— Ты уверен, что не хочешь сделать перерыв? — аккуратно интересуется Матильда, тихо барабаня пальцами по собственным коленям. Мимолётно появляется мысль, что стоило бы научиться играть на пианино, но надолго она не задерживается. Это слишком муторно и совершенно не нужно.

      Но, возможно, всё же стоит подыскать себе занятие, пока Ди в очередной раз заграбастывает её гитару в свои владения, игнорируя все вопросы об отдыхе, а желание играть возрастает с каждым мгновением, что Матти проводит, наблюдая за обучением брата.

      Они впервые занимаются тогда, когда дома есть кто-то помимо них, но Хэви вновь втянут в красочный мир видеоигр и вряд ли вернётся в реальность ближайшие пару часов, а Глэм занят бумагами в своём кабинете, предоставляя детей самим себе. Вики же уехала на байкерский съезд. Матти надеялась, что она сможет уломать Ди вновь посмотреть что-то вместе, — это уже стало своеобразной традицией, — но у него были свои планы, которым пришлось подчиниться.

      Матильда не против того, чтобы учить Ди играть, к тому же она сама предложила, просто во всём это ощущается что-то неправильное, оставляющее на душе крепкий и неприятный осадок дискомфорта. Осмелиться спросить, зачем он хочет научиться играть, девушка так и не смогла, но за эти вечера, проведённые вместе, пару выводов она всё же сделала. Хоть её и нельзя назвать слишком внимательным человеком, но даже Матильда способна заметить и маниакальное стремление к недоступному, несуществующему идеалу, и чрезмерную аккуратность в каждом вопросе. Хэви пару раз всё же соглашался поиграть на гитаре — он всё делал скорее на инстинктах, не зная теории и о том, как «правильно», просто наслаждался игрой, пока жёсткие струны не напоминали о себе и не нарушали и без того шаткое стремление к музыке. Матти в этом, отчасти, видела и себя — она так же начала играть без базовых знаний, даже примерно не понимая, как нужно и как принято, ей просто нравилось создавать музыку под боком у Гранж, что каждый раз её хвалила. Это был её маленький мирок, в котором не было понятия идеала или каких-то ограничений. Лишь после она стала набираться знаний, наращивая вокруг своего таланта новые умения, уже более осознанные и сложные, которых не добиться бездумным лабанием по гитаре.

      Ди кардинально отличается от них в своём подходе — в игре будто по учебнику, с правильной позой, словно вымеренной и точной до каждого миллиметра, и лишним напряжением в попытках сделать абсолютно всё правильно.

      Сестре очень хочется вмешаться, сказать, что это нормально — ошибаться и делать не всегда правильные вещи. Но она всё ещё не знает всей ситуации, а лезть туда, куда её не просят, явно станет непосильным грузом на хлипкий мостик доверия между ними. Одно дело — шутливые посягательства на личное пространство и вынужденный совместный просмотр мультиков, но совсем другое — попытки достучаться до чего-то личного и сокровенного.

      Первые шаги к близкому общению и желанию узнать Ди получше уже были сделаны, но без ответных действий слишком боязно продолжать. Вдруг следующее решение будет ошибочным и провальным?

      Бессвязные мысли, никак не собирающиеся в цельную картину, явно не желая превращаться в необходимое решение насущной проблемы, прерывает то, что Ди всё же откладывает гитару, вздохнув. Теперь их отделяет не только кровать, на которой они оба устроились по разным краям, но и инструмент.

      Ди впервые чувствует себя настолько раздражённым — пальцы уже начинают ныть от непрерывной и однообразной игры на гитаре, а хоть какие-то успехи никак не хотят приходить. Он как фальшивил — так и фальшивит, зажимая соседние струны и лишь по чистейшей случайности получая чистый звук время от времени. Все упражнения кажутся сущим издевательством над не железной выдержкой и терпением, так ещё и бесполезными.

      Взгляд Матильды, чуть ли не буквально осязаемый спиной, действует на нервы. Руки невольно сжимаются от раздражения, и если взгляд сестры Ди не может чётко охарактеризовать и понять, что она хочет сказать или чувствует, то причину своих негативных эмоций — вполне.

      Злость. На самого себя.

      За такое очевидное неумение и не обучаемость. За то, что даже мягкий подход Матти кажется оскорбительным, поскольку Ди начинает чувствовать себя Хэви, который ничего толком не умеет и не хочет учиться.

      Но Хэви, в отличие от него, талантливый гитарист.

      С ним не было бы такой мороки, да и Матильде не пришлось бы слушать унылые и косые мелодии, пытаясь подавить в себе желание сыграть самой из-за безграничной любви к музыке. Даже если она не озвучивает это желание — Ди всё равно видит это в её жестах.

