Очнувшись в собственном доме вечером следующего дня, Хюмашах не сразу поверила в то, что все произошедшее накануне не было жестоким, ужасным сном, сгенерированным ее уставшим сознанием. Выбравшись из рук крепко спящего Зульфикара, устроившегося рядом в дорожной одежде, Хюмашах подошла к тому месту, где стояла колыбель Яхья, но не нашла ее. Внутри нее все оборвалось, и она вернулась к кровати.

— Зульфикар, проснись, — трясущимися руками она коснулась шеи и щек Зульфикара. — Проснись. Где Яхья, Зульфикар? Где наш малыш? Куда они его унесли?

Глаза Зульфикара моментально распахнулись. Усевшись на кровати, он провел рукой по лицу и уставшим взглядом, из которого не ушла еще боль, посмотрел на Хюмашах.

— Хюмашах, — протянул он, — ты что же… ничего не помнишь?

Эти слова заставили Хюмашах вздрогнуть. Воспоминания, которые она отчаянно гнала прочь, только что обрели плотность, закрепившись в ее разуме как истина, с которой ей однажды предстояло смириться. Но в тот миг это было невозможно. Рухнув на пол, Хюмашах задрожала.

— Как же так, Зульфикар, — прошептала она. — Он не умер. Он не мог умереть… Он же такой маленький, как такое возможно…

— Джаннет сказала… такие маленькие дети часто умирают во сне, — с трудом сказал Зульфикар. Он поднял Хюмашах с пола и, усадив ее на кровать, прижал к себе. — Он просто… перевернулся на живот и подавился. Захлебнулся едой, что ему давали. Это можно было бы изменить, будь рядом с ним взрослый, умеющий заботиться о детях, но они с Хамидом были совсем одни… Это трагическая случайность, с которой… нам придется жить.

— Ненавижу этот день, — Хюмашах прижалась к нему еще ближе. — Ненавижу Надира. Ненавижу себя. Я должна была остаться дома, иначе этого бы не случилось. Мы потеряли Яхья из-за моего глупого каприза. Не думаю, что смогу с этим жить. Лучше бы я умерла, чем Яхья.

— Не говори так, — эти слова ранили Зульфикара сильнее, чем сама потеря. Переложив ее на постель, он навис над Хюмашах и провел рукой по ее лицу. — Ты ни в чем не виновата. Откуда же ты знала, что тебя поджидают наемники Надира? Ты была такой храброй, дала отпор. Ты сделала все, что могла… Хюмашах, дорогая. Я не виню тебя. Никто не винит. Пожалуйста, не вини себя и ты.

— Я не могу не винить себя, — всхлипнула она, растроганная этими словами. — Как можно? Я не смогу жить с этим, Зульфикар. Не смогу просыпаться каждое утро, видеть пустое место, где раньше стояла его колыбель. Не смогу смотреть тебе и Хамиду в глаза, не вспоминая ужаса, который вы из-за меня пережили. Зачем мне жить, если по моей вине страдают те, кого я люблю?

— Я буду повторять тебе это каждый день, пока ты не поверишь, — Зульфикар поцеловал ее в лоб. — Ты не виновата, Хюмашах. Я люблю тебя. Хамид любит тебя. Все наши слуги любят тебя. Ты нужна нам. Твоя жизнь бесценна.

— Прости меня, — обвив руками его шею, Хюмашах смогла улыбнуться сквозь выступившие на глаза слезы. — Это наше общее дитя, и тебе так же больно, как и мне, но ты все еще обо мне заботишься. Бесценный мой Зульфикар, прости меня.

— Тебе не за что извиняться. И беспокоиться обо мне тоже не стоит, — снова поцеловав ее, Зульфикар посерьезнел. — Я облегчу свое сердце, когда накажу Надира. За твое похищение. За нашего Яхья. За все накажу. Мое сердце будет болеть меньше, когда убийца и похититель будет справедливо наказан.

— Мое тоже, — Хюмашах вздохнула. — Человек, допускающий смерть невинного ребенка ради собственной выгоды, не должен ходить по земле. Но ты не должен добиваться его наказания в одиночку. Мы сделаем это вместе.

Ее уверенный взгляд, в котором отражалось желание жить, пусть и ради мести, исцелил часть ран Зульфикара. Крепко обняв Хюмашах, Зульфикар впервые за все это время позволил себе заплакать на ее груди, выплескивая накопившуюся скорбь, и Хюмашах защитила его сердце и душу от новой боли крепкими объятиями. Облегчение, наступившее следом, высвободило много места для сил, которые были так ему нужны, чтобы добиться справедливости.

Их горькое, но мирное уединение прервал стук в дверь спальни. Усевшись на кровати рядом, они переглянулись, обменявшись обнадеживающими взглядами.

— Входи, — устало и громко сказал Зульфикар тому, кто стоял за дверью.

Этим человеком оказался Бюльбюль. Не сомкнувший глаз от пережитого, он выглядел ужасно помятым и печальным, но и в его взгляде читалась некая мрачная отрешенность с долей решительности.

— Паша. Госпожа, — поклонился он Зульфикару и Хюмашах. — Пришли Искендер, преподобный Хюдаи и аги из корпуса. На улице ждет еще дюжина-две янычар. Они все хотят знать… как поступить с захваченным преступником и его наемниками. Если вы не выскажете свои пожелания, боюсь… разгневанные этим преступлением янычары могут устроить самосуд.

