Начало лета выдалось жарким. Плато, занятое городом Эрзурумом и османской армией, оттесненной под его стены сефевидами еще зимой, сейчас изнывало от жары вместе со всеми своими обитателями. Ожидая прибытия последних подкреплений перед тем, как выдвинуться к Тебризу, воины проклинали жаркую погоду и сухой, пыльный воздух — терпеть жару было проще в пути, чем постоянно пребывая на одном месте и не зная, чем себя занять. Даже несмотря на тренировки и прочую подготовку, у воинов все равно оставалось достаточно свободного времени. И в какой-то момент шестая рота янычар, приписанная к пехоте и состоявшая не только из бывалых воинов, но и множества новобранцев, решила употребить это время за наблюдением за Зульфикаром, считавшимся наиболее загадочным и интересным командиром.

На протяжении нескольких недель, что заняло путешествие до места сбора, множество взглядов было приковано к Зульфикару. Бывший янычар, ставший хранителем покоев и затем пашой и зятем династии, вызывал у всех интерес. Одни удивлялись тому, как высоко он сумел подняться. Других интересовали его мотивы — казалось удивительным, что человек его склада характера не остался на своем месте, которыми он, как говорили, был вполне доволен. Третьих занимал его брак с госпожой. И это были только люди, знавшие его лично или наслышанные о его делах. Новобранцев же, попавших как в его роту, так и в другие, находившиеся под чужим командованием, интересовало в нем все. И их интерес был гораздо более искренним и добрым, чем интерес завистников.

Он не замечал этого все недели путешествия. Занятый своими мыслями о тех, кого он оставил дома, Зульфикар механически выполнял все приказы главнокомандующего Синана-паши, организовывал построение и контролировал, как разбивают лагерь и собирают вещи, вел роту вперед и не обращал внимания на шепот за своей спиной. И лишь когда очередная остановка затянулась перед последним броском, Зульфикар впервые заметил, что к нему приковано всеобщее внимание. Какое-то время он не придавал этому большого значения, но однажды это изменилось, пусть и на один короткий вечер.

Сидя как-то вечером у отдельного костра, пылавшего рядом с его палаткой, Зульфикар по заведенной им за это время привычке молился. Он сжимал в руках маленький мешочек, который обычно носил во внутреннем кармане, и, прикрыв глаза, молча молился, просил всевышнего и всех его пророков сберечь Хюмашах и детей к его возвращению. У другого костра неподалеку сгрудились новобранцы, ожидавшие возможности пойти на ужин.

— Интересно, что у паши в мешочке, — сказал один из них, обратив внимание на Зульфикара, и его слова вновь подняли интересную для всех тему.

Юноши переглянулись и принялись вполголоса высказывать свои догадки. Вскоре их гомон усилился и привлек внимание проходившего мимо Али-аги.

— Что это вы тут раскричались? — строго сказал он, подойдя к новобранцам. Юноши сразу же стихли и с виноватым видом поднялись на ноги, приветствуя агу. Али обвел их суровым взглядом и вдруг усмехнулся. — Снова нашего доблестного пашу обсуждаете?

— Да как же… Мы бы не посмели, — пролепетал тот, с чьих слов все началось, боясь быть наказанным. Но, видя, что Али-ага не сердится, он немного осмелел. — Нам всего лишь интересно, что у него в том мешочке, и за кого он молится каждый день.

— А вот мы сейчас и спросим у него, — усмехнулся Али-ага и повернулся к Зульфикару, как раз закончившему свой вечерний ритуал. — Эй, Зульфикар-паша, иди сюда, посиди с нами.

Ко всеобщему удивлению, Зульфикар, обычно сторонившийся всех из-за собственного чувства неловкости, вызванного его новым положением, принял приглашение Али-аги. Он подошел к костру и сел на свободный участок бревна, заменявшего диван. Какое-то время все молчали. Али-ага поглядывал на новобранцев, словно подначивая их спросить о том, что их так интересовало, новобранцы же боялись, а Зульфикар смущался и просто смотрел на огонь. Наконец, один из новобранцев, Абдулла, тот самый, что поднял эту тему, решился.

— Зульфикар-паша, не сочтите за дерзость, — сказал он, то и дело запинаясь. — Нам всем интересно очень… Мы вас каждый день с этим мешочком видим. Что в нем такого важного?

Выпалив вопрос, Абдулла зажмурился, ожидая, что его отчитают. Но Зульфикар лишь рассмеялся гулким басом.

— Так вот чего вы все на меня смотрите так пристально который день, — сказал он, вытерев выступившие на глаза слезы смеха. — Вам правда интересно?

