Утром я проснулся из-за будильника. Ноги все еще слегка ныли после двухдневного марафона, но в целом я ощущал себя вполне способным выполнять рабочие обязанности.

Нет. Так дело не пойдет.

— Шурф!

Я заметил, что на сей раз скорей позвал его, чем просто произнес набор звуков. Надеюсь, впрочем, он не отзовется. Мертвецов нельзя воскрешать.

Потом было кофе, потом — великолепная сладкая выпечка.

Потом я откинулся на простыни. Раньше мне не приходилось нежиться и вылеживаться по утрам, но это оказалось огромным удовольствием: даже легкая боль в мускулах оказалась приятной.

Воздух был ароматным и прохладным именно настолько, насколько нужно, и мне нравилась дробь дождя. Кстати, не припомню — как давно тут была ясная погода? Ладно, это потом.

Глубоко вдохнув, я прикрыл глаза и потянулся к паху. Кажется, у меня были все шансы превратиться в озабоченного подростка. Впрочем, кому какое дело.

Снова произнести имя — и теперь думать о нем. Так было острее. Я не знал, как он выглядел, так что представил все в темноте: пусть будут сплетенные пальцы, поцелуй в шею, дыхание на щеке… Что там еще было в ложных воспоминаниях, что можно перенести на мужчину...

Эти фантазии были ярче, чем условно-реальные воспоминания; можно представить, что это его рука сейчас касалась меня — нет, не сразу на член, пусть сначала проведет по талии, обведет пальцем живот, подразнится, зная, что я все равно никуда не денусь...

Потом я начал двигать рукой, второй вцепившись в простынь и пытаясь представить под пальцами тело другого человека; волной поднималось странное, смешанное с тоской удовольствие. Я укусил подушку, пытаясь не выдать себя стоном — только не хватало, чтобы кто-то подслушал. В ушах шумело, будто меня накрыло морской волной, и стон мешался с рычанием, я многое отдал бы, чтобы тут в самом деле оказалось его тело, чтобы слышать и его стоны тоже...

...Выплюнув угол подушки — влажный, с отпечатками зубов — я откинулся на спину, смахнул пот со лба. Утренняя прохлада была великолепна.

Новая область жизни оказалась прекрасной. Впрочем, уверен, что с другим человеком делать это будет все же приятнее. Начать с кем-то встречаться, что ли? С Хельной? Почти уверен, ей тоже понравится это имя. А что, сможем во время соития одновременно звать умершего маньяка-убийцу, которого мы никогда в жизни не видели. Красота.

Сладко потянувшись, я перелег на другой участок кровати, где было попрохладнее, и засмеялся, сам не знаю чему. Странно чувство — как будто украдкой подглядываешь в настоящую жизнь, как та сиротка из жалостливых рождественских рассказов, заглядевшаяся на роскошную витрину.

Жаль, что он умер. Или не жаль. Или так — жаль, что он умер, потому что из-за этого меня сделали таким. А как человека… ну, пожалуй, не очень жаль.

Если делать логические выводы из рассказа сэра Халли, я не думаю, что мы подружились бы. Даже представить смешно, что меня могло что-то связывать с этим высокомерным маньяком. Просто… ну, интересно было бы на него посмотреть. Нет, мы бы вряд ли общались — да и куда б с такой-то репутацией сэр Халли его дел после создания сыска? Сыщиком поставил? Безумного рыбника? Да ну, глупости.

На миг обожгло холодом — а сожалел ли Джуффин вообще о его смерти? Может, от него как раз нужно было избавиться, как от ставшей ненужной обузы? Главную роль он выполнил…

Нет. Нет. Я помнил те эмоции.

Я уже точно опоздал на обычный обход, но в этом нарушительстве крылось особое удовольствие, и хотелось не спешить, а напротив, из духа бунтарства опоздать еще сильнее: казалось, будто я фигурка в старинных часах, вынужденная ходить по кругу, и вдруг сошедшая с рельс. Высшим шиком было бы вовсе остаться сегодня в постели, но боюсь, к такому я был еще не готов.

Ощущение гасли, но я пока что решил их не возобновлять. Позже.