— Я бы не винила их за такое решение и, возможно, позволила бы им воплотить его в жизнь, — вздохнула Хюмашах. Переглянувшись с размышлявшим Зульфикаром, которому эта мысль явно нравилась почти также сильно, она сжала руку мужа. — Но ты прав. Нам стоит хотя бы выслушать их.

— Я знаю, что они скажут, — горько усмехнулся Зульфикар, поднимаясь и помогая встать Хюмашах. — Аги предложат казнить Надира-пашу сразу, даже не докладывая повелителю. Хюдаи и Искендер же, скорее, будут на стороне закона. Я буду удивлен, если они предложат что-то иное.

— Стоит ли нам решить заранее? — Хюмашах разгладила его помявшийся халат и надела на его голову тюрбан.

— Не думаю, — Зульфикар вздохнул. — Не ты ли говорила, что иногда истина может родиться в самом неожиданном разговоре?

— Быть может, говорила, — пожала плечами Хюмашах. — И в этом тоже есть смысл. Мы ничего не потеряем от этого разговора. Бюльбюль… подай мне черное верхнее платье.

Евнух молча повиновался, не обсуждая ее приказа. Наблюдая за тем, как он одевает Хюмашах, Зульфикар поражался ее выдержке. Она могла плакать, злиться и ненавидеть, но был в ней и стержень, помогавший ей цепляться за жизнь даже тогда, когда эта жизнь доставляла ей лишь боль и страдания, даже когда ей хотелось умереть, лишь бы это закончилось. Этот парадокс ее жизни удивлял и даже восхищал Зульфикара, всегда находившего повод жить, лишь бы не угождать ангелу смерти своим намерением сдаться перед натиском жизненных трудностей. Для него все было четко, однозначно и определенно, когда как для Хюмашах все сводилось к противостоянию света и тьме в ней, и то, что она, пусть и не без помощи, раз за разом выбирала свет, трогало сердце Зульфикара. Это давало ему надежду даже в такое темное и болезненное время, как сейчас.

Когда Бюльбюль закончил, Зульфикар взял за руку Хюмашах и вместе с ней перешел в комнату, где их уже ждали. Гости поклонились им.

— Зульфикар-паша, Хюмашах-султан, — первым заговорил Хюдаи. — Благодарим вас за то, что вы приняли нас сегодня. Позвольте выразить вам свои соболезнования…

Тихими голосами гости вторили преподобному, желая им поскорее оправиться от потери. Помолчав для приличия, Хюдаи снова взял слово.

— Видеть вас свободной в собственном доме — большая отрада, госпожа, — сказал он. — Я знаю, сейчас вам тяжело об этом говорить, однако, этот вопрос не требует отлагательств. Как вы намерены поступить с этим человеком?

— Наши воины держат его и его наемников в корпусе, — сказал один из командиров. — Вам стоит одно лишь слово сказать, и все они будут казнены в тот же час.

— Если позволите, — вклинился в разговор Искендер. — Я напомню, что поступить следовало бы по закону. Сообщить повелителю и добиться справедливого наказания.

— Ждать столько времени чтобы что? — закатил глаза командир. — Чтобы отложить неизбежное?

— Мы все прекрасно понимаем, что султан узнает об этом, — Искендер проигнорировал выпад командира. — И он обязательно встанет на сторону своей семьи. Так будет отдан приказ на казнь не только Надира, но и всей его семьи. Пора покончить с ними.

— Так ли это необходимо? — нахмурился Хюдаи. — Казнь Надира — закономерное последствие, но его семья не должна нести ответственность за его преступления.

Завязался спор. Слушая доводы, с каждой минутой становившиеся все более сбивчивыми и эмоциональными, молчавшие все это время Хюмашах и Зульфикар переглянулись. Они оба сильно устали и явно думали об одном и том же, и это стало понятно, стоило им лишь обменяться взглядами.

— Эфенди, — прокашлявшись, сказал Зульфикар, привлекая к себе внимание спорщиков. — Мы благодарны за ваше сочувствие и помощь. Но мы уже приняли решение. Мы разделяем мнение Искендера. Повелитель узнает о случившемся от нас. И мы более чем уверены, что он согласится. Семья Надира должна быть казнена вместе с ними.

— Ваши сердца затуманены болью, это понятно, — Хюдаи говорил тихо, вдумчиво, и все замолкли, завороженные силой его голоса и его влиянием. — И мы не посмеем остановить вас в справедливом возмездии преступнику. Однако, не отягощайте свои плечи грузом греха за гибель целой семьи, ибо такой грех даже мне отмолить не в силах.

— Вы говорите правильные и благородные вещи, Хюдаи хазрет лери, — тихо сказала Хюмашах, подняв на него взгляд. — Однако, у нас есть веская причина считать, что к этим людям слова ваши неприменимы. Знакома ли вам греческая легенда о подвигах Геракла?

— Знакома, госпожа.

— Тогда вы, должно быть, помните, что вторым его подвигом была победа над лернейской гидрой. И победа эта была не из легких, — Хюмашах рассказывала эту легенду не столько для Хюдаи, сколько для всех остальных в комнате, кому она была неизвестна. — Уничтожить гидру можно было лишь отрубив мечом все ее головы, но на месте каждой отрубленной вырастали две или три новые головы. Так и боролся бы с ними Геракл, не призови он на помощь Иолая. Рану от каждой отрубленной Гераклом головы Иолай прижигал, и так гидра была повержена. Семья Хасана и Надира — такая же многоголовая гидра. Они будут вновь и вновь проявлять себя и пытаться отомстить, если только не остановить их всех разом. Для этого нам нужен приказ повелителя. И мы его добьемся.

