Халиме критическим взором осматривала выстроившихся перед ней девушек. Союзники прислали их ей под видом служанок в надежде, что Халиме изыщет способ послать одну из них к повелителю. Девушек было шесть, и каждая была по-своему красива. Но, всматриваясь в их лица, Халиме не видела ни в одной из них достаточно сильной личности или хотя бы воли к жизни, благодаря которой можно было бы пережить дворцовые невзгоды и интриги.

— Отошли их назад, — сказала она Менекше, когда смотр был закончен, и евнухи увели девушек в коридор. — Они не подойдут.

— Как же так? — удивилась служанка. — Такие красавицы…

— Ах, Менекше, — вздохнула Халиме, усаживаясь на диван. — Ты не понимаешь разве? Одной красоты мало, чтобы освободить сердце повелителя от цепкой хватки Кесем. Вспомни Махфируз и Махфирузе… Красавицы были каких поискать, но в покоях у повелителя не задержались. Нам нужна девушка, что будет красивее и талантливее Кесем. Или, быть может… чище и благочестивее… Кесем уже замарала свои руки в крови, она уже не та невинная девушка, дарившая покой, какой ее полюбил султан.

Менекше кивнула, соглашаясь с ней, и задумалась о чем-то.

— Позвольте мне позвать одну из девушек из гарема, что за Дильрубой-султан смотрит, — вдруг предложила она. — Эсма-хатун ее зовут. Простая такая. Не красавица, но довольно мила. Она скромная, участливая, внимательная, слушать хорошо умеет и поет красиво. Добрая и ласковая, почти как голубка.

— Позови, — вдруг оживилась Халиме. — Но только ее будет мало. Присмотрись к девушкам, пока будешь в гареме. Вдруг заметишь кого-то противоположного склада характера. Нужно иметь кого-то в виду на случай, если эта Эсма не понравится повелителю.

Поклонившись, Менекше выскользнула за дверь. Она ловко и юрко, никем незамеченная, прошла по пустынным в это время коридорам к дверям общей комнаты. День простых наложниц и служанок был в самом разгаре. Только что закончился обед, и девушки, несущие службу, уносили подносы на кухню. Менекше пропустила их и зашла внутрь, осмотрелась. Наложницы разбрелись по углам со своей вышивкой или музыкальными инструментами, и Менекше замерла, высматривая нужную девушку. Вдруг ее внимание привлек разговор сидящих неподалеку наложниц. Делая вид, будто она просто следит за порядком, Менекше встала у ближайшей к говорящим опорной балке и прислушалась.

— Что мы вообще здесь делаем? — спросила одна. — Зачем нас держат, если султану одна Кесем нужна?

— Я жду удачной возможности, — сказала ее подруга, — а ты, видимо, просто существуешь, раз задаешься такими вопросами.

— Откуда возьмется эта возможность? Кесем-султан никого к султану не подпускает. Ты всю жизнь просидишь здесь.

— Продолжай так думать и первой из нас станешь служанкой. Обещаю, когда я стану госпожой, я возьму тебя к себе.

— Помолчи, Аслы. Как бы тебя не услышали. Я не хочу быть наказанной из-за тебя.

Зашуршали юбки, и собеседница амбициозной Аслы пересекла комнату, чтобы сесть с такими же привыкшими плыть по течению девушками, как она. Менекше же повернулась в ту сторону, где слышала разговор, и с интересом всмотрелась в Аслы.

Эта девушка была вполне обычной внешности — среднего роста и телосложения, она обладала незаурядными чертами лица. Нос с горбинкой, маленькие губы, чуть пухловатые щеки и круглые ушки, чуть выглядывавшие из густых пшеничных волос. Единственным, что можно было назвать в ней красивым, были глаза. Миндалевидной формы, они имели радужку притягательно-медового цвета, но заметить это можно было не сразу. Длинная челка прятала под собой эти прекрасные глаза, и только когда Аслы привычным движением откинула ее в сторону, Менекше увидела их и оказалась поражена пылавшей в них волей к жизни. Это показалось ей интересным, и Менекше запомнила эту девушку. Убедившись, что больше никого интересного среди девушек не видно, она поспешила найти Эсму.