Со всех сторон послышались возгласы согласия и просьбы показать, глаза юнцов горели искренним интересом. Снова засмеявшись на это, Зульфикар развязал мешочек, достал из него сложенный вышитый платок и развернул его, показывая содержимое. Юноши подобрались поближе, чтобы рассмотреть, и снова заголосили, но уже удивленно. Оказалось, что в красивый платок Зульфикар заворачивал два волнистых локона — один длинный и медно-рыжий, другой короткий и угольно-черный.

— Чьи это локоны, Зульфикар-паша? — спросил кто-то из дальних рядов.

— Этот, — показал Зульфикар на рыжий, — локон Хюмашах-султан, тетушки нашего повелителя и моей жены. А этот черный локон принадлежит султанзаде Хамиду, нашему старшему сыну. Когда на свет появится наш второй ребенок, я добавлю к этим локонам первый локон с его головы.

— И зачем же вы держите их в руках каждый вечер? — удивился еще один из юнцов.

— Чтобы ярче представлять их, пока молюсь, — Зульфикар усмехнулся. — Каждый вечер я сажусь у костра и молюсь за их здоровье и наше скорое объединение.

— Вы скучаете по ним?

— Конечно. Каждую минуту, что их нет рядом.

Снова стало тихо, и лишь треск углей в костре и шелест подхватываемой ветром пыли нарушали эту странную тишину.

— Зульфикар-паша, — сказал вдруг Абдулла. — Если бы у вас был выбор — остаться янычаром или перестать им быть, — что бы вы выбрали?

Зульфикар, до глубины души удивленный этим вопросом, посмотрел на Абдуллу. Этому парнишке было дай бог лет восемнадцать, если не все шестнадцать. Он, русоволосый и темноглазый, был, как и все остальные его товарищи, худ, силен и крепок. Взгляд его светился задором, возбуждением, затаенным предвкушением первого боя и страхом, который ему только предстояло перебороть. Зульфикару он показался умным парнишкой, ибо так хорошо сформулированный вопрос показывал — парень явно думал об этом раньше.

— Серьезный ты вопрос задал, Абдулла, — заметил Зульфикар, тщательно подбирая слова для своего ответа. — Но я понимаю, почему ты спрашиваешь. Я и сам этим вопросом задавался. И сейчас, мне кажется, я нашел ответ.

Он замолк на несколько мгновений и перевел свой взгляд на неровно пылающее пламя. Юноши в полном молчании ждали, что он продолжит, и даже Али-ага, казалось, едва дышал от нетерпения — ему было интересно узнать, изменил ли брак Зульфикара, которого все еще считали янычаром вопреки тому, что он давно перестал им быть.

— Так что же это за ответ? — вывел Абдулла из глубоких раздумий Зульфикара.

Зульфикар вздохнул и грустно ему улыбнулся.

— Я оставил бы все как есть, не раздумывая ни секунды, — честно сказал он. — Я ни капли не жалею о том, что был янычаром, да и в глубине души я все еще им остаюсь. Однако, я всегда искренне хотел быть полезным и нужным повелителю, и когда он находил для меня задачу, которую я должен был исполнить, я приступал к ней. По счастливой случайности мне повезло полюбить взаимно и вступить в брак. И я ни за что бы не отказался от этого. Можно сказать, что мне повезло.

— То есть все, чему мы учимся в корпусе, зря, раз семью нельзя завести? — Абдулла смотрел на него напряженно и даже немного испуганно, и десятки глаз его товарищей рядом повторяли этот взгляд. — Нам ведь так никогда не повезет.

Зульфикар же обменялся удивленными взглядами с Али-агой. Они оба понимали, что от слов Зульфикара зависит настрой в роте, и это требовало от Зульфикара, не обладавшего особым красноречием, правильного выражения мысли.

— Ты кое-что забываешь, — сказал Зульфикар, когда он нашел, как ему показалось, правильную форму для мысли. — То, что делает счастливым одного, может другого в могилу свести. Да и не всякое дело будет сподручно всем. Я вот хоть и был командиром, но не самым лучшим, когда как хранитель покоев из меня получился хороший. С вами то же самое. Я знаю, вам кажется, вы попали в гарнизон случайно, ибо того закон требовал, по возрасту мол подошли, и то ладно. Но на самом-то деле каждый из вас был отобран внимательными командирами и агами, способными отличить будущего прекрасного воина от обычного мальчишки. И каждый из вас таковым воином станет. Так что же, Абдулла, можешь ли ты снова сказать, что никому из вас не повезло?

Абдулла, до этого хмурившийся, улыбнулся, его серьезное лицо расслабилось. Он переглянулся с другими новобранцами, чьи лица также просветлели, и Зульфикар с удовольствием понял, что смог успокоить этих молодых парней. Али-ага, что вместе с ним отошел к его палатке, пришел к такому же мнению.