— Ваша мудрость — свет в столь темные времена, — Хюдаи, видимо, принявший ее доводы, поклонился. — Мы сделаем так, как вы скажете. Будем вашими свидетелями перед Аллахом и повелителем, когда настанет час.

— И мы благодарим вас за это, — Зульфикар с трудом выдавил улыбку. Бросив взгляд на Хюмашах и угадав ее состояние, он вздохнул. — Я рад, что вы пришли сегодня навестить нас. Я обязательно дам вам знать, если потребуется ваше присутствие в качестве свидетелей.

На этом разговор был закончен. Поклонившись, их гости покинули комнату и вышли на улицу.

— Я отойду ненадолго, — сказал Зульфикар, поцеловав Хюмашах в лоб. — Мне нужно отдать кое-что Хюдаи прежде, чем он уйдет. Это очень важно, к тому же я обещал.

— Такая секретность, — немного удивилась Хюмашах, прикрыв глаза. — Непривычно даже.

— Никаких секретов, — обняв ее на миг, Зульфикар уткнулся в ее мягкие волосы на виске, вдыхая их запах, после чего поцеловал снова. — Хюдаи дал нам часть денег из твоего пожертвования, чтобы мы морскую гальку на дне сундуков ими скрыли. Это Искендер придумал, чтобы мы успели вовремя прибыть и обмануть Надира. Прости, что пришлось прибегнуть к такому способу.

— Не извиняйся. Ты сделал все правильно, — Хюмашах смогла едва заметно улыбнуться краем губ. — Я горжусь тобой. Раньше ты с таким трудом принимал помощь, сейчас же все иначе. Мне радостно видеть, как ты распоряжаешься полученной поддержкой. Иди же, отдай все Хюдаи и вернись ко мне поскорее.

Зульфикар неохотно выпустил ее из своих объятий и вышел из комнаты. Янычары, дождавшиеся своих командиров, уже собирались разойтись, но, увидев, Зульфикара, разразились приветственными возгласами.

— Храни Аллах пашу!

— Зульфикар-паша, корпус с вами!

— Только скажите, и мы весь город на уши поднимем!

— Передайте госпоже наши лучшие пожелания!

Он поднял руку, призывая всех к молчанию. Видимо, командиры еще не сообщили их решение воинам, но, даже если сообщали, повторить будет не лишним. Янычары стихли и воззрились на него.

— Я благодарю каждого из вас за вашу поддержку, — зычно сказал он. — Благодаря вам госпожа свободна, а преступники пойманы и скоро будут наказаны. Мы пойдем к повелителю с доказательством их вины и требованием казнить не только Надира и его наемников, но и всю его семью. Мы уверены, что повелитель встанет на нашу сторону и позволит мне и вам казнить этих предателей. Ваша верность не будет забыта! Мы достойно отблагодарим вас!

Его уверенность, спокойствие и благодарность успокоили янычар. Сочтя это наказание достаточным, они снова загалдели. Еще раз пожелав Зульфикару и Хюмашах всего самого хорошего, они ушли. Зульфикар улыбнулся, провожая их взглядом, и повернулся к стоявшему рядом Хюдаи.

— Преподобный, ваша помощь также бесценна для меня, — сказал он и сделал жест стоящим поодаль слугам. Они подошли ближе и открыли несколько полных золота сундуков. — Я возвращаю вам все деньги, что вы мне одолжили. К ним я добавил немного сверху от себя. Их повезут следом за вами на повозке. Прошу, пустите эти средства на доброе дело.

— Я уже сделал это, одолжив эти деньги вам, — Хюдаи отеческим жестом похлопал его по плечам. — Но я рад, что смогу сотворить еще одно. Приходите ко мне вместе с госпожой, если захотите облегчить душу и помолиться.

— Обязательно, преподобный, — Зульфикар поклонился этому святому человеку прежде, чем тот ушел.

Хюдаи, ласково ему улыбнувшись, пошел прочь своим ходом. Он отказался залезть в повозку с сундуками и несколькими мешками съестных припасов, предпочитая не утруждать других, что вызвало добрую усмешку на губах Зульфикара, наблюдавшего за тем, как медленно плетется за ним повозка.

— Удивительный он человек, — сказал молча наблюдавший за всем этим в стороне Искендер. Он подошел ближе. — Простите, что тревожу вас по пустякам, но я хотел справиться о здоровье Абдуллы.

— Он в порядке, — ответил Зульфикар. — Рана была серьезная, но благодаря тебе его удалось вовремя спасти. Скоро он поправится, Иншаллах.

— Аминь, — Искендер помолчал немного, не зная, что еще можно сказать. — Паша, мне очень жаль. Я каждую минуту жалею о том, что сразу не поехал навстречу госпоже…

— Ты не должен, — Зульфикар похлопал воспитанника по плечу. — Ты ни в чем не виноват. Откуда же ты мог знать.

— И все-таки…

— Не надо, Искендер, — Зульфикар, уставший от этого всего, вздохнул. — Мы не виним тебя. И тебе не стоит. Отправляйся в Топкапы и передай мое послание повелителю.

Поклонившись, Искендер направился к своему коню. Он уехал, оставив Зульфикара в темноте, едва разгоняемой уличными факелами. Проводив воспитанника взглядом, Зульфикар выдохнул и вернулся в дом.

