Кили хотел бы еще многое спросить, узнать, но Груин был так слаб, что уже едва дышал. Затуманенными от боли глазами он взирал на темный каменный потолок, а тишину холодной пещеры нарушали глубокие хрипы и кашель. С трудом повернув голову, Груин посмотрел на опустившуюся рядом Тауриэль и, насколько мог, добродушно улыбнулся сквозь большую рыжую бороду.

— Я не знал твоего отца лично, но для меня было великой честью познакомиться с его дочерью. Я счастлив, что те заколки в достойных руках. Быть может, пока это так, у нашего мира есть шанс не захлебнуться в своих же межрасовых войнах.

Старый гном с трудом рассмеялся, а потом резко затих. Его глаза застыли и медленно закрылись. Наступила тишина.

— Бедный старик… Он был самым веселым и жизнелюбивым из всех, кого я знал, — произнес наконец Кили.

Снова повисла пауза, мучительная и непонятная. С одной стороны, еще была велика печаль от гибели великого короля-гнома, а с другой… Она два месяца жила с мыслью о верной потере любимого, страдала, смирялась, умирала и вновь воскресала, раненая и опустошенная. Он два месяца провел в тревоге и мучительном неведении для того, чтобы убедиться, что потерял ее навсегда. Какие эмоции можно ощущать в такой ситуации? Наверное, ни на гномьем наречии, ни среди множества эльфийских диалектов не найдется тех слов, способных дать нужные названия. Да и нужны ли они вообще? Слова — лишь форма, когда всему смыслом является содержание. То, что чувствуем, что испытываем; то, что стучит в груди и переполняет естество. Слова — для тех, чьи души немы. А эти две души уже давно связаны узами, что не были сломлены ни его смертью, ни ее отречением.

— Это правда ты?.. — с полными глазами слез прошептала Тауриэль.

— А ты меня уже похоронила? — Кили нежно улыбнулся, как тогда, в темнице Траундуила, когда представлял себе ее, гуляющей среди звезд, освещаемую сиянием «вечности».

— Но я же видела… Ты же погиб… Как такое возможно?..

— Я же обещал, что вернусь. Вот, — юноша достал из кармана слишком хорошо знакомый рунный камень и протянул любимой. — Возьми и никогда больше не смей мне его возвращать.

Более не сдерживаемые горячие слезы потекли по щекам, опаляя кожу. Вся та боль, что безжалостно терзала тело и душу, все те нечеловеческие муки, что довелось пережить дочери Эру, то леденящее отчаяние, убивавшее заживо, сейчас смывались жгучими слезами, исцеляющими своей горечью. Словно дождь, умывающий всю землю, избавляющий от пережитков прошлого и обновляющий.

Утерев глаза, Тауриэль потянулась к своим волосам.

— Повернись, пожалуйста…

Кили непонимающе, но безропотно выполнил просьбу, чувствуя, как тоненькие пальчики приятно зарылись в его густую шевелюру. Как только она отстранилась, он удивленно взглянул на нее.

— Я знаю, что это невозможно… Но… хотя бы так… — печально улыбнувшись, прошептала Тауриэль.

— Что? О чем ты?

В ответ Тауриэль лишь покачала головой, после чего медленно поднялась на ноги:

— Идем. Тут оставаться небезопасно.

— Ты права, — Кили последовал ее примеру, после чего в последний раз оглянулся на тело старого доброго друга. Кольцо, все еще сжатое в руке, приятно грело ладонь. Еще раз мимоходом взглянув на неожиданный дар, Кили быстро надел его, опасаясь потерять, и, кивнув Груину на прощание, направился следом за Тауриэль.

Шли долго, передвигаясь практически в полной темноте: кое-где попадались редкие чадящие факелы, но их скупого света не хватало, чтобы полностью осветить коридоры гоблинского «муравейника». Казалось странным, что в их лучах до сих пор не пляшут уродливые тени преследователей. По какой-то необъяснимой причине гоблины до сих пор здесь не появились. Впрочем, причина была: подземный город был устроен таким образом, что вся жизнь кипела в его центре — на окраинах же ютились всякие отщепенцы и другие твари-одиночки. С одним из них не так давно довелось познакомиться мистеру Бэггинсу. Спустя несколько часов безрезультатных поисков выхода, путники изрядно утомились. Кили до конца не оправился от своей раны, и теперь от длительной нагрузки она слегка ныла, а рука снова начала неметь.

