У тебя есть обязанности, твоя работа. Ты защищаешь мир от лжецов и предателей. Весь мир… мудрено ли, что успеваешь ты не везде.

Но ты стараешься изо всех сил, делаешь всё, что можешь, поэтому сегодня ты возвращаешься домой поздно, и один. Идёшь через двор, как всегда, через старую детскую площадку. Днём здесь выгуливают малышей, но ночью не горит даже фонарь, и свет из дома напротив едва освещает горку, карусель и пару качелей.

Почти спотыкаешься об него. Рыжие пряди собраны в хвост, чёрный ремешок на плече, стеклянные глаза, смотрящие на звёзды, и лужа крови, растёкшаяся вокруг.

Тихо поскрипывают старые качели, а ты падаешь на колени, кричишь в небо злое и бессильное:

— Почему!?

И слышишь голос, от которого обрывается сердце и кружится голова.

— Он был слишком близок тебе. А я хочу, чтобы ты был только моим. Пойдём.

Ты видишь его смутно, расплывчато, словно он ненастоящий, с запозданием понимая, что это из-за слёз. Он протягивает тебе руку…

— Нет!

Твой крик больше похож на рык зверя, но когда ты кидаешься вперёд, чтобы растерзать его, разорвать когтями, его уже нет. А вокруг звенит самое жестокое на свете эхо, отражается от стен, молотом бьёт по вискам.

«Ты только мой… Мой! Сам виноват. Слишком близко…»

Ты падаешь коленями прямо в кровь и пытаешься закрыть уши руками, но всё равно слышишь это:

«…это ты виноват в его смерти. Только мой… мой…»

Ты слышишь его смех везде. Дома, в метро, на улице. Он забавляется, играя с тобой. Ему нравится смотреть, как ты сходишь с ума.

Нравится шептать тебе на ухо, касаясь дыханием кожи: «Это ты виноват, только ты», исчезая раньше, чем ты успеваешь обернуться.

Нравится пускать звонким эхом «Мой! Мой! Мой!» между домами, стоит тебе зайти во двор.

Нравится звать тебя из тёмных переулков и приоткрытых дверей: «Льявир. Пойдём со мной, Льявир».

И когда ты, измотанный, обессиленный, выкрученный, выжатый насухо попытками не сорваться, не броситься вниз с очередной крыши, не перерезать себе вены, лишь бы заглушить бьющееся в мозгу «Мой. Сам виноват», снова сидишь на той площадке. Сидишь на качелях, и они поскрипывают в ответ на твои движения. Пытаешься понять, как долго ты, ненавидящий лжецов и предателей, сможешь продолжать лгать себе сам. Сколько ещё ты будешь предавать то, что составляло твою сущность?

Он молча подходит сзади и кладет прохладные пальцы тебе на виски, усмиряя боль. Говорит тихо, нежно. Обещая сказку, снова обещая счастье и надежду.

— Я не могу убить тебя, Льявир. Тогда не смог, не могу и сейчас. Ты особенный.

Он шепчет в ухо, завораживая, очаровывая. И ты отдаёшься этой неге, послушно закрываешь глаза, вслушиваясь в слова, впитывая в себя ощущение покоя. Будто покачиваешься на волнах и плывёшь куда-то за горизонт, где нет больше ни боли, ни страданий.

— Я люблю тебя, Льявир. Полюбил с первого взгляда… Так хочу быть с тобой… держать и не отпускать никогда. Та девушка… я хотел, чтобы ты ревновал. А вместо этого начал ревновать сам. Я причинил тебе боль. Прости меня. Пойдём со мной, Льявир. Я изменился. Поверь. Ты веришь мне?

Ты готов встать и идти за ним куда угодно, вот так, не открывая глаз, полностью полагаясь лишь на голос. Ты хочешь бросить к его ногам весь мир, самого себя, всё, что он попросит. Ты мечтаешь сказать ему «Да!», кричать это «Да!» во весь голос, сипеть, задыхаясь, вместо последнего глотка воздуха прошептать ему «Да!»

Но говоришь совсем другое.

— Нет.  

Ты говоришь это так, как стреляют в лоб. Быстро, безжалостно, окончательно.

А он не отвечает ничего, его больше нет рядом, ты чувствуешь это, даже не видя.

И смеха нет тоже.