Она снова обнаружилась в компании Дильрубы. Она заплетала девочке красивую прическу и слушала ее рассказ о последней поездке к Хюмашах-султан.

— Госпожа открыла для нас с матушкой сундук со своими вещами из Каира и предложила выбрать что-нибудь, — рассказывала Дильруба. — Матушка отказалась. А я выбрала себе очень красивую шаль. Она длинная и широкая, ее можно и как пояс носить, и как вуаль. Еще я вот что взяла. Посмотри, Эсма. Это для тебя.

Дильруба протянула девушке небольшую серебряную заколку с большим рубином.

— Госпожа, что же вы! — возмутилась Эсма. — Не стоило. Оставьте ее себе. Это не для меня. Да и не рассердится ли госпожа?

— Конечно же не рассердится. Я спросила, — Дильруба настаивала. — Возьми, Эсма. Ты моя хорошая подруга. Я хотела тебя чем-то порадовать. Неужели ты не возьмешь? Прошу тебя, Эсма, возьми. А не то я обижусь.

Эсма, смущенная напором Дильрубы, приняла заколку из ее рук и тихо поблагодарила девочку, после чего вернулась к ее прическе. Менекше подошла к ним, когда Эсма закончила наконец прическу девочки.

— Дильруба-султан, — присела она в книксене. — Ваша матушка зовет вас и Эсму-хатун к себе. Пойдемте.

Зная, что матери лучше не перечить, Дильруба поспешила подняться и пошла вместе с Менекше, Эсма, удивленная тем, что ее позвала к себе госпожа, шла следом. Вскоре они пришли в покои Халиме-султан.

— Дильруба, дорогая, — Халиме улыбнулась дочери. Она притянула ее к себе и расцеловала. — Побудь пока в своей комнате. Я хочу поговорить с твоей подругой Эсмой наедине. Иди же.

Дильруба хотела было возмутиться, но строгий взгляд матери заставил ее передумать. Она вышла в соседнюю комнату и плотно закрыла за собой дверь. Халиме же перевела взгляд на Эсму и внимательно осмотрела ее. Все как и сказала Менекше: Эсма была простой девушкой с милой, но обычной внешностью. Со своими простыми чертами лица, серыми глазами и волосами и миниатюрным сложением она была похожа на маленькую кошку или серую мышку, тихую и незаметную. Но было в ней что-то умиротворяющее, вызывающее желание довериться, и Халиме улыбнулась. Для начала это было то, что нужно.

— Сколько лет ты живешь в гареме, Эсма?

— Два года, госпожа.

— И что же… Ты ни разу не была у повелителя?

— Ни разу, госпожа.

— А хотела бы?

Эсма удивленно воззрилась на нее, очаровательно хлопая глазами с длинными ресницами.

— Конечно, — пролепетала она. — Я хотела бы… Но… К повелителю уже давно никто не ходит. С тех пор, как гаремом Кесем-султан править стала…

— Это поправимо, — сказала Халиме, жестом велев Эсме замолчать. — Я готова сделать так, чтобы ты попала к повелителю и стала госпожой. Но взамен мне кое-что от тебя нужно.

— Все, что угодно, госпожа, — опрометчиво пообещала Эсма.

Халиме улыбнулась — на миг ей показалось, что это было гораздо легче, чем она ожидала.

— Ты будешь делать все, что я тебе прикажу, — сказала Халиме. — Для начала я хочу, чтобы ты молчала обо всем, чему я буду тебя учить. Если хоть кто-нибудь узнает — о Золотом Пути можешь позабыть. Ты поняла меня, Эсма?

— Поняла, госпожа, — кивнула Эсма. — Что я должна сделать? Приказывайте.

— Жди, Эсма, — продолжая улыбаться, сказала Халиме. — Как только все будет готово к твоей ночи с повелителем, ты пройдешь по Золотому Пути. Пока что можешь быть свободна.

Правильно растолковав ее жест, Эсма поклонилась и ушла из ее комнаты. Когда дверь за ней закрылась, Халиме посмотрела на Менекше.

— Ты права, она может быть полезна, — сказала Халиме. Она на миг замолкла, задумавшись, и вздохнула. — Однако, придется много поработать над тем, чтобы ее можно было хотя бы в покои его пустить. У нас нет столько времени. Ты присмотрела кого-то еще из наложниц?