— Спасибо, что поговорил с ними, — с большим облегчением в голосе сказал Али. — Покоя мне не давали. Вот, Зульфикар-паша то, Зульфикар-паша се. Ты большой авторитет в их глазах имеешь.

— Но тебя они любят как отца, — возразил ему Зульфикар, понимавший, что и у Али есть поводы для тревоги. — Я для них просто кто-то, о ком они наслышаны. Ты же всегда рядом, это ты их всему научил. Я горжусь дружбой с тобой, Али, а они будут гордиться тем, что ты их воспитал. Так всегда было и будет.

— Иншаллах, — Али, смущенный его словами, кивнул. — И раз уж об этом речь зашла… Ты уж прости меня, Зульфикар, что я в тебе сомневался. Я-то боялся, что должность во дворце и брак тебя испортят, как Дервиша-пашу, а ты все такой же остался. Ума не приложу, как так вышло, но я рад.

— И я рад, — Зульфикар засмеялся. По-дружески похлопав Али по плечу, он ушел в палатку.

***

Обитель Хюдаи, куда приехали Хюмашах, которой стало легче, и Кесем, переодевшись по-простому, оказалась самым беднейшим из беднейших мест, что Хюмашах приходилось видеть в своей жизни. Царившая в простом дворе и внутренних помещениях чистота не улучшала впечатление. Она лишь обнажала эту бедность, вопившую в крике о помощи и поддержке. За улыбками детей и отрешенными лицами смиренных взрослых Хюмашах видела их болезненную худобу и усталость, как телесную, так и душевную, а это ей встречались лишь те, кто мог хоть как-то о себе позаботиться.

— Хюдаи хазрет лери, — сказала сопровождавшая Хюмашах Кесем, приветствуя мужчину в серых одеждах, которого они нашли кормящим детей в одной из комнат. — Я рада нашей новой встрече.

— И я рад, Кесем-ханым, — сказал Хюдаи, сероволосый и ясноглазый мужчина с густой бородой, чье лицо излучало умиротворяющую безмятежность и какую-то запредельную благодать. — Присядь, помоги мне.

Стоило Кесем сесть, и десятки рук детей, хорошо ее знавших, потянулись, чтобы коснуться ее, все вокруг заголосили, прося или спрашивая о чем-то. Хюмашах села рядом, внимательно за всем наблюдая и поражаясь преображению Кесем. Такой спокойной и мягкой она видела Кесем лишь рядом с повелителем и собственными детьми, когда как со всеми вокруг Кесем была холодна, сдержанна и порою даже надменна. Общение с Хюдаи и невинными детьми обнажило ту часть ее личности, какой не было места в гареме, и Хюмашах, наблюдая за наложницей, чувствовала, как неприязнь к ней растворяется в воздухе. Теперь она понимала, какой ее видел племянник и почему он ее любил. В Кесем было много нежности и любви к тем, кто любил ее, она с искренним наслаждением заботилась о всех, кто нуждался в этой заботе, и то, как она проявляла это, преобразило ее лицо до неузнаваемости.

— Кто твоя спутница, Кесем-ханым? — спросил Хюдаи, обратив, наконец, на молчавшую все это время Хюмашах внимание.

— Меня зовут Хюмашах, преподобный, — ответила она вместо Кесем. Зная, что в обители все равны, Хюмашах решила, что ей стоит представиться самостоятельно, не позволив Кесем испортить о ней впечатление.

— Хюмашах-ханым, — Хюдаи улыбнулся ей и поднялся с места, жестом остановив Кесем, хотевшую было подняться с ним. — Пойдем со мной, поговорим о том, что привело тебя в мою обитель.

Они прошли через несколько заполненных людьми комнат в поисках места, где можно было поговорить без лишнего внимания. Хюдаи сразу понял, что с Кесем к нему пришла непростая женщина, и что пришла она не просто так, и он целенаправленно искал такое место. На первом этаже такого места не нашлось, и Хюдаи поднялся вместе с Хюмашах на второй этаж, зашел вместе с ней в одну из пустующих маленьких спален, оставив дверь приоткрытой так, чтобы все видели, что не происходит ничего недопустимого.

— Так что же привело тебя? — спросил с мягкой улыбкой Хюдаи, когда они сели друг напротив друга на двух пустых кроватях.

— Зульфикар, мой муж, ушел на фронт, — Хюмашах говорила медленно, все еще испытывая мучительный страх за мужа. — Вы знаете его. Каждый день я молюсь за него, и я хотела попросить… Преподобный, прошу вас, помолитесь за моего мужа вместе со мной…

— Как же, — удивился Хюдаи. — Разве может моя молитва оказаться сильнее молитвы любящей жены?