      — Ди, — тихо окликает его Матильда, нарушая затянувшееся молчание, не поддаваясь навязчивой идее дотронуться до него в успокаивающем жесте, как всегда делала с ней Гранж.

      И пусть он слегка обернулся, давая знать, что он её слушает, но Матти совершенно не знает, что уместнее всего будет сказать.

      Это подтверждает догадки Ди о том, что сестра всё прекрасно понимает — и его разочарование в себе, и неверие в то, что он когда-нибудь сможет научиться играть, и то, что это ему нужно далеко не ради собственного удовольствия.

      Отчасти, он чувствует благодарность из-за того, что Матильда ничего из этого не озвучивает.

      — Ты… — несмело продолжает Матти, стараясь не отводить глаза и нервно заламывая пальцы, своеобразным способом пытаясь избавиться от нервозности, — ты можешь мне выговориться, помнишь? Может по мне и не видно, но я умею слушать.

      Матильда повторяется в своём предложении выговориться, и Ди не может понять, почему она настаивает на этом. Пусть они и брат с сестрой, но у них нет кровного родства и потому нет логического объяснения тому, почему она так печётся о нём.

      При другом раскладе Ди начал бы подозревать её в корыстных целях, но прожив с ней достаточное количество времени он в полной мере осознал, что более безобидного человека найти сложно.

      В ней нет злой хитрости или расчётливости, вместо них — наивность и слепая вера в самое хорошее.

      И Ди уже не знает, раздражает ли это его или больше располагает к себе.

      Однако выговориться ей всё ещё кажется плохой идеей, и даже не из-за того, что парень ей не доверяет, а по той причине, что ему намного проще держать всё в себе, не позволяя посторонним узнать слишком многое.

      Но такой ли она посторонний человек?

      — Возможно я влезу не в своё дело, — неуверенно начинает девушка, и одна эта фраза даёт понять, что сейчас слабое чувство благодарности будет нарушено, — но это ведь нормально, что Хэви в чем-то лучше, чем ты. Просто, может тебе не стоит так зацикливаться на гитаре? Даже если Хэви играет лучше на ней, то ты можешь быть гением с другим инструментом.

      Матильда решает в очередной раз рискнуть. Даже если Ди не говорил с ней об этом, она всё равно замечала предпосылки ко всему этому, и пусть она и не всезнающий гений, но эмпатия всегда была её сильнейшим качеством.

      Единственное заставляющее её переживать — то, что попытки поладить с братом похожи на игру в сапёра. Ведь даже зная принцип игры и имея стратегию, всё ещё есть шанс ошибиться.

      — Что ты вообще понимаешь, — фыркнул Ди, вновь отворачиваясь и цыкая, — у тебя никогда не было талантливых родственников, на которых тебе хотелось бы равняться. У тебя вообще никогда не было семьи.

      Матильда неуютно ведёт плечами и отводит взгляд, поджав губы. Всё-таки ошиблась.

      Обидно такое слышать от Ди, но больше пугает то, что она не уверена, остановится ли всё на этом. Обычно усмешки брата больше были дружелюбными и ничуть не задевающими, дающими явно понять, что это всё не всерьёз и Ди знает меру. Однако это всё теряется сейчас, за закрытой дверью комнаты, где есть лишь они и столь неприятный разговор, который был зря затеян.

      Но Матти всё равно решает идти до конца, поскольку оставлять всё как было — тоже не лучший вариант, пока это причиняет моральный дискомфорт.

      — У меня есть Гранж, — неуверенно произносит девушка, вновь нервно заломав пальцы, выдавая всем своим видом нервозность и то, насколько ей трудно продолжать диалог, — у нас с ней всегда были чудесные отношения. Она… Она очень талантливая вокалистка, но я никогда ей не завидовала, просто хотела быть такой же, и пусть даже не получится — я всё равно буду любить её, зная, что это взаимно.

      — Она тебе даже не родная мать, — усмехнулся Ди, и Матильда хмурится от того, насколько неприятной, но уже ощущаемой раньше злобой проходятся эти слова по душе, — и не так уж ты ей нужна, раз она сплавила тебя в совершенно другой город.

      Матильда внезапно подскакивает с кровати, угрюмо хмурясь, заставляя обернуться на неё. Не будь в комнате настолько темно, то с лёгкостью можно было бы уловить пелену слёз, застилающую тёмно-синие глаза — впервые за всё их общение этим летом.

      Сама девушка не обращает на это внимание, как и на то, что она отчётливее чувствует клокочущую внутри ярость, что является столь редким гостем в её спектре эмоций.

