Полным именем Хизер, указанном в семейном древе, было Эбигейл Шарлотта Хизер Кортни-Фитцджеральд. Ее отец, Чарльз Доминик Кортни-Фитцджеральд, был высокородным и важным лордом, богатым и высокомерным. Мать, Лорейн Серена Мортимер, была утонченной леди, ничуть не менее высокомерной, чем отец. Это от нее Хизер достались эти синие, почти черные, глаза с кошачьим разрезом, густые черные волосы и сливочно-белая кожа, которой Лорейн так гордилась. И упаси Господь Хизер, если та выходила на солнышко без широкополой шляпки и кружевного зонта, чтобы прикрыться от солнечных лучей. Мать тут же выговаривала ей:

— Ты хочешь быть такой же черной, как крестьянки, Эбигейл? Никто из мужчин не посмотрит на тебя такую! Немедленно надень на голову шляпку и не забудь про зонтик! Не к лицу тебе быть загорелой, словно ты — какая-нибудь низкородная особа!

И Хизер вздыхала и, как и положено примерной дочери, шла в их огромный особняк за этими надоевшими ей предметами одежды. И отчаянно завидовала своим старшим братьям. Уж им-то было позволено все, чего так хотелось ей: бегать на солнце, прыгать, орать, устраивать проделки. Но Хизер… Хизер была, что называется, «ты же девочка». Девочкам из простых семей было плевать на все эти правила, они делали все, что хотели, но для нее все это было под строгим запретом. Для такой высокородной леди, какой была Хизер, не было другого исхода, как вести себя тихо и скромно, соблюдать приличия и этикет, быть послушной и покорной.

— Тебя никто не возьмет замуж, если ты будешь показывать свой норов! — говорила ей мать, когда та начинала спорить. — Мужчинам не интересно твое мнение, в конце концов, ты — девочка. Что ты можешь понимать в мужских делах, Эбигейл?

Эбигейл… Хизер ненавидела это имя. В своих мыслях она всегда называла себя «Хизер» и никак иначе. Не раз ей хотелось обвести вокруг пальца гувернантку и удрать от нее, но… Каждый раз ее останавливали мысли о том, как на это отреагирует даже не мать — отец. Стоило ей учинить какую-нибудь проказу, или он замечал какой-то ее проступок, как на его лице отчетливо проступало выражение «ну почему мне досталась такая дочь?».

— Ты ведешь себя неподобающе, Эбигейл, — говорил тогда он, нахмурившись. — Я страшно разочарован.

И Хизер чувствовала себя преступницей, как если бы она что-то украла. Нет, она любила родителей, но… Очень часто ей казалось, что ее засунули под пресс и хорошенько закрутили винт. Хизер задыхалась. Отдушиной для нее стала отцовская библиотека. Она начала пропадать там, засиживаясь за книгами, убегая от этой реальности, где ей была отведена только одна роль — жена какого-нибудь лорда, мать его детей, красивая кукла, которую не стыдно показывать на приемах…

Когда Хизер исполнилось шестнадцать лет, отец начал подыскивать ей мужа. По его критериям подходящим мужем для Хизер был человек не менее древнего рода, чем его собственный, богатый и респектабельный. Для этого в особняке Кортни-Фитцджеральдов устраивались грандиозные балы, главным украшением которых была, конечно, Хизер. С ее утонченной красотой, кротким видом и мягким обхождением, она произвела настоящий фурор, и ее руки добивались юноши из самых родовитых семейств.

Но отец отдал предпочтение лорду Джеральду Гамильтону Лидсу. Это был человек лет тридцати, он был одним из самых богатых, красивых и обаятельных холостяков в высшем свете. Вот только когда Хизер на него глянула, ей показалось, что все ее тело сковало льдом, а откуда-то из глубин ее души вдруг жуткой волной поднялся страх. В лице и глазах лорда Лидса было что-то такое, что заставляло ее обмирать от ужаса. Когда он улыбался, ей хотелось панически кричать, и она приходила в недоумение от того, что никто, включая ее собственного отца, не видит того, что видит она. «Тебе все это кажется, дурочка, — убеждала она себя. — Ты просто ведешь себя, как глупая трусливая овца. Не может же быть, чтобы твой собственный отец хотел тебя выдать замуж за… Желал тебе плохого!» И тогда она скромно опускала глаза долу и смущенно улыбалась — делала то, что ждали от нее родители и общество. Лорд Лидс был с ней обходителен и галантен, и делал красивые жесты вроде оплаченной на полгода ложи в театре. Он подсовывал ей под ноги подушечку, когда они сидели возле камина в гостиной, рассыпался в комплиментах. Вот только Хизер казалось, что глаза его были при этом холодны, словно айсберг, и она старалась не вздрогнуть, когда он целовал ей ручку или как-нибудь еще касался ее.

