Люсиль с удовлетворением смотрела на свое отражение в огромном, хорошо отполированном серебряном блюде. Блюдо искажало ее лицо, отражение было нечетким, но единственное нормальное зеркало в этом доме было в покоях у судьи, так что Люсиль пришлось довольствоваться любой утварью, которая давала отражение — не попрется же она в покои судьи, да на нее будут смотреть, как на умалишенную. Впрочем, она не возражала и такому подобию зеркала. Все, что ей было надо, она и так видела.

Судья предоставил Люсиль старую ванную комнату, которой, как она узнала у мажордома, давно уже не пользовался, и она во всю этим наслаждалась, тщательно приводя себя в порядок. Теперь она выглядела чистенькой и опрятной, ее белая кожа так и сияла, но главным сюрпризом оказались волосы, когда Люсиль их отмыла от грязи. Они были роскошные. Рыжие, яркого медного оттенка с медовым отливом, чуть вьющиеся, густые. Люсиль негодовала — и как можно было запустить такую красоту?! Но уж отныне такого не повторится, она об этом позаботится! Люсиль теперь даже готовила в фартуке, чтобы, упаси Бог, капли жира и масла не попали на ее новую одежду.

Оставалось решить вопрос с этим грузным дряблым телом. «И что она с ним делала?! — с возмущением думала Люсиль. — Это ж надо было себя так запустить! Воистину — прежняя хозяйка этой тушки была редкостной дурочкой!» Она решила действовать так: худеть потихоньку, не спеша. Спешка в таком деле до добра не доводит — кожа хоть и была достаточно эластичной по причине юности, но могла и не поспеть за стремительно худевшим телом, и Люсиль вовсе не хотелось быть похожей на засушенную сморщенную сливу. А для того, чтобы все происходило гармонично, надо было нормально питаться.

После завтраков, обедов и ужинов, подаваемых судье, оставалось достаточно приготовленных продуктов, и все они, как издавна повелось, отдавались слугам. Люсиль выбирала себе мясо, овощи и крупы, почти отказавшись от выпечки. Судя по всему, прошлая хозяйка тела впихивала в себя неимоверное количество булочек, потому что поначалу на Люсиль бросали недоуменные, а то и косые взгляды — так резко переменились ее пищевые пристрастия, к которым все тут привыкли. Но она не обращала внимания, поступая так, как ей казалось правильным. И по прошествии трех недель с радостью заметила, как у нее обозначились кошачьи скулы и из-за щек появились глаза.

Тут же ее постигло новое открытие: они вовсе не были маленькими, как она поначалу думала. Они были приличного размера, и разрез у ее глаз был красивый, миндалевидный. «Интересно, на что я буду похожа, когда избавлюсь от всего этого жира?» — думала Люсиль. Ее жег азарт, она была в боевом настроении.

В немалой степени этому способствовало ее положение на кухне. Слуги, которые привыкли, что она представляет из себя туповатое никчемное существо, поначалу не воспринимали ее серьезно. Но она исправила это. Малейший недочет или непослушание — и Люсиль обрушивалась на них, как Цезарь на галлов, управляя кухонным процессом так, как привыкла это делать в своем ресторане, при этом подробно объясняя, что они делали не так, и как надо делать правильно, чтобы судья остался доволен их работой. Люсиль докладывала судье через мажордома Констана о тех, кто ленился и делал свою работу спустя рукава, либо просто был тупым и из-за своей тупости запарывал все дело. Этих слуг увольняли тут же. Люсиль подбирала себе такую команду, чтобы ей не было стыдно за то, что она делает. Ее методы возымели успех — через три месяца судья повысил кухонным слугам жалованье. Теперь он спокойно мог пойти на такой шаг, поскольку Люсиль по-прежнему сбивала цены на продукты и в точности заносила расходы в бухгалтерию. И эту разницу судья отдавал слугам, полагая, что подобное будет не лишним — людей следовало поощрять, чтобы они были преданы, это Фролло очень хорошо осознавал. Единственным, кто сопротивлялся до последнего, был этот мальчишка Жослен.

