вились призрачные, нечеткие силуэты: девушка, моющая посуду, темноволосый парень с ноутбуком за столом, седая женщина в инвалидном кресле, читающая книгу в гостиной… мужчины и женщины, дети, старики, подростки; одни из них совсем близко, другие далеко, едва видимые в черноте, похожие даже не на тени, а на дрожащий над костром воздух, и рядом с каждым – сотканная из тьмы врановая птица. Душа, сидящая на плече, порхающая у лица. 

       Наверняка в этом доме были и люди, но колдуну совершенно не было до них дела. 

       - Это твоя семья? Давай-ка позовем их к нам, – он опустил руку, поправляя край пледа, и малышка уцепилась за него, бросив куклу, зажала в крохотном кулачке его мизинец. Осторожно освободившись, он выпрямился над ее кроваткой, снял с плеча забившего крыльями ворона, отпустив его на пол. – А ты не мешай. 

       Полуприкрыв глаза, Ворон опустошал душу и мысли, избавляясь от того немногого, что еще в нем оставалось, возвращал себя в привычное ледяное оцепенение, когда все происходящее скользит мимо, не задевая чувств, не вызывая эмоций, позволяя быть отстраненным. 

       - Но ты…

       Черноволосый чувствовал на себе взгляд некромага, но смотреть в ответ не хотелось, и он уперся взглядом в потеки краски на двери, ведущий в подъезд. Пульс отчего-то нервно бился в жилке на шее.

       - Ты, Ворон, как сфера из черных языков пламени, ярких и не призрачных, чуть ли не осязаемых, и в центре тебя кипит тьма. Врановые колдуны всегда были одними из сильнейших, и ты можешь стать таким, если перестанешь бояться замарать руки. Если выпустишь свою тьму наружу. 

       - Давай о чем-нибудь другом поговорим?

       - Оникс готовил тебя к этому.

       - Оникс мертв.

       Ворон каждой клеткой тела чувствовал за своей спиной почти безграничную тьму, чувствовал, как она течет сквозь него. Линии Печати даже не грели – жгли кожу, пульсировали этим жаром, тянули тьму к себе; окружая колдуна, она впитывалась в угловатые трещины на теле, превращая прозрачный красно-фиолетовый камень внутри них в почти черный, матовый, не пропускающий в себя свет, стекала с кончиков пальцев тонкими струйками, словно вода, вилась у ног, дожидаясь приказа.

       - Выпустить свою тьму наружу, значит?..

       Он едва двинул пальцами - и черным клубящимся туманом тьма расползлась от него по полу, огибая кроватку с птенцом, подбираясь к морочным силуэтам, вытянулась лентами, обхватывая ноги и постепенно забираясь выше. Под ее касаниями они становились все более настоящими: теплела кожа, переставая быть призрачно-серой, прекращал дрожать воздух у лиц, искажая зрение. Души-птицы беспокойно вились вокруг, нервно и настороженно вибрировали распахнутыми крыльями, сидя на плечах; глухо, как будто издалека, прозвучал короткий звон выпавшей из рук и разбившейся тарелки, не оставляя за собой эха, и следом за звуком схлынул черный туман, возвращаясь к колдуну. Больше не было вокруг иллюзии их дома, только несколько людей, растерянных и напряженных, выдернутых во тьму из спокойствия будничного вечера, смотрящих недоверчиво на незнакомца – и белеющая в черноте детская кроватка, по другую сторону которой стоял он. 