— Да, госпожа, есть одна девушка, — кивнула Менекше. — Ее зовут Аслы. Я слышала ее разговор с другой девушкой и могу сказать, что Аслы может заинтересовать повелителя. Она немного своевольная, но амбициозная и готова на все, чтобы стать госпожой.

Халиме задумалась. На фоне Аслы, чье своеволие могло поставить под угрозу весь ее план, Эсма уже начала казаться более выгодной претенденткой. Гораздо проще управлять безвольной марионеткой. Но потом, подумав получше, Халиме сочла, что ошиблась с выводами. Пусть с Аслы наверняка возникнут проблемы, но если она действительно такая, как сказала о ней Менекше, то шанс добиться желаемого будет выше именно с ней.

— Пригласи ее, — Халиме вздохнула. — Я смогу принять окончательное решение только поговорив с ней.

Менекше, поклонившись, покинула ненадолго комнату. Вскоре она вернулась в сопровождении девушки, которую представила своей госпоже как ту самую Аслы. Девушка не смутилась пристального взгляда Халиме и поприветствовала ее должным образом.

— Здравствуйте, госпожа, — сказала она, замерев в поклоне. Увидев жест Халиме, она выпрямилась.

— Здравствуй, Аслы, — Халиме критически осматривала ее. — Как ты думаешь, зачем я позвала тебя?

— Взять к себе в услужение? — предположила Аслы. Она продолжила говорить, повинуясь взгляду Халиме. — Я видела, как к вам на смотр приводили девушек, вот и подумала, вы служанок ищете.

Халиме усмехнулась. Наблюдательность Аслы, только сейчас обнаружившаяся, показалась ей хорошим качеством.

— Ко мне действительно приводили девушек, — сказала она. — Но не для того, чтобы я взяла их в служанки. Я хотела найти среди них кого-то, кого смогу подарить повелителю, но ни одна из них не подошла. И вот Менекше, моя служанка, рассказала мне о тебе, и я захотела познакомиться.

Какое-то время они помолчали. Халиме рассматривала Аслы, подмечала каждую мелочь в ее поведении. Аслы же напряженно соображала. Возможность попасть к повелителю была для нее большой радостью и великим соблазном. Аслы давно мечтала об этом, однако, интуиция твердила ей — за такую возможность ей придется что-то отдать взамен.

— Ты хочешь спросить меня о чем-то, Аслы? — поощрила ее на откровенность Халиме.

— Да, госпожа, — Аслы подняла на нее свой внимательный взгляд. — Что получите вы от того, что я попаду к повелителю?

— Хороший вопрос, — Халиме кивнула. — Я получу возможность влиять на его решения через тебя. Да, милочка, за этим ты мне и нужна, не смотри так удивленно. Видишь ли, еще ни одна беспечная хасеки не удержалась на своем месте. Выживают только сильные, амбициозные и хитрые, а также те, у кого есть поддержка. С моей поддержкой любая глупышка сможет это сделать, но зачем мне глупышка, когда я могу убить двух зайцев одним ударом. Я могу обрести союзницу и дать возможность пробиться вверх той, кто на самом деле этого хочет. Что скажешь, Аслы? Воспользуешься шансом?

Аслы крепко задумалась. Наблюдая за ней, Халиме словно видела развернувшуюся в ее душе схватку между остатками совести и амбициями. Она сжимала руки в кулаки и кусала губы, решая — так ли она хочет быть госпожой? Готова ли она к борьбе за власть, в которой ее соперницей будет сама Кесем-султан? Действительно ли она так любит повелителя, мужчину, которого она видела в лучшем случае пару раз, да и то мельком, чтобы рискнуть всем ради него? Смутные ответы на эти вопросы тянули одну чашу ее моральных весов вниз. В противовес им были желания. Желание перестать быть просто одной из множества женщин, желание чего-то добиться, кем-то стать. Наконец, желание обрести власть. И желания эти были столь сильны, что вскоре пересилили голос совести.

— Да, госпожа, я готова, — твердо сказала она, горящим взглядом впившись в Халиме. — Что я должна делать?