Жослен был младше Люсиль на год, и ему была невыносима мысль, что им командует какая-то девчонка. Ишь, на кухне без году неделя, а уже распоряжается тут! Поэтому он частенько хамил и отпускал ехидные замечания в ее сторону. Так больше не могло продолжаться, остальные начинали хихикать за ее спиной, а это грозило Люсиль подрывом авторитета, чего она никак не могла допустить. Надо было что-то с этим делать.

Люсиль сначала пыталась с ним поговорить по-хорошему, но нарывалась на стену отчуждения и язвительные ухмылки. Жослен все никак не хотел приходить к взаимовыгодному соглашению и категорически отказывался сотрудничать. «Ну, что ж, пряник на тебя не действует, — подумала она. — Значит, будет кнут. Сам так решил, пеняй теперь на себя!»

И однажды вечером, когда на кухне остались только они вдвоем, она перешла в наступление. Мусорное ведро было наполнено до отказа, надо было его вынести, и Люсиль сказала:

— Жослен, нужно вынести эти помои.

— Ну так вынеси! — нахально отозвался этот сопляк. — У тебя ведь есть руки, Люсиль?

— Есть, да, — кивнула она. — Но я сказала это сделать тебе. Так что будь любезен, шевелись.

— С какой стати?! — окрысился Жослен. — Думаешь, если его милость к тебе благоволит, то ты можешь указывать?! Да пошла ты …! — он грязно выругался.

И опомниться не успел, как его жестоким ударом сшибли с ног. Люсиль тут же оказалась на Жослене сверху, навалившись на его грудь коленями, отчего он не мог пошевелиться, и прижала к горлу мальчишки острый нож так, что он чуть порезал кожу на горле.

— Я тебе сейчас глотку вспорю, чертово семя! — тихо прорычала она. — Я на этой кухне — главная, и ты будешь меня слушать!

Поначалу мальчишкой овладел жуткий гнев, но чем больше он смотрел на Люсиль, тем сильнее в нем разрастался ужас. Жослен, задыхаясь от того, что она давила на него своим весом, смотрел в ее глаза. Раньше ему казалось, что цвет ее глаз был больше похож на зеленые яблоки с червоточиной — такой мутный цвет, словно осклизлый, но теперь-то он понял свою ошибку. Ее глаза были кошачьими, хищными, отливали яркой зеленью. В ее взгляде так и бушевала холодная ярость, и Жослен подумал, что ей ничего не стоит перерезать ему глотку, прямо сейчас, сию минуту. В горле вдруг пересохло, во рту не было ни капли слюны, и сглатывал он с трудом.

Люсиль надавила коленями на грудную клетку этого мальчишки чуть сильнее, и он захрипел. Его лицо побелело и исказилось от страха.

— Кто здесь главный? — тихо спросила она.

— Ты! — прохрипел Жослен.

— Будешь делать то, что я тебе говорю?

— Да!

— Ты больше не будешь испытывать мое терпение, Жослен. Иначе я разделаю тебя, как барана, и скормлю свиньям. Ты понял меня? — она говорила спокойным, будничным тоном, но от этого становилось только страшнее.

— Да, понял! Только убери нож и слезь с меня, прошу!

— Просишь? — ее глаза зло сощурились, а верхняя губа приподнялась, обнажая ровные белые зубы. Сейчас Люсиль как никогда походила на злобную дикую кошку.

— Умоляю!

Люсиль выдохнула и встала с него. Жослен, надрывно кашляя и задыхаясь, с трудом поднялся на дрожащие ноги.

— А теперь вынеси чертовы помои! — рявкнула она.