       Здесь, в этом странном месте, все они видели его так же, как он видел весь мир после поцелуя Солнечного Кота, видели изнанку реальности: не только разноцветные глаза и выжженую до яркой желтизны прядь на виске, худое поджарое тело и непроницаемую маску ледяного равнодушия, но и ожоги на лице и груди от этого поцелуя, скрытые от взглядов в реальном мире, и изломанную Печатью Судьбы кожу, то прорастающую изнутри камнем, то топорщащуюся черными перьями, и глубокие порезы на руках, из которых все еще стекала кровь, собираясь на кончиках пальцев и каплями срываясь вниз, и сидящую на плече спокойную душу-ворона, сотканную из тьмы… а Ворон смотрел на их руки, почему-то зацепившись взглядом и мыслями за чужие предплечья, куда более гладкие и чистые, чем его, исчерченные по самые локти тонкими бледными полосками-шрамами от аутэма. 

       Он был сильнее любого из них. И дело вовсе не в Печати…

       Темноволосый врановый, тот, что еще пару минут назад сидел за ноутбуком, сделал шаг вперед, и колдун предупреждающе поднял руку, без слов говоря не подходить ближе – но еще один шаг, второй, третий… Развернув ладонь, Ворон изогнул пальцы; тьма пиками поднялась вокруг парня, заключая его в узкое кольцо, как в клетку, застыла обсидиановыми гладкими сталагмитами, сквозь которые не пробраться. 

       Чего он хотел? Зачем пытался приблизиться?

       Все они молчали, и Ворон не торопился разрушать эту вязкую тишину. Подойдя ближе, он всмотрелся в его лицо, как в искаженное зеркало: те же тонкие черты, светлая кожа, кошачий разрез карих глаз… но без обжигающего льда во взгляде. Моложе на несколько лет, толком не умеющий таить в себе все, что чувствует, он стоял неподвижно, но душа его беспокойно билась о черные пики клетки – небольшая, чуть больше ладони, с зелеными искрами-всполохами между нитей тьмы. Цисса… Чужое птичье имя на мгновенье обожгло сознание, но не оставило за собой ни сожаления, ни радости, ни боли, ни даже волнения. Ничего. 

       - Знаешь, Ворон… - несколько долгих секунд Аметист смотрел на черноволосого, пытаясь разглядеть хотя бы малейшие признаки каких-то эмоций, но тщетно: непроницаемая, приросшая за долгие годы маска ледяного спокойствия тщательно охраняла колдуна от любых пристальных взглядов. – Твоего рода больше нет, и этого уже не исправить. 

       Колдун отвернулся, оставляя за спиной Циссу, больше не представляющего ни угрозы, ни интереса. Медленно и бесцельно ступая по разбегающейся кругами тьме, он всматривался в каждого, ни к кому не приближаясь; всего несколько человек, которые оказались ближе других, чуть больше десятка, и за ними – дрожащие в воздухе далекие тени их родичей, членов семьи. 

       Семьи, которая ему незнакома.

       Семьи, частью которой ему никогда не стать. 

       Аметист, имевший в виду совершенно не это, все равно оказался прав. 

       Чего он ждал, пытаясь найти их? Сейчас он понимал это отчетливее, чем когда-либо: он ждал пустоты. Ждал, что не сможет завершить ритуал, или никого не найдет, или кукла-вязанка окажется просто пустышкой, старой игрушкой, подобранной вороной где-нибудь на свалке. 

       Тьма медленно двигалась у ног, безостановочно текла сквозь тело, делая его Дар почти безграничным и не оставляя места для эмоций. 

       - Кто ты?

       Ворон обернулся на ровный голос: не равнодушный, но спокойный, с нотками сдержанного интереса. Седая, но нестарая еще женщина лет, наверное, шестидесяти – он плохо разбирался в возрасте, чтобы сказать наверняка, но только ее птичья душа, единственная из всех, сидела неподвижно, сложив крылья, не нервничая, только любопытно поворачивая голову, чтобы получше рассмотреть незнакомца. Что она ждала услышать в ответ? Она знала его имя без слов - видела ворона на его плече, и амулет на шее говорил за колдуна: три стальные трубочки, отполированные до зеркального блеска, удобно устроившиеся на кожаном шнурке между ключиц. 