      Она готова простить практически любые слова — Ди может ставить под сомнения её отношение к чему угодно, хоть к той же музыке, как и её таланты или увлечения.

      Но трогать Гранж — не позволит.

      Потому что лишь Гранж решила подарить ей такую жизнь, которую сама Матти проживает с радостью, практически не вспоминая самое болезненное раннее детство. Гранж подарила ей светлое будущее и безоблачное настоящее, и все её решения были направлены лишь на то, чтобы помочь своей дочери.

      Матильда и без напоминаний знает, что они не родные, потому и не позволит лишний раз тыкать в это, словно никто до этого так не делал.

      — Что ты вообще можешь знать? — тон с дружелюбного меняется на отчётливо-злой, став чуть ниже и менее дружелюбным, позволяя понять, что черта пересечена.

      Однако что-то гадкое на душе не позволяет развернуться и вернуться обратно, прекратив этот разговор. Ди снова чувствует себя так, словно его равнять с несмышлёным ребёнком, неспособным понять элементарные вещи, хотя он попросту констатировал факты.

      — Не я из нас двоих наивный идиот, неспособный видеть очевидного.

      Мысль прерывает звонкая пощёчина — щека сразу же вторит ей внезапной болью.

      — Если бы не просьба Глэма, я даже не подумала бы о том, чтобы тратить время на такого неблагодарного мудака, — тихо, но с отчётливой яростью рыкнула Матильда. Было видно, что она хотела продолжить говорить, явно сказав что-то колкое и оскорбительное, однако передумывает и, схватив гитару, выходит из комнаты.

      Хлопнувшая дверь кажется оглушительно-громкой.

      Ди оседает на кровати, не сводя взгляда со двери. Пощёчина подействовала отрезвляющие, позволяя понять, что это действительно было сказано слишком резко и неправильно. Гнев отступает, уступая место совершенно другим чувствам — недопониманию и сомнениям.

      Она действительно занималась с ним лишь по просьбе отца?

🎶🎶🎶

      Ощущение неправильности ситуации не покидало Ди ещё в комнате, когда он размышлял, к кому идти в первую очередь — к сестре, с которой по-хорошему нужно будет помириться, или к отцу. Лишь он в этой ситуации сможет всё нормально объяснить.

      И сейчас, стоя под дверью в кабинет Глэма, чувство неправильности усиливается.

      Ди ощущает себя отчасти обманутым. Или сама сестра обманывалась, говоря, что занималась с ним лишь из-за просьбы?

      Неаккуратно сказанные необдуманные слова вскрыли слишком многое, оставляя после себя огромное количество вопросов. Ди бы никогда не подумал, что с Матильдой могут возникнуть проблемы или ситуация, как в текущий момент, когда он не может обратиться непосредственно к ней, вынужденный идти к отцу.

      Лишь одно остаётся ясным — он больше никогда не возьмёт в руки гитару. Это плохо заканчивается.

      Собравшись с мыслями, Ди всё же стучится и, выждав приглашения войти, открывает дверь. Обстановка в кабинете такая же, как и обычно — в нём царит мрак, скрывающий отображение настоящей сущности отца, нарушаемый лишь светом настольной лампы. Глэм, до этого сосредоточенный на бумагах, отвлекается от них и уделяет всё внимание старшему сыну, не подавая вид, что столь поздний визит знатно удивил его.

      — Матильда мне рассказала, — сразу же произносит Ди, решая не затягивать этот разговор или задумываться о словах, хоть и, возможно, стоило бы, — про твою просьбу заниматься со мной. Зачем?

      Глэм вздыхает и откладывает очки, осознавая, что вернуться к работе не получится в ближайшее время. Однако разговор всё никак не продолжается, словно все доступные слова, которыми можно объясниться, внезапно исчезли.

      Парень ждёт хоть какого-либо ответа — вряд ли он сможет удивить его. Попросил, потому что стало жаль такую бездарность? Думал, что хотя бы такой безграничный талант, как Матти, сможет вытащить его навыки с отметки «позорище» до «приемлемо»?

      Ди просто хочет знать правду. Какой бы болезненной она не была.

      Вариант того, что сестра соврала, Ди так же рассматривал, но он почему-то кажется наименее возможным. Всё же если это правда, то она весьма… объясняет то, почему она с ним так усердно возилась.

      Мимолетную мысль о том, что ему бы хотелось, чтобы она делала это по собственному желанию, Ди мгновенно гонит прочь.

      — При каких обстоятельствах она рассказала тебе об этом?