— Ваши молитвы невинных уберегают от вреда и смерти, сама Кесем тому пример, — возразила Хюмашах. — А ваш непререкаемый авторитет имеет вес в глазах людей и самого Аллаха, и он защищал мою покойную сестру Фахрие так долго, как мог. Зная это, я верю, что ваша молитва станет большим подспорьем.

Хюдаи задумался ненадолго. Он смотрел на Хюмашах по-доброму, как-то по-отечески, и его взгляд согрел ее измученное волнениями сердце.

— Я помолюсь с тобой, — сказал он, — но только после того, как услышу твою историю.

От этих слов Хюмашах окончательно прониклась к нему дружеской и даже дочерней симпатией. Она рассказала ему историю своей жизни — с самого отъезда из Стамбула и до последних дней.

— На твою долю столько выпало, — покачал головой Хюдаи, выслушав ее. — Столько страданий… Немудрено, что твоя душа нуждается в молитвах и поддержке.

— Поэтому я и пришла, Хюдаи хазрет лери, — на глазах Хюмашах выступили слезы. — Пожалуйста, помолитесь со мной за нас с Зульфикаром.

— Но только ли за вас? — в глазах Хюдаи мелькнул озорной блеск. — Кесем шепнула мне, что ты носишь своего первого ребенка.

— Второго, — машинально поправила его Хюмашах. — Наш первый ребенок — Хамид, которого мы взяли на воспитание после смерти моей сестры. Если позволите, я с большим наслаждением помолюсь вместе с вами и за них.

Больше Хюдаи ни о чем не нужно было просить. Они вместе закрыли глаза и молились до тех пор, пока Хюмашах не обрела спокойствие, а Хюдаи не понял это по ее выровнявшемуся дыханию. Закончив и проведя руками по лицам, они поднялись и вернулись к Кесем и остальным людям, живущим в обители. Весь оставшийся день провели с ними Хюмашах и Кесем. Они многое узнали о бедах людей, выслушали десятки печальных и радостных историй. Пока Кесем помогала женщинам кормить мужчин и детей, Хюмашах позанималась с несколькими мальчиками, ходившими в школу в другом районе и охочими до знаний до такой степени, что они не захотели ее отпускать, когда настало время для султанш уходить.

— Хюдаи хазрет лери, я хочу благословить вас так же, как вы благословили меня, — сказала Хюмашах вышедшему проводить их во двор Хюдаи прежде, чем уйти. Она дала знак Бюльбюлю, и он вместе с несколькими слугами занес во двор несколько набитых золотом ящиков. — Я доверяю вам эти средства на постройку нескольких школ. Передайте их кадиям, имамам и улемам, которым доверяете, чтобы они построили при своих мечетях школы и набрали в них детей из вашей обители и ближайших районов. Если этого будет недостаточно — пошлите ко мне человека, и я выделю еще средства. И если понадобится что-то еще — пожалуйста, обращайтесь.

— Непременно, — сказал Хюдаи. — Для меня большая честь принять помощь от благородной женщины вроде вас. Я употреблю эти средства на благое дело, можете быть уверены.

На этом посещение обители для Хюмашах и Кесем закончилось. За воротами они распрощались и разъехались по своим дворцам. И когда Хюмашах, чье сердце обрело покой, вернулась домой в хорошем расположении духа, вернувшаяся в Топкапы Кесем столкнулась с новым испытанием. У покоев султана, куда она пришла, чтобы рассказать о своей поездке, стояли евнухи из гарема, обычно сопровождавшие девушек на хальвет. Рядом с ними дежурил Хаджи-ага.

— Что это значит, Хаджи? — строго спросила Кесем. — Кто-то прошел к повелителю?

— Как же? — удивился Хаджи-ага. — Разве не от вас передали письмо с приказом привести наложницу к повелителю в ваше отсутствие?

— В своем ли ты уме, Хаджи? Как могла я такой приказ отдать? Да еще и не лично, а в записке! Ну-ка покажи ее!

Хаджи, побледневший от ужаса, нашел за пазухой свернутый в трубочку свиток и протянул его Кесем. Она торопливо его развернула и увидела, что внутри ее почерком действительно написан приказ отвести к повелителю некую девушку по имени Аслы.

— Как только она оттуда выйдет — приведи ее ко мне, — холодным, не предвещающим ничего хорошего тоном сказала Кесем. — И больше чтобы без моего ведома даже пыль в покои повелителя не проникала. Иначе не сносить тебе головы. Доходчиво я объясняю, Хаджи?