— Наверное, стоит заночевать здесь, — Тауриэль остановилась перед небольшим уступом, над которым виднелась каменная ниша.

Укрытие не бог весть какое, но лучше, чем на открытом пространстве посередине коридора. Тем более, они оба действительно вымотались за последний день, и в случае возможной опасности разумней было накопить силы сейчас, пока предоставлялась возможность. За себя девушка не сильно переживала — справится, а вот Кили нужен был отдых — она это заметила, исподтишка наблюдая за ним все это время. Разумеется, Кили никогда бы не сознался в своей слабости, но Тауриэль не обязательно было спрашивать.

Незаметно кривясь от боли в груди, Кили взобрался в углубление, оказавшееся значительно большим, чем виделось снизу, и помог своей спутнице подняться.

— Нужно поспать, — облокачиваясь на холодный камень, произнесла Тауриэль. — Завтра силы еще понадобятся.

Наследник Дурина молча плюхнулся рядом. Тишина…

Где-то вдалеке размеренно капала вода, трещал не достигавший этого помещения слабый свет факелов. Молчание…

Они сидели так близко друг к другу, что он мог слышать ее неглубокое дыхание, ощущать слабое щекотание длинных волос на собственной коже. Так близко и совсем одни.

Не задумываясь над тем, что делает, Кили привстал на коленях и, развернув ее удивленное лицо к себе, поцеловал. Это был их второй поцелуй, но гораздо, гораздо более сладкий, чем первый. Без привкуса боли и слез, без послевкусия скорби, без горечи запрета. Но с ароматом победы, с дурманом вседозволенности и с ощущением всепоглощающей любви. Любви непонятной, не признаваемой, но настоящей и искренней в своем проявлении.

Тауриэль широко распахнула глаза, не готовая к такому напору, но тут же их закрыла, повинуясь какому-то внутреннему зову. Короткая щетина слегка колола мягкую кожу, но это были такие новые для девушки ощущения. Она никогда никого прежде не целовала, и теперь, чувствуя это жесткое покалывание того, что в дальнейшем обещало стать гордостью любого гнома, и осязая крепкие мужские пальцы у себя на шее, она не могла не дивиться: вот он — такой отличающийся от нее, такой другой, но оттого не менее любимый и желанный. И мурашки прошлись по спине от одной мысли, что она могла никогда этого не познать.

Тепло, слабость, дрожь. В темноте все смешалось. Смешались мысли, чувства, прошлое и настоящее. Как будто и не было битвы при Эреборе, не было гномьего похода, прощаний на берегу Долгого озера, не было изматывающего бега по Вороньей Высоте и не было той единственной слезы, сорвавшейся из глаз Кили перед смертью. Куда оно делось? Тауриэль и сама не знала, и единственное, что она сейчас знала — это крепкая рука поперек ее спины и теплые губы на ее губах.

— Я думал, что потерял тебя, — отстранившись, вдруг прошептал Кили. — Думал, ты уплыла. Думал…

— Уплыла? Но откуда ты знаешь?

— Никогда больше не уходи от меня, слышишь? — Кили обнял ее еще крепче и положил голову ей на грудь. — Никуда не уходи… Я до сих пор боюсь, что открою глаза, а тебя нет рядом. Что ты вновь окажешься там, далеко… Среди звезд… Гуляющей в сиянии вечности…

Правду говорили о великих Кольцах. Они и правда наполняли души гномов алчностью — Кили чувствовал этого. Вот только алкал он далеко не золото.

Тауриэль слушала, ощущая, как горит его тепло у нее на груди, как трепещет под ним ее сердце. Нежность, страх и любовь — все смешалось в темноте.

— Я не уйду, обещаю, — она положила ладонь на его голову. — Я не уйду.