В гостиной Хюмашах он не нашел. Озадаченный, Зульфикар пошел искать и вскоре нашел ее в комнате Хамида. Мальчик тихо плакал в ее объятиях.

— Бесценный мой мальчик, — говорила с ним Хюмашах. — Ничего не бойся. Мы дома, в безопасности.

— Я не боюсь, — ответил Хамид. — Мне братика жалко. Он такой маленький, а из-за меня умер…

— Это не так, — Хюмашах лишь крепче его обняла. — В этом нет твоей вины. Ты был такой храбрый. Защищал его, согреть пытался. Ты сделал все, что мог. Я горжусь тобой, Хамид, и очень тебя люблю.

— Мы оба тебя любим, — сказал Зульфикар, войдя в комнату.

Он сел на подушки рядом с ними и обнял обоих. Так они и просидели какое-то время. Объединенные не только родственными узами и привязанностью друг к другу, но и общим горем, в это непростое время они нашли также новый источник сил в поддержке и любви друг друга. Это все сплотило их, помогло каждому из них впервые за все время, что они жили вместе, почувствовать себя настоящей семьей, способной пережить вместе не только хорошие, но и плохие дни.

— Я люблю вас обоих, — отстранившись, Зульфикар увидел, как устал и измотан горем мальчик, и тепло улыбнулся. — Ложись спать, Хамид. Время позднее. Пора бы отдохнуть и набраться сил.

Хамид безропотно повиновался. Хюмашах и Зульфикар помогли ему улечься, тепло укрыли и, поцеловав в лоб по очереди, пожелали ему спокойной ночи. Мальчик пожелал им того же и быстро, почти мгновенно провалился в сон.

— Такое благословение — видеть, как он спит, — прошептала Хюмашах. — Благослови Аллах этого ребенка. Не знаю, как бы я пережила эту боль, не будь его в нашей жизни.

— Аминь, — таким же тихим шепотом ответил Зульфикар. — И я уж не могу представить нашей с тобой жизни без него.

Они стояли рядом и, обнимаясь за плечи, наблюдали за тем, как мирно поднимается грудь Хамида в такт дыханию, как тихо он сопит, и как разглаживается по мере погружения в глубокий сон его лицо. Убедившись, что он крепко спит, Хюмашах и Зульфикар вернулись в свою комнату и сели у камина. Спать им не хотелось — проспав почти весь день, они не могли заставить себя пойти в постель так скоро.

— Спасибо, Зульфикар, — Хюмашах подняла глаза на Зульфикара и с мягкой горечью улыбнулась в ответ на его непонимающий взгляд. — Ты привел в нашу жизнь Хамида. Я благодарю тебя за это. И за то, что ты… не бросил меня.

— О чем ты? — нахмурился Зульфикар, обнимая ее за плечи. — Ты же мое сердце, моя душа. Как же мне жить без тебя?

— Я не могу перестать думать о том, что не сберегла нашего сына, твоего сына, — выдохнула она. — Любой бы отказался от меня, будучи не в силах простить, и я поняла бы это. Но меня разрывают на две части бесконечная любовь к тебе за то, что ты со мной, и мысль, что я этого не заслужила. Не заслужила твоей любви и прощения.

Зульфикар прикрыл глаза, скрывая чувства. Новая волна боли захлестнула его, безумным пламенем скрутив его внутренности в болезненном спазме. Но была внутри него и безграничная нежность к страдающей Хюмашах, помогающая ему разделить ее боль и понять ее, ведь и он сам думал о похожем. Успей он приехать раньше, будь он решительнее… Тогда бы все были живы и здоровы. Злости на Хюмашах или желания бросить ее только потому, что она не смогла противостоять буквально всем обстоятельствам ее жизни, даже тем, в которых она не могла ничего сделать, среди этих чувств не было.

— Хюмашах, тебе не нужно заслуживать мою любовь, — Зульфикар прижал ее к себе крепче и поцеловал. — И не нужно бояться ее потерять. Я не могу представить ничего такого, что могло бы заставить меня разлюбить и оставить тебя, уж поверь мне, я пытался. Мне может быть больно и плохо, я могу разозлиться, обидеться или приревновать, но разлюбить тебя… Это невозможно, Хюмашах.

— Думать о тебе как о человеке, способном на ревность, мне, признаться, очень трудно, — эти слова действительно удивили женщину. Слегка отстранившись, она обхватила ладонями лицо Зульфикара. — Я никогда не чувствовала от тебя ничего такого…

— Это странно, — впервые за долгое время Зульфикар смог едва улыбнуться — Знаешь, когда Искендер и Абдулла стали чаще бывать в нашем доме, я сильно ревновал первое время.

— Да ты что? — Хюмашах с удивлением воззрилась на него. — Но по тебе и правда было не сказать, что ты злишься или ревнуешь. Ты был так терпелив и добр ко мне, все время был рядом…

— Но это так, — сказал Зульфикар. — Видеть, как ты окружаешь вниманием других мужчин, мне было непривычно, и я часто злился на нас обоих из-за этого. Но потом я начал уделять нашей семье больше времени и почувствовал разницу в твоем отношении ко мне и к ним. Когда ты находила что-то прекрасное, первым, к кому ты с этим шла, был я. Только мне ты поверяла свои страхи и тайные мысли. В конце концов, первым, кого ты звала по утрам, все еще был я. К ним же ты словно к младшим братьям относишься, и это ощущается. Поняв это, я пристыдил себя, и с тех пор чувства ревности как не бывало.