       Отвечать не было смысла. Разглядывая золотистые и голубые искры в оперении ее души, Ворон думал, что это будет правильным, если история рода, приостановившаяся со смертью его матери, возобновится с пусть и другой, но тоже Сойки. Подойдя ближе, он остановился в полушаге перед инвалидным креслом и впервые в жизни развязал узел, много лет удерживавший на его шее знак старшей семьи врановых ведьм из Южного леса; трубочки с тонким звоном легли в ладонь женщины, сидящей перед ним, и он легко сжал ее тонкие пальцы в кулак, будто закрывая обратный путь для них обоих. 

       - Сделай такие для своих детей и внуков, - отвернувшись, Ворон шагнул к кроватке, коснулся резного бортика, в последний раз мельком взглянув на уже крепко уснувшего ребенка. – Дом позовет вас. Дети старшей семьи должны расти в Гнезде. 

       Он не оглядывался, – незачем, он и так знал, что за его спиной тают во тьме силуэты, возвращаясь домой, - только вытянул в сторону руку, и черная птица, приведшая его сюда, мгновенно подлетела, устроившись на предплечье, как на насесте. 

       - Знаю, ты не такого исхода хотел. Но это не тебе решать, ты свое время упустил, - он осторожно почесал птичье горло кончиками пальцев. Переступив лапами, ворон подвинулся ближе, боднул его головой в висок и так и остался стоять, прижимаясь холодным оперением, сотканным из сотен нитей тьмы. – Знаешь, я не сразу понял, кто ты. Но здесь нет места живым, и значит, ты всего лишь душа, слишком долго запертая в этой тьме. 

       Впереди, всего в нескольких шагах, прорастал лес: поднимался из тьмы высокими стволами старых деревьев, шумел черной листвой от ветра, который нельзя почувствовать, щетинился острыми шипами боярышника, наполнял пустоту голосами общающейся в глухой чаще стаи. Обратная сторона Южного леса, дом врановых предков – он звал их обоих, но Ворон уже однажды делал это выбор. 

       - Тебе пора, - он пригладил встопорщенные перья над крыльями птицы и вскинул наверх руку, сбрасывая ворона, заставляя его сорваться в полет. – Прощай, Яромир. 

       Начинался дождь. Тяжелые капли срывались из пустоты, разбивались об обнаженную кожу и сливались с тьмой под ногами. Ворон поднял лицо к этой пустоте наверху, закрывая глаза; капли били все чаще и сильнее, пока вода наконец не обрушилась на колдуна сплошным потоком, сметающим все на своем пути, сбила с ног, закружила, заставила захлебнуться – и через несколько мгновений швырнула его в сторону, ударяя о стену. Плечо обожгло болью; цепляясь за шершавый край ямы, он кое-как, подтянувшись на ослабших руках, выбрался на холодные и неровные каменные плиты, в темноте ощупывая их перед собой, согнулся, уперся лбом в пол, сдерживая накатившую тошноту. Болели намокшие и выжженные солью порезы на запястьях, продолжая кровоточить, болело ушибленное плечо, дрожали от слабости руки – да и все тело. Где-то в кухне были бинты и медицинский клей, но не было сил, чтобы заняться порезами, - неважно, можно сделать это завтра, -  хотелось только согреться после холодной воды и почему-то на улицу, к живой ночной тишине, к шороху крыльев стаи на крыше, к несмолкающему стрекоту цикад. От движений мутило и кружилась голова, но он все же заставил себя подняться на ноги, как заставлял всегда, каждый раз, когда казалось, что встать уже невозможно.