Халиме улыбнулась. Фигуры на шахматном поле снова пришли в движение.

***

С отъезда Зульфикара прошло уже несколько дней. Оправившись от горечи расставания, Хюмашах занялась выполнением его самого важного задания, которое он поручил перед тем, как уехать. Она усиленно пыталась не переживать и отдыхать как можно больше. Но получалось плохо. Каждую минуту ее мысли возвращались к мужу.

Стоило ей взять в руки книгу и попытаться почитать, и через каждую строчку ей на ум приходила мысль — Зульфикару было бы интересно об этом узнать. Стоило выйти на прогулку, неторопливую и спокойную, и хотелось пробежаться по дорожке, а потом, обернувшись, увидеть бегущего за ней Зульфикара, оказаться в его руках, как и каждый раз, когда он, догнав ее, подхватывал на руки. Она даже не могла заставить себя поехать в Топкапы — во дворце племянника все напоминало ей о Зульфикаре.

Ее жизнь свелась к очень убогому по сравнению с прежним распорядку. Она завтракала и немного общалась с Хамидом, после уходила к себе и часами сидела у окна или лежала в кровати, сжимая в руках одну из старых рубашек Зульфикара или обнимая кошку Елизавету. Иногда она спала, иногда страдала от тошноты и прочих непривычных ощущений, отголосков беременности, меняющей ее тело. Одиночество пожирало ее изнутри, и Хюмашах ничего не могла с ним поделать, никак не могла его победить. Поддавшись печали, она чувствовала себя безгранично одинокой.

Люди, которых она знала, вскоре доказали ей обратное. Первой, кто решил навестить ее, внезапно оказалась Халиме. Она сумела убедить слуг пустить ее в спальню и привлекла внимание Хюмашах к своему появлению очень эффектно — резким движением она распахнула шторы.

— Халиме? — бесцветным голосом, в котором проскальзывала-таки толика удивления, спросила Хюмашах, не вставая с кровати. — Почему ты приехала?

— Как же? — удивилась в свою очередь Халиме. — Госпожа, все знают, что вы ждете ребенка, и беспокоятся за вас. От вас давно не было новостей, вы не приезжаете и никого не приглашаете. Я приехала узнать, как вы. Но должна признать… это все никуда не годится.

— Не понимаю, о чем ты.

— Не хотите понимать. Посмотрите, как тут темно и душно. Как можно так с собой обращаться?

Халиме по-хозяйски открыла окно, и свежий соленый воздух проник в комнату, подхватил края занавесок. Хюмашах, с самого утра страдавшая от головной боли, поморщилась. Сначала самоуправство Халиме показалось ей совершенно излишним, и она уже было хотела попросить ее уйти. Но вскоре ей действительно стало гораздо легче. Хюмашах села на кровати и с грустью посмотрела на Халиме.

— Как ты жила, когда Мехмед уходил в походы? — спросила она, пригласив Халиме сесть рядом.

— Так же, как и все, — усевшись, Халиме пожала плечами. — Не поймите меня неправильно. Я любила его. Но я знала, что не смогу заставить его оставаться дома. Все, что мне оставалось — ждать его возвращения и надеяться.

— Ты боялась?

— Каждую минуту, что его не было рядом. Но не только потому, что я боялась потерять его. От его присутствия рядом зависела моя жизнь. У вас с Зульфикаром-пашой все по-другому.

Они помолчали немного. Хюмашах смотрела на задумавшуюся о чем-то Халиме и думала о том, как же это все странно. Из всех людей, кто бы мог прийти и поговорить с ней, это сделала Халиме. Можно ли считать, что она наконец-то взялась за ум, умерила свои амбиции, способные навредить ей и ее близким? Хюмашах не знала. Но ей было приятно, что Халиме приехала к ней.

— Вам не стоит постоянно сидеть взаперти, госпожа, — сказала Халиме. — Это вредно и вам, и ребенку. Уж я-то знаю.

— У меня нет сил, Халиме, — Хюмашах вздохнула. — Я с трудом встаю по утрам. Какие уж тут прогулки.