      — Не уклоняйся от вопроса, — Ди не позволяет себе вновь перейти на ядовитый и недовольный тон, стараясь оставаться спокойным, однако руки всё равно крепче сжимаются за спиной. Появляется мысль, что он зря всё это затеял. Но жажда узнать правду всё ещё сильнее.

      Глэм, под цепким взглядом Ди, вздыхает. Редко когда можно увидеть его без привычной улыбки, так ещё и настолько серьёзным. Все это ведёт к тому, что разговор, если он состоится, будет не из лёгких.

      — Ди, — всё же начинает отец, и пусть его голос не дрогнул в неуверенности, но он явно предпочёл бы, чтобы этого разговора не было, — возможно, стоило сказать тебе всё сразу и прямо, но я не хотел вновь затрагивать эту тему.

      Парень в недоумении выгибает бровь, но не перебивает отца, внимательно вслушиваясь.

      — Я думаю, что переборщил в тот раз, и мне не стоило быть терпеливее, — аккуратно подбирая слова, в отличие от сына в данный момент, произносит Глэм, сцепив руки в замок, — даже если ты хотел научиться играть забавы ради — это твоё право. Потому мы с Матильдой договорились об обучении, и она лучше подходила на роль твоего учителя.

      Повисло напряжённое молчание, хоть зрительный контакт и не был прерван. Ди хмурится, обдумывая слова отца. Он часто подозревал, что у сестры особые отношения с его отцом, возможно даже слишком для просто племянницы и дяди, но сейчас убеждается в этом наглядно.

      Самое отвратительное — он даже не знает, как на это всё реагировать. Но многое встаёт на свои места — чувство, которое с натяжкой, но можно было назвать ревностью, теперь окончательно ощущается причиной того, что он сорвался на Матильде. Глэм ведь помогал ей и с выбором гитары, и признаёт её талант, а с ним был лишь один единственный неудачный и унизительный урок.

      Но осознание того, что не только он постоянно возвращается мысленно в тот день, немного глушит это чувство, особенно в совокупности с появившимся непривычным чувством вины.

      — Даже не спросишь, почему я на самом деле решил научиться играть? — Ди старается не думать о том, что сейчас не уместно, и решает довести разговор до конца. Раз уж начались откровения — нельзя останавливаться на полпути. Удивление в этот раз всё же проскальзывает на лице Глэма — всё это время он был уверен, что играть сын решил баловства ради — именно это и задевало больше всего. — Я хотел походить на тебя.

      Ди неловко трёт шею, понимая, что ему слишком неловко от озвучивания этого факта, но не отнекивается от своих слов. Он слишком часто восхищался игрой отца и его талантом, но никак не решался начать самому. Однако когда его подруга спросила, играет ли он, это показалось прекрасным моментом для того, чтобы попробовать.

      Кто же знал, что всё обернётся таким образом.

      — Забей, — в итоге выдыхает Ди, не дождавшись через пару мучительных мгновений реакции от удивлённого отца, и, уже собравшись уходить, он продолжает, — доброго вечера.

      — Стой, Ди, — отмирает Глэм, вставая из-за стола, и, когда сын оглядывается на него, вновь останавливается в неуверенности.

      Первый в жизни разговор по душам с Ди выходит сложнее и неожиданнее, чем он представлял.

      Но что ещё хуже — он понятия не имеет, как стоит вести себя после подобного. Трудно собраться, когда у тебя никогда не было примера, как нужно делать.

      Первый порыв кажется слишком спонтанным решением, но всё же правильным и нужным в этой ситуации. Потому Глэм поддаётся ему и обнимает сына.

      Ди невольно жмурится, но не отстраняется. Кажется, что отношения с отцом наконец-то сдвинулись с мёртвой точки нейтралитета.

🎶🎶🎶

      Ди аккуратно закрывает за собой дверь в кабинет отца и тихо прислоняется к ней лбом. Тепло от впервые по-настоящему семейному разговора перебивается мыслью о предстоящих взаимодействий с сестрой.

      По его просьбе Глэм всё же немного просвятил сына в отношения Гранж со своей дочерью, но посоветовал спросить всё лично у Матильды.

      Фраза о том, что сама Гранж никогда не сможет иметь детей, а Матильда ни разу в жизни не видела биологических родителей, заставляет проснувшееся чувство вины заворчать с удвоенной силой.

      Пусть они и не родные по крови, но морально — самая настоящая семья, и есть уйма причин, по которой они так сроднились. Не удивительно, что сестра так остро отреагировала на его слова.

      Выйдет ли сейчас поговорить с ней так же просто, как в обычное время? Чёрт его знает, но избегать этого разговора так же долго, как с отцом — явно не выход.