— Милый мой, бесценный Зульфикар, — Хюмашах поцеловала его. — Благодарю Аллаха за твое золотое сердце и за твою любовь. Что я могу сделать, чтобы сохранить и защитить ее?

— Просто быть со мной, остальное приложится, — бросив взгляд на пустое место, где раньше стояла кроватка с их сыном, Зульфикар вздохнул. — Наши раны… затянутся со временем. Все, что нам остается — лишь продержаться до этого момента.

— Твоя простая мудрость лучше всякой целебной мази, — улыбнулась ему Хюмашах. — Пойдем, Зульфикар, отдохнем. Если мы хотим завтра предстать перед повелителем, нам лучше лечь сейчас.

Согласившись с ней, Зульфикар поднялся и помог ей встать. Они вернулись в постель, но не сразу погрузились в целебный сон, какое-то время переживая боль и пытаясь с ней смириться.

***

— Мне очень больно слышать о вашей потере, — сказал Ахмед, оправившись от первоначального шока. Донесение Искендера ночью причинило ему много боли и гнева, но они усилились, стоило ему увидеть Хюмашах и Зульфикара и услышать всю историю из их уст, увидеть доказательства. — Позволите ли вы… прийти на место погребения милого мальчика, помолиться за него?

— Как вам будет угодно, — тяжелым голосом ответил Зульфикар, крепче сжав руку молча плакавшей Хюмашах. — Яхья… по просьбе Хюмашах-султан похоронен там же, где его дядюшки, рядом со своим тезкой. Вы можете приехать туда в любое удобное вам время.

— Я обязательно сделаю это, — Ахмед, поднявшись из своего кресла за рабочим столом, по очереди обнял их обоих, даже смущенного Зульфикара. — Мое сердце разрывается от боли за вас. Что я могу сделать для вас, как облегчить ваши души?

— Повелитель, только одно может немного утешить нас, — вытерев слезы, Хюмашах, облаченная в черное, посмотрела племяннику прямо в глаза, и сила и тяжесть ее полного боли взгляда обескуражила Ахмеда. — Мы просим казни не только для Надира и его наемников, но и для всего его рода.

— Казнить всех? — Ахмед, пораженный ее словами, оперся на край стола, чувствуя некоторую душевную слабость от осознания услышанного. — Госпожа, я никоим образом не хочу обесценить ваше горе, но разве несет вся семья Хасана и Надира тяжесть их греховного груза, за который их можно было казнить за компанию?

— До того, как в сердцах его братьев и большинства взрослых родственников поселились ростки ненависти ко мне, не несли, — возразила Хюмашах. — Так я рассуждала, прося вас лишить их всего лишь денег и положения в обществе, но сохранить им жизнь, и как мне они мне этим отплатили? Клеветой, оскорблениями, угрозами, похищением и смертью моего ребенка. Если хоть что-то из этого не является поводом для казни целой семьи, то мне следует пересмотреть свои взгляды на правосудие.

— Угрозы и оскорбления? — переглянувшись с ничего не понимающими Зульфикаром и Искендером, стоявшим и молча слушавшим в стороне, Ахмед нахмурился. — Я решительно ничего не понимаю, госпожа… Есть что-то, чего я не знаю?

Вместо ответа Хюмашах кивнула ожидавшему в стороне Бюльбюлю, бережно держащему в руках шкатулку. Евнух подошел к повелителю и открыл изящную резную крышку, и внутри шкатулки Ахмед увидел множество писем.

— С момента казни Хасана мне регулярно приходили письма с угрозами от его семьи, — спокойным, ровным голосом сказала Хюмашах. — Я не отвечала на них и толком даже не читала. Для меня все это время они были лишь отголоском прошлого, людьми, до чьих страданий или требований мне не было никакого дела. Считая, что отсутствие ответа не даст им надежду на что угодно, я, весьма вероятно, совершила ошибку и спровоцировала их, не желая этого.

Ахмед какое-то время молчал. Он достал несколько писем, лежавших сверху, и бегло их прочитал, не удержались от этого и Зульфикар, ради такого выпустивший ее руку из своей, и Искендер. И то, что прочитали в этих письмах мужчины, заставило каждого из них испытать шок, злость и ярость на отправителей.

— Ах, шакалы, — не удержался красный от гнева Зульфикар. — Да как им в голову такое вообще пришло — месяцами писать тебе подобные гнусности! Почему ты ни слова не сказала?

— Я живу в мире, где меньшее зло, что может со мной приключиться — письмо ненавистника, — Хюмашах немного равнодушно пожала плечами. — Их сотнями и тысячами получала моя мать, получали влезающие в интриги сестры, родная и сводные, а с концом первого брака начала получать и я. И первое правило, вступающее в силу с появлением первого такого письма, всегда одинаково, независимо от того, кто его прислал. Не отвечай. Не показывай, как тебя это задело, и не давай повод вцепиться в тебя еще сильнее. И я следовала этому правилу. Какое-то время, как мне казалось, все шло как и должно. Теперь я понимаю, как ошиблась, ничего не сказав.

— Я могу понять, почему вы так поступили, — наконец сказал Ахмед, справившись со своими чувствами. — Если отвечать на каждую угрозу, то проблем не оберешься, в конце концов, в большинстве случаев это всего лишь слова.