Когда дождь превратился в атмосферные осадки, я наконец встал. Расправил простыни, равнодушным пассом убрал мокрое пятно. Отправился вниз, к бассейнам. На сегодня хватит — нужно сосредоточиться и поработать.

Ощущения пропали, но мысли не отпускали, вертелись навязчиво. Впрочем, сейчас анализировать было легче.

Интересно, если я буду регулярно называть это имя, эффект станет накопительным и усилится или наоборот, мне будут требоваться все более сильные «дозы»? Что же, проверим.

Еще один важный вопрос, который нужно было рассмотреть именно теперь, беспристрастно. Можно ли сказать, что влюблен в этого человека? Нет, конечно. Во-первых, я никогда ни в кого не был влюблен. Во-вторых, это было бы глупо: я никогда даже не видел его, и из того, что я о нем узнал, было мало достойного. С другой стороны, если он мог стать лазейкой для нормальной жизни, не было ничего зазорного в том, чтобы самоудовлетворяться с его именем.

До полудня рабочий день проходил как обычно, только вот некоторые горожане бросали на меня удивленные взгляды. Причину их удивления я так и не понял, а обращаться к кому-то с таким вопросом не захотел — что зря людей пугать. Попытался было рассматривать себя в витринах, но вскользь брошенные взгляды не помогли, а остановиться посреди улицы и любоваться отражением мне показалось даже не столько «неловко», сколько опасно — будто это могло открыть враждебным глазам краешек тайны, которую я баюкал внутри.

Над загадкой внешнего вида я продолжал думать еще двадцать минут и три небольшие улицы. На исходе третьей решение пришло. Оно было рискованным, оно заставило внутренне поджаться от страха и неприязни — но оно было верным, я знал это. Правда, для реализации нужно было вновь воспользоваться именем, чего до конца рабочего дня я планировал избежать, но… ладно.

Скоро я переступил порог бара «Звезда над Хуроном».

Хозяйка — сероволосая леди Теххи — вскинула голову от стойки. Она смотрела на меня настороженно и тревожно, как будто не веря своим глазам. При первом же взгляде на нее в груди скрутились омерзение и страх — пусть не такие чудовищно сильные, как при встрече с ее отцом, однако мне все же пришлось собрать волю в кулак, чтобы не удрать. Я решительно подошел к стойке.

Мы обменялись традиционными приветствиями, после чего я несколько мгновений рассматривал ее, пытаясь понять причину своих чувств. Я не старался быть вежливым или как-то особо любезным. При моей-то репутации — зачем? Леди Теххи Шекк тоже не пыталась изобразить особую радость от визита высокого чина, просто, глядя мне в глаза, протирала бокал.

Конечно, она не была волосатым или клыкастым чудовищем, не держала в одной руке голову ребенка, а в другой окровавленный нож. «Нетаковость» была внутренней, неуловимой, словно я видел ее, но не мог осознать: как на картинке, где пытаешься отыскать предмет или различия, и которые не замечаешь, даже глядя прямо на их. Ладно. Я был почти уверен, что она не знает это имя — вряд ли отец рассказывал ей о своих похождениях.

— Я ищу человека по имени Шурф.

Сейчас, после имени, она не показалась мне красивой, как Хельна, например, зато стала более правильной. Ее напряженно приподнятые плечи опустились на миллиметр.

— Я не знаю человека с таким именем, — она поставила чистый стакан на стойку, взяла другой. — Впрочем, не все посетители называют мне свои имена. Как он выглядит?

Кто бы мне самому сказал.

Я взглянул на ее лицо, пытаясь на ходу что-нибудь сочинить, чтобы продлить разговор.

Если я — его искаженное отражение, а она — отражение меня, может быть, она хоть размыто, хоть отчасти, сможет отразить и его?…

Я начал рассказывать ей историю, которую выдумывал на ходу — главное было произнести это имя еще несколько раз. Я говорил и говорил, и жадно всматривался в нее, пытаясь найти отражение покойника, просвечивавшего сквозь мое лицо; я на ходу изобретал и пытался воплотить магию, которая спрятала бы от зеркала сознательно вложенную Джуффином часть — так, чтобы в Теххи могли отразиться только его воспоминания.