— Тогда прикажите поставить в саду шатер и отдыхайте там, — Халиме пожала плечами. — Приглашайте туда маленького султанзаде. Пусть он играет, сражается со слугами, учится, а вы просто будете рядом. Это будет лучше, чем вот так…

— Тут ты права, — согласилась Хюмашах, чувствуя, что эта идея нравится ей. — Пожалуй, так и поступлю. Спасибо, Халиме.

Позвав слуг, Хюмашах приказала им разбить большой шатер в саду и принести туда обед. Прежде, чем позвать туда Хамида, Хюмашах не без помощи Халиме и Бюльбюля прошла в него.

— Я не понимаю, откуда взялась эта слабость, — сказала она, опустившись на подушки. От свежего воздуха ей действительно стало легче, но тело по какой-то причине еще не хотело подчиняться ей как прежде. — Я… не привыкла быть такой беспомощной. Вечно чувствовать усталость и тошноту, быть не в состоянии даже поесть… Иногда мне кажется, что меня тошнит даже от воздуха.

— Так бывает, госпожа, — Халиме грустно усмехнулась. — Это же ваш первый ребенок. Ваше тело не привыкло питать и поддерживать кого-то еще. Когда я носила под сердцем Махмуда, мне казалось, что выживет только один из нас. Он был сильным ребенком, и выносить его было трудной задачей. Я рада, что выдержала это испытание. Готова поспорить, ваш малыш будет также силен и хорош.

— Аминь, — Хюмашах горько усмехнулась. Послышались шаги, скрипом гравия отдававшиеся на фоне морского шелеста. К ним подбежал Хамид. — Мой султанзаде. Иди ко мне, посиди рядом.

Довольный тем, что его позвали посидеть в большом и красивом шатре, Хамид сел рядом с полулежащей на подушках Хюмашах.

— Здравствуйте, — вежливо сказал он Халиме.

— Здравствуй, Хамид, — Халиме тепло улыбнулась мальчику. — Я рада тебя видеть. Как ты?

— Все хорошо, спасибо, — Хамид, немного смущенный, отвел взгляд.

Он принялся играть с игрушечным конем, которого взял с собой. Халиме наблюдала за ним какое-то время, после чего повернулась к Хюмашах.

— Госпожа, позвольте спросить.

— Спрашивай.

— Неужели у вас нет никакого интереса к делам гарема?

— А он должен был у меня быть? — удивленно спросила Хюмашах. — Откуда такие мысли, Халиме?

— Когда вы приехали, я сразу поняла, что вы не останетесь женой Хасана-паши, и так и случилось, — Халиме перешла к делу. — Я полагала, что, расставшись с ним, вы присоединитесь к Сафие-султан и возьмете власть в гареме в свои руки. Это… было бы справедливо.

— Скорее ожидаемо, — Хюмашах вздохнула. Все действительно только этого от нее и ждали. — Однако, мне все равно, что происходит в гареме. Это касается лишь моего племянника и его женщин.

— Однако, вы единственная его старшая родственница, имеющая достаточные авторитет и власть, чтобы от его имени править гаремом… Вам бы открылось столько великолепных возможностей на этой должности…

— Если необходимость оставаться вдовой ненавистного мне человека и запрет выходить замуж впредь ты считаешь великолепной возможностью, то должна признать, что наше представления о великолепии кардинально различаются.

— Хюмашах-султан, вы не представляете, каково это — подчиняться женщине, не выстрадавшей титул валиде, — Халиме сжала руки в кулаки. — Жизнь в правление Сафие-султан была горькой и трудной, по ее воле я потеряла старшего сына. Однако, перед тем, как стать валиде, она прошла долгий путь и осознала ценность полученного ею титула. Кесем, носящая его сейчас, лишь жалкая тень. Она сбросила управление гаремом на слуг, сама же печется только о детях и о том, как оставить двери покоев повелителя закрытыми для других наложниц. Кроме того, недавно она начала выражать недовольство тем, что я посещаю сына, хотя раньше она клялась, что поддерживает меня.

— И ты решила, что я стала бы хорошей союзницей? — Хюмашах усмехнулась. — Не поздно ли ты спохватилась?

— Боюсь, что поздно, — усмехнулась почти так же, но гораздо печальнее Халиме. — По крайней мере, для того, чтобы просить вас взять на себя такую ответственность. Однако… никогда не поздно познакомить султана с вашей протеже, которую вы нашли и обучили специально для него, чтобы выразить свою признательность за всю оказанную вам поддержку.