— Это так, — кивнула его любимая тетушка. — В любом случае, я предоставила вам первое доказательство наших слов и первую вескую причину для казни всей семьи. Остальные готовы предоставить наши свидетели — Искендер, Хюдаи хазрет лери и аги из корпуса янычар, где содержатся преступники. Вы хотите, чтобы мы позвали отсутствующих свидетелей?

Повелитель задумался, пристально смотря на нее. Такой Хюмашах Ахмед еще никогда не видел. Искренне горюющей, но не растворившейся в этой боли, по крайней мере, не до конца. Яростной и преисполненной молчаливого гнева, о котором свидетельствовала лишь редкая для нее жестокость суждений и решений. Это могло показаться шокирующим и неоправданным, но Ахмед, знавший, что для его благоразумной даже в приступе не самых лучших эмоций тетушки справедливость и закон превыше всего, так не считал. Никогда она бы не потребовала у него или кого бы то ни было несправедливого наказания для других, и всегда, когда она была в чем-то виновата, она была готова признать это и принять заслуженное ею наказание. Это, совершенное Надиром преступление и свидетельства преступления его семьи окончательно убедило Ахмеда в справедливости требований Хюмашах и Зульфикара, в чьем благоразумии никогда не было сомнений.

— Необязательно, — сказал он. — Я верю вам и вашим свидетелям, ибо знаю всех их хорошо, и понимаю, что никто из них не взял бы на себя грех лжесвидетельства. Я приказываю полку янычар казнить изменников, что уже есть в их распоряжении, и по получении фетвы на казнь остальной семьи отдам соответствующий приказ.

— Большего нам и не нужно, — сказал Зульфикар, поклонившись ему. — Благодарим вас за ваше справедливое решение.

Видя, что повелитель уже собирается отпустить их, Зульфикар вдруг вспомнил о Кесем, приехавшей предупредить его, и оглянулся на Хюмашах, которой он это так и не рассказал по своей забывчивости. Он хотел бы отплатить наложнице повелителя, даже несмотря на то, что так и не простил ее, но не был уверен, стоит ли это делать на глазах у жены.

— Зульфикар, что такое? — спросила Хюмашах, заметив, как изменилось его лицо.

— Ничего серьезного, — поспешил он ее успокоить. — Я лишь вспомнил одно обстоятельство, которое повелителю и тебе следовало бы знать. Видите ли… мы с Искендером знали местоположение Надира до того, как он прислал нам свои требования. Перед тем, как похитить Хюмашах-султан, этот человек приходил к Кесем-султан, рассчитывая на ее помощь, однако, госпожа прогнала его прочь. Ей показалось странным его поведение, поэтому она при первой возможности покинула Старый дворец, рискуя быть наказанной, и приехала к нам, чтобы рассказать все, что ей известно. Отчасти благодаря этому мы успели организовать освобождение.

— Подумать только, — Хюмашах с искренним, хоть и недобрым удивлением вскинула брови. — Я и представить себе не могла, что человек, попытавшийся погубить меня и мое дитя, приложит руку к моему спасению. Буду честна, я не уверена, что когда-либо найду в себе силы простить ее окончательно, однако… мне легче дышать, зная, что Кесем смогла переступить через свою ненависть ко мне и совершить хорошее дело.

— Я сказал ей похожие слова, — Зульфикар тяжело вздохнул. — Несмотря на то, что я никогда не смогу доверять Кесем-султан как прежде и простить ей этот поступок, я благодарен госпоже за то, что она внесла свой вклад в возвращении моих любимых людей домой. И я знаю, повелитель, что и вы, несмотря на причиненную ею боль, хотели бы в глубине души вернуть домой любимую женщину.

— Я не поступлю так с вами, — на лице Ахмеда, очевидно скучавшего по Кесем, все еще прочно занимавшей место в его сердце, проступила мука. Он хотел вернуть ее, конечно же хотел, но желание это шло вразрез с его принципами. — Слишком долго я прощал преступления дорогих мне людей и позволял им пользоваться моей добросердечностью. Больше я так не поступлю. Не позволю ей вам навредить.

— Не думаю, что Кесем-султан будет поступать так впредь, — заметил Зульфикар. — Она сказала мне, что сожалеет о содеянном. И пусть она, если верить ее словам, сможет прожить в Старом дворце со спокойным сердцем и чистой совестью, по глазам ее я понял, что она все бы сделала, чтобы загладить свою вину. Ее сердце еще не очерствело, не умерло. Быть может, не все еще потеряно.

Ахмед задумался. Ему бы очень хотелось, чтобы так оно и было. Тогда бы он, ни секунды не медля, бросился бы в Старый дворец и вернул Кесем домой, позволив ей воссоединиться с ним и их детьми, отчаянно скучающими за матерью.

— Тетушка, я не сделаю этого, если вы того не пожелаете, — наконец, признался он. — Поймите меня правильно. Я люблю Кесем, хоть теперь и мне трудно ей доверять ей как прежде. Но я не вижу смысла давать ей надежду на возвращение вопреки вашим разногласиям и ее ненависти. Я лучше отправлю к ней своих детей и буду встречаться с нею так, чтобы вам не пришлось пересекаться.

Хюмашах грустно улыбнулась.