Она слушала. Время от времени она кивала с тщательно замаскированной скукой человека, вынужденного терпеть занудство важного чиновника — но постепенно ее вежливые кивки и движения становились все более точными, хирургически скупыми; стаканы, которые она ставила на стойку, теперь так соприкасались гранями, что это образовывало четкий геометрический узор, безусловную красоту снежинки. А потом она с неожиданной кривой ухмылкой подняла на меня голодно поблескивающие глаза.

Дождь превратился в грозу, и молнии отражались в гранях бокалов, словно между ними проходил настоящий ток.

Я чувствовал себя, как тихий клерк с раздвоением личности. Вот в утренней газете он прочитал новость о зверском убийстве; вот пожал плечами и отправился к зеркалу бриться; вот задумчиво глядит на свою забрызганную кровью рубашку.

Я смотрел на ее безупречные движения, на красоту расставленных ею стаканов. Я знал, что сейчас она мечтает разбить один из них и перерезать мне горло.

Наверно, тот хотел бы поступить со мной также. Это возбуждало.

….Я ушел от нее в задумчивости. Новое знание оказалось щекочущим. Мелькнула мысль еще раз попытаться увидеть Лойсо — возможно, он отразил бы полнее — но я знал, что этого делать нельзя. Отражение будет слишком сильным, он убьет меня.

Впрочем, зеркала — неважно. Настоящее лицо — это ключ. Мне нужно было увидеть этого человека, чтобы все стало на свои места. Может быть, где-то остался его портрет?..

Я пытался обдумывать эту задачу, но по мере того, как дело шло к вечеру, мысли переключались на другое.

Впервые я с нетерпением ждал окончания рабочего дня. Я вспомнил утро. В моих ложных воспоминаниях не было ничего о сексе с мужчиной, но раз уж мне предстоит фантазировать об этом, к вопросу стоило отнестись более обстоятельно. Похвалив себя за догадливость, по дороге я приобрел соответствующую литературу. Правда, пришлось подождать, чтобы имя перестало действовать — пожалуй, покупать книги об однополых отношениях нужно было как раз в невозмутимом состоянии.

… Оказавшись в спальне, я все же постарался для начала проанализировать все, что узнал. Тут определенно крылось нечто большее, чем странная история моего создания.

Во время последнего разговора с Джуффином я узнал, что он любил делать записи в тетрадях. Мне тоже понравилась эта мысль. Вытащив из Щели подходящий блокнот, я каллиграфически вывел на первой странице:

Шурф

Великий магистр

Безумный Рыбник (сумасшедшая рыба)

Так, хорошо. Я понимал, что связывало Шурфа и Рыбника, но при чем тут Великий Магистр? Шурф-то в своем ордене разве что младшим был. Я попробовал произнести «младший магистр». Нет, пусто.

Может, с кем-то из Великих он был тесно связан? Может, он был в близости с этим своим, из Дырявой чаши? Стоило мне подумать об этом, как мигом накатил холодный ревнивый гнев, и я злобно отмел эту мысль.

А если нет, что еще? Ах да — Лойсо. Может ли срабатывать это словосочетание из-за него, как из-за косвенного виновника смерти? Я неохотно, невольно подобравшись от напряжения, произнес его имя. Нет, пусто. Ладно.

А Хельна? Она была значительно моложе его и к тому же приехала в город через много лет после его смерти. Полагаю, они никогда в жизни друг друга не видели. Не может же она тоже быть порождением Джуффина? Нет, глупость какая. Или?...

Ладно. Ладно. Все потом. Я и так одержал большую победу, заставив себя прийти к Теххи. Теперь награда.

Я открыл книгу — и на сей раз мне хватило одного имени и двух иллюстраций, чтобы кончить.

...Уже засыпая, я вновь подумал, что нужно увидеть его лицо. Может быть, найти одну из его вещей и прочитать воспоминания? Нужно спросить у Джуффина, что сталось с его дырявой чашей. Я сильно сомневался, что шеф хранил у себя подобный сентиментальный сувенир, но мало ли.