Жослен подхватил ведро и метнулся из кухни. Когда он вернулся, Люсиль уже совершенно успокоилась. Она оперлась руками о стол и сказала, пристально глядя Жослену в лицо:

— Если ты будешь меня слушать, то станешь хорошим поваром. Задатки у тебя есть. Но не смей мне перечить.

— Да, госпожа! — он полностью признал ее власть над собой. Не каждая девчонка осмелится на то, что только что сделала она. И самое главное: он знал — ее угрозы не были пустыми. В тот момент Люсиль была очень похожа на судью. На мгновение у Жослена даже мелькнула мысль, что Фролло мог бы быть ее отцом, но мальчишка отмахнулся от этой глупости. Все в Париже знали, что судья не имел никаких дел с женщинами. Под «делами» подразумевались постельные шалости. Проще говоря, судья был девственником, добровольно обрекшим себя на обет целибата, хоть и был светской персоной. Люсиль сейчас внушала Жослену такой же страх и почтение, какие обычно внушал Фролло.

— «Госпожа» — это уж слишком, — снисходительно сказала она. — Я — такая же безродная чернь, как и ты. Просто не обделена определенными талантами.

— И как же мне к тебе обращаться? — Жослен все еще с трудом приходил в себя.

— Как и прежде, по имени. Его милость спустит с нас обоих шкуру, если услышит, как ты меня госпожой величаешь. Так что не надо делать глупостей, Жослен. Даже думать о них не надо.

Люсиль с удовлетворением смотрела, как этот мальчишка кивает. Да, теперь-то он осознал свое место. Ну почему большинство людей не понимает хорошего отношения?! Почему на них надо обязательно воздействовать силой, чтобы заставить делать то, что должно?! Люсиль вздохнула.

— Теперь иди, — сказала она. — Завтра у нас много работы.

Когда Жослен укладывался спать в каморке среди других слуг, он вдруг вспомнил, что Люсиль ему сказала насчет задатков. Вроде бы он должен был ненавидеть ее за то, как эта девчонка с ним обошлась, но… не мог. Она действительно творила на кухне чудеса — ни одно из ее блюд Фролло так и не вернул назад, наоборот, все, кто работал на кухне, стали жить гораздо лучше с тех пор, как Фролло назначил ее главной кухаркой — судья не оставлял без внимания хорошую работу! И слова Люсиль о том, что он, Жослен, может стать хорошим поваром, отозвались в его душе теплом. Он вырос среди поваров, и если то, что она говорит — правда, это поможет ему выбиться в люди, устроить свою жизнь, стать уважаемым человеком… Хоть Люсиль и оттрепала его хорошенько, но, в конце концов, и он с ней обращался без должного уважения. Жослен твердо решил держаться ее, выказывая почтение и преданность.

***

Время текло своим чередом, а Люсиль продолжала стройнеть. Она с глубоким удовлетворением все больше ушивала свои платья, точнее, отдавала их служанкам за небольшую мзду — сама она шить не умела и учиться этому категорически не хотела. Не под это она была заточена. От работы на кухне, рядом с жаркой плитой и в постоянном движении, жир с тела постепенно уходил, а мышцы становились крепкими и больше не напоминали дряблый студень. Люсиль была очень собой довольна, до чрезвычайности, хоть и не могла видеть себя в зеркале. И доказательством тому, что теперь с ее внешним видом все в порядке, послужила реакция судьи Клода Фролло.

В этот день судья Фролло пребывал в сильном раздражении. Дело в том, что сегодня он обязательно должен был посетить своего пасынка Квазимодо и отнести ему корзину с продуктами — Фролло почти всегда это делал сам, чтобы приемный сын знал, кому он всем обязан. И, как на грех, в этот день у судьи внезапно появились срочные дела во Дворце Правосудия, требующие личного присутствия Фролло. Как правило, в таких обстоятельствах судья посылал к Квазимодо Констана, не желая доверять это дело больше никому — звонаря боялись практически все в Париже, считая его отродьем дьявола из-за его уродства, а мажордом Фролло общался с этим мальчишкой совершенно спокойно.