Их свадьба была самой грандиозной за ближайшие десять лет даже по меркам высшего общества. Но когда Хизер стояла у алтаря, ей показалось, что над нею захлопнули крышку гроба. «Ну вот и все…», — обреченно подумала она, когда жених коснулся своими сухими губами ее губ, и от этих мыслей повеяло могильным холодом.

И в их брачную ночь с ужасом поняла, что не ошиблась. Она сидела в супружеской спальне в ночной рубашке из тонкого шелка и кружев, специально сшитой для нее, когда ее муж вошел туда. Похоже, он успел хорошо набраться, и его налитые кровью глаза впились в ее фигурку, ощупывая ее.

— Ты что так на меня смотришь Эбигейл, моя дорогая женушка? — вдруг хрипло спросил муж.

От его тона Хизер вскочила.

— Простите, сэр, я вовсе не хотела… — начала она.

— Плевать мне, что ты там хотела или не хотела! — оборвал он ее, приближаясь. — Но больше ты так на меня смотреть не будешь. Я преподам тебе хороший урок, чтобы ты это запомнила.

С этими словами он ударил Хизер кулаком. Не в лицо, вовсе нет. В живот. Из Хизер вышибло весь воздух, а перед глазами поплыли круги. Из ее глаз хлынули слезы, она с судорожными всхлипами пыталась дышать, но с трудом могла урвать хотя бы частичку воздуха. Муж швырнул ее на постель и резким движением раздвинул ей ноги. Раздеваться он не стал, просто расстегнул брюки. Хизер уже немного пришла в себя, но, когда она увидела его дыбящийся член, то тихо заскулила. Муж сдавил ей бедро так, что она вскрикнула и рявкнул:

— Перестань верещать, как собачонка, Эбигейл, не то так легко не отделаешься!

Она закусила губу. Муж сильно толкнулся бедрами, вонзился в ее совершенно сухое лоно, и Хизер почувствовала, как ее разрывает изнутри. Из прокушенной губы тонкой струйкой потекла кровь, но Хизер больше не издала ни звука. Она боялась, что он ее тогда убьет. Муж с громким сопением двигался в ней, а она лежала и думала, хоть бы он наконец закончил это, пока она не умерла… Но вот он с коротким ревом дернулся в последний раз и обмяк на ней, придавив ее к постели своим весом. Хизер подумала, что она сейчас задохнется — такой он был тяжелый. Но он скатился с нее, застегнул брюки и вышел из спальни. И тут она дала себе волю и заплакала. Все ее тело адски болело, на нежной коже живота уже проступил синяк, и она прокляла свое замужество. Хизер не была дурой и поняла, что дальше будет только хуже. Она часто слушала, о чем говорят другие женщины. Те, кто был несчастен в своем браке, все надеялись, что муж исправится, что они смогут изменить его, но Хизер отчетливо видела — из года в год все у этих женщин оставалось по-прежнему, если только не становилось совсем отвратительным. Но никогда — в лучшую сторону. «Дерьмо не может стать конфетой», — вдруг возникла мысль в ее мозгу, и Хизер ужаснулась. Благовоспитанным леди не полагалось так думать, да еще в подобных выражениях, но эта мысль застряла в ее голове и никак не желала выходить оттуда. Дерьмо не может стать конфетой.