— Весьма, госпожа, — Хаджи поклонился. — Прошу простить презренного раба…

Но Кесем не стала ни слушать его, ни прощать. Резко развернувшись, она ушла в свои покои.

***

Встреча с незнакомкой в собственных покоях стала для Ахмеда сюрпризом. Вернувшись к себе после заседания совета, он рассчитывал отдохнуть в одиночестве до возвращения любимой наложницы. Слуги должны были убраться за время его отсутствия, и никого в покоях к моменту его прихода быть не должно было. Однако, на балконе, куда он вышел подышать прохладным воздухом, Ахмед обнаружил светловласую незнакомку.

Она танцевала, да так красиво, что было не оторвать глаз. Движения ее тела, в обычных позах непривлекательного, сейчас манили к себе, зазывали присоединиться или просто остановиться рядом и понаблюдать, лишь бы не мешать, не прекращать этого дивного танца. Изгибаясь то в одну, то в другую сторону, она запрокидывала голову, открывая солнечным лучам свое бледное лицо, подставляя его навстречу мягкому ветру. В прикрытых глазах плескались медовые волны, манившие к себе терпкой сладостью, и Ахмед, плененный глубиной этого цвета, утонул в нем. Он против воли тяжко вздохнул, залюбовавшись, и его громкий вдох привлек внимание девушки.

Девушка замерла и подобно испуганной шагами охотника лани сжалась, готовая бежать неизвестно куда, словно ожидая наказания, если не смерти. Поняв, кто перед ней стоит, она склонилась.

— Простите, повелитель, — пролепетала она, — меня убраться послали, а я не удержалась… Ваша раба готова принять любое наказание…

— Если любое, — усмехнувшись, сказал Ахмед, решивший поймать ее на слове, — то я поручаю тебе станцевать передо мной еще раз. Если… у тебя нет других обязанностей.

Девушка снова подняла на него взгляд, и Ахмед, понявший по блеску ее глаз, что она слукавила, не рассердился, лишь усмехнулся шире.

— Вообще-то… есть одна обязанность, — тихо сказала она, подходя ближе и своим притягательным взглядом впиваясь в его глаза. — Служить вам, повелитель. Делать вас счастливым…

Девушка подошла слишком близко. Ахмед уже хотел было остановить ее, думая, что она против его желания попытается его поцеловать, и боясь не устоять, но девушка, удивив его, опустилась на колени и поцеловала край его халата. Поднявшись, она, шагая спиной вперед и прикрывая глаза, направилась в сторону дверей, видимо, намереваясь выйти. И Ахмед, повинуясь странному чувству, остановил ее.

— Стой, — сказал он, испытывая смесь крайней степени любопытства и разочарования в себе. Кесем точно узнает об этом, и он это прекрасно понимал, но и отпустить девушку, чей танец и взгляд говорили больше слов, он не был готов. — Останься. Поговори со мной.

Они прошли в покои и сели на диване на таком внушительном расстоянии друг от друга, что его смело можно было бы назвать целомудренным. Какое-то время они сидели молча. Ахмед не знал, с чего начать разговор, девушка же явно не решалась.

— Как твое имя? — наконец, сдался Ахмед.

— Аслы, повелитель.

— И ты правда пришла сюда убираться?

Аслы вскинула голову и посмотрела ему в глаза с такой смелостью, какую… он в свое время видел в глазах Кесем, когда она еще требовала называться Настей. Это не был взгляд затравленной львицы, вынужденной защищаться, это был взгляд амазонки, готовой первой броситься в бой. Но вскоре внутренний свет в ярких глазах Аслы потух, и она отвела взгляд.

— Нет, повелитель, — сухо сказала она, смотря исподлобья. — Меня прислали. И я благодарна за возможность оказаться рядом с вами, ибо я всегда мечтала стать вашей спутницей.

— И почему же?

— А как вы сами думаете?

— Теряюсь в догадках. Быть может, ты таким образом должна отплатить своей благодетельнице, или же тебя чем-то шантажируют. В конце концов, ты можешь хотеть обыкновенной власти и богатств. Это может быть все, что угодно. Гадание на кофейной гуще я не считаю достойным занятием, посему я спрашиваю тебя прямо. Откуда взялась твоя мечта быть рядом со мной?

Какое-то время Аслы молчала, продолжая смотреть на него из-под длинной густой челки.

— Я всегда мечтала быть госпожой, — ответила она наконец. — Меня к этому готовили. Взяли на воспитание в богатый дом, когда я потеряла родителей, и подарили во дворец, в услужение Хандан-султан. Но ее уж нет, и так я осталась простой служанкой, имея все знания и умения для того, чтобы быть любимой госпожой. И теперь мне достался шанс, которым я не преминула воспользоваться. Посудите сами… имея такую возможность, вы бы отказались?