— И откуда же возьмется эта протеже?

— Вам стоит сказать одно лишь слово, и я ее позову. Она приехала со мной и ждет в карете.

Хюмашах приподнялась и села прямо. Она всмотрелась в непроницаемое лицо Халиме и вдруг поняла — даже несмотря на то, что она прямо сейчас сердится на наглую наложницу с ее вечной и неуемной страстью к заговорам и интригам, она все равно не жалеет о том, что помогла Халиме. Однако, ее искреннее намерение дало Халиме повод считать, что она будет поддерживать ее и дальше. Эта мысль сожрала те крохи сил, что Хюмашах успела накопить за эти недолгие мгновения отдыха в саду, и она снова откинулась на подушки.

— Я ничем не могу тебе помочь, Халиме, — сказала она, прикрыв глаза. — Но даже если бы и могла… то все равно не стала. Моя жизнь меня полностью устраивает. Я не хочу жертвовать ей ради чужой борьбы. Что до твоей протеже… предложи ее повелителю сама. С твоим умом будет легко найти способ сделать это в обход Кесем.

— Но госпожа…

— Халиме, не вынуждай меня повторять дважды. Или же ты хочешь, чтобы я рассказала моему племяннику о твоем недвусмысленном предложении?

Халиме, побледнев, отвела взгляд, и Хюмашах усмехнулась. В этом была вся Халиме — она ничего не могла противопоставить тем, чей ум превосходил ее собственный. Ей оставалось лишь подчиниться.

— Хорошо, госпожа, я поняла вас, — Халиме опустила голову. — Прошу прощения за мою дерзость.

Ее притворно-виноватый вид навел Хюмашах на кощунственную мысль — не была ли эта игра попыткой скрыть другую, более крупную? Вполне возможно.

Наблюдая за тем, как Халиме, спешно с нею распрощавшаяся уходит, Хюмашах лениво размышляла. Стоит ли ей вмешаться? Кто-то другой на ее месте так бы и поступил, однако, Хюмашах подозревала, что этого от нее Халиме и добивается. Стоит Хюмашах даже войти в Топкапы и поговорить с племянником, и Кесем, которой не составит труда об этом узнать, сочтет это объявлением войны. Это будет тем, чего гречанка ждала от нее с самого начала, и что она попытается использовать против нее. Предоставлять ей такую возможность Хюмашах не собиралась.

***

Второй, кто приехала ее навестить, оказалась Кесем, которую Хюмашах ожидала увидеть еще меньше, чем Халиме. Любимица племянника нашла Хюмашах в саду в компании играющего со слугами Хамида. Мальчик сражался деревянным мечом, но оставил это занятие, когда Кесем подошла к ним.

— Хамид, дорогой, возвращайся в свою комнату, — сказала Хюмашах Хамиду, когда они обменялись приветствиями с Кесем. — Скоро придут твои учителя.

Хамид, удивив этим Кесем, беспрекословно повиновался и казался даже довольным тем, что у него есть занятие. Когда он ушел, Хюмашах перевела свой немного усталый взгляд на Кесем. Она была не в настроении церемониться и первой начинать разговор.

— Он совершенно не похож на того ребенка, что покинул Топкапы несколько месяцев назад, — улыбнулась Кесем, провожая взглядом Хамида. — Такой спокойный и послушный стал. Как вы этого добились?

— Хорошим отношением, я полагаю, — холоднее, чем следовало бы, ответила Хюмашах. — Думаю, как мать, ты понимаешь, что это значит.

То, что Кесем заговорила о Хамиде, вдруг разозлило ее. Зная, как Кесем относилась к Хамиду, пока тот жил в одном с ней дворце, и помня слова Халиме об ее отношении к Мустафе, Хюмашах испытала сильное желание прогнать Кесем. Ей было неприятно осознавать, что эта женщина, гордившаяся тем, что воспитывает чужого ребенка, так равнодушна к другим детям, нуждавшимся в заботе. Иногда Хюмашах даже казалось, что Кесем взяла к себе маленького Османа только чтобы иметь возможность контролировать его и выглядеть хорошей в глазах любимого ею султана. И это сильно раздражало Хюмашах.