Все самые ужасные ожидания Хизер оправдались. Днем, на людях, ее муж был обходителен и любезен с ней, задаривал ее подарками, возил по театрам, музеям и балам, но ночью… Ночью он превращался в зверя, жестокую скотину, которая получала наслаждение, издеваясь над ней, мучая ее. Избивая. Он никогда не бил ее по лицу, груди или рукам — они должны были быть идеальны, когда он показывал Хизер людям в красивейших платьях — многие дамы завидовали ей, — но вот с остальными частями тела он творил все, что подсказывала ему его извращенная фантазия. Муж стегал Хизер кнутом, прижигал раскаленной кочергой или своей сигарой, но больше всего он любил работать кулаками. И после этого всегда насиловал ее.

И далеко не всегда это было изнасилование в обычной форме. Самым отвратительным была его тяга к тому, что в приличном обществе называлось содомией. Когда он сделал это с ней в первый раз, Хизер не сдержалась и начала кричать, она ничего не смогла с собой поделать. Это было так невыносимо больно, что она была готова умереть, только бы больше никогда не испытывать такого. За это муж избил ее так, что чуть не сломал ей ребра. И с тех пор периодически насиловал ее именно этим способом, да так, что у нее по утрам текла кровь из заднего прохода.

Хизер видела — мужа безумно возбуждала его власть над ней, осознание того, что он может сделать с ней все, что угодно, и даже если она кому-нибудь расскажет об этом, никто не заступится за нее — это она знала совершенно точно. Были женщины, которые пытались вывести на чистую воду своих мужей, показывая синяки, которые они им ставили, но общество утверждало, что эти женщины сами во всем виноваты. «Вы, верно, сильно разозлили его своими глупостями, душа моя, — говорило общество, — и он просто вынужден был наказать вас. Постарайтесь так больше не делать, голубушка, и все будет хорошо». И никого не волновало, что мужьям этим не нужен был повод для того, чтобы избить свою жену. Они просто могли это сделать — и делали.

Когда муж начал изменять Хизер, то она было вздохнула спокойно — может, он перестанет изводить ее теперь, но то были напрасные надежды. Он все так же приходил в ее спальню, и Хизер была рада только одному — он не наградил ее дурной болезнью, которую мог бы подцепить от этих женщин.

Хизер прожила в этом кошмаре восемь долгих лет. Восемь лет она терпела побои и унижение, терпела, как и подобает послушной жене. Но однажды в ней словно что-то надломилось. В то утро она проснулась, ощущая сильную боль в спине. Прошлой ночью муж пришел к ней с тростью и отходил так, что Хизер потеряла сознание. Быть может, после этого он опять изнасиловал ее, но этого она уже не помнила. Его очень возмущало то, что она до сих пор не родила ему наследника.

— Какого черта ты до сих пор не понесла от меня, Эбигейл?! — рычал он, охаживая ее тростью. — Я женился на бесплодной твари, пустоцвете!

Это было неправдой. Последний осмотр у семейного врача показал, что с Хизер все было в порядке, она была абсолютно здорова, если не считать побоев. Хизер со стоном села на постели, сползла с нее и подошла к большому, во весь ее рост, зеркалу. Она извернулась, пытаясь посмотреть, что у нее со спиной. И разрыдалась. Вся ее спина была черной. Хизер смотрела на себя в зеркало и не узнавала себя. Ее лицо осунулось, в глазах застыло затравленное выражение, весь ее облик был — сплошное отчаяние и безнадежность. Она вздрагивала от каждого шороха. «Он убьет меня… — вдруг поняла она. — Проблема не во мне, а в нем, но он никогда не признает этого. Поэтому он просто убьет меня. Чтобы жениться на другой маленькой дурочке. Которую он тоже убьет, потому что она не родит ему его треклятого наследника! Надо бежать от него, прямо сейчас, сию минуту, пока его нет дома!»