— И кто же тебя послал? — Ахмед смотрел ей прямо в глаза с таким вниманием и участием, что сердце Аслы, сумевшей вдохнуть вызывающие доверия чувства в заученный рассказ, дрогнуло. Ей казалось, он видит ее насквозь.

Аслы с трудом подавила желание сглотнуть застрявший в горле ком и улыбнулась.

— Разве важно уже? — спросила она равнодушно. — Теперь я здесь, говорю с вами, и все зависит только от меня. Да, мне потребовалась помощь, чтобы оказаться рядом, но дальше я своим умом буду жить.

— Как же?

— Буду вашим другом. Хранителем ваших тайн. Тихой гаванью, в которую сможет зайти ваш корабль, преодолевший множество бурь и штормов, чтобы отдохнуть.

— И все? — искренне удивился Ахмед. — Ни слова о ложе или шехзаде? Неужто этого ты не хочешь?

— А есть ли разница, хочу я этого или нет? — с таким же искренним удивлением ответила Аслы. — В этом вопросе играет роль лишь ваше желание.

Такой ответ пришелся Ахмеду по душе. Он подавил улыбку, пробившуюся на его лицо сквозь маску уверенности, и снял с пальцев один из перстней, протянул его Аслы.

— Возьми, — сказал он. — Покажи его Джаннет-хатун и скажи, чтобы тебя на этаж фавориток переселили. Но это еще ничего не значит. Я всего лишь буду иногда приглашать тебя, чтобы разговаривать так, как сейчас. Об этом будем знать только я и ты.

— Даже Кесем-султан не скажете? — хмуро поинтересовалась Аслы. — Не поймите меня неправильно, но я не хочу на невольничий рынок уехать или в Босфоре оказаться из-за ее ревности.

— Кесем-султан ничего тебе не сделает, — сказал Ахмед, не подав виду, как его задели эти слова. Впервые он подумал о том, как управляет его гаремом Кесем. — Я тебе обещаю. Иди.

Поклонившись, Аслы покинула покои, оставив Ахмеда размышлять о чем-то. В коридоре она столкнулась с Хаджи-агой, что привел ее.

— Аслы-хатун, — сказал он с елейной улыбочкой. — Не торопись уходить. Кесем-султан тебя звала. Разговор есть важный.

Аслы похолодела, но не показала этого. С высоко поднятой головой она пошла следом за евнухом в покои валиде, занимаемые Кесем.

Любимица падишаха сидела у окна. Она повернула голову в сторону вошедшей Аслы и смерила склонившуюся девушку внимательным взглядом.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Аслы, госпожа.

— Аслы, — сказала Кесем, пробуя ее имя на вкус и морщась, словно отведав пригоршню кислых ягод. — Потрудись объяснить, как ты попала к повелителю в покои.

— Как же, — изобразила искреннее удивление Аслы. — Хаджи-ага пришел, сказал, служанка нужна, чтобы в покоях повелителя убраться, позвал меня и впустил внутрь. Сказал на балконе убрать. Я и убирала, пока повелитель не пришел. Не успела я уйти: повелитель возьми да задержи меня. Поговори со мной, мол, расскажи, кто ты да что ты. Разве могла я возразить?

— Так, значит, — Кесем, явно не поверившая ей, нахмурилась. Она явно хотела было спросить что-то еще, но передумала и жестом велела ей уйти.

Стараясь не радоваться слишком явно, Аслы покинула покои Кесем и поспешила в гарем. Она нашла Джаннет-хатун и поспешила отвести ее в уголок.

— Ну чего тебе? — раздраженно спросила Джаннет, занятая, как и всегда.

Аслы показала ей перстень повелителя.

— Сегодня я была в покоях повелителя, — тихо сказала она. — Он дал мне это и велел передать тебе: пусть, мол, Аслы на этаж фавориток переселят.

— С чего бы мне тебе верить? — возмутилась Джаннет. — Украла, небось, с султанского стола, пока убиралась, и врешь! Я бы знала, будь ты у повелителя…

— Ну так пойди и спроси у него, — съязвила Аслы. — И Кесем-султан с Хаджи-агой еще отчитайся, скажи, что отказалась его приказ исполнять и воровкой меня считаешь. Мигом головы лишишься вместе со мной.

— А ты мне тут не язви! — Джаннет больно ткнула ее своим толстым пальцем между ребер. — Сделаю я как сказано, но учти — стоит Кесем-султан об этом узнать, и мигом вылетишь из своих новых покоев обратно. Вот смеху-то будет.