Но Констану пришлось дать выходной именно в этот день — у мажордома помер родственник, и Констан был единственным, кто мог взвалить на свои плечи хлопоты по похоронам. И сейчас судья находился в раздумьях о том, кого бы послать такого, чтобы этот человек имел нервы покрепче и не испугался бы сильно от вида приемного сына судьи.

Судья направился на кухню, где для Квазимодо уже наверняка приготовили корзину с продуктами. Обычно судье приносили ее, когда он уже сидел в седле или в карете, но сегодня он решил снизойти до кухни сам. В конце концов, главная кухарка Люсиль прекрасно справлялась со своими обязанностями — наверняка она знает всех своих людей достаточно хорошо, чтобы отрядить одного из них на колокольню Собора Парижской Богоматери, где пасынок служил звонарем.

Фролло вошел в кухонное помещение и застыл, увидев ЕЕ. Девчонка была отменно хороша, судье редко доводилось видеть такую красоту. Ростом ему по подбородок, стройная, с пышной грудью. Бедра прикрывало длинное платье до пола, но Фролло не сомневался, что и они у нее чудо как хороши. Овал лица нежный, чистая белая, словно фарфоровая кожа — великосветские дамы умерли бы от зависти, завидев ее. Прекрасные ярко-рыжие волосы уложены в две толстые косы. Фролло почувствовал, как его сердце забилось в три раза быстрее, чем нужно, и поспешно одернул себя, потому что его лицо начало гореть, и он опасался, что сейчас выдаст себя внезапно вспыхнувшим румянцем на обычно бледных скулах. «Что с тобой происходит, старый дурак? — с возмущением подумал он. — Еще никогда не было такого, чтобы какая-то женщина воздействовала на тебя подобным образом! В конце концов, все они — сосуд греха, воплощение похоти! Это всего лишь жалкая служанка!»

Девчонка, тем временем, любовно укладывала в корзину продукты — наверняка готовила ее для Фролло, чтобы он отнес снедь своему приемышу. Судья деликатно прочистил горло, девушка подпрыгнула на месте и резко обернулась, прижав руку к груди. И тут же, спохватившись, присела в глубоком поклоне.

— Ваша милость! — голос у нее был звонкий, но нежный. — Вы так тихо ходите.

Судья ухмыльнулся.

— Я напугал тебя? — снисходительно спросил он.

— До ужаса! — она, однако, улыбнулась ему. Чудесная улыбка. Обворожительная. «Черт бы тебя побрал… — подумал судья и тут же опомнился. — Нет! Грешно так думать! Господи, прости меня за такие мысли…»

— Мне нужна Люсиль, — с достоинством сказал он.

— Да, ваша милость, — она стояла на месте, даже не пытаясь найти главную кухарку.

— Ты заснула? — судья почувствовал раздражение. — Найди мне ее немедля!

— Но, ваша милость, Люсиль — это я. А я — это Люсиль, — в ее зеленых глазах замелькали искорки.

Да она смеется над ним! Изящные брови судьи грозно сошлись на переносице.

— Пытаешься проявить остроумие? — его тон был мягким и вкрадчивым, но это, как правило, не обманывало даже самого тупого стражника — все знали, что после подобного тона начиналась настоящая буря, и горе тому, кто попадет в ее эпицентр. — Я прекрасно помню, как выглядит главная кухарка, и она…

— Невзрачная толстуха, — с улыбкой закончила девица его фразу. Но тут же затараторила, заметив опасный блеск в глазах судьи, — ваша милость, вы предоставили в мое распоряжение ванную комнату, и я хорошо питаюсь и много работаю с тех пор, как вы назначили меня главной на кухне. Я просто похудела. Это правда, ваша милость, у меня и в мыслях не было выказывать к вам неуважение. Вы можете спросить своего мажордома, когда он вернется. Я говорю правду.