По утрам ее муж всегда уезжал по каким-то своим делам, и не появлялся до ужина. Хизер потратила время только на то, чтобы одеться — в самое простое платье. На каминной полке лежал маленький мешочек с деньгами — муж был уверен в том, что она к ним не прикоснется, — который она прихватила с собой. Хизер выбежала из их роскошного дома и пошла по дороге. На ее счастье, мимо проезжал крестьянин, везущий в порт свои товары. Он с прибаутками подсадил ее в свою повозку, и она дала ему немного денег. На все оставшиеся деньги она купила себе небольшой шлюп — братья время от времени катали ее по Эфириуму на своих лодках, и Хизер запомнила кое-что. Эти воспоминания позволили ей кое-как разобраться в управлении шлюпом, и она на полной скорости рванула подальше от этой планеты. Но, когда она забралась достаточно далеко, то поняла, какой оказалась дурой — она так хотела убраться поскорее, что не захватила с собой ни еды, ни воды. «Я умру здесь, — подумала она. — Но уж лучше так, чем умереть от руки этого скота! Хорошо было бы умереть до того, как он меня найдет, тогда смерть будет не такой мучительной…»

Через четыре дня она ослабела так, что уже не могла сидеть за штурвалом, и тогда Хизер просто легла на дно лодки и приготовилась к смерти. Дальнейшее она помнила только частями. Хизер почувствовала, как в ее рот льется вода, и потом услышала этот грубый голос, который ей сказал:

— Не торопись, милая, чуть позже я тебе еще дам.

Она смутно помнила нависшее над ней лицо с механическим глазом, щербатым ртом и квадратным подбородком. Теплый сытный бульон.

Когда она проснулась, перед ней стояли молодой парень в форме курсанта Межгалактической Академии и огромный мужчина расы Урсид, наполовину киборг. Она хоть и поняла, что это они ее спасли, но все равно шарахнулась от них. Наверняка они сообщат о ней ее мужу! Но киборг вдруг широко улыбнулся и сказал:

— Все хорошо, подружка, ты теперь в безопасности, — его целый глаз был добрым, от уголков его внешнего века разбегались веселые морщинки, и Хизер вдруг поверила ему. Возможно, это было глупо, но она так устала постоянно бояться… Ей хотелось поверить ему.

И когда пришел капитан фрегата, на который ее привезли, — это была женщина, выглядевшая очень жесткой и строгой, — то киборг опять вступился за нее. Выпросил у капитана, чтобы Хизер осталась на этом корабле. Она видела, что капитан сильно недолюбливает этого мужчину — возможно, он рисковал из-за нее, Хизер, своим местом, но все равно он вступился. И ничего не потребовал взамен. Да, она должна была работать на этом корабле, чтобы оправдать там свое присутствие, но это было правильным. Более того, киборг начал учить ее. Когда он положил свои руки поверх ее, показывая, как надо резать овощи, Хизер ощутила тепло его огромного мощного тела и… ей это понравилось. Она никогда в жизни еще не чувствовала себя настолько защищенной, настолько спокойной.

Правда, когда они пошли спать, и она улеглась у Сильвера — так его звали — под боком, то у нее промелькнула предательская мысль, что он сейчас повернется к ней и начнет домогаться, но он просто пожелал ей спокойной ночи, отвернулся и вскоре заснул. Она какое-то время лежала и прислушивалась к его ровному, размеренному дыханию, пока сама не уснула.

С этого момента жизнь для Хизер потекла безмятежно и неспешно. Сильвер не был навязчив со своей опекой, и он учил ее всему тому, чего она не умела. А не умела она многое. Подобные знания были просто не положены богатой леди, и поначалу у Хизер все валилось из рук, но Сильвер был терпелив. Он спокойно показывал ей, что и как, не повышал голоса, но зато так и сыпал шутками. И Хизер старалась, как могла. Она воспринимала Сильвера, как своего учителя, не более того, но так было ровно до того момента, когда она начала портить то мясо, и он схватил ее за плечо, невольно причинив боль. Хизер никак не ожидала того, что произойдет потом.

Когда он усадил ее на табурет, заставил снять рубашку и у него вырвалась эта фраза: «Господь Всемилостивый и Всемогущий!», Хизер застыла. Ему не нравится то, что он видит, промелькнуло у нее в мозгу. Боже, да он, кажется, в бешенстве! И, когда Сильвер встал перед ней, Хизер испугалась. Лицо Сильвера исказилось в яростную гримасу, в его глазу так и горел гнев. «Ну вот и он сейчас скажет, что я сама во всем виновата», — уныло подумала Хизер. Но вместо этого он прогремел:

— Я бы повесил это дерьмо на рее, если бы он мне попался, когда я был пиратом!