— Конечно, понимаю, — Кесем все еще улыбалась, но Хюмашах видела, что такие слова в свой адрес ее задели. — И я восхищаюсь тем, что вы взяли султанзаде к себе. Зная о ваших отношениях с покойной Айше-султан…

— Которые остались в далеком прошлом вместе с необходимостью их обсуждать, — твердо сказала Хюмашах. — Мы живем в настоящем, к лучшему или худшему. Но довольно об этом. Расскажи мне о своих делах. Ты все еще ходишь к достопочтимому Хюдаи?

— Нет, госпожа, в последнее время я почти не посещала его, — вздохнула Кесем. — И я очень расстроена этим. Столько вещей в его обители ждет моего внимания, но из-за всех этих обязанностей в гареме я едва ли могу себе позволить заняться ими.

— Так почему бы тебе не попросить Ахмеда освободить тебя от должности до тех пор, пока твои шехзаде не подрастут? — Хюмашах сказала это осознанно, хоть и не собиралась изначально поднимать эту тему. Ей было крайне интересно увидеть реакцию Кесем и хотелось прояснить их отношения. — Пусть кто-то более опытный и свободный от прочих обязательств займется этим на время.

Глаза Кесем опасно сузились, рассматривая Хюмашах. Казалось, она пыталась заглянуть в самую глубь разума и души Хюмашах, рассмотреть в них мерещившееся ей желание уничтожить ее. Но Хюмашах смотрела ей в ответ спокойно и уверенно, даже в телесной слабости не теряя силы разума. Долго эта немая схватка не продлилась. Кесем, не имевшая достаточного опыта и силы, равной силе Хюмашах, проиграла и отвела взгляд.

— Я знаю, что ты думаешь, Кесем, — сказала Хюмашах, уставшая от обмена загадочными, туманными намеками. — Твой страх потерять власть и положение сквозит в каждом твоем движении. И я не буду скрывать — мне льстит то, что ты считаешь меня своей противницей. Однако, вместо того, чтобы искать врагов за пределами дворца, тебе следовало бы обратить внимание на ходящих теми же коридорами.

— Что вы имеете в виду, госпожа?

— Лишь то, что сказала. Я не враг тебе, Кесем, как бы ты не убеждала себя в обратном. Хотела бы я тебя со свету сжить — давно бы уже это сделала.

Они продолжали смотреть друг на друга, и Хюмашах была готова поклясться — в женщине перед ней не было ничего светлого и ангельского. Было чувство собственной значимости, за годы необходимой борьбы превратившееся в гордыню. Был страх, отчаянно-параноидальный, заталкиваемый в такие глубины ее серой, неразборчивой личности, что его невозможно было разглядеть, не всковырнув острым кончиком ножа душевных ран Кесем. Была потребность чего-то достигать, что-то кому-то доказывать. Мечтавшая о безоблачной, спокойной жизни, какой она жила раньше, но забывшая то, как эта жизнь ощущалась, Кесем потеряла свою невинность и неосознанно стремилась заполнить образовавшуюся в ее душе пустоту. Была, в конце-то концов, жажда контроля, проистекавшая из непрерывного ощущения нестабильности собственного положения и безбожно граничившая с истинной жаждой безраздельной власти. Все это делало Кесем больше похожей на покойную Сафие, чем ее собственная дочь.

Эта мысль ужаснула Хюмашах, но она не подала виду. Кесем же, поняв, что ее душу читают подобно открытой книге, смутилась.

— Куюджу Мурад-паша как-то сказал мне, — неожиданно разоткровенничалась она, — что я только тогда одержу победу, когда буду действовать открыто и честно. На какой-то миг я позволила себе увлечься подозрениями и страхами и забыла об этих словах. Но только что благодаря вам я вспомнила их.

— И что же? — Хюмашах оценивающим взглядом смотрела на Кесем. — Узнаю ли я благодаря великому визирю причину твоего предвзятого ко мне отношения в конце-то концов?

Кесем снова стыдливо отвела взгляд, собираясь с силами.