— Возвращать Кесем во дворец или нет — лишь твое решение, дорогой, — ласково сказала она. — Но если тебя интересует мое мнение… Как женщина и госпожа я не испытаю радости от ее возвращения. Однако, как мать, потерявшая дитя, я не могу не думать о том, что из-за нанесенного мне оскорбления страдают невинные малыши. Они также и моя кровь и плоть, и мне причиняет боль мысль об их слезах. Принимая это решение, Ахмед, не думай обо мне. Думай о себе и своих детях. Я уж найду как-нибудь способ смириться с ее возвращением и жить дальше.

Выдохнув, Ахмед, совершенно не ожидавший таких слов, крепко обнял тетушку.

— Благодарю вас за все, моя бесценная госпожа, — сказал он, отстранившись и поцеловав ее руки. — И настоятельно прошу вас вернуться домой и отдохнуть. Если что-то нужно, обязательно дайте мне знать.

Наблюдая, как Зульфикар и Хюмашах, держась за руки, покидают его покои, Ахмед чувствовал странное сочетание боли, отчаяния и какой-то затаенной надежды на лучшее будущее из всех возможных.

— Собирайся, Искендер, — сказал он хранителю покоев. — Мы едем в Старый дворец.

***

Казнь, которую Хюмашах и Зульфикар ждали, прошла в холодный, ветреный и очень снежный день. За пеленой падающего снега Хюмашах и другие женщины, пришедшие в Башню Справедливости, едва могли разглядеть всех собравшихся на площади во дворе. Четко были различимы лишь алые кафтаны выстроившихся янычар — охранников, державших выставленных на колени преступников, и палачей, готовых по первому слову командира опустить клинки на шеи грешников. Ветер мешал расслышать голос Ахмеда, объяснявший причину их казни. Стоило ему сделать лишь жест — и яркая сталь клинков, ослепительно сверкнув в свете белого солнца, со свистом рассекла воздух, чтобы следом окропить алой кровью свежевыпавший снег. Последней отлетела голова трусливо вопившего Надира, отрубленная лично Зульфикаром. Он, снова удостоившийся чести казнить вредителя, к которому питал искреннюю ненависть, с силой встряхнул меч, и капли проложили длинный алый след.

Вид этого следа словно пробудил ото сна застывшее сердце Хюмашах. Она с присвистом выдохнула.

— Вот и все, — сказала она Хамиду, который сопровождал ее в этот день в башню и впервые увидел смерть взрослого человека. — Предатели, обидевшие нас, больше никому не причинят вреда.

Хамид, как и всегда, выглядевший старше своего возраста, сейчас казался настоящим взрослым маленького роста со своим серьезным лицом и строго нахмуренными бровями. Стоило ему увидеть облегчение своей названной матери, почувствовать, как упал груз с ее сердца, и лицо его разгладилось, приобрело свойственное его возрасту легкое и немного наивное выражение. Личность мальчика, настрадавшаяся ранее, сейчас пережила страшное зрелище весьма спокойно, и это не могло не обрадовать Хюмашах. Это была вторая вещь, что облегчила ее состояние. Они вместе обернулись и пошли к выходу.

— Госпожа, — поклонилась Халиме-султан, стоявшая позади нее. Вид ее заплаканных глаз тронул Хюмашах, знавшую, как тяжело Халиме переносит известия о гибели детей, принимая их близко к сердцу. — Примите мои соболезнования. Мое сердце болит за вас и вашего малыша. Я могу что-нибудь для вас сделать?

— Благодарю, Халиме, — Хюмашах горько улыбнулась. — Не думаю, что ты можешь как-то помочь. Разве что… не встревай в интриги. И помоги Аслы сберечь малыша, — она кивнула на чудом забеременевшую наложницу, стоящую позади и отводящую взгляд, чтобы не видеть крови. — Не стоило приводить ее на казнь.

— Вы правы, госпожа, я не подумала, — Халиме вздохнула. — Но Аслы и без того боится. Ей все кажется… что ребенку навредят. Вот она и пришла ко мне за защитой. Теперь я ее ни на минуту от себя не отпускаю.

— Вот оно что, — протянула Хюмашах, бросив взгляд на стоявшую в стороне в одиночестве Кесем. — Что же, полагаю, ты поступаешь правильно. Оставляю заботу об Аслы тебе. До свидания.

Пройдя мимо поклонившейся снова Халиме, Хюмашах подошла к Кесем. Конечно же, Ахмед вернул ее домой, но их отношения все еще не вернулись на прежний уровень. Клин между ними вбило не только происшествие с Хюмашах, но и Аслы, с которой Кесем уже ничего не смогла бы сделать из-за ребенка, что та носила. Но Хюмашах видела, что Аслы предстояло стать всего лишь мимолетной проходимкой в семейной жизни племянника. Он заботился об Аслы из уважения к ней, бывшей рядом с ним в самый тяжелый миг, и к их ребенку, но той же любви, пусть и отравленной ядом недоверия и боли, как к Кесем, явно не испытывал, и это было заметно. Кесем это, видимо, полностью устраивало, и она была намерена вернуть себе полное влияние на повелителя. Она отвела взгляд от решетчатого окна и, увидев Хюмашах, поклонилась ей.

— Госпожа, — лицо Кесем выражало искреннюю скорбь, сожаление и сочувствие. — У меня еще не было шанса принести вам свои извинения лично…

— И, надеюсь, не будет, — вздохнула Хюмашах. — Я благодарна за то, что ты помогла Зульфикару найти меня, но не более. Давай не будем делать вид, что наши отношения можно спасти.

Лицо Кесем, явно замерзшей и уставшей от этого фарса также сильно, как устала от него Хюмашах, посерело почти в тон ее перламутровому платью. Она поджала губы и манерно сморщилась. Но вскоре она совладала со своими чувствами и с более искренним выражением посмотрела на Хюмашах.