Она была совершенно спокойна, и судья понял, что она даже не пытается его обмануть или надерзить. По сему, он решил не продолжать этот спор. Ему такое было даже не к лицу — спорить со служанкой.

— Ну, неважно. Оставим это, — сказал он. — У меня есть к тебе поручение. Я хочу, чтобы ты нашла кого-нибудь из кухонных слуг похрабрее, дабы послать его в Собор Парижской Богоматери. Эту снедь, которую ты укладываешь в корзину, надо отнести моему приемному сыну. Он — звонарь в этом соборе.

— Зачем же искать, ваша милость? — ее интерес был искренним. — Я сама это сделаю с удовольствием.

— Я опасаюсь, что удовольствия для тебя в этом деле будет мало, — фыркнул судья. — Если только ты не обладаешь должным бесстрашием.

— Почему, ваша милость? — на ее личике отразилось недоумение.

Фролло вздохнул.

— Мой пасынок крайне уродлив, это у него с самого рождения, — сказал он. — Даже крепкие мужчины шарахаются в сторону, едва только завидев его на ступеньках собора. А ты — всего лишь слабая девушка.

В ее глазах промелькнуло возмущение, всего лишь на мгновение, но Фролло все-таки заметил это. Ишь ты, а эта девица с норовом. Впрочем, другого было бы странно ожидать от того, кто заправлял его поварами.

— Полагаю, что я все-таки справлюсь с таким ответственным делом, ваша милость, — ровным тоном сказала она. — Прошу, поручите это мне. Я не подведу, уверяю вас, — девушка мягко улыбнулась.

Она так уверена в себе… Что ж, возможно, следует ее проучить за это. Посмотрим, что она запоет, когда увидит, каково реальное положение вещей. Фролло ухмыльнулся.

— Ну, раз ты так настаиваешь, будь по-твоему, — заявил он. — Отправляйся тотчас же. Иначе не успеешь к ужину.

— Благодарю за доверие, ваша милость, — Люсиль присела в поклоне, и взгляд судьи вдруг уперся в аппетитную ложбинку между ее грудей, выглядывающую из декольте платья. Судья с усилием отвел глаза от этого зрелища, прочистил горло и поторопил ее:

— Ну, иди же!

Девушка подхватила корзину и метнулась прочь из кухни, а судья перевел дух. «Надо бывать здесь еще реже, — подумал он, хотя и так почти никогда не заходил сюда. — Не пристало мне подвергать себя искушению и впадать в грех сластолюбия! Низменная похоть пускай будет присуща всем остальным людишкам, а я выше всего этого!» Судья слегка поморщился и направился во внутренний двор, где его уже ожидал оседланный жеребец. Пора было заняться своими делами и забыть все, что он только что почувствовал к этой девице.

Люсиль же бежала по направлению к собору, чуть ли не вслух хихикая от радости. Железная выдержка судьи явно изменила ему на этот раз. Люсиль отчетливо видела, как легкий румянец вспыхнул на его бледных щеках, когда он увидел ее, как он пожирал ее своим взглядом, особенно, когда она поклонилась ему в последний раз. Судья пребывал в смятении, это уж точно. До сих пор она полагала, что ему на самом деле нравятся мужчины, поэтому он совсем не обращает внимания на женщин, но почему-то была рада, что ошиблась. Фролло совершенно точно нравились женщины, в противном случае он остался бы совершенно равнодушен, когда ее увидел. Просто до сих пор ему удавалось усмирять свои желания, обуздывая свой темперамент. Все-таки он — незаурядный человек, редко у кого Люсиль доводилось видеть такую стальную волю. Но как же ей хотелось, чтобы он как-нибудь сорвался и хотя бы дотронулся до нее. Интересно, смог бы он тогда остановиться, или устремился бы во все тяжкие? Ведь если такой начнет грешить, то не остановится…