— Меня злит, что вы отняли мою победу, — сказала она, подняв глаза на Хюмашах и вперившись в нее своим ясным взглядом, полной искренней ненависти. — Вы даже представить себе не можете, что для меня значило растоптать Сафие-султан, как сильно я желала увидеть ее смерть. Она выкрала меня, убила моего отца, разрушила мою жизнь, и лишь чудом я смогла переродиться, но оставить ее безнаказанной было выше моих сил. Вы вырвали из моих рук право закончить начатое, беззастенчиво воспользовались всем, что я сделала, чтобы лишить ее власти и средств, и после этого вам хватает наглости удивляться моей предвзятости?

— А на что ты рассчитывала, Кесем? — искренне удивилась Хюмашах. — Тебе не хватило сил, чтобы повлиять на моего племянника, и смелости отравить свою противницу или устроить ее смерть иначе. В том, что ты упустила столько возможностей, ты должна винить только себя. Я не жду от тебя благодарности за то, что я довела до конца твое дело, но кроме этого я не сделала ничего, за что меня можно было бы ненавидеть.

— Но я не ненавижу вас, госпожа…

— На словах — разумеется. Но я вижу, как ты смотришь на меня, Кесем. Я знаю, что ты никогда не считала меня хорошим человеком, что ты никогда не радовалась за меня и всегда считала врагом. Меня это совершенно не расстраивает. Однако упаси тебя Аллах, Кесем, навредить мне или моей семье из страха.

— Я не понимаю, для чего весь этот разговор, — рассерженная Кесем резко поднялась. — Вы в чем-то меня подозреваете?

— Нет, — честный взгляд Хюмашах обезоруживал. — Но я уверена, что у тебя есть враги, которые не преминут использовать кого-то из нас, чтобы столкнуть лбом с другой и развязать новое противостояние в гареме. Меня такая перспектива не прельщает. Со своей стороны я клянусь не замышлять против тебя и всегда действовать и говорить открыто, как делаю это сейчас. И я ожидаю, что ты будешь поступать также и не позволишь врагам обмануть себя.

Эти слова сильно успокоили Кесем. На какие-то жалкие мгновения ее лицо разгладилось и посветлело, а в глазах промелькнула вера в то, что она только что услышала. Но, опасаясь, что это будет принято за слабость, Кесем затолкнула эти чувства в глубины своей души.

— Мне приятно слышать ваше обещание, — впервые за все время, что они знали друг друга, Кесем говорила честно, и Хюмашах чувствовала, что может ей верить. — Я… не могу обещать, что так скоро смирюсь с тем, что вы сделали, и полюблю вас как члена моей семьи. Но то, что я не буду опрометчиво вступать с вами во вражду, я пообещать могу.

Хюмашах слабо улыбнулась. Для начала, решила она, и это сгодится. Они помолчали немного, и Хюмашах вдруг вспомнила кое о чем:

— Кесем, сможешь ли ты хоть на день отложить свои обязанности ради одного серьезного дела?

После слов Халиме о том, что нынешняя валиде забросила свои обязанности, этот вопрос должен был быть риторическим. Однако, от Кесем, не знавшей деталей их разговора, ответ все-таки поступил.

— Ради какого же, госпожа? — Кесем снова уселась на подушки и с интересом посмотрела на Хюмашах.

— Помнится, ты обещала меня отвести в обитель Хюдаи, — сказала Хюмашах. — И я прошу тебя поехать со мной в ближайшие дни. Я очень хочу встретиться с достопочтимым хазрет лери. Хочу помолиться с ним за Зульфикара, за наших детей, за победы наших доблестных воинов, в конце концов. Сделать пожертвование, о котором мы говорили еще до свадьбы.

— Я буду только счастлива сопроводить вас, госпожа, — от этих слов Кесем словно расцвела. Сколько бы пороков ее ни мучало, но сердце ее все еще было открыто для сочувствия к нуждающимся. — Не говорите об этом слугам и девушкам, но они, должно быть, будут рады от меня отдохнуть на день.

Эта нелепая шутка вызвала у них обеих приступ доброго смеха. Всматриваясь в лицо Кесем, обретшее более миролюбивое, чем прежде, выражение, Хюмашах надеялась, что эти изменения — к лучшему.