       Держась то за стены, то за мебель, Ворон выбрался на крыльцо, по дороге стащив с так и не застеленного дивана первый подвернувшийся под руку плед, и даже не сел – почти упал на ступени, приваливаясь ноющим плечом к опорному столбу, мелко изрезанному древними символами. Не было привычной бесцельной ярости, она накатила на мгновенье и схлынула, вытесненная пустотой, которая никак не хотела успокаиваться, сворачиваться уютным теплым клубком: она билась изнутри в ребра, вторя разогнавшемуся пульсу, сдавливала сердце. Казалось, еще немного – и она пробьет в груди дыру, которая уже никогда не затянется. Насквозь мокрые тонкие штаны отвратительно липли к ногам, комок тошноты пульсировал где-то в горле, не давая нормально дышать, и не было сил даже дотянуться до забытых на ступеньке сигарет, чтобы закурить, но черноволосому было наплевать на все это: завернувшись в плед, он чувствовал, как тьма тонкими нитями медленно тянется к нему от дома, от старого грецкого ореха, тихо шелестящего листвой над крышей.

       Нужно просто переждать.

       Просто посидеть здесь немного, впитывая в себя тьму взамен растраченной и дожидаясь, когда травы перестанут мутить сознание и зрение.

       - Ворон…

       Ему казалось, что он просидел с закрытыми глазами всего минут пять, но почему-то тело успело занеметь, и сквозь закрытые веки пробивался красноватой пеленой свет.

       - Эй!

       Чужие пальцы сжались на плече, встряхнули его, мгновенно вызывая приступ головной боли. Вытягивать себя из темноты без снов, в которую провалился, даже не заметив, было тяжело, но ему не оставляли выбора.

       - Не тряси, и так тошнит… - собственный тихий голос поначалу показался незнакомым. Не открывая глаз, он потянулся вперед, ткнулся лицом в шею, вдыхая слабый запах грозы и мускуса. – Живой я. Не ори только.

       - Какого хрена, Ворон? – несмотря на кипевшую в некромаге злость, он все же сказал это вполголоса, и черноволосый незаметно улыбнулся уголками губ, не шевелясь. – Печать меня чуть не сожгла. Что ты сделал?

       - Помнишь, я говорил, что нашел дневники Гарвана? Его последний незавершенный ритуал там есть, он его записал. Это обряд поиска. Он искал других врановых.

       - Ты нашел свою семью?

       Голос Аметиста изменился как-то неуловимо, пропали интонации раздражения и что-то другое зазвучало на их месте. Напряжение? Жалость? Надежда?

       Ворон все же открыл глаза. Солнце длинными полосами лежало на траве, разбегаясь от остающегося в вечной тени деревьев подлеска, и мелкие желтые цветы, закрывающиеся на ночь, уже развернули лепестки; сколько сейчас времени, часов семь утра? Он проспал здесь всю ночь? Запястья пульсировали, но уже не было обжигающей боли, и пустота в груди свернулась уютным привычным клубком, постепенно становясь все меньше. Слабый и горячий летний ветер скользил по лицу, неприятно касаясь стянутой от соленой воды кожи.

       - Нет. Моя семья давно мертва, - отстранившись, Ворон вытянул сигарету из пачки, оказавшейся ближе, чем казалось ночью, прикурил от зажигалки Аметиста, выдыхая дым в сторону. Дерево опорного столба было теплым от утреннего солнца и шершавым; черноволосый коснулся его, слегка поглаживая, как живое существо. Дом… – Я нашел семью для него. 

       Пальцы некромага невесомо скользнули по его шее, сдвигая в сторону плед, коснулись между ключиц - там, где раньше всегда покоился на груди знак старшей семьи, теперь не было ничего, только едва заметный светлый след от шнурка на слегка загоревшей коже. 

       - Мне жаль, Сет. 

       - Все нормально, - Ворон вскользь разглядывал его лицо: резкие, скульптурные черты, будто высеченные из камня, темные глаза с серебряными искрами. Такие же, как у Рубин, у Яшмы и ее детей, как у сестры и матери Аметиста. Как у всех в семье каменных некромагов. Как у Оникса. – Знаешь… разница между поражением и победой иногда кроется только в мельчайших деталях. Поехали отсюда.

       - Куда?

       - Куда скажешь.