И вот так, не дожидаясь нового выпада Аслы, Джаннет ушла распорядиться о комнате. Аслы хотела было пойти отдохнуть, подумать о своем, но вошедшая через главные двери Менекше, служанка Халиме-султан, жестом позвала ее во двор.

— Ты что? — удивилась Аслы, когда они вышли во двор и спрятались в одном из смежных коридоров. — А если кто увидит, что мы разговариваем, или меня хватятся?

— Не хватятся, времени в достатке, — нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу сказала Менекше. — Ну же, рассказывай, как все прошло.

Аслы кратко пересказала все, что произошло, и Менекше кивнула.

— Все хорошо, — сказала она, довольно улыбаясь. — Повелителя ты заинтересовать сумела, а там дальше и до ложа дело обязательно дойдет. Главное — ничего не делай, не подумав. Я позже еще приду с указаниями от госпожи.

— Указаниями? — напряженно сказала Аслы, схватив за локоть уже собравшуюся было уйти Менекше. — Мы так не договаривались. Я думала, госпожа просто изыщет способ меня в покои повелителя провести, а я буду перед повелителем за нее и шехзаде заступаться…

— Тебя предупреждали, — Менекше резким движением вырвала свою руку из ее крепких пальцев. — За возможность быть с повелителем ты будешь делать все, что тебе скажут, и ты согласилась с этим. Отказываться поздно, Аслы. Если ты не хочешь оказаться в мешке, опускающимся на дно Босфора, ты будешь повиноваться.

Аслы хотела было сказать что-то еще, как-то возразить, но во дворе послышался голос Джаннет:

— Аслы? Куда ты запропастилась? Покои твои готовы, вещи иди собирай.

Поджав губы, Аслы тенью метнулась из коридора во двор и оставила Менекше улыбаться ее нелепой попытке сопротивления.

***

Оказавшись в покоях единственной фавориткой, Аслы не испытала никакой радости. Впервые то, о чем она так мечтала, не принесло ей никакого удовольствия. Все светлое и приятное, что она могла испытать от исполнения своего самого сокровенного желания, меркло перед осознанием того, в какую же игру она ввязалась, поддавшись мечтам о лучшей жизни. Она ходила по комнате, будучи не в силах заставить себя разобрать вещи или заняться чем-то еще, до самого вечера, пока не устала и не улеглась спать как была, в дневном платье. Едва впав в сладкую дрему, еще не перешедшую в крепкий сон, Аслы вдруг оказалась разбужена чьим-то жестким прикосновением.

— Просыпайся, Аслы, — строго сказала Джаннет, разбудившая ее. — Госпожа снова хочет с тобой говорить.

Сонная Аслы поднялась, думая, что они пойдут в комнаты молодой валиде, но, протерев глаза, она с удивлением увидела Кесем в своей комнате.

— Знаешь ли ты, куда тебя поселили? — спросила она, явно не ожидая ответа. Ее глаза смотрели в разожженное кем-то в камине пламя. — В комнату, где когда-то жила я. До того, как стать любимицей повелителя и его валиде. Ты даже спать легла на ту же кровать, где я спала, залечивая раны от ногтей соперницы и хлыста палачей. Зная это… считаешь ли ты все это просто совпадением? Или же, быть может, дурным знаком для кого-то из нас?

— Я не знаю, госпожа, — честно сказала Аслы. — Время покажет. Если позволите…

— Продолжай.

— Между нами с повелителем нет ничего такого. Мы… всего лишь говорили. И впредь тоже будем…

— Всего лишь говорили, — Кесем горько усмехнулась. — Когда-то и со мной он всего лишь говорил. Меня восхищает твоя невинность и легкость, Аслы, но я знаю, что они быстро оставят тебя. Поэтому предупрежу тебя один раз, — поднявшись, Кесем встала напротив Аслы и заглянула ей в глаза. — Я позволю тебе ходить к повелителю, ибо не мне перечить его приказу. Однако я сразу узнаю, когда ты переступишь черту, и тогда твои дни в гареме будут сочтены. Заговаривай его так долго, как сможешь. Посмотрим, на сколько тебя хватит.

С этими словами Кесем в сопровождении Джаннет вышла, оставив Аслы обдумывать услышанное. На пути к своим покоям ей встретился Хаджи.

— Госпожа, — он поклонился. — Повелитель зовет вас к себе на ночь.

— Хорошо, — просияла Кесем. — Я подготовлюсь и приду.

— Придется обойтись без подготовки. Падишах хочет, чтобы вы пришли тотчас.

Кесем хотела было возразить, но по лицу Хаджи она поняла, что он говорит абсолютно серьезно. Вздохнув и осмотрев себя критическим взглядом, чтобы убедиться, что она хорошо выглядит, Кесем прошла в покои султана.

