Но сегодня все немного не так, как обычно. Сегодня Надин перестанет быть девочкой. Пестики-тычинки там, все дела.

Девочки ее возраста мечтают о романтике и о том, чтоб на шикарной кровати и под покровом ночи, а еще чтобы типа прохладный ветерок и полосочка лунного света. Но, дай бог, в лучшем случае они не получат ЗППП и прочие горести секса, а парень соизволит хотя бы попытаться быть аккуратным. И дай бог, чтоб хотя бы в подъезде, а не в грязных кустах возле трассы.

В случае Надин даже это было бы лучшим вариантом.

А начиналось все как обычно: заезженная пластинка, протоптанная дорожка, одна и та же траектория мыслей и действий…

Она как можно ласковее говорит:

— Привет, папочка, как работа?

И это мужеподобное бесформенное говнище вваливается в дверной проем, и куски грязи с истоптанных вусмерть ботинок разлетаются по ковру.

Надин думает: как хорошо, что сегодня я не стала здесь пылесосить.

А этот вопиющий случай запущенного алкоголизма, это провонявшее насквозь перегаром существо, эта конченная мразь, которую Надин, по праву свидетельства о рождении, вынуждена звать папочкой, орет:

— Какого хера срач?!

— Интересно, да, какого хера… — бубнит Надин, убирая сальную прядь волос за ухо и демонстративно кидая взгляд на грязные ботинки.

Ее папочка все слышит и с грацией кошки, задевая диван, вваливается в комнату, хватая Надин за те самые сальные волосы.

Надин уже не знает, орать или смеяться, но бородка ключа слишком сильно впивается в висок. В следующий момент — и она видит все так размеренно, будто со стороны — этим же виском ее швыряют об угол дивана, как провинившуюся дрянную шавку, обгадившую ковер.

Только вот не ту шавку наказывают, думает Надин. И нагадила на ковер вовсе не она.

И все-таки Надин начинает ржать.

А теперь, чтобы понять Надин, стоит абстрагироваться от излишней суеты, вскользь просмотреть пару статей Вики и вспомнить одну типичную вещь. Верно. Классическая картина домашнего насилия: есть агрессор, и его лицо искажено яростью, он счастлив снова получить провокацию от жертвы; а жертва плачет, упивается своим горем, закрывается руками, молит о пощаде, целует провонявшую дерьмом и кислым — как желудочный сок, только хуже — потом задницу своего повелителя.

Надин выучила это все еще в детстве, вот только быть жертвой ей не пристало. И вместо горького плача и уморительно огромных грустных глаз папочка получает скрипучее, как мелом о школьную доску, ржание и щелочки-глаза, чтобы в них боли видно не было, а чтобы он видел: над ним — повелителем всего этого срача в своей же дерьмовой жизни, королем своего же унизительного положения — ржет малявка, что не достойна даже его драгоценных глистов…

Итог: папочка ошарашен, и единственная извилина в его мозгу, утопая в очередных муках интоксикации, словила синий экран смерти.

На заметку: насильники имеют четкий сценарий, и любое его нарушение вводит их в ступор. Если не верите, спросите у Надин — и она гордо покажет боевые отметины, которые могла бы получить, но не получила в этот раз.

— Суки не ржут! Кобыла ебаная! — и бородка ключа впивается ей в лоб, рассекая пару прыщей-гнойничков.

Надин думает: черт, а так выдавить самой хотелось…

Вообще-то больно, если честно, но Надин знает, что все имеет конец. Но так хочется съязвить…

Она говорит:

— Пока не ебаная! Не то что ты, урод!

Он замолкает. Надин видит, как его тень подрагивает. Видимо, он ошарашен пуще прежнего!

У нее звенит в ушах. Толстая лямка длинной футболки спадает с плеча, и Надин автоматически ее подбирает, отвлекаясь на столь простое бытовое действие, напоминающее о чем-то, черт возьми, обыденном. Например, о подобных сценах.

И едва она успевает хотя бы заглянуть за ширму своих фантазий, едва успевает вообразить, какой прекрасной могла бы быть ее жизнь, ей тут же прилетает в челюсть со всего размаху. И первая ассоциация: как бить кувалдой по стеклу.

Надин — не камень, не сама стойкость, но проливается всего пара слезинок. И то она вытирает их, и они смешиваются с кровью из разбитой губы.

Перед глазами, правда, плывет, и Надин успевает удивиться: когда это диван успел свалиться спинкой на пол, и почему она прислонилась головой к стене.

Потом до нее доходит, что прислонилась она не к стене, а диван так же стоит на своих четырех и никуда не двинулся.

Ковер очень грязный: на нем много пепла; а воняет, как от мертвой крысы.

Тело словно разбито на кусочки, словно онемело, и совсем не двинуться. И тут перед ее носом возникают носы самых грязных в мире ботинок: комья грязи налипли со всех сторон и явно въелись в натуральную кожу изделия. Но не время думать о ботинках, думает Надин.

А это мужеподобное чудовище, хуемразь в самом прямом смысле слова, свысока хитро и тупо лыбится. Замахивается ботинком, и Надин едва успевает прикрыть рукой лицо, прежде чем небольшой каблук проезжается по ее коже на тыльной стороне ладони.

А она так мыла, так намывала и мыла, и даже мыло мыла, чтобы было, чем чистым мыть!..

И рука кровоточит сильнее, чем когда-либо, а Надин прокусывает и без того покалеченную губу.

— Пока не ебаная, говоришь…

На заметку: самые важные и опасные слова всегда говорят шепотом. Если не верите, спросите у Надин — к сожалению, ей есть, что рассказать.