— В любом случае, мне жаль, — сказала она, отведя взгляд, полный слез. — Не могу представить, какую боль вы испытали. Если я могу сделать для вас что-то…

— Для меня ничего, — честно сказала ей Хюмашах. — Не предавай моего племянника, семье его не вреди и соблюдай законы. Вот все, что ты можешь сделать для Ахмеда, которого, как я знаю, ты любишь. Этого мне будет достаточно.

Кесем ничего ей не ответила и лишь отвела взгляд. Хмыкнув, Хюмашах вместе с Хамидом покинула башню.

Зульфикар нагнал их у ворот, где уже ждала их карета и оседланный конь. Он крепко обнял Хюмашах и Хамида по очереди, поцеловал. Обнимая Зульфикара, Хюмашах вдохнула запах крови, идущий от его кафтана, и поморщилась, чувствуя в нем что-то зловещее. Она поспешила отстраниться, но руки Зульфикара не отпустила. Ничего не говоря, Хюмашах тепло улыбнулась мужу и, получив от него ответную улыбку, зашла вместе с Хамидом в карету.

Вернувшись домой, она поспешила в спальню. Странное ощущение в груди не давало ей покоя. Что-то тянуло, ныло, казалось, что груди холодно от странной влаги. Сняв теплую меховую накидку, Хюмашах подошла к зеркалу и застонала, увидев свое отражение. Молоко еще не ушло из ее груди, и его избыток пропитал ткань ее платья. Сердце снова закололо от боли, сильной и острой, подобной ножу, еще глубже впившемуся в ее сердце.

— Что случилось? — спросил Зульфикар, входя в комнату. — Ты так быстро поднялась…

— Проклятое молоко, — сказала Хюмашах, чуть не плача. — Я не подумала что-то надеть под платье, и вот что получилось.

— Тебя беспокоит то, что кто-то мог увидеть? — Зульфикар обнял ее за плечи в попытке успокоить, но Хюмашах отстранилась в слезах.

— Нет, конечно же нет! — она с трудом была способна сделать вздох от болезненного спазма, сжавшего ее легкие как в тисках. — Это так больно, Зульфикар! Моя грудь полна молока, но некого им кормить. Вместо того, чтобы вырасти на наших руках, наш малыш… в холодной могиле, заметенной снегом. На том свете же детей не кормят…

Истерика, нахлынувшая на нее подобно сильному приливу, окончательно спутала ее мысли. Казнь, которую она так ждала, не помогла ей смириться, не успокоила ее душу, лишь опустошила ее еще больше, освободив место для новой боли, от которой было тяжело дышать. Опустившись на край кровати, Хюмашах обхватила себя руками за плечи и расплакалась, как маленький ребенок.

— Милая, — Зульфикар опустился на колени у ее ног и взял ее лицо в свои большие, сильные ладони. — Что я могу сделать? Как мне утешить твое сердце?

Взглянув на него сквозь пелену слез, застилающую глаза, Хюмашах вдруг почувствовала, как захлестнувший ее приступ боли отступает прочь перед осознанием силы любви Зульфикара. Его пример выбирающего жизнь человека, ежедневно борющегося с тьмой и тянущегося к свету вопреки боли, гневу и злости, которые терзали и его душу, отрезвил Хюмашах. Смотря на мужа, Хюмашах видела его несгибаемую волю и осознанное решение запереть боль как можно дальше, чтобы та не тянула свои цепкие руки отчаяния к его душе и жизни, и это вдруг заставило ее почувствовать, как сильно измотали слезы и почти непрерывные страдания ее собственную. Воистину, подумала она, утерев слезы, если кто и мог открыть ей на это глаза, то только Зульфикар, пусть он даже этого и не подозревал.

— Я хочу дать тебе обещание, — сказала она. — Больше я не буду горевать и плакать по малышу. Времени прошло совсем немного, и боль еще не оставила меня, но я не позволю ей меня погубить, до ручки меня довести. Я буду помнить его, любить и думать о нем, но не так, как сейчас. Я буду думать о нем с любовью и надеждой на то, что однажды он, если захочет, вернется к нам, а в дом, где тебе будут рады, вернуться гораздо приятней, чем в дом, где по тебе льют слезы.

Зульфикар тепло улыбнулся и, поднявшись, поцеловал ее в лоб.

— Я горжусь тобой, — сказал он, и Хюмашах, подняв голову, увидела слезы и в его глазах. Прищурившись, когда она их вытерла, Зульфикар снова поцеловал ее. — Видеть тебя желающей жить и стремящейся к этому — большое благословение Аллаха.

— Сейчас это твоя заслуга, — Хюмашах поднялась и ласково обвила руками его крепкую шею. Как хорошо, подумала она, что он лишь ненамного выше, иначе ей не было бы так удобно его целовать и обнимать. — Я посмотрела на тебя, увидела, как стойко ты держишься благодаря тому, что ставишь свое желание жить и свои чувства к близким превыше всего. Много уроков я получила за свою жизнь, но еще никто не научил меня и доли тех полезных вещей, которым научил меня ты.

Польщенный ее словами Зульфикар рассмеялся впервые за последние дни, и звук его глубокого, насыщенного смеха, откликавшегося в сильных движениях его крепкой груди, был самым прекрасным из всех, что Хюмашах слышала в своей жизни.