Ахмед сидел на балконе. Он был так глубоко погружен в собственные мысли, что заметил ее появление лишь когда она села рядом.

— Ахмед, повелитель моей души, — ласково сказала Кесем, заглядывая в глаза повернувшегося к ней Ахмеда. — Как хорошо, что ты меня позвал! Я очень соскучилась.

— И я тоже, — сказал он, поглаживая ее по руке. Лицо его было серьезно, и Кесем поняла, что он хочет сказать нечто важное. — Но есть что-то, что я хочу сказать. Я рассчитываю, что ты воспримешь это правильно.

— Это насчет той девушки, Аслы? — спросила Кесем, решив не тянуть с этим. Они оба прекрасно знали, что ей было известно о появлении девушки в покоях Ахмеда, что делало долгий переход к сути лишним.

— Да, насчет нее, — Ахмед говорил устало, словно ему совершенно не хотелось вести этот разговор. — Я запрещаю тебе препятствовать ее появлению в моих покоях. Я должен быть с другими женщинами, нравится тебе это или нет. Хотя бы просто приглашать их, не деля ложе, но создавая видимость того, что я следую правилам.

— К чему, — Кесем кусала губы от ярости. Она поднялась и прошлась из стороны в сторону. — Ты — повелитель мира, никто не посмеет тебе и слова против сказать, если ты будешь с единственной, той, кого любишь. Разве не была у твоего великого предка Сулеймана единственная любимая и законная жена, Хюррем-султан, ради которой он наложниц прочь из гарема отсылал?

— Была, но даже он следовал правилам и делил ложе с кем-то еще, — возразил Ахмед, поднимаясь следом. — Я не простой человек, чтобы иметь право жениться на одной женщине. Чтобы продолжить свой род, я обязан оставить после себя не только стабильное государство, но и достаточное количество детей, чтобы один из них, самый достойный, смог в итоге править. Это будет невозможно, если ты будешь единственной матерью моих детей.

— Тогда отошли меня в Старый дворец, — в сердцах сказала Кесем. — Я не могу видеть кого-то еще рядом с тобой. Мне нет никакого дела, будешь ты делить с ней ложе или нет, сама мысль о тебе и о ней причиняет мне невыносимые страдания.

— Ты знала, на что шла, вступая в борьбу за мое сердце. — Ахмед сказал это как-то зло и отрешенно, и Кесем отшатнулась, словно получив пощечину. — Ты была так настойчива, прося меня отправить тебя домой, что однажды я бы непременно сдался, я уж умолчу обо всех твоих побегах. Однако, ты передумала и приняла правила игры, так что изменилось сейчас? Что сейчас тебя толкает к этим глупым подозрениям и неуместной ревности?

Прежде, чем ответить, Кесем сделала шаг и, взяв его руку в свою, прижала ее к своей груди.

— Чувствуешь, как бьется это сердце? — спросила она, дав Ахмеду почувствовать, как сильно стучит сердце, подобно птице, запертой в клетке, бьющееся об ребра-прутья. — Оно бьется только от моей к тебе любви и будет биться до тех пор, пока я ощущаю твою любовь. Как только твоя любовь иссякнет, моя жизнь кончится. Ты этого хочешь, Ахмед? Хочешь окончить мою жизнь вот так, всего лишь выбрав другую? И об этом ты мечтал, смотря на мой портрет?

Ахмед вздрогнул, пораженный этими словами. Он склонил голову, задумавшись о чем-то, и вскоре поднял на нее взгляд.

— Нет, не об этом, — признал он, отнимая руку от груди Кесем вместе с ее рукой. — Мне и самому это не доставляет никакого удовольствия. Однако, в гареме недовольны, даже мне докладывают об этом. Не дело это, Кесем. Все должны видеть, что твоя власть справедлива и объективна. Аслы будет приходить ко мне лишь раз в неделю, все остальные дни по-прежнему принадлежат лишь тебе. Я обещаю не делить с ней ложе. Все это нужно лишь затем, чтобы сохранить твои позиции управляющей гарема. Ты понимаешь?

— Да, понимаю, — после долгих раздумий сказала Кесем, понявшая, что ей не выиграть эту схватку. — Я сделаю как вы скажете, повелитель.

Лицо Ахмеда разгладилось, и только сейчас Кесем поняла, как волновала его тема их разговора. Он сел и усадил ее рядом с собой, крепко поцеловал ее в лоб и улыбнулся, отстранившись.

— Вот и славно, — сказал он. — Расскажи мне о своей поездке к Хюдаи. Как поживает наш славный друг?

Кесем вздохнула и позволила ему увлечь себя этой темой. Но все ее мысли по-прежнему были о том, как остаться единственной женщиной султана.